Любить капитана Родионову

Виктория Родионова, та до которой не достать ни рукой, ни ногой, а душой уж тем более. Её сердце- сталь, на тысячу замков заколоченная хижина, куда даже самый заядлый путник никогда не проберется. Игорь Соколовский, тот, что мажор, коллега и вроде как друг тянется к ней, ластиться, словно пёс дворовый, а она отталкивает, отшвыривает, только бы не оказался близко Потому что уж слишком страшно ей такой всей из себя сильной вдруг не с того не с сего кому -то доверять. Поэтому и держит на расстоянии, разговаривает односложно и холодно, а иногда грубит намеренно, чтобы не подпускать ближе. Но не сегодня. Не сейчас, когда размеренное дыхание ночи рвётся под натиском её крика, не сейчас, когда руки испачканы в чужой слава — богу — не-его — крови. Вика жмется, прячется в глубинах его пальто и не потому что холодно, не потому тело сотресает мелкая дрожь, а потому что, чем ближе, тем слышнее, что он все ещё жив. Всё ещё с ней. Всё ещё рядом. Сердце от этой мысли заходится в ритме бешеном и рваном, так что, кажется, грудная клетка вот — вот по швам разойдется. Двор наполняется людьми. Звенящую до невозможности угнетающую тишину заполняет многоголосье и вот капитан, преодолевая мутную пелену слез видит, как вспышка фотопарата ровно на секунду освещает пространство вокруг креминалиста, сохранив на плёнке изображение ещё одного убитого. Убитого Данилу Королева. Знакомого, друга, приятеля, коллеги, почти мужа… Не выдерживает. Отворачивается, заходится рыданиями. Снова. Не справедливо. Не честно. Не должно быть. Так — не-должно — быть. Пряников возникает из неоткуда. Непревычно напряжённый и собранный он становится на некотором расстоянии, глядит исподлобья, а потом чеканит тоном тихим и строгим: — Увези её отсюда. Соколовский подчиняется беспрекословно. Тащит за собой ничего не соображающую Родионову, которая ногами еле шевелит. Волочет ими шаркает, оттчего носки ботинок пачкает грязный серо — чёрный снег. Благо до машины от силы три шага остается. Дверь открывается с противным, нетерпимым для перепонок скрипом. Игорь от звука морщится, мысленно отмечая, что как-нибудь потом отвезёт обязательно эту колымагу в ремонт, а то Жека, так точно рано или поздно глухим, не дай бог станет. Садится, ногой на педаль жмёт, руль с силой пальцами обхватывает, газует и быстрее, дальше, дальше отсюда и не возвращаться больше никогда. Второго раза не пережить. Им обоим. *** В номере темно. Тяжёлые шторы плотно задернутые и только свет лампы на тумбочке беспардонно разгуливает по стенам, отражаясь ядовито- жёлтыми точками в радужке голубых глаз. Вика кутается в покрывало большое и мягкое, почти что с головой, пытаясь хоть как-то согреться. За те несколько минут, что они с Игорем провели на морозе в ней продрогли, кажется все до последней косточки. Игорь. «Золотой мальчик», папинькин сынок, человек, которого рациональная и по всем пунктам правильная Виктория Сергеевна в другой жизни не удостоила бы даже взглядом. Он — несносный, не подчиняющися не одному из предписанных в уставе правил, делающий все, как ему захочется стал важным и нужным до невозможности. Ладонь, заметно согревшияся вдруг ложится поверх пижамной кофты. Поглаживает медленно и нежно сквозь лёгкую ткань, будто ещё не до конца свормировавшися плод уже способен чувствовать. Уголки губ поднимаются, чуть вверх, а вместе с ними, где — то внутри начинает искрить огонёк надежды. Она расскажет ему. Обязательно расскажет. Потом, когда они оба отправятся, соберутся и снова смогут сказать, что живут. — Ты как? — Соколовкий входит, как всегда бесшумно. Усталый и в конец измотанный, он припадает плечом к дверному косяку, глядит серым выцветшим взором, мысленно умоляя, чтобы всеэтоскореематьегозакончилось. Потому что уже хватит. Уже невозможно. Уже не выносит . Никто-из-них-уже-не — выносит. — Нормально. — утвердительный тон отдаёт фальшью, но девушка и не думает, что он поверит. Это же Мажор. — Ты обранила, там, на дороге. Я подумал, что — то важное — траектория разговора меняется слишком быстро. Как впрочем и место нахождения майора. Парой широких шагов он сокращает расстояние, становится рядом, вкладывая в слегка дрожащию ладонь обрывок красной нити. Семь узелков. Завязанный каждый старательно любимой сестрой Анечкой «на счастье.» Родионова смеётся про себя натужно и не весело. Да, оборвался талисман. Со счастьем вместе. Или…? -Останься —молвит одними губами, почти беззвучно. Шок Игоря парализует и останавливает одновременно. Не ожидал от неё совсем. — Конечно, если ты хочешь. -Хочу. Этого достаточно. Одного Викиного «хочу» достаточно, чтобы Соколовский перевернул мир, свернул горы или солнце с луной поменял местами. И он перевернёт, свернёт, поменяет, если будет нужно. Потому что либит эту женщину. Любит капитана Родионову.