_
Тэиль живёт в городе, чувствуя себя гораздо удобнее в людской суете, чем Доён и Тэён. Всю дорогу с окраины в центр Доён ужасно нервничает, и вид несчастных деревьев и кустов, жёстко подстриженных на один манер, только наполняет его болезненной решимостью. Он отвратительно паркуется, наплевав на то, что заблокировал машину Джонни своей, и спешит в дом Муна. Джонни уже там, сидит в гостиной; глаза широко распахнуты от волнения.Его энергия обрушивается на Доёна как обычно успокаивающими, тёплыми волнами счастья, но почему-то сейчас они действуют совершенно наоборот: цунами переворачивают его нутро, и вместо тепла чувствуется огонь; Доён складывается пополам, давит сквозь сжатые челюсти: — Джонни… Хватит. Б-больно. Энергия моментально исчезает. — Блять, Доён, с тобой реально что-то не так, какого чёрта? — Со подбегает к нему, чтобы твёрдой рукой помочь добраться до софы. — Не хотел причинять неудобство, просто… хочу знать, почему мои растения грустят. — От тебя смердит беспокойством, — говорит ему Джонни, тыльной стороной руки прикладываясь ко лбу Доёна. — И ты чувствуешься неправильно. Что-то происходит. Тэиль входит в комнату с одной из своих книг в руках; частички пыли с неё текут и переливаются в воздухе. Брови Муна сосредоточенно сведены к переносице, и очки медленно сползают по ней вниз. — Я не вижу ничего о грустящих растениях, — страницы шелестят под его пальцами. — Они погибают, когда испытывают стресс, но ты и сам это знаешь, Доён. Они очень деликатные, и любое волнение… убивает их. Ты уверен, что они не умирают? — Я знаю это, — твёрдо кивает Доён. — Они полностью здоровы во всех остальных аспектах, но они склоняются к земле, когда я рядом. Даже обычные растения в лесу отвернулись от меня. Тэиль нервно жуёт нижнюю губу. — Луна убывает… моя единственная догадка — они чувствуют что-то, что мы не можем. — Что-то не так со мной или с луной? — обесепокоенно уточняет Ким. — Кто знает. Может, останешься на ночь здесь? Или у Джонни? Мне не нравится мысль о том, что ты будешь совсем один за городом. — Я с Тэёном, — возражает Доён одновременно с зазвучавшим вдруг рингтоном телефона. Он поднял трубку. — Алло? — Привет, это Тэён. Я у Хёкджэ сейчас... похоже, что телёнок родится этой ночью. Скорее всего пойдут осложнения из-за расположения матки, и я сделал всё от меня зависящее, но, я думаю, мне придётся остаться здесь, чтобы убедиться, что всё пройдёт лучшим образом. Ты не против? Доён решает проигнорировать самодовольную ухмылочку Тэиля. — Да, нормально. Удачи там. — Спасибо. На связи. Повесив трубку, Ким посылает Тэилю острый взгляд. — Если ты знал, что его не будет сегодня дома, почему не можешь узнать, что происходит? Тэиль поджимает губы и бросает том на диван. Тот падает на выцветший плюш с глухим “пом”. — Видеть Тэёна, держащего огромного телёнка и понять, почему твои цветы грустят — две разные вещи. К тому же, ты знаешь, что я не могу контролировать свои видения. — Да. Прости, — Доён устало откидывается на спинку и закрывает глаза, выпуская вздох. — Это утро чертовски напряжное. Через секунду он приоткрывает один глаз и косится на Джонни. — Кстати, ты разве не должен быть на работе? — Никто не покупает шоты в 10 часов утра в среду. Даже с моими чарами убеждения сложно продать мартини так рано утром, — беззлобно журит Джонни, запуская руку в волосы друга. — Сегодня открываемся в полдень. Доён закрывает глаз. — Понятно. Тэиль садится с другой стороны. — Останешься сегодня? Ким сглатывает слюну и качает головой. — Ты знаешь, что не могу. Если мои цветы встревожены, я им нужен дома. К тому же, у меня завтра с утра приём. — Тогда я останусь у тебя? Посплю в кровати Тэёна. — Ты разве не занят? — бурчит Доён. — Я думал, луна означает, что у тебя вечеринка или что-то типа — Ты мог бы прийти. — Мои цветы, Тэиль. — Кто-нибудь из ведьм может знать, что происходит! Доён раздражённо стонет. Не то чтобы он замкнутый социопат (так и есть), или что ведьмы в городе его бесят (они реально бесят) своими вечными попытками сосватать его кому-то (очень частыми попытками), но просто он и в лучшие времена не любит вечеринки, что уж говорить про такие, как сейчас. — Можешь прийти, когда твоя вечеринка кончится, если тебе от этого полегчает. — Что ж, спасибо и на том. Я поспрашиваю у людей, может, кто в курсе. — И я, — вставил Джонни. — Если бы не день рождения моей сестры, я бы прилип к тебе как банный лист, Доён, ты же знаешь. Но у неё могут быть какие-нибудь идеи. У неё всегда была связь с розами, несмотря на то что её силы больше сконцентрированы на эмоциях. — Спасибо, парни, — тихо говорит Доён._
На его десятый день рождения его мать отвела его в крошечный садик в городе и показала подсолнечники, которые посадила специально для него. Они наклонялись к нему, щекотали лицо своими яркими лепестками и лепетали убаюкивающими голосами. На его двадцать первый день рождения он поймал свою девушку за секстингом** с каким-то левым парнем, пока они были на свидании. Слезы высыхали на его щеках, пока он сидел в середине капустной грядки и слушал успокаивающие песни овощей, отогреваясь в комфорте почвы. Ромашки на могиле его бабушки бурно цвели, сплетались над землей, как будто её душа стремилась объять его в форме тысячи маленьких белых цветов. Цветы никогда не отворачивались от него. На самом деле, только они всегда были для него источником утешения. (**секстинг — секс по переписке)_
Джонни уходит первым, чтобы открыть свой бар, и Доён покидает дом Тэиля почти сразу после — ему слишком некомфортно в городе. Пускай присутствие Муна успокаивает, он всё же скучает по свежему воздуху и тишине, Тэиль дружески целует его в щёку на пороге, и Доён позволяет ему это. — Звони мне, если что-то случится, ладно? Его всевидящие глаза провидца полны настороженности. — Мне кажется, ты знаешь больше, чем показываешь. — Небеса темнеют, — бормочет Тэиль, смотря на тучи, набрякающие в рамке окна. — Где-то между этим миром и его отражением сдвиг, я не знаю, что это такое, но чувствую — скоро тайны откроются. Его выражение затвердевает в решимость. — К чёрту вечеринку, я иду с тобой. — Не будь ребёнком, — Доён мягко похлопывает муновскую щёку. — Повеселись там, а потом увидимся. — Доён… — голос Тэиля неуверенно скатывается в тишину. Он снова кусает губу. — Серьёзно, не волнуйся, — Ким задом отходит к своей машине. — Ты же знаешь меня, я на всякий случай всегда сплю с бейсбольной битой. Хватит трястись, старик, увидимся позже. — Напиши мне, как доберёшься. Запри двери и окна. И не выходи никуда! Доён отвешивает салют. — Как всегда: безопасность во-первых, во-вторых и в-третьих. Глаза Тэиля бурлят беспокойством так же, как тучи за окном, когда он закрывает за ним дверь. Доён старательно выметает мысль об этом из головы, следуя по направлению сизых облаков и скорчившихся деревьев._
Занеся в дом всё ещё не расположенных к разговору бархатцев, Доён запирает дом и садится в кресло. Бейсбольная бита — у ног, ноутбук — на коленях. Он решительно нагугливает убывающую луну, чтобы посмотреть, что ему предложит интернет, но по итогу оказывается, что не так уж и много, кроме старых и странных народных сказок из прошлых веков, которым современные историки посвятили свои карьеры. Это бесполезно, но занимательно. Некоторые статьи горячо обсуждают тему фей. «Не будь девственником; будь бдительным!» — говорит одна статья. — «Феминистское прочтение народных сказок средневековой Шотландии.» Чем больше он читает, тем больше понимает, что в большей части сказок девственники и девственницы всегда падают жертвами фей, которые, по всей видимости, вовсе не такие душки как в диснеевских мультиках. Всё это не делает цветы Доёна счастливыми, но развлекает до раннего вечера, пока шум в животе не напоминает ему о том, что надо бы поесть. Фасолевый суп только начинает закипать, когда первые капли дождя тяжело шлёпаются об окна дома, и Доён поднимает голову, чтобы удивлённо обнаружить, как на улице стало темно. Это немного…. Сказочно. И по-дурацки. Если кто-то хочет убить его в ночь особенной убывающей луны, когда снаружи хлещет как из ведра, а его цветы в ужасной печали, что ж, значит, судьба ему умереть. Раз уж все звёзды встали так идеально, тогда кто он такой, чтобы отрицать свою судьбу? Ему двадцать пять; он прожил пускай и короткую, но хорошую жизнь, окруженный теми, кого он любит. — А ты что думаешь? — спрашивает он у суккулента на подоконнике. — Умру ли я сегодня? Он не отвечает. Естественно. Доён берёт свою тарелку супа и направляется к столу, чтобы поужинать с бархатцами. — Ну же, скажите, — бормочет он между глотками бульона. — Что не так? Нет ответа. — Вы истощены? Я что-то упустил? Я обрезал слишком много листьев в прошлый раз? Один из цветков падает на стол и скручивается в иссохшую трубочку. Доён расстроенно опускает свою ложку. — Серьёзно, прекращайте дуться! Но всё, что он чувствует в ответ от растения — звенящая грусть, подобная далёкому плачу, что донёс ветер. Падает ещё один цветок. Хорошего настроения как не бывало. Свой суп Доён заканчивает в молчании. Это первый раз за долгие годы, когда он чувствует себя таким беспомощным, таким... неуверенным. Что ему делать? Цветы всегда были его соратниками, подбадривали его и помогали ему заботиться о других. Как ему помочь унять боль страдающей артритом миссис Ким завтра утром, если его растения отказываются выделять нужный ему бальзам? Как убрать угри на лице той девчушки? Как сделать лекарство от бессонницы для Марка? Его лекарство ничто без помощи растений — просто бесполезная жидкость. Тэиль в сообщении спрашивает «как дела?», и Доён отвечает, что он всё ещё жив и здоров, бейсбольная бита всегда рядом (кроме тех моментов, когда ему нужно в туалет). В десять он проверяет окна и двери, убеждаясь, что дом в насколько возможной безопасности, и в него никто не зайдёт. Дождь снаружи набрал силу, и теперь он серое полотно на фоне антрацитового неба; такой мощный, что звук разбивающихся о старую черепичную крышу и пластик оранжереи капель почти оглушает. Это по-странному успокаивает. Доёну всегда нравилось звучание ливня, и, пускай он предпочитает шорох, а не грохот, оно всё ещё приносит ему подобие утешения и надежду, что завтра, когда вода схлынет, всё снаружи будет обновлено, оживлено и готово цвести. Уставший от собственной паранойи и убаюканный дождём, он лениво перещёлкивает каналы и дремлет, ожидая звонка о Тэиля, что он на подходе. Он обещал принести снэки, что стоит ожидания, но Ким отчаливает в страну сновидений на софе под звуки «Моды из комода»._
Ему снится восемнадцатый день рождения. Бабушка тогда гуляла с ним по полям возле её дома, повторяя путь, который они проделывают каждый его день рождения. Единственное отличие в этом — трость, которую она взяла. А ещё бабушка теперь ниже, меньше. Она начинает выглядеть на свой возраст. — Мой младший внук, — нежно говорила она, наблюдая за лепестками вишни, срывающимися с дерева только для того, чтобы опуститься на его кожу. — Я с самого твоего рождения знала, что ты унаследуешь мои силы. Твои родители сильны, но кому нужен дар к людям? Природа гораздо милее. Ему не хватило смелости рассказать обо всех годах страха и задирок, которые он терпел, втайне желая понимать людей лучше, желая, чтобы от его улыбки весь мир таял, как таял от улыбки его брата. — Я рад, что у нас одинаковый дар, — пробормотал он и погладил один из ароматных вишенных цветков. — Я рад, что делю его с тобой. — И я, — она мягко похлопала его по руке. — Но однажды меня не будет здесь, чтобы разделить эту радость. Этот день ближе, чем нам бы хотелось, но, к несчастью, как сезоны сменяют друг друга и листья опадают, это неотвратимо. — Хочешь поговорить о смерти на мой день рождения? — проканючил Доён, только чтобы увидеть её широкую улыбку. — Ну-ка! Я что, вырастила нюню? Или ты возьмёшь себя в руки и поговоришь серьёзно, как подобает взрослому Доёну, которого я знаю и люблю? — Конечно, мэм. Она хохотнула. — Хороший мальчик. Доён прошёл вперёд, чтобы расчистить дорожку от веток, но это не понадобилось — они сами откатились, чтобы не мешать ей идти. Её улыбка исчезла, когда они ступили на траву опушки леса. — Ты помнишь, что я тебе говорила в прошлый раз о смерти? — Смерть — это дверь, а не стена, — припомнил Доён и споткнулся о корень. — Верно. И стена порой вовсе не стена. Иногда это зеркало. — Не понял, — нахмурился парень, вновь твёрдо стоящий на ногах. Солнечные локоны струились сквозь малахитовые, лаймовые, изумрудные листья крон. Бабушка остановилась тоже и посмотрела на него самым нежным взглядом. — Мне осталось недолго делить с тобой дар и возвращать твою любовь, Доён, — её сухие твёрдые ладони любовно обрамили его лицо. — Но ты не будешь один. Клянусь всем, что у меня есть, ты не будешь один._
