Хорошую вещь браком не назовут

Изо всех смертных грехов больше всего вопросов вызывали чревоугодие, уныние и зависть. Если с похотью все было понятно, хотя и весьма обидно, алчность и гордыня противоречили благодетельному аскетству, а в гневе нетрудно было забыть о второй щеке и надавать обидчику по обеим, то первые три пункта заставляли искренне усомниться в адекватности составителей списка. Неужели им никогда не доводилось завидовать, впадать из-за этого в тоску и закономерно утешать себя самым простым и доступным человеку способом получения эндорфинов? И почему, главное, за вышеупомянутый логический ряд полагались адские муки? Предположительно, у авторов нашумевшей концепции были свои причины, которые они почему-то не потрудились разъяснить. Но они, во всяком случае, мало волновали Мишу Бестужева-Рюмина, который последний час самозабвенно предавался всем трем порокам в компании Сережи Муравьева-Апостола. В кальянной было темно, дымно и шумно. Они лениво передавали «трубку мира», так же лениво перебрасываясь словами — вернее, говорил, в основном, Миша, а Сережа больше сочувственно вздыхал и соглашался. — Вот мы с тобой штаны в Питере просиживаем. А кто-то сейчас на ногами в песочек зарывается. И океан под боком. — Акклиматизация, — хмыкнул Сережа. — Смена часового пояса. Огромные летучие твари. Тропический ливень... — Пф, — отмахнулся Миша, тут же затягиваясь и выпуская в потолок белые колечки. — Еще скажи, что ты бы не поехал, тебе и здесь хорошо. — Мне и здесь хорошо. Но я бы поехал. — Вот-вот... Миша, на самом деле, любил своих друзей, несмотря на лезущие из ушей понты. Он стоически перетерпел, ни разу не закатив глаза, небесно-голубой «Кадиллак», джаз-бэнд в чикагских шляпах, подсвеченную фотозону, ковровую дорожку и черную икру в хрустальных салатниках. Искренне порадовался, толкнул трогательную речь, на пару с Муравьевым подарили «тем, у кого и так все есть» бесполезную кабинетную скульптуру широко известного в узких кругах художника, от которой Кондратий предсказуемо пришел в дикий восторг. Еда на этом празднике жизни была вкусная, алкоголь — халявный и в изобилии, Сережа сидел по левую руку и шутил шуточки, которые с каждым бокалом становились все уморительнее. Виновники торжества светили счастливыми лицами на пол-Петербурга и улыбались раскрасневшимися губами (на четвертом бокале Миша уже кричал «горько» громче всех), Пестель плавно перешел от стадии «порядочный мужчина должен раз в год с кем-нибудь подраться» к стадии «Колян ваще нормальный мужик, особенно после водки». Катенька Муравьева, еще не растерявшая навыков капитана женской университетской сборной по волейболу, урвала свадебный букет и к вечеру мигрировала в фотозону вместе с Бельской и тарталетками. В общем, если не выпендриваться и не возникать, свадьба — в меру сентиментальная, в меру веселая, «для своих» — получилась просто отличная. Несмотря на последующее похмелье. Выпендриваться и возникать Мишу заставило другое, только косвенно связанное со свадьбой обстоятельство: на следующий день их драгоценные друзья улетели на Бали и теперь засоряли ленту Инстаграма пальмами и коктейлями. А они остались мокнуть Питере, находить в котором что-то сказочное и романтичное даже в дождь удавалось только неугомонным туристам. — Ну ты только посмотри на эту счастливую рожу. С экрана Мишиного айфона улыбался белозубый Кондратий с порозовевшим от солнца носом — на фоне ослепительно голубого неба. Миша поймал убегающую полосочку сториз и ткнул в овальное поле снизу: #сказочноебали, да, Кондраш? Сказочно, Мишань, не волнуйся, — ни капли не ущемился Кондратий. В общем, это было совершенно невыносимо. Пока Миша разрывался между праведной завистью и морально оправданными угрызениями совести, Муравьев подозвал официанта и попросил повторить что-то из того, что они успели употребить за вечер. Миша бросил телефон экраном вниз, упал на подушки и с удовольствием затянулся. Все-таки зря они пренебрегали таким видом досуга последние пару лет: вкусный табак действовал умиротворяюще, как и общая атмосфера помещения, напоминающего то ли элитный андеграундный бар, то ли чрезмерно приличный притон. Короче говоря, нечто