October.

- Койю, ну, пойдём… - я пытаюсь вытянуть тебя на улицу, - Отрывай свою, подверженную гравитации, задницу от дивана и… - Иди к чёрту, Кай, никуда я не пойду, - ещё глубже залезаешь под шерстяной плед, упорно делая вид, что тебе жутко холодно и что ты, вообще, болен. Лицемер. Порой мне кажется, что вот ещё чуть-чуть – и я тебя придушу. В буквальном смысле. Сожму свои пальцы на твоей бледной шее и перекрою тем самым кислород, который тебе так необходим. Хотя, глядя в эти глаза, полные параноидальных бликов, понимаю: тебе в этой жизни, наверное, ничего не нужно, разве что три пары натянутых струн да… - Я взял твои сигареты, Уруха! – хватаю пачку и выбегаю в коридор, по дороге умудряясь закрывать все двери, встречающиеся на пути. “Посмотрим, как долго ты проторчишь дома” – проносится в голове, потому что я знаю, что привычка покупать несколько пачек совершенно не для мистера Такашима. Ты лучше два раза сходишь, анти-логик чёртов. Спускаясь по лестнице, я остатками мыслей слышу, как хлопаешь крышкой ноутбука, как сравниваешь меня, мягко говоря, не совсем с приятными вещами, как застёгиваешь куртку почти до самого подбородка. И пару секунд спустя улыбаюсь в мягкий шарф, услышав быстрые удары твоих пяток о ступеньки и наигранно злое: - Я твой кофе не забираю, сволочь! И знал ведь, чем взять… Повторяю за тобой, беззвучно, лишь губами. Ты просто всегда так говоришь. Всегда сначала злишься минут пять, потом минуту пытаешься быть бесчувственным чурбаном, а потом смеёшься и кричишь через несколько лестничных пролётов, боясь, что я ушёл без тебя на другое полушарие Земли: - Кай, иду я, блин! Притормози! - Да я и не тороплюсь, в принципе… Вот, держи, - встречаю тебя на втором этаже и протягиваю пачку сигарет, уже успев стрельнуть оттуда пару штук: дымишь хуже паровоза, - теперь можешь подняться обратно и продолжить разглядывать стенку. Я говорю это не потому, что хочу, чтобы это произошло. Ты же не вернёшься. И не потому, что хочу сделать тебе больно. Ты же ходячая анестезия. Я доказываю себе, что знаю тебя, Такашима Койю, даже лучше, чем себя. - Я тебя ненавижу, Ютака, - шепчешь под нос с уверенностью, что я тебя не слышу, и добавляешь уже смелее: - Так, что же на этот раз, заставило тебя, заставить меня ,заставить моё тело, вывалиться на улицу? Дверь подъезда бесшумно закрывается и лишает теперь уже меня последнего пути к отступлению. - Ну, октябрь… Осень… Красиво… - и я пытаюсь ответить хоть что-нибудь, дабы не повисла пауза и ты не заметил моих потемневших глаз. - А...Ну да, наверное.- протягиваешь неуверенно, смотря по сторонам. – Точно. Довольно мило. Необычайно тёплый месяц выдался. И действительно. “Октябрь просто замечательный, все плюс пятнадцать. Чёрт” – на секунду я начинаю уже жалеть о том, что вытащил тебя из квартиры на свежий воздух. Кислородное голодание ещё никому не шло на пользу, впрочем, как и опьянение: ты то бросаешь мне вызов своим резким прерывистым дыханием, то прячешься обратно в свой прозрачный железобетонный панцирь. Я смотрю поверх твоего острого плеча, боясь лишний раз пошевелить ресницами, и, в конце концов, мой взгляд упирается в ярко-жёлтое пятно метрах в пятидесяти. - Туда, - я как ребёнок показываю пальцем на небольшой кленовый парк, который пожаром горит в сером дне. «Прогулка в парке всё же лучше, чем ничего». Листья тихо шуршат при каждом поцелуе наших ног с ними. Меня ни на мгновенье не покидает ощущение, что кто-то рассыпал по тропинке солнечные лучи, которые всё лето пролежали в кладовке и которые теперь не позволяют серому городскому асфальту взглянуть на небо. Напитанные теплом и какой-то добротой, оранжевые, желтые, они смотрят на нас своими невидимыми глазами и, наверное, смеются по-своему, по-листьему. И мне так жалко наступать на эту красоту, что я начинаю собирать листья в букет, тем самым прокладывая нам путь в осень. А ты – маленький танк. Танчик. Машина по уничтожению кленовых улыбок, из которой идёт едкий табачный дым. Идёшь, периодически делая новую затяжку, и даже не обойдёшь