Су́дьбы

      Зимний холод пронизывает до костей не из-за того, что на улице метель, а потому что Серёжа сидит на снегу, кутаясь в свитер с головой — безуспешная попытка согреться. Мальчики смеются над тем, как у него зуб на зуб не попадает, и бесцеремонно отнимают из рук аккуратно сложенные рисунки.       У него пальцы деревенеют от леденящего ветра и глаза широко распахиваются в испуге, потому что нет никакой возможности удержать свой труд. Никому не важно, сколько сил было потрачено на эти крошечные картины. — А он чудик.       Говорит один, небрежно размахивая набросками. Все с ним соглашаются. Стадное чувство действует безотказно, когда люди видят кого-то, не похожего на них самих. Новое пугает, а основной защитной реакцией выступает насилие. Как психологическое, так и физическое.       Главарь банды наслаждённо сминает бумагу и призывает остальных сделать так же. Они показательно сжимают листы, глядя на Серёжу сверху-вниз: указывают на его место, чтобы не зазнавался. — Отдайте, пожалуйста!       Подавать голос не лучшая идея. Ребята бы позабавились, разбросали всё, что испортили, и на какое-то время оставили его в покое. Однако, он сам напоминает им о том, что у него и язык есть. Опасность: может пожаловаться воспитателям.       Первый из парней быстро наклоняется к Сергею и хватает за красное ухо. — Слушай внимательно, ты никому и ничего не расскажешь. Спросят, почему оказался здесь, ответишь, что закалиться захотел. Понял?       Но рыжий не реагирует, лишь продолжает смотреть на него непокорным взглядом, будто не его втоптали ниже некуда. Словно напрашивается на драку один против всех. Главный наверняка бы дал её ему с превеликим удовольствием, только на втором этаже загорается свет — проверка, и он пятится к ступеням.       Если ночной воспитатель не найдёт их на своих местах, мирно спящими в кроватях, им не избежать наказания. А никто не хотел бы провести зимние каникулы, убираясь в туалете или столовой.       Поэтому парни, позабыв о том, что делали на улице, забегают обратно, побросав скомканную бумагу на снег. И Серёжа кидается собирать. Прямо голыми ладонями по льду, скользя и падая лицом в сугробы. Судорожно расправляет и жмурится от причинённого унижения.       Неожиданно бок продирает адской болью, он не удерживает себя на локтях и валится, подвывая от боли. Чужая обувь оказывается на уровне его глаз, наступает на волосы и топчет их с такой ненавистью, что Серёже кажется: следующее движение придётся не иначе как в нос.       Но ботинок тягуче проезжается шершавой поверхностью по скуле и царапает покрывшуюся инеем кожу. Словно ребристый кубик льда прислоняется к лицу и неторопливо режет плоть. Кровь проступает на поверхности маленькими каплями, а жжётся кислотой.       Серёжа не плачет. Потому что слёзы не облегчат его положение. В такую погоду они лишь склеят ресницы и лишат последнего органа чувств, который у него ещё остался в эту бурю, — зрения. — Как же ты жалок. Себя бы так защищал, как свои каракули.       Проговаривает будто сплёвывает и нахально отнимает у парня эскиз какого-то костюма. Долго всматривается в каждую деталь. Перчатки с сенсорным экраном, бронежилет, плотные штаны, громоздкие сапоги и маску с длинным клювом. Всё чёрное и зловещее. Нагнетающее.       Но отчего-то притягивающее. Совсем как автор образа. — Стрёмная хрень.       Что означает „необычно, но талантливо.“ Однако Серёжа не умеет читать мысли, зато прекрасно видит, как шатен без зазрения совести рвёт страничку на мельчайшие кусочки. Их быстро подхватывает ветер.       Они снежинками кружатся в воздухе, перемешиваясь с настоящим снегом, и оседают на одежде. Вот уже нельзя разобрать, где они, а где холодные пушинки.       Заметив, что непокорный лис больше не смотрит на него опасливо исподлобья, Олег усмехается. Ему удалось сломать то единственное, что держало рыжего чудика на плаву. Пустой взгляд голубых глаз, направленный в никуда, привлекает его больше всего на свете.       Наконец он выпускает поблёкшие огненные волосы и походкой победителя поднимается по лестнице. В голове не проскальзывает ни единой мысли, что нужно вернуться, накинуть на чужие плечи тёплую куртку и поднять на ноги, чтобы довести до постели.       