Он просыпается рывком, дезориентированный, потерянный. Воздух пахнет слишком сладко. Когда Доён садится на софе, он обнаруживает, что бархатцы сгнили и теперь вместо них рыхлые, коричневые остатки, загрязняющие кислород смертью. — Нет, — выдыхает он, скатываясь с софы и подползая к мёртвому растению. Бархатцы были прихотливым, щедрыми на тщеславие, но такими прекрасными. Они были одними из его любимцев. Они были его товарищами на протяжении многих лет. — Мне жаль, но они бы не пережили путешествие. Они будут ждать твоего возвращения домой, если тебе от этого полегчает. Доён поднимает голову навстречу голосу. Полностью чёрные глаза глядят на него в ответ. Лицо незнакомца слишком безмятежно, слишком идеально… не по-человечески, до ужаса идеально. — Что за хуйня, — поражённо шепчет Доён. — Я так и думал, что ты это скажешь. Ким вскакивает на неверные ноги и дёргается к бите, но её отпинывают в сторону до того, как ему получается ухватиться за рукоятку. — Пожалуйста, не нужно этого делать. — Убирайся нахрен из моего дома! Человек — существо — что-то по-птичьи склоняет голову набок в раздумье. — Но это не твой дом. — Блять. Отчаяние кактусовыми иголками дерёт его горло. Доён срывается с места к двери, дёргает её на себя, и она оказывается не заперта — не так, как он её оставил. И вот он снаружи, и мир вокруг него обрушивается как высохшие лепестки. Нет ничего. Ни машины, ни клумбы, ни подъездной дорожки, ни улицы. Нет полей. Нет солнца. Деревья возвышаются над крышей дома, заслоняя горизонт своими искривлёнными подобно сломанным рукам конечностями. Они чувствуются неправильно. Плохо. Как зло, как хищные глаза, неусыпно провожающие каждое его движение. Он почти падает, спускаясь с крыльца, и видит над собой небо — угольное, ужасающее матовое ничто. Будто громадная накидка, накрывшая мир, погребальный саван, сшитый из кусков мрака, слишком тяжёлый, чтобы поднять. — Блять, — шепчет он снова. — Не стоит убегать, — предупреждает голос за спиной. Доён поворачивается на этот звук, и знает, что он наверняка выглядит дико и напугано, потому что так и есть. Ему кажется, что он проснулся только для того, чтобы понять, что умер. Существо стоит на ступеньках крыльца, пялится на него пристально. Оно улыбается, едва-едва, и проводит длинными пальцами по щеке Доёна — издевательская ксерокопия человеческой симпатии. Кожа его сухая и холодная, как мрамор. Или кость. — Я ждал тебя очень долго. Доён бежит. Врезается в деревья, игнорируя жгучие уколы боли в босые ступни, бежит так быстро, как может, убегает настолько дальше, насколько сможет, отчаянно ища свет, или дружеское знакомое лицо, или нож — что-нибудь. Что угодно. И чем дальше он бежит, тем больше огня наполняет его лёгкие, тем сильнее судороги простреливают его мышцы, тем больше крови проливается на корни и камни под его ногами, тем больше забирает лес. Чем больше он жаждет спасения, тем темнее становится мир вокруг него, и вот суставы деревьев всё теснее переплетаются между собой, смыкаются в непроглядный, неправильный узор. Он вскрикивает от пореза, оставленного на щеке торчащей веткой, и другая тут же глубоко вспарывает его лоб. Парень падает на колени, загнанно дышит сквозь зубы и поднимается, и снова бежит, и снова какой-то сук вонзается в его кожу, на сей раз в мышцы предплечья. Доён испускает вопль страха, боли и тревоги. Растения здесь злобные и жестокие, и они хотят причинить ему боль. Они хотят заставить его страдать. — Я говорил тебе не бежать, — говорит голос — такой же безэмоциональный, как до этого. — Если ты не отъебёшься, клянусь богом, я- Существо выступает из-за дерева, глядя на Доёна. Оно теперь выглядит больше похожим на человека: обсидиановые глаза посветлели, и кожа уже не такая… сияющая. — Ты боишься? — Конечно я боюсь! Чужой взор опускается в странной раскаивающейся манере. — Я не хотел тебя напугать. — Охеренно получилось, — выплевывает Доён и щерится. Злость в нём кипит напополам с ужасом. — Где бы мы ни были, мне всё равно, отведи меня домой! — Я не могу. Я отдал всё, что у меня есть, чтобы привести тебя сюда. Почему бы тебе не зайти и не выслушать меня? Пожалуйста? — Как будто у меня есть выбор, — Доён зло вытирает щеку ладонью, размазывая кровь. Медь во влажном лесном воздухе колко щекочет обоняние. Смертельная усталость и страх за жизнь гнилыми ртами обкусывают края его сознания, но он отпихивает их в сторону, не желая, чтобы незнакомец видел его слабость — Веди. Оно снова наклоняет голову. — Просто развернись. Теперь вместо леса — туман. Поле с мокрой травой нескончаемо простирается в стороны и вмешивается в эту рваную влажную серую вату. Пейзаж всё так же тревожно одинок — ни животного не видно, ни счастливой птицы не слышно, ни песен цветов. Ничего, кроме холодного воздуха и клубов влаги, раздражающе мягко стелющихся на его раны. — Иди вперёд. Ты скоро увидишь дом. Доён делает один неуверенный шаг, но трава не так ранит его ступни, как каменистая почва леса, так что он делает ещё, и ещё один, пока роса на лезвиях травы не промачивает его джинсы насквозь. А когда он оборачивается через плечо, всё что он видит — тот же туман, как будто не было никакого леса вовсе. Просто белёсая завеса, трава и нечеловеческий человек. — Продолжай идти, мы почти на месте._
Очертания дома медленно проступают сквозь дымку. Он маленький, сделанный из громоздких серых камней, с маленькими деревянными оконцами и дверью, которая выглядит древнее, чем семейное древо семьи Ким. Вокруг него — старый и гнилой деревянно-каменный забор с одинокой калиткой, покачивающейся на ржавых петлях. Всё это смахивает на сцену из отстойной старомодной хоррор-новеллы, которую он мог бы найти в книжном шкафу матери, да вот только воздух влажно облепляет его лицо, трава забивается меж пальцев ног, и занозы глубже заходят в ладони, когда он толкает калитку. Дорожка под его ногами тоже ощущается реальной, и входная дверь под ладонью — такая же настоящая. Однако внутри дом обескураживающе обычный. Четырёхконфорочная плита у дальней стены, ольховые шкафы,алюминиевая раковина. На плиточном полу диван с креслами, уютно примостившимися у камина. — Задняя дверь ведёт к моей спальне и ванной. Ванная — слева, а в спальню я бы попросил тебя не ходить. Доён кивает и тут же злится на себя за это. — Что, так трясёшься над своим личным пространством, но срать хотел на приватность парня, которого похитил? Дверь мягко закрывается за ними, но Доён слишком напуган, чтобы обернуться и снова взглянуть в эти мёртвые глаза, так что вместо этого он подходит к дивану и со вздохом садится. Цепочку кровавых следов на плитках он замечает уже после. — Конечно же я ценю твою приватность. Перед тем как мы начнём беседу, не желаешь чашечку чая? — Ага, щас. Ты наверняка подсыплешь туда что-то. Никакого смеха. Никакой реакции кроме звука лёгких удаляющихся шагов, а затем стонов труб, по которым побежала вода. Существо возвращается в комнату спустя пару минут, ставит перед собой парящий тазик с горячей водой и становится на колени у ног Доёна (слишком близко). В его руке — баночка с чем-то жёлтым. Доён оттирается подальше. — Если думаешь, что я позволю этой дряни хотя бы коснуться моих ран… Существо вздыхает. Доёна бросает в шок. Это первый отголосок… эмоции, которую он видит от него. Раздражение — первый намёк на хоть какую-то душу в нём, но эта забота ещё хуже, чем незнание, зачем именно эта тварь его похитила. Может, это просто злостное существо, которое создано, чтоб красть людей? Да, это плохо, но если его действия подпитываются каким-то желанием? Сама мысль об этом просто ужасающа. — Если я оставлю воду и бинты, ты обработаешь свои раны? — Если у меня будет новый таз, и я сам наберу в него воду, тогда да. Слабая улыбка без отблеска веселья. — Ладно, как пожелаешь. В ванной комнате ты найдёшь новый таз. Доён медленно ковыляет в ванную, но, зайдя в неё, тут же резво кидается к окну. Конечно же окно заперто, а сломать стекло и при этом не наделать шуму невозможно. Конечно же. Сокрушённый, он вяло берёт таз, наполняет его свежей горячей водой и возвращается в гостиную. Существо в это время успело свернуться в одном из кресел, и выглядело оно по-домашнему в объятиях потёртой старой кожи. Доёну кажется, будто он заглядывает в кукольный домик и видит фигурку, посреди идеально подходящей ей мебели. Версия реальности, которая не совсем реальна. Он пытается игнорировать всё, пока промывает царапины и порезы на руках и лице. Вода становится красно-кирпичной от крови и грязи, когда он наконец приступает к ранам на ногах. Ступни ранены больше всего, и его руки трясутся, но он настойчиво вырывает впившийся в левую шип и смывает кровь. Тэён бы знал, что делать. Он всегда заботился о его ранах и улучшал его самочувствие. Но Тэён не здесь, где бы это здесь ни было. — Я тебе отвратителен? — спрашивает существо. Доён не отрывает глаз от своего занятия. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду. — Ты отказываешься смотреть на меня. — А ты бы хотел, чтобы я вслепую промывал свои раны, ориентируясь лишь по чувству боли? — Я бы хотел, чтобы ты взглянул на меня. Ким слишком сильно проводит пальцами по царапине и морщится. — Мы получаем не всё, что хотим. — Пожалуйста, посмотри на меня. — А что если нет? — он трёт эту царапину снова, ещё сильнее, не думая о том, насколько хуже ему от этого становится. — Ты отрежешь мне веки и заставишь меня? Ударишь меня? Будешь избивать, пока не подчинюсь? Или, может, запрёшь меня без воды и еды в тесном изоляторе, пока я не стану умолять у твоих ног о внимании? Его голос такой низкий, такой тихий, что Доён почти не слышит его слов. — Я бы никогда не причинил тебе боль. — Ты уже причинил. — Это был не я. Я не могу контролировать мир здесь. — Тогда зачем притащил меня сюда? — Я обещал. Он хочет посмотреть на него, чтобы найти и распознать ложь, но теперь это уже вопрос гордости. У него ничтожно мало контроля над ситуацией, но у него всё ещё есть его гордость, и поэтому он не смотрит и молчит. — Мазь поможет остановить кровотечение и ускорит лечение. Ты можешь использовать её, если хочешь, но я не стану заставлять тебя. — Из чего она? — Из тех растений, что тебе не узнать. — Ты недооцениваешь мои познания в ботанике. — Нет, просто ни одно из растений здесь не знакомо людям. Вопрос не в познаниях, а в месте. Доён после некоторого замешательства всё-таки берёт баночку, откручивает крышку и неуверенно втягивает запах содержимого. Оно лишь едва пахнет — как дождливое утро у ручья. Что ж, раз уж он в таком безвыходном положении, можно и использовать это... чем бы оно ни было. Он несмело тонким слоем покрывает царапину на руке и ждёт какой-нибудь реакции. Немножко щиплется, но не больше, чем любая другая мазь. Не дождавшись болезненных ощущений (хотя может это яд с отложенным действием?), он осторожными мазками парень наносит её на лицо, затем на ступни, и с бегом минут боль постепенно ослабевает. — Ты теперь не хмуришься. Боль притупилась? — Да, — коротко бурчит Доён. Он не будет говорить «спасибо» (как бы сильно не требовало бы того врождённое чувство вежливости). — Я рад. Он фыркает и проводит рукой по волосам. — Классно. — Я правда рад. Я не хочу твоих страданий. — Тогда верни меня домой. — Не могу. Будешь чай? — Нет. — Ты потерял кровь и ослаб. Пожалуйста, выпей чаю или поешь. — Нет. — Я не позволю тебе заморить себя голодом. — Силой накормишь? — Если придётся. Доён хватает тазик и швыряет через гостиную. Вода прозрачно-грязными кровавыми брызгами орошает стену. Тазик гулко грохочет по полу. — Ты мог бы не приводить меня сюда, но ты сделал это. — Я же сказал, я пообещал. Я поклялся. — Кому? И зачем? — Пожалуйста, посмотри на меня. — Нет. — Я сделал себя более похожим на человека и не напугаю тебя так сильно. Пожалуйста, посмотри на меня, и скажи, так лучше? «Сделал себя более похожим на человека»? Это как? Любопытство берёт верх, и Доён, всё же посмотрев, встречается с глазами самого красивого мужчины, что он видел. Он красив пугающей, магической красотой. Его волосы, чудь длиннее спереди, обрамляют замкнутое лицо красивым каштановым оттенком, и, пускай его глаза всё ещё донно-чёрные, они теперь не иссиня-чёрные, а скорее очень тёмно-карие, не похожие на глаза застывшей рептилии. Но его кожа — всё ещё холст бледно-золотых красок, ни единой поры или морщинки — совершенная безупречность. Он лишь копия человека, манекен, мраморная статуя. Кто-то, кого восславляли бы как бога тысячелетия назад, но кто сейчас был бы просто инста-модель, существующей лишь через слои фотошопа и макияжа. — Так лучше? Ким кивает, но его голос звучит слабо. — Ты всё равно пугаешь меня. — Я не хотел. — Но пугаешь. — Извини. Сохранять гордость, смотря в эти пристальные, глаза гораздо сложнее. Существо выглядит запредельно красиво — так, представляет Доён, наверное, выглядят ангелы. Настолько прекрасно, что это ввергает в ужас. Земля уходит из-под его ног, и ему так страшно, что язык бежит вперёд, и слова сыплются градом: — Я хочу домой. Я не хочу быть здесь. Как ты можешь взять и просто похитить меня, а потом извиняться за то, что напугал, как будто никого не напугало бы, если бы их выкрали из дома посреди ночи? Как? У тебя вообще есть хоть капля сострадания? Хоть капля души? — У меня есть сострадание, — после паузы говорит создание. — Но у меня, наверное, нет души в твоём понимании. Доён сжимает губы на секунду, но после всё равно выплёвывает яростно: — Что ты такое? — Я просто существо, давшее клятву, и не могу сделать ничего, кроме как сдержать её, — в его глазах почти… почти грусть. — Но твоя бабушка звала меня Джэхён._
— Тебе одиноко, когда меня нет? — однажды вечером спросил Тэён, уютно свернувшийся на диване с подушкой в руках. — Когда я разъезжаю по стране, идя на зов больных животных, и никого рядом нет, тебе одиноко? Он не хочет, чтобы Тэён волновался. Он не хочет, чтобы волновался Тэиль, Джонни или кто-нибудь ещё, не хочет, чтоб, спрашивали, одиноко ли ему в полях и лесах, где нет ни души, где трава поёт для него временами, когда монетка солнца закатывается за горизонт. Где деревья танцуют. Где жужжит пыльца. — Мне никогда не одиноко, — наконец негромко ответил Доён. — Хорошо, — Тэён прижался к нему поближе, и тогда Доён разрешил ему это. — Мне так не нравится мысль о том, что ты один, но, если тебе хорошо с растениями, я постараюсь не волноваться сильно. — Животные не приносят тебе такого же спокойствия? — Где-то глубоко в моей души я чувствую счастье рядом с ними. Когда я лечу их, я чувствую, будто выполняю цель всей моей жизни, но люди — это люди, и иногда даже кошки, собаки или скотные животные не приносят мне того же чувства, как прийти домой и обнять тебя после трудного дня. Я… беспокоюсь о тебе, может быть, слишком сильно. Меня нет рядом чаще, чем мне бы хотелось, а ты едва ли выезжаешь в город, и то, если кто-то из нас вытащит тебя. Кто утешает тебя, когда ты в этом нуждаешься? — Хочешь секрет? — спросил он вместо того, чтобы давать Тэёну обнажающе честный ответ. — Когда мне грустно, я иду к полю за кладбищем. Ромашки там любят меня, и они успокаивают меня. — Ты навещаешь её? — Бывает. Но не тогда, когда грущу. Не хочу тащить свою печаль на место её отдыха. Тэён мягко вздохнул. — Она не хотела бы, чтобы ты был один, Доён. — Знаю, — прошептал Доён в ответ. — Но у меня есть ты. — А когда я не здесь? — Тогда у меня есть ромашки._
— Как? — спрашивает Доён, и голос его как не свой. — Откуда ты знаешь мою бабушку? — Она была такой доброй ко мне, всегда такой доброй, — говорит Джэхён. Глаза — два спокойных Мёртвых моря. — Когда наши миры были близки, она приносила мне небывалую радость. — Я не понимаю, — Доён заламывает руки, потому что он действительно в ужасном замешательстве. Мир не выглядит как раньше, растения, бывшие его верными друзьями, стремятся навредить, а неизвестное существо утверждает, что знало его бабушку. Он потерян. — Где я? Кто ты? Что происходит? — Ты в моём мире. Луна сблизила нас и позволила заглянуть на момент... пускай это и вымотало меня. Но ты здесь, и ты в безопасности. — Ни в какой я не безопасности! — Ты в безопасности, — повторяет Джэхён. — Я не позволю ничему произойти с тобой. Я обещал. — Ты обещал, — слова ворочаются в глотке грубым комком. — Ты обещал моей бабушке? — Я обещал себе. Доён рывком встает, игнорируя боль, что выстрелом пронзает его ноги, и ковыляет к двери. Джэхён не отдаёт никаких приказов, не пытается остановить его — просто смотрит, как он спотыкается с крыльца и уходит по траве, влажной и разросшейся. Траве, которая не поёт. — Если ты пойдёшь в лес, тебе снова будет больно, — голос Джэхёна доносит безжизненный, пустой ветер. — Я не единственное эгоистичное существо здесь. Это настораживает Доёна, и он останавливается. — Чего? — Это моя земля, и здесь ты в безопасности. Но если ты уйдёшь, я найду тебя и приведу обратно. Другие могут достать тебя там, а этого я не могу позволить. — Значит, либо быть здесь, либо смерть, — негромко говорит Доён, отсутствующе глядя в поле, упирающееся в стену тумана. — Одиночество в пределах этого крошечного пространства или смерть. — Ты в безопасности со мной. — Я не хочу быть с тобой вообще. Голос Джэхёна не раскрашен тоном, в нём не звучат эмоции. В нём нет ничего. — Но ты здесь, со мной, и я буду охранять тебя. Возвращайся внутрь, Доён. Тебе следует отдохнуть._