идеально сотворённый природой лист. Наступаешь. И на его лице навсегда остаётся отпечаток твоей подошвы. След от губ твоего кеда. Этот лист, наверное, счастлив… - Кай, ты не меняешься, - протягиваешь как бы между прочим, хотя прекрасно понимаешь, что меня это заденет за живое. - Ты тоже. Всё тот же старина Койю, - отшучиваюсь, заглушая в себе первые нотки начинающейся грусти и истерики. Делая больно сами себе, мы лишаем других этого удовольствия. Как здорово, да, Уру?. Я прежний. И что с того. Меня каждый чёртов октябрь выворачивает наизнанку. Каждый раз внутри начинает бунтовать Кай, которого, казалось бы, уже давно нет. А я теперешний, каждый раз распадаюсь на молекулы, не зная, как поступить Я же как осенний лист. Вроде бы и умер, а вроде бы и нет. Вроде бы весь такой радостный, золотоволосый, словно меня само солнце раскрасило, а вроде бы и медленно погибаю, засыхаю, гнию… - Кай…Кай..КАЙ! «Только не говори, что ты пытаешься до меня докричаться уже три минуты…» - Я пытаюсь до тебя докричаться уже три минуты, что за чертовщина, Уке? – пронзаешь меня своими ореховыми глазами, которые непонятно когда вновь стали холодными. Ты зол. И я тебя бешу. - Аа.. Прости пожалуйста, Уру… - пытаюсь вернуться в реальность, но разум упорно противостоит и не открывает калитку. - Я вообще пойду отолью, окей? Подожди тут. Резко разворачиваешься на одних носках, размазав по асфальту очередной лист-неудачник, и быстрыми шагами идёшь по золотой дороге прочь. Я совершенно не понимаю твой тон. Это, почти, рычание сквозь зубы и улыбку, такую натянутую, что невольно начинаешь бояться за сохранность лица её обладателя. Неужели тяжело быть проще. «Когда я вновь стал романтиком, Уруха?..» - спрашиваю у тебя мысленно. И сам же себе отвечаю: «Осенью». - И куплю тебе кофе, а то ты точно отрубишься где-нибудь по дороге. Тащи потом твою тушу к себе домой. - кидаешь мне через плечо, засунув руки поглубже в карманы. И в этот момент я осознаю, что ты, по-видимому, тоже ни черта не понимаешь в этой жизни. Иначе с чего бы одновременно в тебе и такая ненависть, и такая забота? Чёрт, как знакомо… Сажусь на ближайшую скамейку и впечатываюсь взглядом в тонкое дерево напротив. Каштан. Единственный такой во всём парке. Заблудший. Потерянный. Прекрасный. Кручу в руках жёлто-коричневый листок. Черенок приятной прохладой ласкает пальцы, а лист самым наглым образом напоминает мне твои глаза, тепло-ледяные оттого, что чуждо-родные. И как-то само по себе из памяти всплывает старое увлечение: собирать красивые осенние листья. Лет в десять, помню, носился как сумасшедший по окрестным скверам и собирал, собирал, собирал… Но не все, конечно. Только самые-самые, только те, которые цепляли за душу своими острыми неровными краями, смесью цветов или асимметрией. Дома потом их тщательно отмывал тряпочкой, смоченной в тёплой воде с мылом, и в итоге засушивал, складируя в толстых книгах. А Рейта вечно на меня кричал, вскидывая свои анорексичные руки вверх, потому что читал он больше моего, а листья мои хранились в основном именно в его литературе. Потом привык, вроде бы… А ещё давным-давно я хотел завести себе ёжика. Маленького. Чёрненького. И думал даже подарить ему всю свою коллекцию листьев. Он бы жил в этом доме из красок осени и ему было бы тепло. Но вот. Я сижу и вновь ковыряюсь в собственном прошлом. Как в болоте, которое засасывает всё глубже и глубже и от запаха которого подташнивает. Но у меня, наверное, развилась зависимость от этого аромата. На нервной почве. Я люблю, когда сводит желудок, когда кровь начинает течь медленнее и когда сердце проваливается куда-то в чёрную бездну. Садомазохист-переросток-Уке-Ютака. Голова начинает кружится от высокого содержания азота в воздухе, но вместо того, чтобы продолжить сидеть на довольно-таки удобной скамейке, я кое-как встаю на ноги и делаю пару шагов вперёд, стремясь пересечь дорожку. Букет падает с колен на землю и мгновенно превращается в маленькую унылую кучку листвы. Отчего-то становится дико грустно и обидно. Со злости психую и иду