Олег лишь эгоистично думает о том, как сильно его раздражает, когда Серёжа доволен жизнью.       В детском доме удовлетворённость — непозволительная роскошь.       Несмотря на то, что тебя бесконечно окружают другие дети, невозможно избавиться от пожирающего душу одиночества. Не важно, сколько у тебя друзей, какие оценки ты получаешь на уроках, как хорошо к тебе относятся воспитатели: вся эта иллюзия нормальной действительности режет больнее ножа.       Потому что после учёбы ты не встречаешься с одноклассниками, не идёшь домой и не заключаешь в объятия родных.

      Ведь их у тебя нет. Никого. И дома тоже нет.

      Банда Гречкина решила стать молотом здравого смысла в этом царствии лжи. Они взяли на себя ответственность растолковывать витающим в облаках ребятам, что те бесконечно несчастны. А дальше будет только хуже.       Ведь, когда наступит день совершеннолетия, даже этот фальшивый сон закончится. Система выкинет их всех на произвол судьбы, которая никогда не жаловала их ничем хорошим. Мало кто сумеет выжить и стать полноправным членом общества. В лучшем случае это будет один на сотню. — Где рыжая тварь?       Спрашивает Кирилл, кидая грязную тряпку в жестяное ведро, и собирается опрокинуть его ногой, но промахивается, поскальзываясь на мокром полу. Материться начинает громко и отпихивает другана, который ручной собачонкой прибежал извиняться за то, что переборщил с водой.       С Гречкиным шутки плохи. По крайней мере, ему самому нравится так считать. Деньги, которые он должен унаследовать через полтора года, внушали в него невероятную веру в собственную неприкосновенность и величие. — Мы из-за него здесь столовку драем, а вы не знаете?       Все прекрасно понимают, что Серёжа к их наказанию не имеет никакого отношения: его уже около недели никто не видел. А попали они на станцию “эксплуатация детского труда“ из-за того, что день назад нагло курили самокрутки на чердаке.       Но спорить ни у кого желания нет. Ребята молча переглядываются и пожимают плечами, продолжая убирать заляпанные столы. Не двигается разве что сам Кирилл и его помощник Волков. Им осточертело возиться в блювотном месиве, которое поварихи гордо называют едой. — Пойдём, у меня есть кое-что для тебя.       Звучит как откровенная издёвка, однако шатен положительно кивает и следует за лидером, потому что какой у него есть выбор?       Когда он стал сиротой и буквально очнулся в „Радуге“, с ним никто не общался. Из-за грозного, серьёзного выражения лица не удавалось ни с кем познакомиться. Дети откровенно боялись его, и это угнетало. Но так было до появления Кирилла.       Блондин в то время начал набирать себе свиту и шугал детей по углам, чтобы не расслаблялись. Дошла очередь и до него. А он когда-то давно боями увлекался, может быть, даже отец чему-то научил, поэтому он врезал первому попавшемуся парню с ноги прямо в грудь. Да с такой силой откинул, что едва позвоночник не травмировал.       „Хорош, пацан. Будешь моей правой рукой?“ Гречкин оказался единственным, кто принял его. И до сих пор продолжает прикрывать тыл. — Ты только посмотри, какая красота. Нравится?       В руке изысканно блестит аккуратный клинок, который он бережно передаёт другу. Олег недоуменно сводит брови, проверяя лезвие — тонкое и острое, режет ладонь как масло. Страшно представить, для каких целей это оружие предназначено.       Кирилл разваливается на подушках и пихает в рот запрещёнку: чипсы, конфеты, сухарики и запивает выдохнувшейся колой. Так или иначе в желудке всё перемешается. — Мне показалось, что ты к додику неровно дышишь. С этим сможешь ему урок преподать.       Глаза блестят недобрым огоньком, который очень заразен. Они оба заряжаются этой опасной энергией. И сидя вдвоём на узкой кровати, решают, что рыжего мальчика надо приручить. Превратить в их личную игрушку.       С девушками, конечно, весело, но слишком уж просто. Предсказуемо. Пару комплиментов сделать, по головке погладить, а затем на колени властно поставить и ширинку расстегнуть. А с парнем появляется некий азарт. Ощущение чего-то неизведанного, недоступного.       