Когда он снова внутри домика, он обнаруживает новую дверь напротив дивана. — Это твоя комната. Дай мне знать, если она неудовлетворительна. Доён распахивает эту новую дверь. За ней — комната, которая выглядит как естественное продолжение дома: каменные стены, плиточный пол, небольшая кровать, накрытая пёстрым покрывалом из лоскутков. Кружево занавесок падает на окно лиловыми волнами. Рядом с окном стоит старый тёмный книжный шкаф и такое же старое кресло-качалка. — Получается, вот моя клетка, — больше себе бормочет он. — Это вовсе не так. Ты не ограничен одной комнатой. Весь дом в твоём распоряжении. — Все метр на два***. Класс. — Этого мало? Он смотрит на Джэхёна. — А? — Я могу сделать дом больше, если ты хочешь. Мне всегда было нормально, но, если тебе нужно больше пространства, я сделаю это. — Клетка есть клетка независимо от размера. Джэхён опускает глаза долу и кивает. — Если ты так думаешь. Я оставлю тебя отдыхать. Утро здесь… Не такое, каким ты его знаешь, но я постучусь, когда будет завтрак. Пожалуйста, поспи. (*** в ориг. используется выражение “all seven inches”, и я не могу точно сказать, что хотел сказать автор, но “seven inches” — средний размер члена в Америке. Может, это была какая-то скабрезная шутка. Я заменил её на “метр на два” — стандартный размер гроба в России.) Дверь за ним закрывается бесшумно, и Доён остаётся один. Небеса за окном по капле превращаются из серых в тёмно-серые, и всё кажется каким-то приглушённым. Отдалённым. Доён прижимает руки к стеклу и пытается не заплакать. Он должен был послушать Тэиля. Он должен был пойти на чёртову вечеринку и позволить старым ведьмам попытаться свести его с Юкхэем в пятый раз, несмотря на то, как отвратительно друг другу они подходят. Он должен был попросить Тэёна вернуться домой. Он должен был прислушаться к цветам. Где бы он ни был, что бы луна с ним не сделала, он сейчас совершенно один, и винить кроме себя ему некого. «Мне никогда не бывает одиноко», — сказал он Тэёну. В самые худшие времена у него всегда были ромашки и их песни, их компания. Здесь, в холодном, богом забытом мирке, нет цветов. Нет песен. Этот мир плоский, тусклый и мёртвый, и Доён знает, что здесь он одинок как никогда._
Спит Доён беспокойно, несмотря на удобную постель и абсолютную тишину в доме; мелко просыпается каждый час, уверенный, что Джэхён стоит на пороге и смотрит на него своими мёртвыми глазами. Сердце заходится испуганной птицей в глотке ведьмы. Джэхён стучится утром (точнее, в то время, которое должно быть утром), когда в чёрный туман за окном добавили серого, и слегка посветлело. Но Доён уже не спит. — Доён, — приглушённо доносится голос Джэхёна из-за двери. — Я оставил тебе полотенце в ванной, а в комоде есть одежда. Ты можешь принять душ или ванную перед завтраком. — Ты дашь мне помыться одному? — Конечно. Джэхён всё продолжает говорить так, будто свобода Доёна — сама собой разумеющаяся вещь в этой маленькой тюрьме. Это злит. Полки комода, полные дорогих свитеров из кашемира и мягких шерстяных брюк, которые он никогда бы не смог себе позволить, почему-то злят ещё больше. Все вещи оказывается подходящего ему размера, и даже обувь, оставленная у кровати, сидит как влитая. Он в ярости вылетает из своей комнаты, хлопает дверью ванной, запирает её, а потом долго-долго пялится на аккуратно сложенное фиолетовое полотенце и маленькую желтую надувную уточку на нём. Мило. Мило и бесит. Он открывает дверь ванной, чтобы выбросить уточку к чёртовой матери, и снова закрывает. Наполняет самой горячей водой ванну, погружается в неё, полностью одетый, и ждёт, пока кожу не зажжёт, пока она не станет красной, как нежное мясо только что брошенного в кипяток рака, пока он сам не станет этим раком, варящимся заживо. Дышать становится трудно, и он набирает в лёгкие тяжёлый от пара воздух. Рывком опускается под воду с головой,открывает глаза, и вот его тело — кусок горящей агонии. Кислород пузырями покидает его ноздри. Чёрная чёлка водорослями вьётся над глазами. Доён ждёт. И ждёт. Его лёгкие начинают трепыхаться, и ему становится тяжело держать рот закрытым. Он смотрит на потолок, искривлённый колеблющейся водой, и ждёт появления своего потолка, появления обеспокоенного лица Тэиля над своим. Зрение с краёв постепенно заполоняют чёрные мелкие мушки, и где-то вдалеке, так далеко, что звук кажется всего лишь щекоткой на периферии сознания, он слышит крики ромашек. Чья-то рука разгоняет чёрных мух, и его вытягивают из воды, укладывают на бок; холодные плитки против разваренной щеки. Вода с кашлем выходит из лёгких, он отплёвывается, пытаясь вдохнуть, и сознание его как сквозь туман прорывается обратно в тело. — … делаешь? Доён! Он не способен ни на что, кроме как откашливаться, сжимая и скручивая конечности ближе к торсу, пытаясь со всей силой, что в нём осталась, начать дышать. — Доён! Это голос Джэхёна. Значит, он всё ещё здесь, значит, пути назад действительно нет. — Доён! Он поднимает мутные глаза на бледное джэхёновское лицо, и шок ударяет его, как пощёчиной, — на этом лице он видит страх. Чёрные глаза расширены и будто невидящи, одежда промокла от воды, волосы в беспорядке. Рукой, охваченной мелкой дрожью, он убирает мокрые пряди с лица Доёна. — Ты слышишь меня? Доён? Доён в ответ кивает и снова кашляет, поднимая руку, чтобы прикрыть рот, но останавливается, увидев, насколько красной, почти багровой стала его кожа. Вау. Он действительно сделал это с собой, надеясь проснуться. Джэхён, сидящий на залитом полу, держит голову Доёна на своих бёдрах, обнимает за плечи и смотрит с чем-то незнакомым в глазах. Почти человеческим. Сначала это выглядит как страх, но чем дальше, тем сильнее оно изменяется. Становится горячее. Становится чем-то, похожим на гнев. — Что ты делал? — шипит Джэхён. — О чём ты думал? — Я, — пытается ответить Доён, но осекается кашлем. — Я пытался разбудить себя. — Ты уже был проснувшимся. — Я не хочу, чтобы это было по-настоящему, — хрипло булькает Ким. — Я не хочу, чтобы это происходило со мной, я не хочу быть здесь. Я не хочу, чтобы это было реальностью. Джэхён прижимает его к себе крепче, но через секунду вздыхает, и его гнев растворяется в привычной темноте. — Не имеет значения, как ты себя чувствуешь.Это всё равно происходит. Ты проснулся, и это реальность. Нет нужды ранить себя, чтобы доказать обратное. — Дай мне уйти. — Даже если бы я хотел, я не могу. Луна ушла, и дверь закрылась. Я не прыгаю по мирам, я их строю. Я почти умер, когда переносил тебя сюда, и я точно умру, если отправлю тебя обратно. И тебя это тоже может убить. — Но зачем? — Зачем я перенёс тебя? Я уже говорил тебе — я обещал. — Что это за обещание такое? — сквозь головокружение спрашивает Доён. — Какие были условия? — Я обещал защищать тебя, — шепчет Джэхён. — И я буду. Я защищу тебя, даже если ты ненавидишь меня. Даже если ты презираешь меня, я буду тебя защищать._
Джэхён заставляет его принять прохладный душ, чтобы успокоить кожу, оставив сломанную дверь приоткрытой. Предосторожность, видимо (несмотря на то, как Джэхён играючи выломал дверь, заподозрив неладное). Может быть, даже своего рода предупреждение: даже если я не рядом, я всё равно слежу за тобой. Доён всегда считал, что он разумный человек, и определённо способный. У него прозорливый, чёткий ум, и у него славно получается решать проблемы. А ещё он, в отличие от многих, может понять, когда решения у проблемы нет и не предвидится. Знает, когда сдаться. Поэтому он послушно моется в прохладной воде, с приоткрытой дверью, игнорируя неприятное покалывание раздражённой кожи, под звуки готовящегося завтрака, который он точно съест без протестов. Вымывшись, он аккуратно промакивает себя полотенцем и краем глаза замечает баночку с чем-то белым, которую, очевидно, оставил Джэхён. Крем внутри пахнет лавандой. На донышке обнаруживается клочок бумажки, на котором значится убористым почерком: «Лосьон для кожи для Доёна. Он любит лаванду и мёд». Доён улетает на вершины блаженства, нанеся немного лосьона на пострадавшую кожу, и совсем скоро он покрывает тонким слоем всё тело, чтобы смягчить жжение.Он расчёсывается, смотря на отражение своих заживающих порезов и мешков под глазами, кожи, которая из красной стала розовой, смотрит на дорогие блузку и брюки, которые надел, и впервые с тех пор, как ступил за порог не своего дома, чувствует себя человеком. Джэхён на завтрак подаёт ему яичницу с беконом — красивая тарелка на небольшом дубовом столе, зелёные веточки зелени, два ярких жёлтых глаза. Доён смотрит в них. — Я надеюсь, яичница нормальная. Никогда раньше её не готовил. — Что… что это за яйца? — Куриные. — Тут есть курицы? Джэхён качает головой и садится напротив. — Нет, их нет. Не такие, как в твоем мире, по крайней мере, но их отражение. Зеркальная копия. Клянусь, яйца нормальные. — Ты клянёшься, — бормочет Доён, всё ещё подозрительно поглядывая н еду. — И бекон? Полагаю, он из отражения свиньи? — Да, в какой-то мере ты прав, — Джэхён совершает приглашающий жест. — Пожалуйста, ешь. Если яичница не доставит удовольствия, я могу сделать для тебя что-нибудь другое. Не хочешь чего-нибудь попить? — Чего-нибудь чего? — Чего угодно. Если у меня этого нет, я могу принести. Мысль об этом вытягивает уголки губ Доёна в неохотную улыбку. — У тебя за углом есть зеркальная копия магазина, в котором ты можешь зеркальными деньгами купить зеркальные хлеб и молоко, Джэхён? Джэхён улыбается. И его улыбка слишком яркая для такой слабой шутки; она столь широка, что глаза скрываются за счастливыми густыми ресницами, и ямочки красиво вдавливаются в его гладкие щёки. — Ты позвал меня по имени. Доён смущённо пыряет бекон вилкой. — Да. — Тебе понравилось? Ким отправляет кусок бекона в рот и настороженно жует, но тот на вкус абсолютно такой же, как и все другие куски бекона, которые он ел до этого. Странный вопрос Джэхёна он не до конца понимает. — М-м? — Тебе понравилось моё имя? — Я… наверное? — Я рад. Это странно. Даже для существа, которое Доён не может полностью объять умом, Джэхён странный. Если бы его держали в плену, то Джэхён был бы самым неловким, неуклюжим и плохо подходящим созданием под роль похитителя, которого можно вообразить. Если Джэхён — кровожадный злодей, то он самый нормальный из них всех. Его облик кажется совершенно спокойным. — Чем ты занимаешься? — неожиданно для себя самого спрашивает Доён, отхватывая ещё кусочек бекона. — В повседневной жизни. Что ты делаешь? Джэхён моргает. Ему никто не задавал обычные вопросы? — Я наблюдаю, и пишу, и создаю. Кладезь информации. — Ясно, — Доён ест ещё. Еда странно укладывается в желудке, но он всё равно совершает могучее глотательное движение. — Можно мне чай? Джэхён вновь расцветает. — Конечно! — он поднимается, как на пружинках, и идёт возиться к шкафчикам и столу. Чайник оказывается на плите, чашка — на столе. — Положить тебе имбирь? — Имбирь? — Я знаю, что ты в последнее время пьёшь чай с имбирём. Это новое предпочтение или от недомогания? Доён враз ослабевшими руками опускает приборы на края тарелки.«Я знаю, ты». — Получается, когда ты говорил «наблюдаю», ты имел в виду, что наблюдаешь за мной, — это не прозвучало как вопрос, потому что Доён не спрашивал — просто констатировал факт. — Я охраняю тебя, — бесстрастно отвечает Джэхён, будто это самая очевидная вещь на свете. — Ты следишь за мной, — Доён зло кривит губы, но смирение с ситуацией, которое он недавно обрёл, заставляет его быстро успокоиться. — Да. Ты хочешь имбирь? — Клади. Джэхён кивает и отворачивается к чашкам, достаёт из шкафчика банку, чтобы добавить щепотку сушёного имбиря в чай. Запах долетает до обоняния: слегка острый, согревающий и настоящий. Это навевает воспоминания о Тэёне, и глотка Доёна сжимается от тоски и утраты. — Так зачем ты начал принимать имбирь? Доён проглатывает свои эмоции и складывает руки на коленях. — Полезно для горла. — Оно у тебя болит? — Бывает, когда пою. Джэхён поднимает глаза от столешницы на него, и его взор тёмный и стерильный. — Я никогда не слышал, как ты поёшь, — голос его пуст, как брошенный дом. — Повезло тебе. — Я бы… хотел. Я мог видеть тебя, но слышать тебя было практически невозможно, и когда ты пел, твой голос был слишком тих. Как будто я смотрел сквозь толстое стекло. — Почему я? — Доёну становится плохо от мыслей, что кто-то наблюдал за ним и желал его узнать. Он не особенно красив, не обладает невероятным умом или талантом; он не является особенным ни в одной из сфер своего существования, но всё же он здесь. — Почему из миллионов людей на Земле именно я? — Это должен быть ты, — почему он всё говорит таким тоном? Земля круглая, вода мокрая, я должен был украсть тебя в другую реальность. — Почему? — Потому что я пообещал. — Ты всё повторяешь «я обещал», — Доён яростно сжимает кулаки. — Но мне это ничего не говорит. Джэхён снова возвращается к чаю. — Тебе понравится. Я заварил его в точности как ты это делаешь. Я практиковался, чтобы получалось как у тебя. — Джэхён. Он видит, как Джэхён сглатывает, но тот больше никак не реагирует на слова Доёна. — Дай знать, если я сделал что-то не так, и я попытаюсь снова. — Джэхён. — Пожалуйста, не надо, — едва слышно шепчет Джэхён, смотря вниз на дымящуюся чашку в своей руке. — Прошу, не используй моё имя против меня, я не… не могу это вынести. — Что ты знаешь о моей бабушке? — Доён- — Почему я здесь, Джэхён? — Я не могу- — Можешь, — он встает. — Джэхён. — Хватит. — Скажи мне, Джэхён. — Пожалуйста, остановись. — Скажи мне. — Я не могу! — он с силой ставит чашку на стол и проливает кипяток на руку, но даже не морщится; просто глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Доён в страхе глядит на его руку, стремительно краснеющую и покрывающуюся волдырями. Почему его кожа такая нежная? Имбирный запах пропитывает тёплый воздух кухоньки. — Почему ты продолжаешь на меня давить? — Вот такой вот я, — низко в ответ говорит Доён. — Я давлю, и раздражаю, и злюсь. И я продолжу это делать. Ты скоро начнёшь меня ненавидеть. Ты больше не захочешь меня видеть. Джэхён выливает остатки чая и заново наполняет чайник. — Может, тебе стоит выбрать книгу в своей комнате? Почитай что-нибудь немного, или, хочешь, я достану тебе телевизор? Я принесу чай, когда он будет готов. Доён сжимает губы в скобку. — Спасибо за завтрак. — Всегда пожалуйста, Доён. Джэхён не поворачивается к нему лицом._