среднее между. С Муравьевым одинаково комфортно и хохоталось до колик в животе, и молчалось без какого бы то ни было напряжения. А еще набирал обороты активный мыслительный процесс, который у Миши и без того не прекращался даже во сне. Так что идея, через две затяжки и шот озарившая затуманенный разум божественной искрой просветления, показалась ему без преувеличения гениальной. Нет, правда — как это он раньше не догадался? Миша подполз ближе и боднул Муравьева плечом. — М? — Сереж. — Внемлю... — Сереж, а давай поженимся? Сложно было сказать, почему они не отказались от гениальной затеи ни на следующее утро, ни даже через неделю: вероятно, оба уже не хотели пасовать друг перед другом, как это часто бывает у людей, неоднократно влезавших вместе в разного рода полубезумные истории. Миша был более чем уверен — если бы они пили в Вегасе, штамп в паспорте появился бы в ту же ночь. Об этом он думал, прогуливаясь вдоль окна в зале прилетов Пулково. Судя по информации на табло, неприлично загорелые для петербуржцев князья Трубецкие должны были уже вывалиться из самолета и теперь вылавливать чемоданы с транспортера, ехидно ускоряющегося именно в тот момент, когда соберешься схватить свой багаж. Кофе остыл. В стакане оставалось совсем на донышке — на глоток, не больше. Миша запрокинул голову, залпом выпивая остатки, и выбросил пустую картонку в ближайшую мусорку. Разумеется, Кондратий решил наброситься со спины с обнимашками именно в этот момент. Разумеется, в жизни его лицо было еще более загорелым и довольным, чем на многочисленных однотипных селфи. Миша окинул их быстрым оценивающим взглядом: отпускные шорты и сандалии снизу, привычные питерские толстовки сверху, общая легкая помятость, Кондратий то и дело щурил покрасневшие глаза и дергал лямку рюкзака, Сергей опирался на выдвинутую ручку чемодана, наблюдая за ним с умилительно-нежной улыбкой. Невольно создавалось впечатление, что в браке они не неделю, а лет двадцать, не меньше. — Холодно у вас, — по-туристически бесяче поежился Кондратий. — Ну да, — фыркнул Миша, — не то, что у вас, простите, не подготовились. Он помог погрузить чемодан в багажник, обругал терминал на выезде, содравший двести рублей за парковку, и повернул в сторону центра. Играло какое-то глупое радио, перемежающее попсу с рекламой, Сергей дремал на заднем сиденье, привалившись головой к окну, Кондратий без умолку трепался об их поездке, вываливая на Мишу нужные и не очень подробности. Миша терпеливо слушал, в меру искренне радуясь: — Круто. — Да! — охотно соглашался Кондратий. — Ой, чуть главное не забыл, знаешь что особенно приятно, у нас же был свадебный номер, так вот нам каждый день заправляли постель с лепестками роз и ставили в мини-бар бутылку шампанского... «А вот этого мог бы и не говорить», — кисло подумал Миша. Отвратительно живо представился Кондратий в костюме амурчика, разбрасывающий вокруг розовые розовые лепестки. Представлять в том же образе его мужа Миша себе резко и категорически запретил, поскольку кофе примерно на этом этапе ненавязчиво запросился обратно. — Ясно. — Я всегда знал, что мой Сережа романтик, — радостно щебетал Кондратий, словно за последние семь дней в нем наглухо отказала функция «врубаться в намеки». — Но чтобы настолько! Мы пошли ночью на пляж, и оказалось, что у него в рюкзаке и плед, и газовая горелка, и турочка для кофе... — Мой тоже, — резко вклинился Миша. — ...и сам кофе, и... Кондратий вдруг замолчал, схлопнув челюсти. Поток сахарного сиропа в Мишины многострадальные уши прекратился, как будто кто-то заботливо завернул краник, и в машине воцарилась блаженная тишина. Даже Сергей на заднем сиденье проснулся и — Миша засек в зеркало — вопросительно приоткрыл один глаз. Хотелось начать злорадствовать. Громогласно захохотать, как хохочут диснеевские злодеи двухмерной эпохи. Или таинственно улыбнуться, уставившись вдаль, и пытать своих пассажиров неведением — но эта опция таила в себе риск быстро откатиться обратно к статусу молчаливого свидетеля приторного чужого счастья, и Миша, прокашлявшись, торжественно продекламировал: — Мой Сережа тоже оказался романтиком. Очень приятно было это узнать. И