В их возрасте во всю шалят гормоны и тянет к чему-то необычному, взрывному, интригующему. Именно поэтому Разумовский не даёт им покоя. Кириллу уже лет шесть, Олегу года два, а кажется, будто целую вечность.       Весь из себя самостоятельный, соблазнительный, загадочный. Общается в основном с малолетками, тех же, кто постарше, стороной обходит. Из-за чего возле него вечно крутятся мелкие Макаровы, причём сразу трое: Лерка, Лёшка и Машка. Сходят по нему с ума, нарисовать что-то постоянно просят. Наверное, супергероем его считают. — Я в туалет, скоро вернусь.       Гречкин не удерживает, отпускает без вопросов, только улыбается, видя, что кинжал пришёлся лучшему другу по вкусу. Тот идёт по коридору и наслаждается тяжестью рукоятки, представляя себя наёмником.       Вертит лезвием перед собой, узоры выводит и выпады тренирует. Даже забывает, куда шёл, поэтому проходит лишний поворот. Медицинское крыло тихое и спокойное, здесь светло и приятно пахнет. Олег ступает неспеша теперь уже в стиле ниндзя, чтобы ничем не компрометировать своё присутствие.       В конце коридора неслышно открывается дверь, и он отпрыгивает к стене, боясь, что это кто-то из воспитателей. Если они застанут его, шляющимся по этажам с кинжалом, да ещё во время отбывания наказания, кто знает, что с ним будет. Но вдалеке показывается рыжая шевелюра, и сложно не догадаться, кем является её обладатель.       У них только одна огненная бестия.       Серёжа, держась за больной бок, выходит из кабинета. Передние пряди собраны в прелестную "мальвинку", которая открывает симпатичное личико и разноцветный пластырь на фиолетовой скуле. В безразмерной футболке и широких шортах он выглядит уютным и нежным, особенно когда делает шаг, а шлёпки забавно болтаются.       Идёт неторопливо, едва не шатаясь. Лишь с более близкого расстояния становятся заметны светлые повязки на ногах, руках и шее. Совесть колет в грудь мыслью: „Мы оставили его в мороз на улице“. Без верхней одежды, варежек и даже обуви.       <Он мог бы умереть.>       Но эти размышления, выведя шатена на тропу сочувствия, развернули его куда-то совершенно не туда. Ведь внутренние звери во всю шепчут, что Серёжа должен подчиниться, он здесь жертва, пусть же ведёт себя соответствующе.       Пусть трясётся от страха, шарахается от каждого шороха и просит сильнейших смиловаться. Да, увидеть его на коленях с опущенной головой именно то, что нужно.       Кулаки сжимаются в предвкушении, широко раздуваются ноздри. Хищник выжидает удобный момент для нападения и пишет Кириллу смс-ку: Подойди к главному входу, загонем тварь в ловушку.       И скалится, потому что встречается с Серёжей взглядом. Парень бледнеет и отшатывается, спотыкаясь о собственную ногу. Он явно не в состоянии координировать свои движения, тем проще будет им управлять. Возможно, даже страховка от Кирилла не понадобится. — Рад меня видеть?       Спрашивает Олег, отталкиваясь от стены, чтобы сократить расстояние между ними, и демонстративно облизывает губы. Разумовский молча отступает назад и выставляет ладони перед собой, обороняясь. Взглядом просит парня уйти и не трогать его.       А Волкову плевать на просьбы.       С первой встречи в нём горит желание прикоснуться к светлой коже, оставить на ней сотню жгучих следов, пропитать её своим запахом. Сделать так, чтобы в рыжей голове был только он и никто больше.       И если два года ему удавалось сохранять бесстрастие, чтобы не переходить черту дозволенного, на сей раз терпению приходит конец. — Иди сюда. Мне интересно посмотреть, что у тебя под одеждой.       Отвращение. Именно это ощущение преобладает в Серёже с тех пор, как компания Гречкина, выбирая для себя сочную закуску, остановила свой выбор на нём.       Парни не брезговали рыться в вещах и раскидывать их по комнате, но отчего-то в бо́льшей степени их привлекало нижнее бельё, которое они либо крали у него, либо вешали на самое видное место. В качестве трофея в любом из перечисленных случаев.       Но Волков казался ему другим. Было что-то призрачно тёплое в том, как он оборачивался. Его спокойное, невозмутимое лицо вдруг напрягалось как пружина, которая готова отскочить. Густые брови сдвигались друг к другу, лоб складывался гармошкой, и он приоткрывал рот, словно собираясь крикнуть: "Хватит!"       