— Ничего личного, но ты не очень. Вообще не в моём вкусе. Доён почти выплюнул напиток в лицо Юкхэя, однако сдержал порыв и успешно проглотил. — М-м-м. Соизволишь сказать, как, если не лично, я должен это воспринять? Юкхэй хихикнул. — То есть ты хочешь сказать, что хочешь встречаться со мной? — Боже, нет. — Ну тогда и не дуйся. Розы за спиной Юкхэя танцуют в вазе, хохоча над смущением Доёна. Быть зажатым в углу банкетного зала с Юкхэем, пока старшие ястребами наблюдают за ними, (не влюбятся ли они друг в друга с первого взгляда?) — не то, чем он хочет заниматься сегодняшним (и вообще любым) вечером. — Ладно. Юкхэй, несмотря на свою божественную красоту, имеет характер счастливого детсадовца, поэтому он просто заливисто рассмеялся. — Не парься так. Они всегда думают, что, если они подсунут меня какой-нибудь ведьме природы, я тут же паду к её ногам и буду счастлив до конца дней. Не пойму, с чего они вбили себе это в башку. Просто потому, что я могу заставить солнце сиять ярче, не значит, что я хочу кого-то, кто может заставить цветы расти быстрее. Доён кивнул и вновь присёрбнул напитка. — В моём случае они даже больше не стараются. Они сдались и теперь просто суют мне всех подряд. И Тэиль тоже, потому что он начал волноваться обо мне так же, как старшие. — С чего такие старания? — Они думают, что мне одиноко, но мне просто нравится быть одному. — Как по мне, не звучит так уж плохо. — Они считают, что плохо. Юкхэй был слишком расслаблен, чтобы вчитываться между строк, но ему доставало ума видеть больше, чем Доёну бы хотелось. — Ты весёлый и немножко странный, но, типа, по-хорошему. Однако, я не думаю, что ты действительно хочешь быть один. Может, тебе просто боязно по-настоящему сблизиться с кем-то._
Он проводит день в одиночку в комнате, которую Джэхён создал для него. Немного читает: сначала старую книгу про растения, затем криминальный триллер, который настолько по-человечески банален, что вызывает неохотный смех у Доёна, когда угрюмый детектив признаётся, что влюбился в таинственную жену главного подозреваемого. Каждый час ознаменовывается стуком в дверь, и когда Доён приоткрывает её, на полу всегда стоит поднос с парящей чашкой чая и какой-нибудь закуской: нарезанные яблоки, печенье с шоколадом, солёные крекеры. Джэхён больше никак не обозначает своего присутствия. Когда небо снова начинает темнеть, Доён начинает готовиться ко сну. После душа забирается в постель, под сладко пахнущие лиловые простыни, и пялится в ровный белый потолок. Интересно, что делает Тэён? Телёнок родился без проблем? Интересно, как прошла вечеринка Тэиля? Хорошо ли провёл Джонни вечер с сестрой? Ему интересно, скучают ли по нему. А может, когда его забрали из их мира, его как будто бы и не было вовсе?_
Доён выдерживает ещё три дня молчания в каменном домике, прежде чем решает, что с него хватит вести себя как разобиженная девица, о которых он в детстве читал в дурацких сказках. Он ждёт, пока не настанет здешний аналог ночи, и затихнут звуки шагов Джэхёна, и ждёт еще немножко, просто на всякий пожарный. Обувь, которую ему дал Джэхён, отлично подходит, как и одежда. Доён надевает несколько слоёв теплых свитеров и, послушав у спальни Джэхёна, спит он или нет, медленно покидает дом. Дверь не заперта. Воздух снаружи холодный, застывший; туман непроницаем. Доён всем своим существом чувствует момент, когда пересекает границу земли Джэхёна. Этот момент вибрирует и отскакивает от стенок его нутра, от ног — в желудок, от желудка — в сердце, и остаётся там, оседает тяжёлым куском металла, в ледяные тиски сжимающим грудь изнутри. Земля за границей враждебно цепляется за пятки. Трава пытается изрезать его лодыжки, залезть ему под кожу, но он шагает быстрее, избегая иголочные уколы травяных лезвий. «Куда ты идёшь?» — спрашивает голос разума в его голове, пока Доён отдаляется от дома, спешит куда-то вперёд с вытянутыми руками, чтобы ни во что не врезаться — поле зрения ограничено матово-серым покрывалом тумана. «Здесь нигде не безопасно.» Он царапает вытянутую руку — путь в никуда довёл до леса. Но он не может остановиться, его ноги не могут не идти вперед, иначе земля проглотит его, деревья прорвут его кожу, их ветки выколют ему глаза. Доён заставляет себя запихнуть страх подальше и идти дальше, прокручивая в голове «рациональность» как мантру. Как будто если он повторит его достаточно много разрешение волшебным образом возникнет в его голове. Ведьма перешагивает через шишковатый чёрный корень, и его нога опускается в ледяную лужу. «Ах», — вылетает из его рта, и почти превращается в крик, когда он поднимает голову и неожиданно видит, что лес закончился. У его ног расстелилось чёрное зеркало озера — отражение неба. Вода совершенно спокойна — ни ряби от рыбы, ни движения ветра, ни птиц, рассекающих гладь, ни мошек, танцующих над ней. Мертвенно-спокойное озеро в застывшем лесу, в совершенно недвижимом мире. — Ты выглядишь замёрзшим. Доён резко поворачивает голову, чтобы найти владельца голоса, но никого не видит. «Рациональность», — монотонно крутит его сознание, и он поспешно отступает от воды. «Будь рациональным.» — Ты замёрз? Тебе холодно? Озеро. Голос идёт из озера. Там, в метрах от берега, чуть над поверхностью воды, виднеются два глаза. Два красивых, тёмных, как камни после дождя, глаза под шалью мокрых чёрных волос; их почти не видно в мраке ночи. Одна тонкая рука появляется из-под чернильной воды, чтобы помахать зазывающе веретёнными пальцами. — Тебе холодно? Он — оно — снежно-белое, нагое, красивое. Красивое до такой жути, что становится страшно за жизнь. — Тебе будет теплее в воде. Доён моргает. В воде? — Я не… понимаю. — Озеро очень тёплое. Ты не чувствуешь жар? Он приветствует тебя. Доён наклоняется к воде, чтобы коснуться её пальцами. Она холодная. Холодная до колкой боли. — Тебе будет тепло в воде, — баюкает голос. — Я согрею тебя. Иди ко мне. Лозы обвивают его лодыжки, мягко тянут, и он падает в грязь с гулким хлопком. Вода лижет его ноги, и в одну решающую секунду Доён понимает, что если войдёт в озеро, то утонет. Глаза пристально наблюдают за его попытками отпихнуть лозы, оторвать руками, но чем больше он дёргается, тем сильнее они сжимают его лодыжки, икры, колени. Паника и ужас захватывают его разум так же, как вода пропитывает его одежду и холодом обжигает кожу. — Ты разве не чувствуешь тепло? Скоро тебе станет лучше. Скоро ты будешь со мной. И вот он в воде уже по грудь, его плечи и руки скованы лозами, расправлены по швам; вода уже не кажется чёрной, но графитно-прозрачной, и она так близко, плещется у подбородка. Доёну очень, очень холодно. Его лёгкие трепещутся под рёбрами, сжимаются от холода, и страха, и осознания, что он умрёт. Он действительно сейчас умрёт. — Джэхён! — пронзительной трелью разрезает стылый воздух над озером. Вода достигает его рта. Доён в панике вдыхает её полной грудью, и как только это происходит, всё исчезает. От яростно отплёвывается, стучит по груди, чтобы выгнать воду из лёгких, пока тепло, настоящее тепло оборачивает его тело — это чужие руки заключают его в объятия и качают, успокаивая. — Прости меня, — шепчет нежный голос. — Мне жаль, Доён, мне так жаль, я не смотрел, я не следил, я не видел, как ты уходишь. Прости меня. Доён судорожно, спазмически задыхается и в страхе жмётся к теплу ближе, не могущий сделать что-либо ещё. — Я не позволю случиться этому снова, обещаю, — горячечно говорит Джэхён. — Ещё одна клятва, теперь тебе. Я не дам ничему ранить тебя снова._
Он не помнит пути назад в каменный домик, но на границе сухой всхлип облегчения сотрясает его тело — он снова на земле Джэхёна, где мир больше не стремится убить его. — Ты можешь принять ванну, — говорит тихо Джэхён, укладывая его на диван. Через секунду он как по волшебству возвращается с полотенцами и начинает сушить его волосы. — Тогда согреешься, а я- — Нет, — слово рвётся из его глотки как загнанный дикий зверь. — Больше никакой воды. — Тебе нужно согреться, Доён, иначе ты заболеешь. — Я не полезу обратно в воду, я не смогу, — тараторит он, умоляюще смотря на Джэхёна и от пережитых эмоций не чувствуя стыда за это. — Не надо воды, пожалуйста. Джэхён смотрит в ответ с бесстрастным лицом, но дрогнувшие брови выдают его нерешительность. — Но тебе надо в тепло. — Чай, — машет головой Доён часто, цепляется пальцами за чужие жилистые запястья. — С имбирём. Переодеться, может, одеяла, мне всё равно, но не заставляй меня… обратно в воду… Глаза Джэхёна изучают его с тщательностью, которую он не может осознать перепуганным мозгом. — Ладно, — наконец говорит Джэхён. — Никакой воды. — Никакой воды, — слабо повторяет Доён. — Никакой воды, обещаю. Ты обещаешь. «Я защищу тебя, я обещаю». — Ты не очень хорош в выполнении своих обещаний. Джэхён сглатывает. — Я никогда раньше не пытался. Но я буду пытаться ради тебя._
— Что это было? — спрашивает он несколькими часами позже. Температура его тела выровнялась, он напился чая на жизнь вперёд, а Джэхён едва ли отвёл от него взгляд за эти часы, будто боясь, что если он хотя бы моргнёт, Доён исчезнет. — В озере? — Да. — Это был мой друг. У него не получается собрать достаточно сил для шока, и выходит только нервный мягкий смешок. — Ну конечно. Друг. Ага. — Насколько можно считать другом кого-либо здесь, то да, Тэн, полагаю, мой друг. — Тэн? — Я пришёл из земли, он пришёл из воды, а другие приходят с неба. Его дом в озере. — Почему он, — глотка на секунду сжимается. — Почему он пытался утопить меня? — Он бы не утопил тебя, — отвечает Джэхён, сжатый в тесный комок в кресле напротив. Он напряжён так, будто если не будет стискивать сам себя, то распадётся на части. — Он бы затянул тебя под воду, а затем бы поцеловал. И тогда ты бы умер. Быстрее, чем твои лёгкие набрали бы воды. — Как утешительно, — выплёвывает Доён. — Мне жаль, — безэмоциональность Джэхёна почему-то не заставляет в этом сомневаться. — Я думаю… думаю, ему тоже жаль. Он не знал, кто ты есть, знал только то, что ты человек, бродящий по нашему миру. Они здесь бывают очень, очень редко, а он очень, очень голодный. — Голодный? — Нам всем нужно есть. Подтекст слишком ужасен, чтобы Доён смог сразу его осознать. — Он хотел… съесть меня. — Только твоё сердце. Доён бы засмеялся, будь у него достаточно сил. — А теперь скажи-ка мне, каким таким образом этот мир безопаснее для меня, чей мой? Джэхён выдерживает секунду, прежде чем выдать длинную тираду: — Только за эти семь дней ты был близок к смерти семнадцать раз. Будь это плохие водители на дороге, возможные взрывы газа, поломка проводки, ядовитые растения или твоя собственная неосмотрительность — ты едва не погиб семнадцать раз на прошлой неделе. Четыре из этих семи дней ты был здесь, и за эти четыре дня ты подвергался опасности лишь дважды, одной из которой был ты сам. Это означает, что в течение трех дней в твоём собственном мире ты чуть не умер пятнадцать раз. По крайней мере, когда ты здесь, я знаю, что может угрожать тебе и появиться вовремя. — Я бы предпочёл, чтобы меня сбил тупой водила, чем умереть от рук монстра, который хочет сожрать моё сердце, — рычит Доён. — Ничего из этого не произойдёт, потому что ты снова в безопасности здесь. — Отпусти меня. — Я не могу, — повторяет Джэхён с безмерной усталостью в глазах. — Это наверняка убьёт нас обоих._
Он запирается в своей комнате и в одиночку переживает свой страх. Джэхён оставляет ему еду и чай, давая о себе знать лишь мягким стуком в дверь. Если бы не эти стуки, можно было бы подумать, что он совершенно один в этом маленьком каменном доме. Джэхён не оставляет следов, грязной одежды, использованных тарелок — никаких признаков жизни. Как будто Доён делит жилище с призраком._
Дни спустя Доён просыпается под небом ярче, чем оно было раньше. Он одевается, умывается и выходит из дома в обнесённый забором двор. Небо над ним точно не голубое, и солнца нет, но серый теперь не серый, а скорее грязно-белый, и горизонт обрамляет тонкий слой ваты облаков. — Чону успокаивается. Он оборачивается на звук голоса. Джэхён стоит на пороге, одетый как всегда с иголочки и без эмоций на лице. — Что? — Ему не понравилось, что я привёл тебя сюда. Мы поругались. Он наказал меня, сделав небеса чёрными — не хотел вымещать зло на тебе. Чёрные небеса никому не вредят, но, полагаю, ясно показывают его недовольство. — Кто он? — Ещё один мой друг. В какой-то мере. — Тот, что с неба? — Да. — Он тоже попытается меня сожрать? Джэхён качает головой. — Он в курсе, кто ты, и не обидит. Тэн тоже — он теперь знает. — Ах, извините за недоверие, — голос Доёна пропитан сарказмом. Джэхён ступил с крыльца в траву. — У меня есть подарок для тебя. Теперь, когда Чону простил меня, время пришло. Они бы не выросли, если бы он не убрал ограничения с небес. — Хм? Джэхён молча обходит дом, и Доёну ничего не остаётся кроме как пойти за ним. За домом обнаруживается сарай, маленький, из прогнивших досок, но, когда Джэхён открывает ржавый навесной замок, внутри… всё живо. Маленькие, хрупкие ростки. Крошечные луковицы. Беззащитные почки. И ромашки, машущие нежными белыми головками со всех поверхностей. — В этом саду ты можешь сажать всё, что захочешь. Выращивай всё, что пожелаешь. Доён делает медленный шаг вперёд, протягивая руку к ближайшей ромашке. Это не его ромашки, но самое близкое к ним, что есть в этом мире. Милая, простая ромашка, поднимающая к нему свое свежее лицо, словно дверной проём в его прошлую жизнь: если он легко потянет лепесток, на другой стороне ромашки затанцуют от его движений. — Они вырастут? — спрашивает он онемевшими губами. — Ты мне позволишь? — Моя земля поможет тебе вырастить всё, что тебе захочется. Но… пожалуйста, не обрезай ромашки. — Я бы ни за что этого не сделал, — Доён неуверенно продвигается дальше, в глубину сарая, чтобы погладить все цветы, и пытается не заплакать от счастья. — Я думал, весь этот мир мёртв. — Большая его часть. Всё, что живёт здесь, должно быть взращено с нежностью. Он серьёзно глядит на Джэхёна, в его тёмные глаза. Кто же тогда с нежностью взращивал его? Тэна? Его друга с неба? — Сколько у тебя заняло времени их вырастить? — Года в твоём времени. Может быть, десятилетия, я не могу утверждать, — слабая улыбка маргариткой цветёт на мраморном лице. — Но не волнуйся, ты нравишься земле больше. Под твоими руками она зацветёт. — Я нравлюсь земле больше? Но это твоя земля. Это ты. — Да, — вымолвил Джэхён. — Это я._