да, кстати... Пока вас не было... Мы тут тоже решили пожениться. За всю дорогу тема медового месяца больше ни разу не всплывала. Во имя правдоподобия своего плана они с Муравьевым уговорились теперь всегда садиться исключительно рядом, а напротив имен друг друга в списках контактов поставить по цветному сердечку. Тут, правда, вскрылись одновременно два обстоятельства: хорошее — с первым пунктом не возникло никаких проблем, поскольку они, как выяснилось, и раньше предпочитали располагаться именно так, и не очень — его контакт в муравьевском телефоне украшала белка с орехом, и менять ее на безликое сердечко, пусть даже оранжевое, Муравьев отказался напрочь. В остальном они справлялись блестяще. В любимом баре прямо под окнами Анечкиной квартиры они оказались самой многочисленной компанией. Вероятно потому, что вечером в понедельник нормальные люди предпочитали проклинать нелюбимую работу или собирать обед на любимую у себя дома, смотреть сериал или проводить время с семьей, но точно не пить, а они продержались таким составом во многом как раз потому, что имели представления о нормальном, отличные от социально одобряемых. Ввалившихся за столик в обнимку князей Трубецких Анечка встретила наездом: — Вот они, вернулись, зачинщиких всех бедствий. У нас из-за вас тут началась эпидемия. Повальная. Покаялись бы. Кондратий не возмутился в ответ только потому, что Сергей вовремя приложил палец к его губам и что-то шепнул на ухо. Мишу вот эти шпионские штучки убивали еще до свадьбы. Почему люди в отношениях вечно ведут себя так, как будто хотят показать всему миру: вот, смотрите и завидуйте, у нас есть свои приколы и шифры, которых вам никогда не понять. К счастью, в этот момент Муравьев решил отвлечь его, сунув под нос телефон с мемом. Принять заказ подошла хорошо знакомая официантка. Опять набрали кучу коктейлей, пива, шотов, Миша успел крикнуть вслед, что ему еще обязательно нужны гренки, Муравьев, подумав, добавил: «Мне тоже». Кондратий вытребовал у Сергея пакет и приступил к торжественной церемонии выдачи сувениров. Каждому по бутылке странной формы с местными этикетками и по магниту весом с дореволюционный утюг — классический отпускной набор — ну и так, по мелочи. За это время принесли коктейли, они подняли первый тост за всех, кто уже, и за тех, кто только планирует, после чего Кондратий хитро сощурился, будто заподозрил подвох, и спросил: — Ну, и как это вы докатились до такой жизни? — Ой, — закатила глаза Бельская. — Лучше даже не спрашивай. Все это херня полная, что только гриппом все вместе болеют, а с ума поодиночке сходят... Вы улетели, а через два дня звонят, — она выразительно покосилась на Мишу, — эти. Говорят: «Мы тоже». Я, честно говоря, думала, что они или в дрова, или ебнулись, хотя второе, вроде, давно установленный факт... Ай! — (Миша отвесил ей символический подзатыльник.) — Ну и, вот, мы уже неделю планируем свадьбу, и этот год, кажется, имеет все шансы обойти по количеству свадеб в наших рядах все предыдущие, если Катя не передумает. — Ясно, — без особо энтузиазма кивнул Кондратий. — Что ж. Поздравляю, давно пора. Ясно ему, простите? «Давно пора»? Миша почувствовал, что начинает закипать. Сразу же захотелось припомнить Кондратию, как лет пять назад тот высокомерно вздергивал подбородок, топал ножкой и всем доказывал, что лучше в петлю, чем в брак. Он, Миша, в отличие от некоторых, себе не изменял. Просто им с Муравьевым это казалось несправедливым — и тоже хотелось клевой техники, коллекционного бухла и денег на путешествие в тропики. Чем там заняться, они бы нашли и без свадьбы. Как выяснилось в течение последующих нескольких недель, свадьба дело не только благодарное и веселое, но и весьма утомительное, особенно в плане подготовки. Миша живо интересовался, почему они не могут просто расписаться и продемонстрировать друзьям и родственникам штампы в паспортах в качестве доказательства, Муравьев терпеливо разъяснял, что именно поэтому и не могут — если Мише, может, и сойдет с рук такая халатность, то его многочисленное семейство подобной подставы никогда не простит. Так что в интересах правдоподобности пришлось согласиться. В список дел практически на