Остановитесь. Не мучайте. Отстаньте.       И Серёжа всё ждал, когда же Олегу хватит мужества, чтобы произнести вслух. Лишь неделю назад увидел: никогда. Потому что парень размазал его надежду по дорожке и торжествующе присыпал обрывками рисунка.       Не тем, что ничего не сказал ни когда Разумовского волокли по полу, ни когда бросили в сугроб. А тем, что растоптав его самостоятельно, ни разу не обернулся. — Пожалуйста, не надо.       Голос ещё не восстановлен, он хрипит и ломается, а Олег смеётся, уверенно направляясь на парня. Тот оставляет попытки достучаться до мучителя и, хромая, скрывается в кабинете, из которого вышел. Волков устремляется за ним. В несколько шагов добегает и раскрывает дверь, чтобы пройти внутрь.       Палата маленькая, прятаться негде. Шатен неторопливо рассматривает койку Разумовского и заглядывает под неё, ожидая увидеть распластавшегося под ней рыжика, но натыкается на пару шлёпок и пустой рюкзак. Больше ничего.       Он резко вскакивает на ноги. Ошалело скидывает подушку на пол, сдирает пододеяльник вместе с одеялом. Хотя очевидно, что на кровати никого нет. Крушит всё на своём пути. В шкаф заглядывает в последнюю очередь, уверенный в том, что Серёже никуда из комнаты невозможно было бы деться.       Но, открыв дверцы, едва не сорвав их с петель, яростно вышвыривает вешалки с одеждой. Потому что Разумовского здесь тоже нет.       Где-то рядом хлопает окно. Волков срывается к нему как полоумный. Хватает створку и выглядывает наружу, высовываясь по пояс. Холод колет кожу, слёзы проступают от безжалостного ветра, однако даже сквозь эту пелену Олег замечает худую фигуру на снегу. — Сука!       Выкрикивает шатен, и Серёжа испуганно отряхивается, пытаясь встать. Мышцы сводит от мороза, всё тело ломит знакомой болью, которая только-только стала легче благодаря лечению. И вот снова история повторяется. У него нет ни куртки, ни шапки, ни обуви. Ничего, кроме повязок, что, замерзая, сковывают движения и душат.       Осторожным рывком Разумовский снимает ленту, закрученную вокруг шеи, и перематывает ею покалеченную ногу. Прыжок из окна второго этажа не дался ему благополучно.       Замотав стопу, Серёжа наконец опирается на колено и делает пробный шаг. Ничего не чувствует, превращается в живую ледышку. Трудно держать глаза открытыми, а рот закрытым, дышать совсем не получается. — Олег, Олег, ты чего орёшь?       Истошно надрывается Гречкин где-то рядом. Рыжий ловко пригибается к земле, опираясь на руки, и прислушивается, постепенно отползая подальше. Нельзя оставаться на одном месте, иначе труп.       Пару секунд всё мертвецки тихо, пока не раздаются шаги в четыре ноги. Видимо, Волков нагнал своего друга. — Он вон там, впереди, в сугробе.       Они бегут по снегу, поднимая хлопья белой пыльцы, и останавливаются под окнами мед.кабинета, куда приземлился Серёжа. От его падения остались глубокие вмятины. И, к сожалению, следы перемещений.       Олег ищейкой топчется возле них, пытается сообразить, в какую сторону нужно двигаться. Разумовский пользуется этой заминкой и ползёт максимально низко, чтобы незамеченным юркнуть за угол и там уже в полный рост доскакать до забора.       Тело постепенно перенимает температуру поверхности, вдоль которой он продвигается, и из-за этого подминать снег становится сложнее. Но сдаваться нельзя. Поэтому парень барахтается, прячась за высокими выступами, и толкнувшись на локтях, выезжает к краю здания.       Отсюда ему не видны обидчики, зато он прицеливается, сколько остаётся проковылять, чтобы оказаться на свободе. Ноги отчаянно сводит судорогами, однако инстинкт самосохранения подталкивает его вперёд. Он выскакивает на дорожку, ведущую к выходу, и нос к носу сталкивается с Кириллом.       Тот преграждает путь, скрестив руки на груди, и лыбится. Серёжа задыхается, у него темнеет перед глазами и сердце уходит в пятки, когда справа раздаётся кашель. — А ты хитрый лис.       Волков в куртке нараспашку крутит оружием и, очевидно, наслаждается своей гениальностью, думает, что парень сдастся. Потому что иных логически безопасных вариантов для отступления он не допускает.       