Химера

— Мой клиент, — голос Азула так сладок, что Леоне немедленно хочется прополоскать рот, — хотел бы узнать… Пестрые одежды его собеседника и окружающих его женщин рябят перед глазами, и Леона зевает: чтобы изобразить смертельную скуку ему не надо прилагать много усилий. В отношении переговоров он полностью полагается на Азула — тот честен, когда дело касается выполнения условий контракта, к тому же заплывший жиром шах ему тоже не нравится. Пусть отдувается сам — раз уж затащил их в эту ситуацию. Это Азул сказал: — Не пойдет, — когда они обсуждали план во дворце Закатной Саванны. — Без надлежащего… сопровождения Леона-сан для них будет казаться несерьезным. Надлежащее сопровождение шаха — это толпа слабо одетых и сильно накрашенных девушек, оккупировавших его колени, подлокотники кресла и ковер у ног. У Леоны за спиной стоят четыре львицы из стражи дворца, но он представляет одну из них у себя на коленях и его передергивает. Хватит с него и необходимости просить их надеть эти откровенные наряды. Оттого колени его занимает другая, красивая, точно сказка, знойная, точно южная ночь: длинные волосы как шелк, темная кожа как бархат, тихий голос как шорох атласа. Острый взгляд — как удар кинжала. — Моей прекраснейшей не по вкусу виноград? — мурлычет Леона с легким злорадством: если уж подобной нелепицы не избежать, почему бы ей не насладится. Джамиль — веки черные от сурьмы, глаза черные от ярости — смотрит почти с ненавистью. Ниспадающая вуаль на половину лица закрывает гневно поджатые губы. — Нисколько, господин супруг мой, — шепчет он в ответ. — И прекрати нести чушь. Они говорят на древнем диалекте северных племен — из присутствующих в комнате его еще худо-бедно разбирает Азул и все, никто из свиты шаха их не поймет. Слова для обозначения винограда в нем конечно же нет, потому что и самого винограда эти племена не знали, так что на самом деле они оба произносят что-то вроде “сочнейший плод”. Самый сочный плод — это результат их плана, разумеется. Уговорить Джамиля помочь с этим маскарадом оказалось нелегкой задачей, Леона и Азул потратили на это целую неделю, использовали всю доступную им информацию и обаяние. Хорошо, что Джамиль, как бы ни хотел вырваться из своей клетки, все еще слуга, все еще обеспокоен здоровьем господина — как бы он это ни отрицал. Шаху не стоило ввязываться в махинации, направленные против дома Аль-Асимов, если он не хотел подарить Леоне такого удобного союзника. Джамиль может сколько угодно шипеть и выставлять напоказ ядовитые зубы, но Леона хорошо его понимает. У него самого вместо господина — королевство, которое никогда не станет его владением, но навсегда останется его заботой. Он всего лишь смирился с этим — и Джамиль со своими цепями смирится тоже. — Тогда подай мне, — он предпочел бы что-нибудь посущественнее, но на столе из угощений только фрукты и сладости, а за лишним сахаром проще замаскировать яд. Джамиль негромко фыркает, но послушно тянется за виноградом. Тяжелый золотой браслет соскальзывает по его руке ближе к запястью. Когда Леона увидел его в этом наряде в первый раз, то задержал дыхание. Покрой верхней части прятал слишком широкие плечи, просторные шаровары — слишком узкие бедра, вуаль — слишком резкие черты лица. Леона и сам мог бы обмануться, но Джамиль все еще пах Джамилем — песком, специями, опасностью. Мужчиной, а не женщиной. Ни с одной женщиной Леона не позволил бы себе так себя вести — усадить к себе на колени у всех на виду, словно трофей, а не партнера, скользнуть большим пальцем под пояс, вместе с поднесенной ко рту виноградиной слегка прикусить и держащие ее пальцы. Следующую Джамиль мстительно раздавливает, но у Леоны хорошее настроение — и он ловит чужую руку своей и слизывает с ладони капли сока. Азул стоит слишком ровно для того, кто не догадывается, что происходит за его спиной. Осуждает: он из тех, кто всегда ставит работу на первое место, прежде всяких развлечений. Но сейчас это неважно — осуждение или нет, ничто не помешает им действовать заодно. Словно единый организм. — Мы как химера, — Джамиль сводит брови, и Леона догадывается, что подобрал не слишком удачное слово на замену, и спешит пояснить: — Чудовище с островов Белого моря. Я, львиная голова. Ты, змея вместо хвоста. И... Тут он осекается, и они оба как по команде смотрят на Азула. Тот не оборачивается, но вворачивает в своей речи что-то про привязанность молодого господина к новой наложнице, и они молча соглашаются, что он тот еще козел. Шах расслабленно кивает в ответ на смесь лести и предложений о сотрудничестве. Он считает, что ему нечего бояться. Ему и в самом деле нечего — пока он не подпишет бумагу, что подаст ему Азул, пока он не прикоснется к Леоне, ради такого случая не надевшего привычные перчатки, пока он не взглянет в холодные темные глаза над узорчатой вуалью. — Не забудь, — Джамиль запускает руку в его волосы: ласково со стороны, но неприятно, — мне нужны бумаги из его кабинета. — Когда это я нарушал свое слово, — Леона едва не срывается на рык и тут же исправляется, продолжая игру, — О смертельнейшая из змей востока? — Поиграешь мне на флейте? — огрызается Джамиль. Леона сдерживает смех и ждет, пока до него дойдет, что он собственно сказал. — Может и поиграю, — отвечает он, когда Джамиль поправляет вуаль, стараясь скрыть румянец. — Если будешь хорошей змейкой. Джамиль самым нежным тоном произносит такие ругательства, что Азул едва не сбивается на середине предложения. Хорошей змейкой он явно быть не намерен, но Леона не разочарован: нет никакого смысла в добыче, которая не сопротивляется. Может, потом они сразятся. Леона всегда умел ценить сильных противников, а Джамиль — концентрированная нелюбовь, ветер в пустыне, черные змеиные кольца — силен. Но химера не дерется сама с собой, поэтому сегодня, так уж и быть, львиные клыки придержат добычу, пока змея будет вливать в нее свой яд. Что же до тела, думает Леона, — а что им до тела? И гладит Джамиля по внутренней стороне бедра — аккуратно, чтобы не задеть припрятанный там нож.