каждый день теперь обязательно включалось что-нибудь, касающееся свадьбы. Кольца взял на себя Муравьев, ресторан забронировала Бельская, но чтобы съездить вместе за костюмами, Мише — о ужас! — пришлось прогулять работу. Заказывать трехъярусный торт он отказался напрочь, хотя Кондратий несколько раз очень настойчиво порывался «порекомендовать прекрасного кондитера», в итоге сошлись на обычном — больше вкусном, чем красивом — и коробке выпендрежных радужных капкейков. Кондратий не смог промолчать: — Символично. — Иди в жопу, — беззлобно огрызнулся Миша, — они вкусные. (Кондратий был единственным человеком, с которым они до сих пор, даже выйдя из того возраста, когда всеми правдами и неправдами пытаешься нащупать собственную идентичность, все равно продолжали шутить про ориентацию — и безудержно гоготать с собственных шуток.) — Мне не жалко, — Кондратий вскинул руки в оборонительном жесте. Еще бы тебе было жалко, подумал про себя Миша, вспоминая, с каким удовольствием — и какой скоростью — он уничтожил предложенный мини-образец. Они неспешно двинулись в сторону метро длинным обходным путем — Кондратий нес коробку с тортом, Миша все четыре с пирожными, и им на удивление повезло с погодой. Помолчав немного, Кондратий вдруг осторожно и очень серьезно сказал: — Послушай, Миша. Все это очень весело, конечно, но мне нужно кое о чем тебя попросить. Можно? Он спрашивал, можно ли, только в крайних случаях — когда точно знал, что иначе будет послан куда подальше, причем всерьез. Жизнь научила. Так что Миша оценил: он помнил того Рылеева, который еще был Рылеевым и не считал нужным фильтровать вопросы и просьбы, хотя границы всегда чувствовал безошибочно. — Говори. — Спасибо, — с непритворной благодарностью кивнул Кондратий. — Ты, наверное, понял, что это про тебя и Сережу. Я за вас очень рад, правда, просто... «Просто ты проницательная зараза, как и полагается поэтам, и, в отличие от остальных, давно догадался, — с горечью подумал Миша. Стало почему-то очень досадно. — А я не уверен, что смогу тебе убедительно соврать». Но этого не произошло. — ...Я хотел на всякий случай тебе сказать, что сомневаться — это нормально. Ты, возможно, даже накануне свадьбы почувствуешь желание развернуться и убежать, и будешь думать, не ошибка ли это и не пожалеете ли вы потом. Так вот, не ошибка. Если даже тебе покажется, что это не так, поверь мне, вы с Сережей очень хорошо друг другу подходите, я мало знаю таких пар. Вот тебе беспристрастное мнение со стороны. Я хочу, чтобы тебе было, о чем напомнить себе, когда покажется, что это плохая идея. Он замолчал, переводя дух. Миша молчал тоже. Все, что он только что услышал от Кондратия, было до оторопи серьезным — и впервые заставило посмотреть на ситуацию под несколько иным углом. Было в этом что-то почти сюрреалистичное: другой человек воспринимал их намерение пожениться серьезнее, чем они сами. И, должно быть, они с Муравьевым отлично справлялись с ролями, раз сумели произвести такое впечатление. — Да, я... — Мой Сережа тоже так считает, кстати. Что вы отличная пара, — с улыбкой продолжил Кондратий, то ли пропустив его реплику мимо ушей, то ли намеренно проигнорировав. — Но даже если что-то все-таки случится, главное помнить, что всегда есть развод. У него был убийственно серьезный тон, и Миша никак не мог понять, шутит он или нет. Зато вдруг поймал себя на другой мысли, озарившей, подобно откровению: свадьба, конечно, планировалась у них подставной, но от мысли о разводе на душе неприятно заныло. Говорить об этом с Сережей он, разумеется, не собирался. Вопреки предостережениям от Кондратия, накануне свадьбы Миша уснул поразительно легко — без помощи алкоголя, валерианки и снотворного. В шапке их с Муравьевым переписки светилось «был в сети три часа назад» . Недолго позалипав на окошко ввода с занесенным над клавиатурой пальцем, Миша свернул телегу, проверил будильник, упал головой на подушку и отключился. А вот утром, как водится, началось. Началось, во-первых, с того, что всю ночь ему снилось что-то сумбурное, липко-тревожное, а он почему-то не мог проснуться и в итоге слез с кровати с раскалывающейся головой и страшно уставшим, как