Чем дальше в лес…

Летом, когда заставить себя выбраться из дома можно было только по работе, Атсуши неожиданно начинал чувствовать себя не таким уж интровертом, как всегда считал и как рассказывал другим. Да, обычно он предпочитал проводить свободное время в одиночестве у себя дома, и чтобы никто не трогал и не бесил. Но когда свободного, совершенно, абсолютно свободного времени становилось больше двух недель, Атсуши начинал нервничать. Сначала просыпалась тревожность: ему казалось, что он теряет время зря, не делая ничего полезного, он принимался хвататься за какие-то внезапные вещи, понимал, что это бессмысленно, и в результате раздражался еще больше. Потом, если ничего так и не происходило, включались переживания из-за того, что он никому не нужен. Все друзья и подруги где-то веселятся без него: на фестивалях, в походах, на каких-то интересных мероприятиях. И никто не зовет с собой, все про него забыли. Рациональная часть Атсуши, разумеется, помнила, сколько раз он отказывался от предложений весело провести время вместе до того, как его перестали приглашать; сколько раз он просил звонить ему во время отдыха только в самых критических ситуациях до того, как ему перестали звонить вовсе… Но растревоженному невротику внутри было не до рациональных причин и мотивов: он страдал и жаждал внимания. И сам себя бесил этими страданиями и жаждой. Поэтому когда Имаи (который ко всем его просьбам оставить в покое относился с удивительной индифферентностью, спасибо ему за это большое!) на исходе второй недели отпуска внезапно позвонил, Атсуши даже не стал делать вид, что осуждает его за такое нарушение личных границ. – Ты как насчет сходить в поход на пару дней? – спросил Имаи, не заморачиваясь формальностями вроде «Как у тебя дела?» или «Есть планы на ближайшие дни?» – Тут недалеко, маршрут несложный, место в палатке есть. – А кто еще идет? – задал самый важный вопрос Атсуши. У Имаи имелись некоторые приятели, с которыми ему бы очень не хотелось оказаться в маленькой компании в горах. А, особенно, спать с ними в одной палатке. – Ты, Хиде и я, втроем. Должен был еще пойти Каччан, но у него там что-то случилось. И ты наверняка обзвонил всех друзей, прежде чем позвать меня на его место, мрачно подумал Атсуши, но согласился. Он уже очень давно не был в походах. В общем-то, учитывая собственную репутацию, он бы и сам себя в поход не позвал. – Эт че за обувь? – первым делом спросил Имаи, когда они встретились на парковке перед лесом, в который уходило несколько тщательно проложенных дорожек для желающих единения с природой. Атсуши оглядел свои довольно удобные туфли, посмотрел на кроссовки Имаи и подавил желание раздраженно закатить глаза. – Другой нет, – коротко ответил он. – Ну… сотрешь ноги – не жалуйся. Где-то на этом моменте Атсуши уже пожалел, что согласился составить компанию для такой специфической деятельности. Он не подходил для этого, не знал элементарных вещей, Имаи наверняка будет всю дорогу сожалеть, что вместо опытного и легкого на подъем Каччана с ними идет мрачный и неловкий Атсуши. А он сам будет беситься от каждого взгляда свысока и стараться этого не показать, а приятных ощущений получит ноль целых хрен десятых и останется в результате сам во всем виноват. Еще и со стертыми ногами. – У меня есть запасные ботинки в багажнике, – тихонько сказал Хиде. – Дать? – Не надо, спасибо, – ответил Атсуши раньше, чем успел подумать. Ну вот и почему не надо? У них с Хиде был одинаковый размер, физическую брезгливость друг к другу они за годы жизни и работы бок о бок давно утратили. И наверняка в треккинговых ботинках ему будет гораздо удобней, и самого Хиде он вряд ли обременит таким заимствованием: тот был человеком бережливым и практичным и если уж предлагал что-то другим, то наверняка просчитав, что сам ничем не жертвует и последнее от сердца не отрывает. Но