Разумовский, к его изумлению, опускается на корточки. Будто отдаётся. Олегу это нравится, он даже смягчается, собираясь было погладить мальчика по волосам, хваля, какой тот молодец. Но не успевает подойти, как Сережа подхватывает кусок льда, что валялся неподалеку, и кидает ему в лицо.       Не дожидаясь реакции, он вскакивает и бежит прочь, слыша позади отборный мат и животные рыки. Теперь выбор у него лишь один — вылезать через дырку в заборе.       Нет никакой гарантии, что её не завалило. Тем не менее он со всех ног несётся дальше, и выбегает на задний двор. Понимает, что примерно сейчас за ним должна была начаться новая погоня. Поэтому подлетает к проходу, который чудом не перекрыло, и протискивается между железными столбами.       Выскочив за пределы детского дома, он выдыхает и зябко поправляет на себе футболку. А затем видит разъярённого Олега. Над глазом у того появилась небольшая царапина, как недостающее украшение для грубого лица будущего жестокого мужчины.       Горько хмыкнув, Серёжа спешит убраться из этого места. Потому что есть колоссальная разница между тем, где умирать: в адском доме или в снегу.       На улице много взрослых, но ни один из них даже не смотрит на раздетого мальчишку. Они заняты своими делами, никому не хочется прибавлять к ним ещё и заботу о чужом ребенке. От этого ведь не будет никакой выгоды.       Позади раздаётся яростный топот, и Разумовский осознает, что Волков никуда его не отпускал, привязался так, что не оторваться. А силы уже покидают больное тело. Переставлять ступни всё тяжелее, он почти валится на дорогу, но чья-то горячая рука осторожно подхватывает за плечо и утягивает на узкую улочку. — Эй, ты куда такой? Помощь нужна?       Говорит приветливо и растирает другое предплечье, неторопливо отводя к машине, чтобы дать опереться. Серёжа позволяет передвинуть себя и прислонить, разве что на автомате отрицательно качает головой.       Сам справится. Всегда как-то выкручивался. Потому что не на кого положиться было. У него и друзей-то толком нет. Макаровы не считаются, они скорее его личный крошечный фанклуб, благодаря которому он забывает, что является изгоем. — Меня Игорь зовут.       Парень делается ещё мягче, словно на ментальном уровне соображает, как правильно подступиться к замёрзшему мальчишке. Тот поднимает на него свои голубые глаза, читает что-то в зрачках, подвох ищет, а затем тихо произносит: „Сергей“.       И также внимательно рассматривает протянутую ладонь. От неё пышит жаром, продирает аж до самых костей, когда рыжий быстро прикасается. Будто задерживать прикосновение опасно.       Но даже отстранив руку, продолжает ощущать тепло Игоревой кожи. — Серый, значит? А ты чего зимой раздетый бегаешь?       Ответить ничего не успевает, потому что на всю улицу разносится грозное: "Ну держись у меня, тварь". Игорь понятливо поджимает губы, заметив как Сергей вздрогнул и вжал голову в плечи. Он ненавязчиво, как-то даже по-доброму стряхивает снежинки с рыжих волос, ласково поправляет растрепавшиеся пряди.       Не решается снимать расхлябанную резинку, потому что конструкция для него чересчур сложная, так случайно и вырвать локоны можно. — Ты не переживай, у соседнего подъезда бабушки сидят, они на него за крики сейчас полицию вызовут.       Разумовский оборачивается на тех женщин и действительно видит, как они спешат в дом, ругаясь, что обязательно найдут управу на нарушителя спокойствия. Он облегчённо вдыхает морозный воздух и улыбается. Пластырь уже болтается где-то на уровне подбородка, но поправить его нет энергии. Мышцы совсем отказали.       Закрой он глаза, сумел бы заснуть, стоя прямо возле иномарки. Повезло бы, если бы смерть была быстрой и безболезненной. Хотя ему хорошо известно, что умирать от обморожения страшно, ведь теряя власть над своим телом, ты всё ещё останешься в сознании. — Пойдём ко мне, отогрею тебя, а потом подумаем, что делать дальше, согласен?       В черепной коробке белый шум, Серёжа находится в полнейшей прострации, смотрит куда-то вдаль и поверхностно дышит, грудь практически не поднимается, и пар изо рта не струится. Игорю приходится взять всё в свои руки. Буквально.       