На следующее утро он просыпается с небывалым радостным возбуждением; торопливо покидает дом, даже раньше, чем откроется дверь спальни Джэхёна, и бежит в сарай, чтобы тщательнее рассмотреть семена и луковицы. — Что же первое… — бормочет он себе под нос, перебирая маленькие ярлычки — каждый подписан тем же знакомым деликатным почерком, которым помечены банки и горшочки в доме Джэхёна. — Болотный мирт? Никогда его раньше не видел вживую. Колокольчики? Лаванда? Лаванда. «Лосьон для кожи для Доёна. Он любит лаванду и мёд». — Здравствуй! Доён подпрыгивает на месте и выходит из сарая. Голос принадлежит божественно прекрасному юноше, стоящему с другой стороны каменной низкой стены, отделяющей землю Джэхёна от враждебной. Его мягкая улыбка похожа на нежную, молодую луну, а кожа тускло светится, подобно солнцу, подёрнутому завесой облаков. Но Доёна интересует только одно. — Ты… тоже попытаешься сожрать меня? — Сожрать тебя? — юноша наклоняет голову. — Ах, ты, наверное, уже повидался с Тэном. Нет, я не стану есть тебя, я не ем сердца. — Что же ты тогда ешь? — Мозги. Его сердце в страхе сжимается. — Что? Юноша очаровательно хихикает. — Прости, не мог не подразнить тебя. Никогда не разговаривал с людьми в этом мире. Доён мимолётно поджимает губы. Вот это шуточки. — Ты, должно быть, Чону? — Точно так! Джэхён рассказывал обо мне? — Он сказал, что ты злился. — Да. И до сих пор злюсь,но теперь я понимаю много больше. И не могу его винить. — Почему? — Потому что, — говорит Чону так, будто это должно всё объяснить. — В любом случае, приятно познакомиться. Чем занимаешься? — Хочу посадить растения. Чону кивает. — Подходящее тебе занятие, если судить по тому, что я слышал о тебе. Я позабочусь, чтобы небеса были мягкими сегодня, и твои растения выжили. — Спасибо, — озадаченно кивает в ответ Доён. — А что такого ты обо мне слышал? — Немного. Джэхён рьяно охраняет всю информацию о тебе, потому что боится, что другие попытаются навредить тебе, чтобы навредить ему, так что он рассказывал очень мало. Но он говорил, что тебе понравились ромашки, которые он послал. — Он-, — голос Доёна застревает в глотке. — Он послал ромашки? — А ты их не чувствуешь? — спрашивает Чону, указывая на сарай. — Он вложил особенную часть себя в цветы, чтобы дотянуться, когда ты будешь в нём нуждаться. — Почему? — надломленно и шёпотом звучит вопрос. Ромашки качаются и кивают на ветру. — Потому что он увидел, как одиноко тебе было. Старая женщина, что навещала его, часто рассказывала о тебе, о её внуке с грустными глазами, острым языком и мягкими руками. И когда она умерла, Джэхён знал, что тебе будет одиноко, знал, что ты будешь тяжело горевать. Он хотел принести тебе хоть какое-нибудь утешение, но у него никогда бы не получилось прорваться в твой мир полностью. Так что он вложил себя в цветы и пришёл к тебе через них. Доён смотрит на Чону, но едва ли его видит. Его голос мелко дрожит. — Моя бабушка… приходила сюда? — Да. Она любила Джэхёна. В конце концов, именно она дала ему это имя. Она говорила, что любила его всем сердцем, потому что он такой же нежный и заботливый, как ты, — Чону раздвигает губы в улыбке. — Можешь позвать его, пожалуйста? Мне нужно кое-что с ним обсудить, а он разозлится, если я зайду на его землю и нарушу твою безопасность. Доён зовёт Джэхёна, думая о своём. Тот появляется на пороге через несколько секунд и улыбается, увидев Чону. — Рад видеть тебя. — И я рад. Можно тебя на минутку? — Конечно, — он смотрит на Доёна и протягивает руку, будто хочет коснуться его плеча, но в последнюю секунду передумывает. — С тобой всё будет хорошо? Я почувствую, если ты уйдёшь, так что пожалуйста, не делай этого. Я не хочу, чтобы ты попался в лапы какого-нибудь опасного существа. — Я буду здесь, — врёт Доён. — Заниматься растениями. Джэхён улыбается — и его улыбка с ямочками подобна сумеречным лучам перед грозой. — Хорошо. Я скоро буду, — он перешагивает стенку и присоединяется к Чону; тот мягко машет Доёну на прощание, и вскоре они оба растворяются в тумане. Как только их фигуры перестают виднеться, Доён бежит обратно в дом. Сомнения охватывают его лишь на секунду, прежде чем он решительно распахивает дверь в спальню Джэхёна. Он не знает, чего ждать, но комната оказывается всего лишь комнатой — почти такой же, как его собственная, только кровать слегка больше. Доён, подрастерявший прыть, робко пересекает порог, ожидая какой-нибудь ловушки, засады, сирены, в конце концов, но ничего не происходит. Джэхён не появляется из ниоткуда с гневными криками, и Доён делает ещё один осторожный шаг, и ещё один, и вот он уже в центре комнаты, оглядывается по сторонам. Единственное существенное различие между его и джэхёновской комнатой — книга, лежащая на тумбочке у кровати. Она старая, в таком потёртом кожаном переплете, будто её открывали тысячи раз. Доён берёт её в руки и открывает с большой осторожностью; нитки в корешке скрипят. Каждая страница исписана знакомыми аккуратными петлями и чёрточками — почерк Джэхёна. Идеально выведенные буквы, одинаковые хвостики, ни одной кляксы или смазанных чернил — как в только что напечатанном романе. Доён открывает случайную страницу где-то в начале книги и начинает читать._
«Я был ребёнком, когда миссис Ким впервые пришла ко мне, а она была молодой девушкой. Она успокаивала меня. Теперь я взрослый. Она стара, у неё есть семья. Я забываю, что время течёт по-разному в наших мирах, и всё же, она до сих пор успокаивает меня. Сегодня она рассказала о своих муже и детях, и они кажутся мне просто чудесными. Я ещё не совсем понимаю концепцию семьи, но с её помощью я, возможно, смогу.»_
Он перелистывает страницу._
«Она часто говорит о своём младшем внуке. Волнуется о нём и, как она сказала, о его «обособленном духе». Она рассмеялась и притронулась к моему колену, сказала, что я подарил ей надежду. Когда я спросил, почему, она ответила: «Если на земле есть такие люди как ты, то, может, Доёну удастся найти своё место». Когда я с ней, я иногда забываю о том, что наши миры неодинаковы. С ней я чувствую себя дома, как ни в каком другом месте._
Доён аккуратно садится на кровать, чтобы его сердце не рассыпалось на ошмётки и черепки, и листает дальше._
Вот, каково это — иметь мать?_
«Она сказала, что, будь я в её мире, она бы вырастила меня как своего внука. Она сказал, что там для меня бы нашлось место. Но я не переживу такое путешествие. Проследить, чтобы она вернулась в свой мир, уже очень сложно, и, если бы я решился пойти сам, я бы не смог вернуться.»_
«Сегодня я увидел фото Доёна. Он человек, и у него есть изъяны, но он прекрасен. Миссис Ким рассмеялась над моим выражением лица; когда я спросил, почему, она ответила, что я никогда не выглядел настолько по-человечески. Она сказала, что многие люди выглядят как я, когда видят Доёна, но он не замечает этого.»_
«Я наблюдал за ним сегодня. Он живёт в тихом уединении. Даже в окружении друзей, улыбаясь и смеясь, он будто бы где-то не здесь. Мне интересно, куда он уходит?»_
«Миссис Ким пришла ко мне сегодня — впервые за три человеческих года. Она сказала, что ей немного осталось, и это правда. Я учуял смерть, цепляющуюся за её подол. Она боится за Доёна.»_
«Она снова приходила. Она заставила меня пообещать, что я буду оберегать его, и я пообещал.»_
«Он скорбит так же тихо, как делает всё остальное. Чувствую ли я тоже скорбь, когда тоскую по ней, стремлюсь к её теплу, но нигде его не нахожу? Хотел бы я утешить его. Мне бы так хотелось**** обнимать его, когда он плачет в одиночестве в тишине полей._
«Прошло три недели спустя его двадцать второго день рождения, и он отказался от предложения своего молодого человека жить вместе. Он сказал ему, что не покинет Тэёна, что разрослось в ссору, которая привела к концу их отношений. Он боится подпускать людей к себе близко, но я заметил, как он стремится к цветам, когда ему грустно. Возможно, я могу ему помочь.»_
«Ему нравятся дикие ромашки.»_
Доён закрывает книгу, кладёт её обратно на тумбу, ладонью разглаживает складки на простынях, чтобы не оставить следов своего пребывания, и уходит, мягко закрыв за собой дверь. Джэхён ещё не вернулся. Он идёт в сарай, к ромашкам, и там достаёт все нужные инструменты, чтобы окружить одинокий дом Джэхёна распускающимися цветами. (**** в ориг. используется конструкция “IwishIcould”, которое (помимо прочих значений) указывает на желанность, но невозможность ситуации, то есть Джэхён, говоря, что хотел бы обнять Доёна, с сожалением знает, что это никогда и ни за что не произойдёт)._
Он проводит свои дни в саду — работы много. Выполоть ужасную траву, сорняки, выкорчевать пни, удобрить землю, превратить её из каменной грязи в благодатную почву — он не хочет просто травы или красивых кустиков, нет. Только охватывающая всё вокруг буйная зелень, лозы и цветы, тянущиеся ввысь бессолнечного неба. И Джэхён наблюдает, как его сад по чужому хотению разрушают и переиначивают, воссоздают заново, наблюдает в тишине и молчании. — Тебе всё равно? — спрашивает Доён на четвёртый день. Он работает в поте лица — на его щеке и лбу грязь от вечных вытираний. Джэхён же сидит на крыльце с безмятежным выражением лица, рядом — поднос с неизменной кружкой имбирного чая, ожидающий Доёна. — Я говорил, ты можешь делать с землёй всё, что захочешь. — Если я выжгу её? Если захочу, чтобы не было газона, растений, ничего, что ты тогда сделаешь? — Ничего. Я позволю тебе делать всё, что пожелаешь, — говорит Джэхён, закрыв глаза и подняв лицо к тёплому белому небу. — Всё, что сделает тебя счастливым. — Почему? — Доён неотрывно смотрит на это нечеловечески красивое лицо. — Потому что я хочу, чтобы ты был счастлив. — Почему ты хочешь этого? — Я не знаю. — Тебе одиноко здесь, Джэхён? Он не открывает глаза. — Чем бы я ни был, я не создан для того, чтобы испытывать такие эмоции, как одиночество. — Это не отвечает на мой вопрос. — Я плохо нахожу ответы на вопросы, прости, Доён. Хочешь чаю?_
Он ждёт, когда Джэхён заснёт (или как он там вообще отдыхает?), и в кромешной ночи уходит из дома снова. Сейчас в нём меньше страха и больше цели, но ему всё ещё боязно. Конечно ему боязно!Его там чуть не убили. Но в этот раз его почти-убийство кажется не таким уж существенным событием, и поэтому он упорно шагает вперёд, решительно отодвигая норовящие ранить ветки и перешагивая через коварные корни. Ему нужен взгляд с другой перспективы. — Не думал, что ты вернёшься, — доносится знакомый шёлковый голос. Доён идёт вперёд, пока вода не касается носков его обуви, игнорируя дрожь в руках, и сжимает их в кулаки, чтобы скрыть её (от себя?). Сегодня ночь темнее, туман — плотнее, и, как и в прошлый раз, абсолютно тихо. Неважно, как сильно он вглядывается в мрак, он не может найти хищные глаза в озере. — Тэн, — тихо зовёт он, но его голос разносится по поверхности озера. — Я хочу поговорить с тобой. — Так говори. Он поворачивается к голосу, до жути напуганный, и видит Тэна. Он почти скрыт деревом — видно только его глаза и жестокий, коварный изгиб рта. У Чону мягкая красота, у Джэхёна — спокойная, а у Тэна же… ехидная. Злая. Дурная. Почти порочная. Доён сглатывает комок в горле и надеется, что к концу разговора сердце всё ещё будет биться в его груди. — Я хочу узнать кое-что о Джэхёне. — И почему у меня? — Он не отвечает на мои вопросы, и я знаю, где ты живёшь. Если бы я мог найти Чону, не рискнув своей жизнью, я бы так и сделал, а спрашивать у Джэхёна, где Чону, значит, вызывать у него подозрения. — Такой умный, — одна маленькая ладонь оборачивается вокруг ветки, губы раздвигаются в улыбке, обнажая острые, белые зубы. — Такой умный и так хорошо пахнешь. Я… никогда не ел человека до этого. Интересно, ты так же хорош на вкус, как на запах? — Ты не нападёшь на меня, — выдавливает Доён, напуская в свой голос столько уверенности, сколько может напустить сквозь толщу пульсирующего страха. — Что заставило тебя так считать? — Джэхён тебе не позволит. — Так уверен в своей значимости для него, — Тэн поднимает тонкие брови. — Что, он уже целовал тебя? Уже трахнул тебя? Сказал тебе, как нуждается в тебе, как он потратил всю жизнь, пытаясь защитить тебя от всего на свете? Он уже возложил тебя на алтарь и поклонялся тебе, как иступлённый пастырь? Или ты только хвалишься собственной ценностью для того, кто ничего тебе не должен? Доён открывает и закрывает рот, как лягушка, зажатая в руке хулиганистого ребёнка. — Он очень добр ко мне, — наконец удается ему сказать. —… Настолько добр, насколько может быть добр похититель к своему пленнику. — Ты не пленник, — фыркает Тэн с горящими угольями веселья в бездонных глазах. — Неужели ты не понимаешь, что ты держишь его в руках? Он у тебя под полным контролем, абсолютно беззащитен перед тобой. Ты можешь сделать с ним всё, и он с радостью это примет. — Я могу сделать всё, но не могу уйти. — О, ты можешь. — Что? — Ты можешь уйти. Я могу перенести тебя в твой мир прямо сейчас. Просто ты не выживешь. Ведьма хмурится. — Это не выбор. — Ещё какой выбор. И ты выбираешь оставаться с ним. — Я выбираю оставаться в живых, а не- — Говори как хочешь, но ты бы давно сдох, если бы он не вмешивался. — О чём ты? — О том, — Тэн выходит из-за дерева, не отводя от него взгляда подобно хищнику, гипнотизирующему свой будущий ужин. — Что я бы убил тебя. Всадил свои пальцы в твою грудь, раздробил кости, вытащил бы сердце. А перед этим, если бы не он, были другие, кто мог бы убить тебя. А ещё раньше тебя могла убить слишком быстрая машина. Переехала бы тебя на дороге, пока ты пялился в телефон, но в последний момент она вильнула в сторону. Дикий зверь, прячущийся, чтобы разорвать тебе глотку, успокоился перед самой атакой. Искра, потушенная его рукой, прежде чем стать пожаром. Он не самый сильный из нас, далеко нет, ему едва ли хватает сил выжить здесь, но он всё равно, капля за каплей, тратит самого себя, чтобы оберегать тебя в твоём мире. Ты знаешь, мы — эгоистичные существа, нас создали такими, и Джэхён — не исключение. Он сражается против самой своей природы, чтобы защищать тебя. — Я… я не понимаю, почему? — слабо выговаривает Доён. Джэхён, он… добрый. Добрый и нежный. Он никогда не поднимал голос на Доёна, не пытался его ударить, не пытался унизить. Он всегда вёл себя так, будто Доён ни что иное, как драгоценность, которой нужно дорожить. И всё же он не отпустит его. Как Доён может быть счастливым так вдалеке от своего дома, от всего, что ему дорого? — Ты в курсе, что мы не рождались? — Тэн плавно подбирается ближе, кружит вокруг Доёна. Его кожа тускло мерцает в полумраке, и в глазах разворачиваются марианские впадины. — Феи не рождаются. Мы не чувствуем родительской любви. Наши предшественники умирают, а затем мы появляемся там, откуда черпаем силу, полные воспоминаний о предыдущих жизнях, но в теле ребёнка. Мы вырастаем из ничего и без никого. Я возродился в озере, Джэхён — в земле, а Чону — на небе. Наверное, поэтому-то он боится высоты — он ведь свалился оттуда, едва появившись на свет. — Джэхён- — Построил свою личность на том малом, что видел и слышал о людях. Мы не воспринимаем вещи так, как вы, но он пытается. Не считаю, что ты достоин стараний, но он влюбился в тебя с первого взгляда — в тот момент, когда твоя бабка протиснулась в брешь и пихнула ему фото тебя среди подсолнухов. — А ты… не знаешь, почему моя бабушка пришла сюда? Как она пришла? — Не-а, — Тэн оттанцовывает назад, такой лёгкий, будто не весит ничего. — Не знаю. Есть ещё вопросы, Ким Доён? — Да, — грустно и тихо. Ребёнок, продирающийся сквозь слои жестокой, жёсткой земли, только для того, чтобы сделать первый вдох и осознать, что он совершенно один наедине с воспоминаниями о жизнях, что ему не принадлежали. Доён не может вообразить боль такого существования. — Джэхёну одиноко? — Мы не были созданы для того, чтобы испытывать одиночество. Но он настолько очеловечился, что я едва его узнаю. Так что, полагаю, да. Ему одиноко._