будто и не ложился. Кофе не полез в горло, зубная паста забрызгала зеркало, пуговицы сошлись с петлями в правильном порядке только со второго раза. Доброе утро, — написал Муравьев. Хуютро. Муравьев долго что-то печатал, но в итоге выдал короткое: Тоже не с той ноги? Да, — настрочил Миша без дальнейших попыток в оригинальность. Начищенные туфли стояли наготове у порога. Отражение в двери шкафа-купе смотрелось вполне благопристойно, и Миша никак не мог понять, что именно так неприятно скребет на душе. Уже забравшись в такси с паспортом в одной руке и телефоном в другой, он вновь перечитал короткую переписку с Муравьевым и только теперь зацепился за слово, на которое в первый раз не обратил должного внимания. «Тоже»?.. К счастью, дальнейших злоключений не последовало. Доехали достаточно быстро, встряв минут на семь на одном перекрестке, перед ЗАГСом уже столпились многочисленные друзья и родственники, все как на подбор красиво одетые и с радостными лицами. Кто-то даже принес цветы. Муравьев светил улыбкой на все четыре стороны, и от его вида у Миши мгновенно улучшилось настроение. В конце концов, они провернули такое дело, почти довели его до конца — и куда, спрашивается, подевался его недавний боевой настрой. Миша вылез из такси. Муравьев почти сразу материализовался рядом и с готовностью подставил ему локоть: — Ну ты как? — Теперь — вообще отлично, — вполголоса отозвался Миша. — Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Муравьев. Они неторопливо двинулись к дверям, постепенно увлекая за собой разношерстную процессию. В фойе было шумно — из зала только-только вывалилась скрепившая свой союз пара, которая теперь принимала поздравления от родных. Миша посмотрел на них без обычного раздражения — то ли не осталось сил раздражаться, то ли Сережины поглаживания по руке действовали успокаивающе. Они успели переговорить с Бельской, очень мило сделавшей комплименты их костюмам и благоразумно не ставшей задавать идиотских вопросов про волнение. Наконец из зала выглянула сотрудница ЗАГСа, попросившая гостей пройти и выстроиться к началу церемонии, и Миша пробормотал: — Ну вот... Почти готово. — Ага. Фойе опустело, за исключением иногда проходящих туда-сюда служащих, которые этих свадеб видели по десять штук на дню. Миша с завистью подумал, что он бы и рад был не раздувать проблему на ровном месте, но почему-то не мог. Муравьева, похоже, тоже что-то грызло — слишком уж интенсивно он то сжимал, то отпускал Мишино плечо. И стоило бы сказать что-нибудь, чтобы разрядить обстановку, но не успел Миша открыть рот, как Муравьев первым выпалил: — Трубецкой мне вчера сказал, чтобы я если что не забывал, что всегда есть развод. — Где-то я это уже слышал, — сдавленно пробубнил Миша. — И что думаешь? — Про развод? — Ну да. Пригодится? — Миша... — Это я к тому, — язык ворочался во рту плохо, и в какой-то момент он совсем перестал контролировать слова на выходе, — что сейчас самое время, знаешь... Чтобы не ставить никого в неловкое положение. И не говорить «нет». — Миш. — Ну? — Я не знаю, как ты, — вздохнул Муравьев, — но я совершенно не хочу говорить «нет». Не из-за новой стиралки и не из-за Бали. Я думал, что это достаточно очевидно. В ушах зазвенело, как от хорошего удара по голове. Или — когда залпом хлебнешь шампанского, в Новый год, например, пытаясь не подавиться горелой бумажкой. Но сейчас, в отличие от того, что бывает при неудачном глотке, хотя бы не полилось из носа. Зато Мишины брови сами рванули наверх: — Это ты сейчас..? — Абсолютно, — с убийственной серьезностью кивнул Муравьев. — И мне показалось, знаешь... Но если мне показалось — ты так и скажи. Он попытался продолжить свой явно продуманный экспромт, но Миша уже не стал слушать. Из зала еще доносились звуки последних приготовлений, суеты и шагов. Скрипнула дверная ручка, раздался громкий удивленный вздох администратора, громыхнул, как полагается, Мендельсон. Но на все эти объективные условия Миша не обратил ни малейшего внимания — он был слишком занят тем, что целовал Муравьева. И подумаешь, что регламентом предполагался иной порядок! Имел он, в конце концов, право решать, как организовать собственную свадьбу?