Он снимает с себя куртку и одевает на парня. Застёгвает молнию и растирает ткань на уровне живота, чтобы стало чуточку теплее.       А присев пониже замечает босые ноги. Красные, промезшие. Идти для него не вариант, если только не мечтает стать калекой. Придется его нести. — Только не ори, хорошо?       Игорь присаживается к нему спиной и, мягко подавшись назад, поясницей раздвигает ноги, кладёт ладони под ледяные колени. Надеется, что получится удобно положить Сергея себе на спину. — Стой-стой-стой, можно как-то по-другому? Чтобы я видел, что за нами никто не идёт?       „Хорошая идея“, — думает Игорь, развернувшись к нему лицом. Но залипает на длинных тёмно-рыжих ресницах, которые двигаются будто волны, закручиваясь в конце морской пеной. Откуда-то они ему знакомы.       И крошечные веснушки, незаметно рассыпанные по щекам, и губы бледно-малинового цвета. Какой-то образ проглядывается сквозь чужие изящные черты. Изо рта почти выскальзывает приглушённое "мама", однако вовремя застревает в горле.       Сбросив с себя наваждение, Игорь неловко раскрывает руки, будто приглашает для объятий, и подхватывает худые ляжки. Икры ложатся на его поясницу, мягко обхватывая, чтобы удержаться.       Серёжа лёгкий. Внешне ему около 15, а весит в два раза меньше, чем должен. Создаётся впечатление, что место, откуда он сбежал не самое лучшее на земле. — Почему тебя преследует тот бешеный?       До дома совсем не далеко, но Игорь идёт широкими шагами, чтобы поскорее занести парня в пустующую квартиру. Вот родня удивится, когда узнает, что он подобрал рыжего, правда, не котёнка. — Потому что может. А ты всегда протягиваешь руку помощи замёрзшим оборванцам?       Пытается пошутить, но через напускное веселье ясно прослеживается паника. Не сложно представить, как сверкают его глаза, пока он настороженно наблюдает за дорогой.       А каждый раз, когда он вздрагивает, перепутав обычного прохожего со своим задирой, Игорь крепче прижимает его к себе и согревает голую шею своим дыханием. — Да, отец учил, что нельзя оставлять нуждающихся в беде. — Спасибо.       И в этой благодарности столько искренней признательности, что душа делает кульбит и заходится в истерике. — Не сто́ит.       Не перестаёт повторять Игорь всякий раз, когда Серёжа открывает рот, то есть чересчур часто. Ведь ему абсолютно точно необходимо выражать свою безмерную признательность даже за самые, казалось бы, естественные вещи.       За то, что его бережно донесли, осторожно поставили на мягкий коврик в коридоре и безапелляционно отправили в душ, за то, что наладили температуру струи, подготовили сменную одежду и переодели, за то, что отвели на кухню и усадили на стул.       Разумовский поджимает ноги под себя и натягивает рукава аж до кончиков пальцев. Привлекательный аромат другого человека крепко обволакивает его, в квартире пахнет другой жизнью, о которой он понятия не имеет.       Наверняка на этой кухне по утрам красивая темноволосая женщина готовит вкусный завтрак, рядом с ней сидит кучерявый мужчина средних лет и вслух читает новости. Они обсуждают планы на день, думают, куда поехать на выходных. Затем на кухню заходит сын, мама целует его в макушку и приглашает за стол.       Именно так, по его мнению, выглядит семья. — Слушай, такое дело..чая нет, поэтому я заварил кипяток.       Серёжа собирается посмеяться, но что-то внутри щелкает, и по щекам начинают течь слёзы. Его прорывает. Будто сносит плотину, которая сдерживала все эмоции.       Впервые за столько лет вся скопившаяся боль вырывается наружу одним нескончаемым потоком. И впервые рядом с ним есть тот, кто подставляет ему плечо. — Молодец, поплачь и полегчает.       Прикосновения утешительные и горячие, от них окончательно разбиваются остатки баррикады. Преграды рассыпаются пылью, и их прибивает солёной мокротой рыданий. Игорь гладит его по спине, волосам, шее, до тех пор пока всхлипы не становятся тише, а содрогания и вовсе не прекращаются.       