На следующий вечер, после очередного дня в саду Джэхён зовёт Доёна ужинать. Обычно тот бы пробормотал благодарности и ушёл есть в свою комнату, но сегодня он несёт свою тарелку к столу и терпеливо ждёт, когда Джэхён закончит мыть посуду и поймёт, что Доён не ушёл. Когда тот наконец разворачивается, его глаза странно невинно округляются в удивлении. И затем он улыбается. — О. Ты ужинаешь здесь сегодня? — Если ты не против. — Конечно нет, ты можешь есть где угодно. — Присоединишься ко мне? Улыбка Джэхёна становится шире — появляются ямочки. — Если ты хочешь, — он убирает в сторону тряпку и садится напротив, счастливый смотреть, как Доён ест. После пары минут молчания Доён несколько раздражённо опускает вилку. — Ты никогда не ешь? — Я не испытываю голод как ты. Еда для меня не обладает вкусом, и не приносит никакой пользы, так что потреблять её было бы бессмысленно. — А что ты ешь? — Я из земли, — исчерпывающим тоном отвечает фея. — Она питает меня. Доён снова принимается за пасту. — Тогда почему Тэн ест сердца? Если уж всё так работает, то он должен хлебать воду и быть в порядке. — Тэн и я существа разного порядка, и так это не работает. Он должен охотиться, чтобы есть, и есть, чтобы жить. Я отдыхаю и выживаю за счёт этого, но мои силы меньше, моё присутствие слабее. Чону питается скорее энергией, чем материей, и поэтому он может легко путешествовать между мирами, не привязанный ни к одному. Это самый большой кусок информации, что Джэхён выдавал за раз, и Доёну требуется долгое время, чтобы полностью осознать и уложить в голову то, что подразумевал Джэхён под «он может легко путешествовать между мирами». — Он может путешествовать? — Да, — улыбка Джэхёна меркнет. — По этому поводу он хотел поговорить со мной в тот раз, в саду. Мы решили попытаться и… Он замолкает, и свет с его лица исчезает совсем. — Что ж, он был добрее ко мне, чем это было оправдано, и теперь я понимаю, что держать тебя здесь неправильно. Ты не можешь быть счастлив здесь, один в этом доме — неважно, как сад выглядит, никто не может быть счастлив здесь. Он попытается вернуть тебя домой. Вилка Доёна замирает над едой, и он слепо смотрит на Джэхёна. — Ты отпустишь меня домой? Джэхён сплетает вместе свои идеальные пальцы с розовыми от горячей воды кончиками и белыми лунками в основании ногтей. — Твоя бабушка была очень добра ко мне. Она попала сюда по случайности, тогда ещё совсем молодая. Я был ребёнком, и я был напуган. Этот мир безжалостен, но несмотря на то, что она сама боялась, она всё же попыталась утешить меня, и она дала мне имя, наделила личностью, отделившую меня от существ земли, что были до меня. Когда она ушла, я плакал, так долго плакал — думал, она не вернётся. Но она всё-таки пришла. Со временем. И времени в её мире прошло куда больше, чем в моём. У неё уже был муж, и она была беременна. Она посадила первые цветы в моём саду, и сказала, что они помогают ей, сказала, что надеется, что они помогут и мне, — Джэхён отводит взгляд к окну, за котором небеса наливаются чернотой. — Она была единственной семьёй, что я знал. Она… больше всего она бы хотела, чтобы ты был счастлив. Она всегда хотела только этого. Если дом сделает тебя счастливым, тогда я верну тебя туда. — Правда? — надежда разворачивается внутри как весенние почки — медленно, неверяще, но жадно. — Ты не врёшь? — Правда. Обещаю. — Клянёшься? — Клянусь. — Спасибо, — шепчет Доён. — Джэхён, спасибо тебе. Джэхён снова улыбается — слабо, но с теплотой. — Ешь, пока не остыло, Доён._
Он продолжает сажать растения каждый день, чтобы оставить Джэхёну прощальный подарок — своего рода оттиск доброты, которую фея проявлял к нему. Джэхён каждый день наблюдает за ним. Иногда с чаем для Доёна, иногда — сидя за письмом. Каждый раз, когда Доён отрывает взгляд от земли, он всегда смотрит в ответ своими спокойными тёмными глазами._
Чону приходит в один из вечеров. — Два дня, — своим мягким голосом предупреждает он. — Два дня, и у меня будут силы перенести тебя домой. Доён почти плачет от счастья. — Спасибо. — Не благодари, — качает головой Чону, рукой касаясь треснутой стены Джэхёна. — Ты не должен здесь быть. Это место не для людей. — Как же выжила моя бабушка? — Я думаю, она нашла брешь, — фея неба смотрит ввысь. — Но границы между мирами непостоянны. Если у тебя нет дара к путешествиям, ты не сможешь понять где или даже в каком времени ты окажешься. Поэтому она с каждым разом приходила всё старше. Если ты когда-нибудь вернёшься, то, возможно, будешь слишком стар, чтобы пережить переход. Доён медленно кивает. — Ты знал мою бабушку? — Немного. Она была чудесной женщиной. Нежно заботилась о Джэхёне. — М-м-м… Скажи, а если бы ты был человеком, сколько бы тебе было лет? Доён рассматривает Чону внимательнее. Он выглядит молодо, но не только внешне — то, как он разговаривает, как блестят глаза, как его полный рот улыбается и складывается вокруг слов — всё в нём, сам дух его поёт о юности. — Не уверен. Двадцать, может? Двадцать один? Ваши года меня путают. — И сколько тебе лет здесь? — У нас нет лет, — отвечает Чону, смаргивая секунды с ресниц. — Время здесь безвременно. Месяц для тебя там может оказаться сотней лет для нас здесь. Или минутой. — он моргает ещё раз и улыбается. — Можешь ещё раз позвать Джэхёна? Нам нужно обсудить пару деталей._
Он жаждет покинуть это место. Жаждет увидеть друзей, почувствовать комфорт своего дома, узнать, что его растения живы и встретят его так радушно, как ничто в этом мире. И всё же. Джэхён выходит из дома, чтобы поговорить с Чону, а Доён встаёт с колен, отряхивает их от грязи и, убедившись, что Чону и Джэхён далеко, моет руки. Нельзя брать грязными лапами дневник Джэхёна. В спальне, точно такой же, как и его клетка (клетка ли?), он берёт ту самую старую кожаную книгу и находит нечитанные страницы, на которых чернила ещё не начали выцветать._
«Когда луна убывает, наши миры сближаются. Я прыгну и заберу его с собой за один прыжок. Я обещал, что буду неустанно оберегать его, и я думаю, что наконец-то смогу выполнить обещание.»_
«Он красивее вблизи. Его голос тише, глаза — ярче. Я не знаю, куда смотреть. Он зол, но я догадывался, что так будет. Я хочу, чтобы он был счастлив… Возможно, счастье придёт позже.»_
«Книги людей говорят о поцелуях, сексе, интимных вещах вроде объятий и ласк. Но даже что-то обыкновенное, как погладить волосы любимого человека, кажется мне странным. Я бы хотел коснуться волос Доёна, но я бы не хотел, чтобы ему было некомфортно.»_
«То, что он рядом, до сих пор кажется чем-то нереальным. Он всё ещё зол и ещё очень печален. Я думал, ему грустно в его мире, но здесь ему много, много хуже. Если мне так одиноко в этом месте, возможно, я дурак, раз посчитал, что он может быть счастлив здесь.»_
«Чону был прав. Неправильно держать его здесь, взаперти этого мира. Это не то, чего бы она хотела для своего любимого внука, неважно, насколько сильно она тревожилась о нём. Я буду защищать его на расстоянии, как делал всегда.»_
«Присутствие Доёна приносит мне покой, которого я никогда не знал. Я— эгоистичное существо,и долгое время я считал, что должен держать его при себе, но, когда я наблюдаю за ним, упорно трудящимся над цветами, я понимаю, что его дом — на его земле, а не на моей. Его руки были созданы, чтобы нести жизнь, и эта радость тратится впустую здесь. На меня.»_
«Тэн насмехался надо мной. «Ты влюбился?» — спросил он. Я ответил, что не знаю, что такое любовь, и он закрыл тему. Влюблён ли я? Мне неведомо. Любовь — это делать всё для счастья другого? Хотеть, чтобы любимый человек всегда улыбался, не терял надежды, всегда был доволен? Если так, то да. Стремиться к вещам, которые не понимаешь, телом, которое не твоё? Если так, то да. Быть готовым уничтожить себя, чтобы защитить его? Если так, то да. Если так, то я влюблён.»_
Вернувшись домой, Джэхён находит Доёна сидящим на диване в гостиной. Его натруженные руки сложены на коленях. — Здравствуй, — говорит фея медленно, закрывая за собой дверь. — Ты ждёшь ужин? — Я уже ел. — Понятно. Извини, что не вернулся быстрее, чтобы приготовить тебе что-нибудь. — Ты не обязан мне прислуживать, Джэхён. — Знаю, но мне нравится заботиться о тебе. Мне нужно быть уверенным, что ты сыт и доволен. «Лосьон для кожи для Доёна. Он любит лаванду и мёд». — Иди сюда, — Доён указывает на место рядом с собой. — Присаживайся. Джэхён хмурится, но послушно садится. Робко, будто боится подобраться слишком близко. — Всё в порядке? — Я не могу дать тебе многого, — как не слыша, начинает Доён, закрывает глаза, отворачивается от Джэхёна. От его красоты, умиротворяющего присутствия и спокойной, всепрощающей любви. — Но кое-что дать могу. Я могу спеть для тебя. — Доён, ты не должен- — Знаю, что не должен, — всё ещё не смотрит. Он растеряет весь кураж, если взглянет в жемчужное лицо. — Я знаю, что не должен делать вообще что-либо. Ты никогда ничего не требовал от меня. Он с детства помнит одну песню. Она звучит печально, но рассказывает о надежде, о нескончаемых возможностях, о цветении после засухи. Бабушка пела её, когда он грустил от того, что у детей вокруг были их весёлые друзья и крепкая дружба, а ему приходилось искать утешения среди цветов. Он не ненавидел людей и ему не то чтобы очень хотелось быть одному, просто он был странным ребёнком. Не тем, с которым хотели дружить другие дети. Слишком напряжённый, слишком напористый, слишком жёсткий. Он мог быть самим собой только в обществе цветов или бабушки, чьи песни всегда навевали мысль о летних месяцах, которые он мог бы потратить с ней, сажая тюльпаны, и подсолнухи, и овощи, и травы, восхищаясь каждому ростку, проросшим сквозь почву. Теперь у него есть друзья — тесная группа, которая заботится о нём. У Джэхёна нет этого. У Джэхёна нет ничего, но Доён даст ему песню. Доён принесёт ему покой._
Он поёт с закрытыми глазами, переплетя пальцы своих рук. Это всего лишь детская песня, простая и запоминающаяся, но в этом-то и есть её сила. Доён ни в жизнь бы не забыл её мелодию — неважно, сколько бы лет прошло. Его голос неверный и тихий — прошло много времени с тех пор, как он действительно пел, а не напевал под нос. Но Джэхён молча слушает, и кажется, будто Доён совсем один, поёт самому себе или своим ромашкам. Это помогает Доёну сосредоточиться, набраться уверенности. Когда песня подходит к концу, он вспоминает о своей бабушке и её мудром проницательном взгляде, который смотрел сквозь кожу и кости, в самую его суть. «Мой одинокий мальчик», — сказала бы она. «Разве ты не достаточно настрадался?» Он открывает глаза. — Ты будешь смотреть за цветами? — Что? Он наконец смотрит на Джэхёна, и глотка схлопывается от горя, которое он до этого испытывал всего раз в своей жизни — Джэхён плачет, слёзы слюдой текут по его гладким щекам. — Я не хочу, чтобы цветы умерли после того, как я уйду. Ты позаботишься о них? — Да, — глухо отвечает Джэхён. — Позабочусь. — Пообещай мне. — Я обещаю, Доён._
Доён никогда не умел нормально прощаться. Его бывший парень истерично рыдал, когда они расстались, и зарыдал ещё громче, когда Доён деревянно поднялся из-за столика, похлопал его по плечу и сказал: «Что ж, вот и всё. Я не буду тебе писать. Пока.» Он просто… неловкий. Он не знает, что делать со своими эмоциями, что уж говорить о чужих. Он не знает, как реагировать на выражение лица Джэхёна, когда они идут сквозь тёмный лес к поляне, где их ждёт Чону. Он не знает, что делать. — Чудесный денёк для прыжков между мирами, не правда ли? — Чону сидит на мёртвом пеньке в окружении мёртвых листьев с безмятежным лицом и закрытыми глазами. Его голова вскинута к безлунному небу. — Возможно, я не увижу последующих дней, но рад, что небо благосклонно к нам сейчас. — Как долго тебя не будет здесь? — О, ровно столько, сколько понадобится на то, чтоб втиснуть тебя в брешь, — отвечает Чону. — Но я никогда раньше не брал кого-то с собой, и если это не искалечит меня, то точно иссушит до изнеможения на несколько дней. Небесная фея встаёт, отряхивает свои брюки и беспечно улыбается. — Что ж, учиться всегда непросто. Ты готов идти? — Да, — уверенности в голосе Доёна больше, чем он чувствует на самом деле. Джэхён хранит молчание позади него. Он не знает, что делать. — Спасибо за то, что был добр ко мне, — наконец выдавливает Доён, не смотря. — Вся эта ситуация была далека от идеальной, но я… полагаю, что могу тебя понять. Я ценю твоё уважительное отношение ко мне. — Всегда пожалуйста, — бормочет Джэхён. — Пожалуйста, береги себя. Почему Доёну вдруг так горестно? — Джэхён, я бы хотел, чтобы пообещал мне ещё кое-что. — Что же? — Живи свою жизнь для себя. Не для меня и не в память о моей бабушке. Если она любила тебя так сильно, как ты считаешь, тогда она точно хотела бы, чтобы ты был счастлив. Джэхён не отвечает несколько томительных секунд. — Я попытаюсь. — Пообещай. — Обещаю, что попытаюсь. Доён слабо улыбается. — Что за невероятно человеческий способ избежать обещания, — он оглядывается на Джэхёна в последний раз, запечатлевает мягкие изгибы его профиля, падающую волну волос, уязвимую силу плеч. — Что ж, пока. — До свидания, Доён. Чону подходит к Доёну и берёт его лицо в свои ладони. — Итак, Доён, закрой, пожалуйста, глаза. Он делает как попросили. — Ты облапаешь меня, пока я не смотрю? Смех Чону разбивается о его лицо сладким дыханием. — Нет. Извини, если я слишком близко, но я не волшебник, я только учусь. Я же молод, помнишь? И у меня нет учебника как быть мной. А теперь представь, пожалуйста, свой дом. Просто подумай о месте, в котором были твои самые счастливые времена. Он рисует под веками дом: гостиная с пожёванным ковриком, Тэён на диване, Тэиль рядом с ним, Джонни сидит на полу, сложив свои бесконечные ноги. — Прости, — шепчет Чону. Он так близко, что Доён чувствует прохладу его щёк. — Я не знаю, как контролировать это, и мне так страшно. Но поверь, всё будет хорошо. А затем земля уходит из-под ног, и он падает._
