Богоявление

      Солнце лишь начинало вставать, когда Уилсон отправился на поиски Хауса.       Обсудив с ним и командой возможности развития рака и попытавшись расспросить у Хауса больше о его одержимости делом Эстер, Уилсон осознал, что не может перестать думать, настолько разбитым выглядел друг.       Дверь лифта между ними закрылась.       Он ненавидел видеть его таким, знал, как сильно диагноста беспокоило, что он не смог спасти Эстер. Пусть даже спустя двенадцать лет. Джеймс мог откровенно сказать: мысль о возможности совершить одну и ту же ошибку дважды, не имея возможности спасти маленького мальчика, точно убивала Хауса.       После того как Кадди быстро вызвали и она, спеша, направились к лифтам, Уилсон понял, что пациенту, должно быть, стало хуже, раз такой слух дошел даже до нее. Сердце тревожно билось, он откашлялся и снова переключил внимание на игру, зная, что больше ничем не сможет помочь.       Как только игра закончилась, Уилсон направился прямо в конференц-зал. Сердце застучало чаще, когда оказалось, что помещение пусто. Он прошел по коридору в кабинет друга, но не застал и его. Онколог полагал, что его команда собирала анализы, но сомневался, что Хаус был с ними. «Куда бы он пошел? - подумал Уилсон. Беспокойство усиливалось, — «Куда бы он пошел…» Кадди сказала бы: «Не зацикливайся», но Уилсон знал, что этого не будет. Хаус не перестанет думать, не перестанет мучиться.       Это натолкнуло Уилсона на мысль: он вернулся по коридору в свой кабинет и вздохнул с облегчением, увидев Хауса через стеклянную дверь, что прислонился к своей стороне балкона и смотрел куда-то вдаль.       Онколог осторожно открыл дверь и вышел на балкон. Хаус слегка повернулся, чтобы посмотреть на друга, но также быстро отвернулся. — Привет, - осторожно сказал Уилсон. — Поговорим завтра, - категорично отрезал Хаус, глядя на восход солнца; его голос звучал столь печально, что Уилсон почувствовал усиливающуюся тревогу.       Он постоял в тишине, прежде чем открыть рот, чтобы сказать что-то еще, но передумал. Ничто из того, сказать что он бы мог, не заставило бы Хауса чувствовать себя лучше. Он закрыл рот и развернулся, чтобы уйти, с тяжелой грудью и гложащим чувством, что подвел лучшего друга, не имея даже возможности помочь.       Но, дойдя до двери, он кое-что понял. Возможно, ему не удастся заставить Хауса почувствовать себя лучше, но он может попытаться подбодрить его, отвлечь.       Онколог повернулся на каблуках, переводя дыхание, — Я, ммм… я выиграл в покер, - гордо сказал он, позволяя себе не скрывать легкую дрожь в голосе.       Хаус повернул голову, снова взглянув на него. Уилсон почувствовал, как узел в груди начинает распутываться. Почувствовал, как воображаемые стены вокруг Хауса начали понемногу рушиться. Он продолжал рассказывать историю, чувствуя, как бешено колотится сердце, когда Хаус полностью повернулся к нему, расслабленный и заинтересованный (и благодарный, с теплым чувством отметил Уилсон).       По мере продолжения рассказа, на лице Хауса расплылась добрая улыбка. Это было таким редким и трогательным зрелищем, что отвлекло от завершения истории. —Тузы, - догадался Хаус. Он выглядел более уставшим. Уилсон перестал говорить и остался один на один с собственными мыслями. —Я надрал ему задницу, - с удовлетворением сказал Уилсон.       Хаус тихо усмехнулся, снова слегка наклонив голову, но внезапно его лицо изменилось. Он медленно поднял глаза, зрачки расширились, а выражение лица смягчилось. — Тузы все время прятались, - сказал он грубым голосом, полным удивления.       Уилсон смотрел на лучшего друга, одна рука все еще лежала на стене балкона, а другая - на бедре, - вдруг пришло озарение, он точно знал, что чувствует Хаус в этот момент, колени ослабели, от силы осознания происходящего почти закружилась голова.       Хаус схватил трость со стены балкона и ушел, чтобы найти свою команду, прежде чем Уилсон успел даже подумать и что-то сказать. Боль в груди вернулась, но он знал, что беспокоиться больше не о чем. Еще он знал, что теперь ему следует чувствовать облегчение. Хаус придумал что-то, что спасет пациента. Он не мог отпустить лишь одно.       Он любил Хауса, и ему казалось, что это его и разрушает.

***

      Уилсон вошел в вестибюль с рюкзаком на плече, но остановился, услышав кого-то играющего на пианино красивую, вдохновляющую мелодию. —Хаус, - подумал он. Уилсон знал, что другу нравилось выражать эмоции через музыку. Он завернул за угол, чтобы убедиться, его сердце трепетало от нежности, когда Хаус играл.       Грег доиграл песню, когда Уилсон остановился посмотреть на него, глядя на него пристальным, многозначительным взглядом. Онколог почувствовал, что во рту пересохло, заставил свои ноги шевелиться, подходя к пианино. — Хаус, - неуверенно начал он, оказавшись перед диагностом, не зная, хотел ли он вообще что-нибудь сказать. — Уилсон, - сказал Хаус столь же серьезным тоном, его глаза искрились, а на лице красовалась ухмылка.       Уилсон тяжело сглотнул, почувствовав, как лицо покраснело, и отвел взгляд куда-то на подбородок Хауса. Его взгляд смягчился.       Диагност медленно встал из-за рояля, взял трость и, хромая, сделал пару шагов и встал перед Уилсоном. —Я рад, что ты все понял, - тихо сказал Уилсон, подняв глаза и увидев обеспокоенное лицо Хауса, прежде чем снова опустить глаза на шею.       Рука Грега легла под подбородок и осторожно подняла его. Уилсон удивленно поднял голову и увидел, что Хаус торжествующе нежно ухмыляется. —Я рад, что ты тоже, - пробормотал он, поднося руку к щеке Уилсона, прежде чем наклониться и поцеловать его.       Единственное, о Уилсон мог думать, прежде чем положил одну руку на талию Хауса, а другую в волосы, было: «Слава Богу за мои прозрения».