напрямик. Туфли увязают в грязи и в уже почерневших, мокрых листьях, но мне абсолютно плевать, если я утону в этом рыжем море. Я даже отчасти этого хочу. Сдохнуть. И чтобы ты меня не нашёл. Мысленно ставлю галочку напротив графы “Суицидальные наклонности”и выписываю направление в психиатрическую клинику. - Эй-эй-эй, Кай, мы так вроде не договаривались! Ну, вот. Ты опять всё испортил или, может, наоборот - спас ситуацию. Я не знаю, с какой стороны мне нужно смотреть, и, вообще, нужно ли… Оборачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу, как ты стоишь на дорожке и не моргая пялишься на букет, а точнее на то, что от него осталось: три листа - остальные уже унесло ветром в неизвестном никому направлении. - И на хрена было их собирать, если в итоге ты их выкинул, сумасшедший… - пожимаешь плечами, видимо, почувствовав, что я всё-таки вернулся из путешествия в никуда. И, похоже, совсем осмелев, надеясь, что разговор получится, произносишь сквозь улыбку, уже искреннюю: - Твой кофе. - Спасибо. Стою. Пью. Захлёбываюсь ароматной жидкостью от мысли о человеке, который мне её принёс пару минут назад. И от этого всепоглощающего внутреннего тепла я даже начинаю любить октябрь. И уже хочу было тебе сказать о том, что если бы этот месяц был человеком, то у него была бы твоя улыбка, твои глаза и виртуозные пальцы…Но…Давлюсь этим проклятым кофе. Так не вовремя и так банально. Вокруг все перестаёт быть чётким, на глазах наворачиваются слёзы, в горле противно клокочет горький комок, а в голове вообще ничего не остаётся. Ты собственнический стучишь мне по спине, и я отмечаю, что удар правой у тебя определённо не слабый. Всё-таки ты спаситель… А потом я случайно разливаю чёрный кофе себе на шарф и пальто. - Ты, такой смешной, Кай, ей Богу, умора просто.- начинаешь тихонько смеяться, наблюдая, как я безуспешно пытаюсь вытереть ту жидкость, которая ещё не успела впитаться в ткань, - Как можно быть таким… - Заткнись, - внезапно выхожу из себя, - это ты виноват. Нервы рвутся. И я это чувствую как никогда остро. - Ах, ну да, конечно! Это.. это… - ты прямо задыхаешься от хохота, - яяя виинноовваатт!.. Твой задорный детский смех эхом прокатывается по пустому парку, отражается от толстых стволов деревьев и зеркал не высохших луж. Ты такой естественный, когда радуешься чужому горю, что моё терпение измеряется уже считанными секундами. В итоге я хватаю тебя за воротник куртки и волоку в листву, которую дворники так старательно сгребали в одну кучу на протяжении всего утра. А ты продолжаешь смеяться, жадно ловя ртом воздух, и не можешь остановиться ни на миг. О да, у тебя точно истерика. “Прекрати, Уру! Это совершенно не смешно!” – думаю я и через секунду сам не замечаю, как, поддавшись своему животному желанию заткнуть тебя, накрываю твой рот своей ладонью. Ты замолкаешь так же резко, как и начал метать молнии смеха минуту назад, и основаниями пальцев я уже чувствую, как твои сухие губы размыкаются буквально на миллиметр и расплываются в кроткой улыбке. И от этой твоей издёвки, смысл которой мне, честно говоря, не совсем понятен, от твоего этого не сопротивления ненависть в моих клеточных ядрах растёт в геометрической прогрессии. Я вдавливаю тебя в кучу листьев, в эту кучу жёлто-красных писем из прошлого года и всем сердцем хочу, чтобы ты дематериализовался. А ты в ответ вглядываешься своим тёплым взглядом цвета молочного шоколада в бледную кожу моих полупрозрачных век. Ты словно бы залезаешь ко мне в голову, располагаясь там и чувствуя себя как дома. И мыслями, ещё не парализованными твоим приятным присутствием-ядом, я понимаю: хватит, Кай; ты ненавидишь Уруху так сильно, что не замечаешь грани между сном и реальностью, нормальностью и безумием. - Извини, - шепчу с такой интонацией, какой обычно говорят о приведении смертного приговора в исполнение, и убираю свою ладонь с твоего уже порозовевшего лица. - Извиняю, - отвечаешь ты мне в унисон. Но я не верю ни на йоту, как бы сильно мне этого не хотелось. И дело не в том, простил ты мне эту слабость