Тогда он протягивает парню кружку и внимательно следит за тем, чтобы тот выпил не меньше половины. Необходимо восполнить водный баланс. И поесть тоже обязательно, поэтому ставит две тарелки с сосисками и неловко улыбается: не нашёл в холодильнике ничего другого.       Вроде бы голод бушует в Серёжином животе, но свинцовая усталость замедляет процесс принятия пищи настолько, что становится неудобно, будто тянет время. Хотя ему и вправду не хочется уходить. Покидать это уютное место. А ещё конкретно этого человека.       От него исходит какая-то забытая, родная энергетика, из-за чего и в жар, и в холод попеременно бросает. Конечности деть некуда. Серёжа нервный, неугомонный и странный, к тому же дёрганый и нестабильный. Однако, Игоря это будто ни капли не смущает.       Он молча подхватывает парня за руку и ведёт за собой, в свою комнату. Размещает в изголовье кровати, сам садится вплотную. Поддержку распространяет как нечто осязаемое. Разумовский пытается запомнить это ощущение в мельчайших подробностях.       И даже если однажды воспоминания поблекнут и чужое лицо забудется, он хочет навсегда сохранить спокойствие, которое обрела его грудная клетка. — Расскажи мне о себе.       Спустя некоторое время просит Игорь, развернувшись полубоком, чтобы не напрягать своим взглядом, но также иметь возможность смотреть. Рыжик прикусывает обветрившуюся губу и отрывает мертвую кожицу. Тема "о себе" никогда ему не давалась.       Потому что нечего было говорить. Как зовут родителей? Смешно, следующий вопрос. Кем работают родители? Замечательно, дальше. На кого ты больше похож: на маму или папу? На прохожего, чёрт возьми, потому что он, как и они, уйдёт даже не оглянувшись. — Мне скоро исполнится 16...       Злосчастная цифра. После неё жизнь если не закончится, то превратится в сплошное серое месиво. Во всяком случае, ходят слухи, что именно так будет. — Тогда мои шансы обрести приёмную семью упадут до нуля: никому ведь не нужен взрослый не свой ребёнок.       Игорь готов возразить, однако, аргументы не складываются, потому что у него нет ни единого примера, в котором реальная пара выбрала бы состоявшуюся личность, а не малыша, у которого ещё отсутствует восприятие себя и окружающих. — Но знаешь, меня это не расстраивает. Надоела надежда, встречи с потенциальными родителями, которые обещают, что вернутся за тобой, но не возвращаются. Ложь она такая...такая...Арх, извини, ты не об этом спрашивал.       И он замолкает, трёт глаза рукавами и откидывается на вовремя подставленную Игорем подушку. Иначе бы приложился лопатками о деревяшку, а у него на спине и так не осталось живого места.       Всё покрыто синяками, гематомами, покраснениями и ссадинами. Если бы травмы могли светиться, Серёжа бы горел, как новогодняя ёлка. — Давно ты...       Вопрос не клеится, потому что кажется абсолютно неправильным интересоваться подобным. Некультурно и как-то грубо, но Разумовский отрешённо раскрывает ладони и мысленно прикидывает.       Два года над ним глумится Волков, примерно шесть лет его достаёт Гречкин, значит, где-то в первом классе он переступил порог „Радуги“ и погряз в пучине безрадостных будней. Только если для обычных людей рабочая неделя заканчивается выходными, в которые можно отдохнуть, то для детдомовских конец недели это подведение итогов: сколько детей обрели свободу. — Да. Мне было восемь, когда родители погибли.       Обычно после печальных признаний наступает скованность. Потому что момент серьезный и реагировать тяжело. Особенно, когда люди едва знакомые и ещё не знают, нужно ли пожалеть собеседника, дать ему выговориться или перевести разговор в другое русло, чтобы не давить на рану.       Но с Игорем настолько комфортно, что даже положенная на Серёжино колено ладонь будто находится на своём законном постаменте. — Жаль это слышать. Я понимаю, каково лишаться близких.       Разумовский удивлённо дёргается. На кончике языка вертится вопрос: кто? Кого потерял этот смелый парень, по кому тоскует его сердце, без кого ему тошно и на стены лезть хочется.       И он видит. На стене в чёрной миниатюрной рамочке висит фотография девушки, не женщины. Молодой матери с очаровательной улыбкой, которая однозначно передалась парню по наследству. — Красивая, ты на неё очень похож.       <Но почему-то ты мне её напоминаешь.>       Где-то в глубине квартиры раздаётся надрывной хруст, и Игорь сползает с постели максимально непринуждённо, чтобы не спугнуть своего гостя, и нехотя высовывается из-за двери. Серёжа за его спиной забавно копашится, видимо, сам с собой решает, что ему уже пора уходить.       Но Игорь его за подол худи возле себя удерживает и улыбается, встретившись с наивно-чистым испуганным взглядом. Загадкой остаётся, как кто-то мог посметь ранить это крошечное чудо. — Игорёк, я сегодня пораньше вернулся.       Топот в сторону кухни сопровождается непонятным грохотом, от которого Серёжа вздрагивает и вцепляется в чужой локоть, затем осознает, что сжимает очень сильно, разжимает хватку, но из-за нового шума снова вцепляется.       И это, пожалуй, самое умилительное, что Игорь когда-либо видел. — Неужели ты в свои семнадцать понял, что твоя шавуха дрянь и есть надо дома? — Шавуха полезная вообще-то.       Возмущается Игорь, закатывая глаза. — Опа, вот ты где. А то не отзываешься, пугаешь старика. Ты не один что ли? Неужто подружку привёл? Дорогая, не стесняйся, дай на себя посмотреть.       Игорь краснеет до такой степени, что кровь на фоне его лица показалась бы бледной разбавленной водичкой. Отец, судя по звуку, приближается, и Серёжа сто тысяч раз жалеет, что не ушёл раньше. Потому что его ожидает самое неловкое знакомство в жизни.       Он тянется назад, чтобы смягчить столкновение, но не успевает, потому что в дверном проёме появляется тёмная, подёрнутая сединой, макушка. — Пап, это Серёжа.       С гордостью произносит Игорь, подбадривая парня шелковистым прикосновением от бедра к рёбрам. — Здравствуйте, я Сергей Разумовский, простите за внезапное вторжение. — Константин Гром, но лучше по-простому: дядя Костя. Очень приятно.       Они пожимают руки, но отец задерживает его ладонь в своей и немного наклоняется вперёд, чтобы поближе рассмотреть юное личико. — За "подружку" не обессудь, я человек лояльный. Если Игорёк счастлив, то я поддержу.       После этих слов, он подмигивает сыну и стремительно оставляет ребят наедине, ретируясь в гостиную. Сказать, что Игорь смущён, значит ничего не сказать. Потому что его размазали.       По нему будто катком прошлись и лепестками роз присыпали, чтобы не возмущался. Стыдно до ужаса. Он опасливо косится на Серёжу и замирает, у него спирает дыхание.       Серёжа великолепный. Утончённый, будто бы хрупкий, но выносливый, даже в какой-то степени мужественный, восхищённо проводит его отца взглядом. Рыжие волосы чуть спадают на лоб, и становится ясно, зачем он собирал их в хвост на затылке. Игорь не удерживается и ловким движением заправляет пряди за ухо, искусно делает вид, будто ничего странного не делал. — Сможешь остаться на ночь?       Нет сомнений, что отец будет не против. Наверняка даже сам принесёт чистое постельное бельё, подушки, кучу одеял, которые ему уже давно не терпелось использовать, чтобы оправдать спонтанную и ненужную покупку.       Что и происходит, даже до того как Сережа собирается с мыслями, чтобы ответить. Мужчина плечом толкает дверь и вносит то, что сумел унести. То есть всё, что было в их доме. — А теперь у тебя уже нет выбора.       Беззлобно смеётся Игорь, похлопав отца по плечу в знак благодарности. Где-то далеко в кладовке ещё завалялся небольшой матрас, но Гром младший не спешит напоминать об этом, его куда больше привлекает перспектива лежать всю ночь бок о бок с обаятельным мальчишкой, который застенчиво поджимает губы и теребит подол худи.       Возможно, их встреча — случайность. Глупая шутка судьбы. Потому что Игорь не должен был выходить: ему нужно было готовиться к экзаменам. Однако, что-то отчаянно, почти за шкирку вытянуло его на улицу. Он бесцельно брёл вдоль детской площадки и дышал морозным воздухом, пока не заметил прыгающий солнечный зайчик, который неожиданно превратился в парня.       Яркий и светлый, бледный лицом, как сама смерть, мальчик бежал из последний сил. Игорь не понял, как очутился рядом и уволок рыжика в сторону, прочь от чужих глаз.       Может быть, это всего-навсего глупая шутка судьбы. Но вдруг что-то серьёзное?