Он продирает глаза, в которые будто сыпанули песка, и видит над собой свой потолок. Свой собственный потолок, вон там трещинка, вот знакомая дряхлая лампа с безвкусным абажуром, старомодные шторы на периферии зрения. Доён неуклюже садится, и именно в этот момент в гостиную входит Тэён с чашкой в руках и телефоном, зажатым между плечом и ухом. Он видит Доёна и останавливается на полуслове. Роняет чашку. Кричит. — Тэён! — вскрикивает Доён, подрываясь с дивана, и оттаскивает друга от разлившегося кипятка и разлетевшихся осколков керамики. — Прекращай орать, Тэён! — Где ты был? — вопит Тэён в ответ. Слёзы стремительно наворачиваются на его глаза. — Мы охренеть как волновались! Он возвращает внимание к телефону и частит: — Он здесь, он дома, Тэиль, он дома! Дуй сюда и зацепи остальных. Он вернулся! Доён в это время решается задать вопрос, ответ на который боится узнать. — Как… как долго меня не было? — Три часа дня, Доён, ты пропадал почти сутки! Сутки. Его не было всего лишь сутки. — Мне надо присесть, — слабым голосом выдаёт Доён, едва стоя на подкашивающихся ногах. Тэён встревоженно восклицает и подхватывает его под руки, чтобы усадить обратно на диван. — Так где ты был? Это совсем на тебя не похоже! Тэиль так волновался, он думал, что тебя утащили феи под убывающей луной или что-то типа! — он вдруг задумчиво останавливает свою тираду и деловито облапывает плечи и грудь Доёна. — Но вообще-то… Классный свитер. И брюки тоже, кстати. И обувь. Ты нашёл клад и пошёл шопиться ночью? — Попроси Тэиля и Джонни прийти, — говорит отстранённо Доен, не отрывая взгляда от бархатцев в горшке. Цветы радостно подрагивают — никакой грусти, они больше не клонятся к земле. Восторг цветов наполняет воздух, и все они разными голосами приветствуют его — его кактусы, и лечебные травы, и маленькие кустики. Его тело полнится мыслями, что ему не принадлежат, и впервые в жизни это не согревает — это напрягает. Как будто кто-то пытается влезть в душу. — Они уже едут. — Как телёнок? — не своим голосом интересуется Доён. Когда это вообще было? Он едва ли может вспомнить. Кажется, будто прошли недели, но для него это и вправду были недели. — Нормально, — Тэён поглаживает его спину. — Он родился здоровым, и мать чудесно его приняла. Я вернулся домой этим утром. Тэиль разворошил весь дом в поисках тебя. — Извини, что заставил волноваться, — шепчет Доён. — Расскажешь, что случилось? — друг доверительно заглядывает в его лицо. — Долгая история, — Доён смотрит вверх и часто-часто моргает, чтобы не заплакать. Он дома. Он в безопасности, и он дома, и он окружен людьми, которые сходили с ума от волнения и тоски, пускай и едва ли прошёл день. А Джэхён снова один._
Как только Доён рассказал им всю историю, они тут же зарылись в фолианты, которые Тэиль притащил с собой, и начали копаться в них в поисках информации о детях, что выросли из земли или упали с неба. Вопроса «уверен, что всё это действительно произошло?» нет. Доён не стал бы врать о таком. Врать вообще не в его природе, и он не воображала. Он рационален до мозга костей и всегда стоит на своём. Тэиль, Тэён и Джонни верят ему безоговорочно. — Он не должен был похищать тебя, — бормочет Джонни, переворачивая жёлтый пергамент страниц. — Но чёрт, мне его реально жаль. Какая ж поганая у него жизнь. — Если он из всех людей на земле захотел именно Доёна, мне тоже его жалко— у парня явно нет вкуса, — легонько ухмыляется Тэиль. Доён, устроившийся на полу между ног сидящего на диване Тэёна, красноречиво показывает ему средний палец. — Какой он? — вдруг спрашивает Ли. — Это создание земли. Каким он был? Доён на минутку задумывается, пытаясь подобрать слова. — Он был… спокойным, — это первое слово, что приходит на ум. — Спокойным и мягким. Одиноким. Тэиль фыркает. — Звучит как твоя идеальная пара, созданная на небесах. Что ж ты вернулся? Доён знает, что Тэиль подтрунивает, чтобы скрыть волнение и страх. В момент, когда он пересёк порог, он накинулся на него и сжал так, будто не хотел отпускать до самой смерти, но потом оттолкнул его и отчитал со слезами на глазах. И всё же. «Что ж ты вернулся?» Это его дом. Это его место. «Лосьон для кожи для Доёна. Он любит лаванду и мёд.» Джэхён слишком добр для мира, в котором родился. Доёну думается, что он должен быть в другом._
На следующий день он навещает бабушку и оставляет ей розы, прежде чем пойти проторённой дорожкой к полю за кладбищем, к грубо сколоченной скамейке, на которой сидит каждый раз. Ромашки качаются, как отливные волны, и переплетаются вокруг его ног кружевом. — Это ты? — тихо даже для самого себя спрашивает Доён. — Джэхён? Ромашки не отвечают. Доён сидит там ещё долгие-долгие часы, глядя как солнце лениво и неторопливо катится по арке безоблачного неба. Его руки отстранённо гладят лепестки и листья, и Доён задаётся вопросом чувствует ли Джэхён его прикосновение._
— Ты просто… не в моём вкусе, — неловко улыбается Юта идеальными сахарными зубами. — Серьёзно, дело не в тебе, отвечаю. Доён машет ладонью. — Не загоняйся, ты меня тоже не вставляешь. Юта смеётся. Его смех похож на карканье ворона. — Бля. Ну, спасибо, очень приятно такое слышать. — А ты встречал Юкхэя? Юту заметно передёргивает. — Ага. Тоже, эм, не мой тип. Слишком громкий. — А я что? Слишком тихий? — Типа того. Слишком… не-Сычен. — А, — Доён приподнимает брови. Сычен высокий, молчаливый и резкий, как сабля. Доёну он очень нравится. — Не похоже, будто ты его так уж привлекаешь. — Мы работаем над этим. — Аг-а-а… ну, удачи. Юта поднимает стакан, салютуя. — Спасибо. А что насчет тебя? Раз мы застряли в этом углу, пока старшие не поймут, что у нас ни черта не выйдет, можно и перекинуться парой слов. Есть кто на примете? — Ни одного, кто мог бы стать моим. Юта морщится и отхлёбывает порядочное количество бренди. — О-о-о, — сюсюкает он в жалкой попытке утешить. — Не говори так! Уверен, однажды ты совьёшь уютное гнёздышко со своим миленьким аккуратным любовником, и вы будете целыми днями раскладывать семена или чем ты там маешься. Доён звучно хмыкнул. — Спасибо огромное за буст самоуверенности, Юта. — Всегда пожалуйста, чувак. Хочешь ещё выпить? Я лично хочу основательно накидаться к концу этой тухлой вечеринки, и в компании это будет намного веселее. — Буду, — кивает Доён, слишком уставший, чтобы беспокоиться о том, что нажираться не в его характере. — Давай накидаемся._
Они уходят вместе далеко за полночь, спотыкаясь и ковыляя между других таких же набуханных — вечер пятницы, всё-таки. Количество людей и уровень громкости их пьяных оров заставляет Доён кривиться и в который раз жалеть, что он не отказался от приглашения Тэиля остаться. — Поебёмся? — бесстыдно спрашивает Юта; фонарные столбы блестят в его больших глазах. С выражения лица Доёна он заливается хохотом и хлопает его по плечу. — Без всяких там… Просто повеселиться, сечёшь? Ты не в моём вкусе в плане характера, но ты горяч. Такой зажатый под своим воротником… держу пари, ты просто жаждешь, чтоб тебя обожали и поклонялись тебе. «Что, он уже целовал тебя? Уже трахнул тебя? Сказал тебе, как нуждается в тебе, как он потратил всю жизнь, пытаясь защитить тебя от всего на свете? Он уже возложил тебя на алтарь и поклонялся тебе, как иступлённый пастырь?» — Извини, — Доён мотает тяжелой головой. — Не могу. Это не ты, я просто… — Э-эй, мужик, — Юта сжимает его многострадальное плечо. — Не извиняйся, это было просто предложение. Давай-ка я тебя отведу обратно к Тэилю, ты хуёво выглядишь. — Спасибо. — На здоровье, дружище. Спать у него не получается. Он лежит, бездумно шарит по потолку тэилевской спальни взглядом, слушает отдалённые звуки машин и людей снаружи, и мечтает о тишине. Он мечтает о сладко пахнущих лиловых простынях и успокаивающей ауре, в которой он находил покой, того не осознавая._
— Здесь упоминают о вратах, но, видать, никто не знает, где они, — Джонни задумчиво ведёт пальцем по строчкам. — Они из ниоткуда появляются по всему свету, но никогда в одном месте дважды. Хотя некоторые люди могут предсказывать их появление. Они все смотрят на Тэиля, кто является единственной ведьмой с силой предсказаний. Он принимает оборонительный вид. — Так, я тыщу раз вам говорил, что я не могу выбирать то, что вижу! Вы думаете, я бы жил жизнью профессора без гроша в кармане, если бы по своему хотению мог бы угадывать номера лотерей? Все отводят глаза. Доён вперивается взглядом в слова, которые видел десятки раз, и понимает, что ничего из этого не приближает его к разгадке. — Может, моя бабушка знала кого-то, кто мог узнавать, где они появятся? — бормочет он. — Зачем тебе это вообще, Доён? — спрашивает Тэён, сжимая руку Доёна в своей. — Не хочу показаться грубым, но… ты ведь не хочешь вернуться, правда? — Нет! — восклицает Доён. — Конечно я не хочу возвращаться туда! — Тогда зачем ты так стараешься это узнать? Может, некоторым вопросам не суждено иметь ответов? — Он не должен быть там, — качает головой Ким. — Джэхён не должен быть там один. — Так ты хочешь перенести его сюда? — любопытствует Джонни. — Ты не можешь сделать фею человеком, Доён, — голос Тэиля сочится жалостью. — Ты не сможешь изменить его под этот мир. Они эгоисты до самой последней своей клетки, это те, кто, что они есть. Думаешь, он захочет стать смертным, чтобы жить здесь? Захочет ли он? — Ну… — тянет Джонни, поднимая бровь. — Если мы найдём проход, может, мы спросим его? — Здесь есть кое-что о призыве, — Тэён сосредоточенно перелистывает страницы своего тома. — Но это не для тех, кто выходит из земли. Феи общаются между собой? Может, получится передать сообщение? — А что мы собираемся призывать? — подозрительно спрашивает Мун. — Я не буду звать какого-нибудь там монстра, только чтобы он откусил мне табло, так ещё и сообщение не передал. — Погодь… Похоже, что нужно… оу. Иу. Нужно бросить сердце оленя в озеро. — Ох, блять, — услышав слово «озеро», Доён вымученно стонет, утыкаясь лицом в перегиб книги. — Сворачиваемся. Всё, баста, мы не будем призывать его. — Его? Кого — его? — Джонни как всегда самый любопытный из них. — Того, кто может нас сожрать. Тэиль многозначительно глядит на него. — Что ж, думаю, если мы пойдём все вместе, думаю, сможем отбиться. Зависит от того, как сильно ты хочешь увидеть своего фея. — Он не моя фея! — Мне так не кажется. — Ну, — встревает Тэён. — Попытаемся? Бархатцы кивают в своём горшочке, ловя на свои сборчатые оранжевые лепестки закатные лучи. — Да, — решает Доён. — Попытаемся._
Они добираются до озера к полуночи, и Тэён осторожно передаёт Доёну пакет с сердцем. Его лицо слегка зелёное. — Это ужас какой-то. Я надеюсь, этот олень не страдал. — Вам не кажется странным, что вы можете просто пойти в мясной магазин и купить там оленье сердце? Можно подумать, что это редкая вещь, не то, что у них всегда есть под рукой, ан нет, — Тэиль вынимает из сумки книгу и открывает её на загнутой страничке. — Так. Здесь говорится, что ты должен зайти в воду по колено, опустить сердце и ждать, пока не почувствуешь что-нибудь. Страх сворачивается склизкой тиной в животе Доёна. — Он точно сожрёт меня. — Мы не позволим ему сделать этого, — успокаивает его Тэён. — Я пойду в воду с тобой. — Нет! Я пойду один, и, если я стану едой, вы хотя бы сможете, э-э-э, не знаю, поделить моё наследство. Что там у меня есть… — Если это поможет, я могу сказать, что у меня не было видений, где кого-то из нас съедают, — жизнерадостно вставляет Тэиль. — Уверен, всё будет в ажуре. Доён разворачивает пакет и достает сердце. От его вида, запаха и отвратительной текстуры его подташнивает, и только силой воли парень заставляет себя не блевать. — Может, мне стоит принять веганство. — Хочешь, я это сделаю? — предлагает Джонни с ухмылкой. — Ну, типа, абсолютно ничто на этом свете не сможет отговорить меня от стейка. Если нужно, я могу. — Всё в порядке, — Доён носком одной ноги стаскивает кроссовок с другой. — Всё в порядке. Я могу сделать это. Я могу. — Да, ты можешь! — подбадривает со стороны Тэён. — И мы все рядом. Доён медленно заходит в воду, вздрагивая от холода воды, но всё же делает ещё шаг, и ещё один. Вода колышется у его ног, и страх с каждым движением охватывает его всё больше. Внезапно всё становится глухим, будто ему в уши набили вату. — Парни, поговорите со мной. Просто напомните, что я не один здесь, и вы не дадите меня сожрать. — Конечно! — кричит Тэён. — Доён, мы не дадим тебя сожрать! — Класс, — бормочет Доён и вглядывается в чёрную ночную воду, затем глядит на сердце в своих руках. — Лучше бы этому сработать. Одним духом он опускает сердце под воду и зажмуривается в ожидании. После шестидесяти секунд звук возвращается к нему стрекотом цикад и кваканьем лягушек. Комар жужжит где-то за затылком. — Я замёрз, — жалуется он, понимая всю глупость ситуации. — Неужели всё было зря? — Ты выглядишь так пиздецки нелепо, — внезапно говорит голос Тэна, и прежде, чем Доён успевает закричать, набрать воздух или даже испугаться, его утягивают под воду. Он всплывает через пару секунд, отплёвываясь, вытирает воду с бровей и ресниц и снова чуть не сблёвывает, теперь уже от вкуса стоячей воды во рту. — Кусок ты говна! — Кусок говна? — хохочет Тэн. — Вау, это что-то новенькое. У меня было много прозвищ, от ужаса до грешного демона, но куском говна меня ещё не называли. — Эм, Доён? Всё ок? — откуда-то со стороны спрашивает Джонни, и Доён поворачивается к нему. Тэён в огромных руках американца выглядит так, будто его поймали перед самым прыжком. Со не обращает внимания на его трепыхания. — Он хотел нырнуть за тобой, но я рад, что никому из нас не пришлось тонуть. Тэиль стоит как громом поражённый. — Мы… мы действительно призвали что-то? Я думал, мои дед с бабкой свихнулись, когда они рассказали про моего дядю, которого украла фея! Тэн поднимается из воды, сверкая острозубой улыбкой. — Это было моим первым похищением. Можешь считать себя особенным, — фея возвращается к Доёну, и его улыбка превращается в лицо человека, только что съевшего лимон. — Ну, и чего ты хочешь? — Как там Джэхён? Тэн фыркает. — Серьёзно? Ты меня ради этого притащил? Спросить, как там Джэхён? — … Да? — А сам как думаешь? — его глаза закатываются в раздражении. — Оберегает тебя и возится с этими тупыми цветами, которые ты посадил. Не покидает свою землю. — Он всё ещё… оберегает меня? — Он любит тебя. Конечно он будет тебя оберегать. — Он любит меня, — тупо повторяет Доён. — Он мне никогда не говорил об этом. — С чего бы ему? Ты вёл себя так, будто ненавидел его, а ему не нужна твоя жалость. Он никогда не просил от тебя ответной симпатии, он вообще никогда ни о чём тебя не просил. — Звучит так, будто ты о нём сильно заботишься, — неожиданно доносится мягкий голос Тэёна с берега. — Уверен, он рад, что у него есть такой друг как ты. Тэн щелчком хлыста поворачивает голову на звук, и его глаза темнеют. — О, глядите-ка, ещё один миленький человек, который думает, что знает всё на свете, какой сюрприз. — Эй, не будь ублюдком! — встревает Джонни. Фея поднимает тонкие