или нет, и не в том, чувствуешь ли ты хоть за собой каплю вины... Я не верю в то, что я тебя ненавижу… Я не верю в то, что мы лежим посреди парка в этой огромной куче листьев, как два умалишённых… И напрочь отказываюсь от мысли о том, что у каждого из нас – довольно очевидное раздвоение личности. Мы два великовозрастных психа, честное слово. Ни трезвости в мыслях, ни адекватного поведения, ни чистого сознания. И вдобавок ко всему мы окончательно застряли в прошлом. Я замечаю это только сейчас и ещё как-то стараюсь провести параллели между собственным поведением и возрастом, хотя прекрасно понимаю: грош цена этому занятию; ты же окончательно и бесповоротно абстрагировался от окружающего мира и его норм и живёшь исключительно в своём измерении, где понятие взрослости, мягко сказать, относительно. Опять закуриваешь свои Pianissimo, без которых ты не ты. Лежишь, раскинув худые ноги в разные стороны, и просто убиваешь меня своей беззащитностью. Хотя я не исключаю вариант того, что ты просто притворяешься и на самом деле в любой момент готов меня разодрать на микроскопические шматки и смешать с листвой, в которой мы увязли по самые уши. Ты подросток. Просто обычный парень, боящийся новизны и мамы, которая может застукать за чем-то неприличным. Куришь, чуть надкусывая фильтр, так, что при каждом твоём выдохе я вижу белую полоску зубов и от чего у меня останавливается сердце. Опять. Снова. “Возвращаемся к тому, с чего начали”… Ты весь такой колючий, что временами мне страшно на тебя смотреть: боюсь порезаться о твой холодный облик. Тёмные глаза ловят улетающий дым, отчего создаётся впечатление отсутствия в тебе того, что нормальные люди называют душой. Дым… Вот, что у тебя внутри. Ибо люди, подобные тебе, либо сотворены из света и тени, либо просто плод чьего-то больного воображения. Моего. Больного. Воображения. Ты резко поворачиваешься набок и устраиваешь свой подбородок на моих рёбрах и, продолжая краем глаза наблюдать за исчезающей дымкой, пытаешься установить визуальный контакт. Изучаешь мои ресницы. Или это я изучаю твои, неважно. Смотришь так, как никогда в жизни на меня не смотрел: уже без холода, с какой-то душевной тоской и благоговением. И я растворяюсь. Точка. “То, чего ты так боялся, Кай…” – внутренний голос бьёт тревогу, и сердце тут же заходится бешеным ритмом. А я ничего не могу поделать с этим. Мне плевать, что от этого торнадо у меня внутри тебе, должно быть, заложило левое ухо, которое уже две минуты приклеено к моей груди. И по всем законам жанра, будучи мистером Логичностью, я вспоминаю про гребенного ёжика, про эту детскую мечту. И только потому, что моё расслабленное тело абсолютно не подчиняется мозгу, который сам записался в рабы твоего лица, я произношу: - Знаешь… Я пытаюсь подобрать слова, чтобы не рассмешить тебя историей о том, как сильно ты напоминаешь мне маленькое, внешне колючее животное с мягкой и солнечной душой: - Знаешь, Уру, ты так… - Молчи, Кай, просто… И чёрт побери... Накрываешь мои губы своими. Горькими, от недавно выкуренной сигареты и тёплыми, как октябрьское солнце. И мы дышим одними лёгкими… Дышим друг другом… Это как кислородное опьянение, только в сотни раз сильнее. Раньше я задавался вопросом: осенью мы умираем или, наоборот, рождаемся? В этом ярком карнавале природы завершаем начатое или стартуем с нуля? Теперь я знаю. Мы возвращаемся в самое начало и…Захлёбываемся друг другом. Твоё лицо пахнет пряными листьями, никотином и моим разлитым кофе. Всё так странно и в то же время так логично, аж страшно становится. Но только на секунду: когда твои руки уже нежно гладят под пальто мою голую спину, а губы щекочат шею, меня уже совсем ничего не волнует. Просто потому, что я теперь живу в твоём измерении. Просто потому, что я – лист, который ты целуешь до смертоносного пульса и потери сознания. Просто потому, что ты – мой малыш-Уруха… Мой маленький чёрненький ёжик, пахнущий сыроватой листвой и счастьем… Октябрь… Осень… Красиво… Тихо смеётся солнце, смотря на наши тела, шевелящиеся в куче листьев.