брови. — Извини? — Он к тебе со всей душой, а ты жопой. Нет нужды быть грубым. Смех Тэна настолько чистый и звонкий, что его почти больно слышать. — Вау. Ну и коллекцию ты собрал, Доён. — Я хочу знать, возможно ли перенести Джэхёна сюда, — раздельно говорит Доён. Ему до жути холодно в воде, но то, как Тэн смотрит на него, подсказывает, что фея ждёт его позорного отступления, и он отказывается оправдывать его ожидания. — Зачем? — Потому что ему одиноко. Если ты пришёл, значит, и он сможет? — Он — корни, прорастающие глубоко в земле. Я же был создан, чтобы плавать в текучей воде. Когда-нибудь двигал дерево? — И что, нет никакого способа? Тэн складывает руки на груди. — Зачем он тебе здесь? Почему ты так трясёшься за него? — Я… — он останавливается под пристальным взглядом Тэна и тщательно подбирает слова. — Я думаю, о нём нужно заботиться. Ему нужно показать, что есть множество вещей, ради которых стоит жить — не только одна. И… он слишком мягок, чтобы быть одному. — И ты его всем этим обеспечишь? — Да. — Ты любишь его? — Нет. Но я мог бы. Однажды. — Такой прагматичный, такой всезнающий, — говорит Тэн, дрифтуя в воде на спине. Звёзды отражаются в его чёрных глазах. — Скучаю по старым добрым временам, когда люди просто приносили своих первенцев в жертву и были довольны. — Я знаю, что ты молод, и что ты никогда не ел людей, — фыркает Доён. — Не строй из себя жестокого убийцу на публике. — Фу. И после этого ты хочешь, чтоб я тебе помогал, а? — Так ты можешь помочь мне? — За определённую цену. — Назови её, — тут же соглашается Доён, и через секунду жалеет, увидев, как коварная улыбка рассекает лицо Тэна. — Что ж, если ты настаиваешь… Я хочу, чтобы ты поклялся кое-что сделать. — Что? — То, что я захочу, — Тэн перебирает пальцами в воздухе. — Однажды я найду тебя и скажу сделать что-нибудь. И ты сделаешь. А иначе я съем твоё сердце. Страх возвращается под кожу Доёна ледяными иглами. — И что именно я получу взамен? — Взамен я перенесу Джэхёна. Но, понимаешь ли, я смогу это сделать лишь раз. Мы можем вырвать его из земли всего единожды. Если он пойдёт с тобой, то больше никогда не вернётся в свой мир. — Я согласен, — без раздумий отвечает Доён, игнорируя протесты Тэиля и Тэёна. — Обещаю сделать всё, что захочешь. — Опасно разбрасываться обещаниями феям — для нас это не шутки, — Тэн неторопливо поднимается, подходит к Доёну. — Ты хорошо подумал? — Да, — парень смело глядит в глаза напротив. Под ними залегли фиолетовые тени, и если приглядеться, то можно различить багровые лабиринтные линии капилляров под иссиня-белой кожей. — Ладушки. Вот и договорились, — и внезапно Тэн оказывается слишком близко. Его длинные руки обвивают шею Доёна, как две ядовитые змеи, и он соединяет их губы. Поцелуй с Тэном подобен нырку в ледяную прорубь — выбивающий воздух из лёгких, душераздирающе-холодный, и хочется скорее вылезти из него, но Тэн не позволяет, забирает тепло и дыхание, и что-то ещё, очень важное, что Доён не совсем может понять. Откуда-то со стороны доносится протяжное «в-о-о-у» Джонни, и испуганные вдохи Тэиля и Тэёна. Тэн напоследок больно кусает его губу острыми зубами и отстраняется, оставляя ладони на груди ошарашенного Доёна. — Считай, сделано, — его пальцы сильнее вжимаются в пульсацию человеческого сердца. — Если ты хочешь, чтобы Джэхён пересёк границу межмирья со мной, заставь его отдать мне сердце или что-нибудь настолько же важное. Ничто не может выжить без сердца — в нём сама жизнь. Я перенесу его. Тебе придётся мне довериться — это единственный способ. — Да. Спасибо, — горячо говорит Доён, хватаясь за ладонь на своей груди. — Спасибо тебе, Тэн. Тэн отнимает свою руку и отходит, будто испугавшись тепла. — Я действую исключительно в эгоистических целях, так что не благодари меня. — Как мне… Мне надо поговорить с Джэхёном. Как мне это сделать? Тэн пожимает плечами. — Я не эксперт. Могу перенести тебя туда, чтоб вы початились, но не обратно. Ни один человек не переживёт путешествие со мной дважды. — А что насчёт Чону? — А что насчёт него? Доён задумчиво кусает губы, на которых все ещё лежит прохладный отпечаток Тэна. — Если… Если ты перенесёшь меня в ваш мир, затем Джэхёна в этот, как думаешь, Чону поможет мне вернуться домой? Тэн дьявольски улыбается, опускаясь в воду. — Есть только один способ узнать. — Доён! — орёт в стороне Тэиль. — Клянусь богом, если ты снова исчезнешь- Сердце Доёна заходится в страхе, но он, собрав всю свою волю, шагает в воду глубже за Тэном. — Забери меня, — едва слышно просит Доён, не задумываясь о последствиях. Лозы и водоросли охватывают его лодыжки. — Задержи дыхание, сладкий, — велит Тэн, и Доёна рывком утягивает на дно._
Доён, со всем достоинством, что осталось в его дрожащем озябшем теле, выползает на четвереньках на берег. — Я ненавижу тебя, — задушено выдавливает он через стучащие зубы. Тэн хохочет. — И что ты за это хочешь? Медаль? Этот мир всё так же бездвижен. Над озером в мире Доёна звёзды цветут на синем небе, и воздух благоухает жизнью. На этом небе только нескончаемая мёртвая чернь и одиночество, пронизывающее кожу. — Ненавижу это место, — хрипит Доён. — Ненавижу тебя. Ненавижу этот мир. — Тебя насильно никто не тянул, — тянет Тэн, оставаясь в озере. — Так что в этот раз винить ты можешь только себя, Ким Доён. — О, поверь мне, я лучше всех осознаю свои ошибки, — Доён с трудом поднимается на ноги; вода течёт с его одежды и волос. — Джэхён наверняка отдыхает, иначе он бы уже явился и прикончил меня за то что я привёл тебя сюда, — Доён оборачивается к Тэну, но тот поднял голову к безлунному небу, и в ответ не смотрит. — Предлагаю поторопиться и найти его прежде, чем он решит оторвать мне башку, потому что в этом случае он уж точно отсюда не выберется. — Спасибо ещё раз, — искренне благодарит Доён. Для того, кто хочет казаться прожжённым эгоистом, Тэн слишком щедр. Наверное, он действительно заботится о Джэхёне. — Всегда пожалуйста. А теперь оставь меня наконец в покое. Доён продирается сквозь стену враждебного леса, больше не боясь веток и корней, что хотят разорвать его кожу и свернуть ему ноги. Ох, как все сильно меняется, когда появляется цель, и становится на всё, кроме неё, плевать, Вскоре он вываливается из леса на знакомую туманную поляну, и стена Джэхёна, старая и потрескавшаяся, встаёт перед глазами. Парень выдыхает, выравнивает дыхание и открывает калитку. Чтобы поражённо остановиться, увидев дом. Как долго он был здесь в прошлый раз? Казалось, недели, но в реальности едва ли прошёл день. Как долго он был дома? Почти неделю. Здесь, видимо, прошли месяцы, если не годы, потому что дом Джэхёна почти не заметен. Всё, что видит Доён — цветы. Сначала он замечает лаванду. Бесконечные её кустики наполняют воздух запахом милого дома, тёплого спокойствия, ненавязчивой заботы. А затем он видит ползущую по стенам жимолость, густо раскинувшийся папоротник, розово-белые наперстянки и всех расцветок розы, и жёлтые тюльпаны. И ромашки. Его цветы повсюду. Чтобы достичь такого уровня роста, Джэхёну наверняка пришлось впахивать как волу. Над землёй, что раньше хранила лишь гиблое молчание, разносятся тысячи нежных голосов, поющих о преданной заботе. Поющих о любви. Доён проходит мимо тянущихся к нему цветов в дом; дверь как всегда не заперта. — Джэхён! — зовёт он. — Джэхён, я здесь! Ему приходится ждать пару минут, прежде чем Джэхён появляется: его волосы в очаровательном беспорядке, одежда смята, а на лице выражение такой паники, какой Доён никогда ещё не видел. — Доён, ты… Как ты здесь оказался?! Ким закрывает за собой дверь. — Ты любишь меня? — Я… — Джэхён моргает. — Что? — Ты любишь меня? — Да, — очень тихо. — Да, люблю. — Ты хочешь поцеловать меня? — Доён- — Это не жалость, — так же тихо прерывает его Доён. — Я насквозь промок, и мне хреново из-за этого чёртового озера, так что я не в самом лучшем настроении для долгих разговоров. Ты хочешь поцеловать меня? — Хочу, — признаётся Джэхён с самым потерянным, самым человеческим взглядом. — Тогда иди и поцелуй меня. Джэхён подходит медленно, тянет руки к его лицу, и, наконец, Доён чувствует на своих щеках благоговейное тепло мягких ладоней. — Ты уверен? — Уверен, — Доён впитывает в себя это тепло. Когда в этом мире успело появиться солнце? Дыхание судорожно покидает его лёгкие, когда Джэхён целует его, и он чувствует, как Джэхён тоже дрожит от головокружительной нежности. Этот поцелуй совсем иной; Доён в жизни такого не испытывал: он чистый и прохладный, как роса по утру. Наверное, так целуются дети, только познавшие вкус первой любви. — Я хочу, — шепчет Доён между поцелуями. — Чтобы ты пообещал мне кое-что. Его ладони оглаживают хрупкие широкие плечи, мягкие изгибы шеи, скошенный угол его челюсти, и Доён целует, целует, целует Джэхёна; эмоции, которых он никогда не знал, которые он не может обернуть в слова, проливаются в касания губ к бархатным персиковым щекам, едва лиловым дрожащим векам, гладкому лбу; выражаются в силе его объятий, в робких ласках языков. — Что? — спрашивает Джэхён. Его глаза закрыты; он крепко зажмуривается, будто возвращая самообладание. — Чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы ты мне доверился. Глаза Джэхёна открываются; полоски в его тёмных глазах как полоски ириса. — Доён, — тихо говорит он. — Обещаю, что буду доверять тебе. — Ты хочешь быть со мной? — ... я хочу, чтобы ты был в безопасности. — Кроме этого. Ты хочешь быть со мной? Ты хочешь быть счастлив рядом со мной? Джэхён выглядит как маленький ребёнок, ничтожно жалкий по сравнению с огромным жестоким миром. — Да. Я хочу быть счастлив с тобой. — Тогда, — Доён пальцем проводит по дрогнувшей дуге его брови. — Ты должен отдать Тэну своё сердце, и он перенесёт тебя в мой мир. Джэхён вздрагивает. — Я не мог- — Я хочу, чтобы ты был счастлив, — перебивает его отрицания Доён. — И если ты будешь счастлив, то и я буду. Разве это не прекрасно звучит, Джэхён? У нас будет дом. Я смогу приготовить тебе блюдо, которое ты сможешь попробовать. Мы сможем пойти гулять в поля, ты увидишь ромашки, и они будут о тебе заботиться, как обо мне, они полюбят тебя. Мы сможем быть вместе. Ты сможешь состариться со мной. — Но если, — в голосе феи гудит отчаяние. — Если я пойду с тобой, я больше не буду... Мной. Я буду смертным! Я не смогу больше защищать тебя. — Ты должен будешь отдать за меня своё сердце, и этого достаточно, — Доён снова целует его в губы, молясь, моля его без слов. — Ты обещал верить мне, Джэхён, ты веришь мне? Горячие слёзы Джэхёна растворяются в ладонях Доёна. — Верю. — Ты будешь со мной? — Буду. Доён, наконец, позволяет пролиться и своим слезам, и крепко прижимает Джэхёна к груди. Он чувствует его запах, и тепло, крепкие мышцы, твёрдые кости; он кажется таким сильным, но Доён понимает, что, каким бы стойким он ни был, сейчас настала его очередь защищать и оберегать. Он целует Джэхёна ещё раз и отстраняется. — Тогда я сейчас приму ванну, и мы займёмся делами. Позовёшь Чону и Тэна, ладно? Джэхён кивает, но всё же не отпускает Доёна. — Но... Почему? Доён оглаживает шёлк каштановых волос. — Потому что мы не заслуживаем быть одни, Джэхён._
Доён рывком просыпается на своём диване. Ему плохо, его тело до ужаса вымотано, и кружится голова — видимо, последствия перемещений. — На этот раз я хотя бы знаю, где ты появишься, — фыркают со стороны — это Тэён сидит в кресле напротив, скуксившись над своей кружкой кофе. Доён стонет и трёт глаза. — Который час? — Два ночи. Тэиль и Джонни наверху, спят. — Можешь их растолкать? — Зачем? Им надо отдохнуть. — Я возвращаюсь на озеро, — Доён скидывает непослушные ноги с дивана; у него под ложечкой сосёт от нервов. — Озеро? Зачем? — Тэён настороженно отставляет чашку в сторону. — Он идёт, я чувствую. И ему страшно. Мне надо быть там. — «Он»?.. Кто «он»? Твоя фея? — Да. — Какого хрена ты сразу не сказал! — Тэён забавно подпрыгивает от волнения и бежит наверх._
Луна сияет во всей красе и озеро всё так же спокойно, когда они приезжают. — Как долго надо будет ждать? — сонно спрашивает Джонни, потирая лицо. — Ну, если это вон там не труп лежит, который мы не заметили раньше, то, думаю, это и есть доёновский фей, — слишком бодро для такого времени говорит Тэиль, указывая на тело, лежащее на берегу поодаль. — Нет! — рвётся крик из глотки Доёна. Парень со всех ног бежит к нему, оступаясь и оскальзываясь на песке, падает на колени. Его руки судорожно нащупывают пульс на шее Джэхёна, и облегчение обрушивается на него цунами, когда он чувствует под пальцами здоровое, сильное биение. Доён поднимает голову к небу, где звёзды кокетливо мигают кристальными глазами, и шепчет благодарности. И когда он опускает взгляд, он видит, что Джэхён больше не похож на безупречную статую. Это просто... Он. Его лицо выглядит также, но теперь можно различить крохотные поры на носу, тонкие морщинки у глаз, румянец, медленно расцветающий на щеках. — Доён?... — Да, это я, — хрипло от волнения отзывается Доён, хватая руку Джэхёна. — Как ты? Как себя чувствуешь? Всё в порядке? Ты не замёрз? Джэхён смаргивает воду с густых ресниц и морщится. — Я... я не чувствую тебя больше, — его голос истончён страхом и горем, и эмоции, что не были ему известны доселе, горят в новом человеческом теле. — Я не чувствую твоего сердца, я не ощущаю больше всех опасностей, я не чувствую... Доён с улыбкой разворачивает ладонь Джэхёна на своей груди, чтобы тот почувствовал сердцебиение. — Ч-ш.-ш... Теперь тебе придётся проверять самому. Вот так, — чужая ладонь крепче вжимается в стук под рёбрами. Джэхён слабо улыбается и кивает. — Но ещё, знаешь... Этот мир такой... полный. Луна, звёзды, люди, которые тебя любят — я всё это чувствую. Я ощущаю вкус воды во рту, я слышу, как ты говоришь, я вижу небо, и это так ошеломительно, я чувствую столько всего одновременно... — Я рад, — выдыхает Доён, прижимая свой лоб к его. Его рациональный ум уже оправился от эмоционального потрясения и думает над всеми практическими проблемами, которые им надо решить. Паспорт, документы, работа, жильё... Знает ли он, как подделать паспорт? Абсолютно нет. Придётся выяснять. Список дел на следующие дни выстраивается в голове ровными строчками, и Доён чувствует от этого странное спокойствие. Всё будет хорошо. — Надо сходить в больницу, чтобы проверить, здоров ли ты полностью, ладно? Сдать анализы, провериться на аллергены, вдруг у тебя появилось что-то со смертным телом? Не бойся, я буду с тобой и не брошу. Обещаю. — Обещаешь? Доён кивает. И вот страх исчезает с лица Джэхёна, оставляя лишь безмятежную, отрешённую красоту, которую Доён знает, и под этой красотой проступает мягкая цветочная душа и нежное сердце, которые где-то в глубине своего сознания Доён тоже давно узнал. А затем Джэхён улыбается, и его лицо сияет, как луна на синем велюре неба. — Доён, я чувствую цветы.