дурацкая гордость не позволяла признать промашку и сделать проще следующие дни для всех присутствующих. Казалось бы: эти люди видели тебя любым. Они – единственные, кто могут над тобой смеяться, не опасаясь вызвать гнев и тяжелые последствия. Пора бы уже расслабиться и научиться принимать их помощь как должное… – А, хотя, – Атсуши с трудом сглотнул, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечней. – Давай, пожалуй, и правда. Ни Имаи, ни Хиде тактично не смотрели, как он переобувается, как будто в этом было что-то интимное. Атсуши казалось, что в их отношениях никакой телесной интимности уже давно нет места. Это в самом начале еще можно было смутиться, увидев кого-нибудь из группы без одежды или случайно застав за дрочкой или сексом. Сейчас же максимум, чего о нем не знали одногруппники, это цвет его сегодняшнего белья, и то эта тайна развеется на первом же привале. – Я впереди, Хиде – замыкающий,– скомандовал Имаи, когда они наконец собрались и закинули рюкзаки за плечи. – Это чтоб я не потерялся? – хмыкнул Атсуши, но Имаи совершенно серьезно кивнул и зашагал вперед, не оборачиваясь. Идти было довольно скучно, поэтому Атсуши поначалу пытался разглядывать жидкий лесок по пути, отмечать какие-то кочки, кусты, а вот и стрекоза полетела… Потом стало жарко и пришлось на ходу снимать с себя рубашку и натягивать толстовку из светоотражающего материала – хорошо, хоть это он догадался взять с собой. Мокрое полотенце на шее сделало жизнь терпимой на ближайшие полчаса, и Атсуши неожиданно для себя в который раз задумался о Хиде. То есть, начал он с мысли о том, насколько все-таки удобные у Хиде ботинки, даже странно, все-таки каждый человек разнашивает обувь по-своему, и другому она явно должна где-то жать, а где-то болтаться. А вот ботинки Хиде ему были идеально впору. В этом была вся суть Хиде: он всегда был идеально впору. Ровно такой, каким его хотели видеть окружающие, но при этом каким-то образом ухитряющийся не терять своей индивидуальности. Это очень удивляло Атсуши: для него самого сохранение индивидуальности было напрямую связано с борьбой, с противостоянием обществу, пусть даже и не в формате панковской войны и полного отрицания социума. Но напряжение от этой ежедневной борьбы он ощущал постоянно – потому и при любой возможности прятался дома, за надежными стенами, далеко от людей, которым необходимо ежесекундно нести себя и отстаивать перед ними свое право быть таким, какой он есть. Имаи, насколько он понимал, был таким же, только вместо открытого противостояния делал вид, что не замечает условностей общества. Но это все было ерундой и блефом, Атсуши это отлично чувствовал и знал: Имаи выбирает объекты своей борьбы придирчивей, чем эпатажные предметы гардероба. И так же, как вечные чужие взгляды и внимание к своей внешности, ответное сопротивление общества только раззадоривает его еще больше, показывая, что он движется в правильном направлении. Они с Имаи были одной крови, поэтому и понимали друг друга практически без слов – за годы совместной деятельности у них все стало общим: и отношение к жизненным явлениям, и точка зрения на, примерно, все. Они, разумеется, спорили по рабочим вопросам, но даже эти споры больше походили на игру в тех случаях, когда ни один из вариантов не ощущался окончательно верным. Каждый занимал определенную позицию и пытался отстоять свою точку зрения, в то же время трезво оценивая собственные аргументы со стороны. И практически всегда они в результате приходили к правильному решению одновременно независимо от того, кто именно это решение защищал. С Хиде же все было совсем иначе. Хиде вообще никогда не спорил, но при этом и не принимал чужую точку зрения безропотно или равнодушно. Если он был с чем-то не согласен, самое резкое, что он мог сказать, посмеиваясь, это: «Серьезно?.. Ну… Ладно». И вот Имаи этого «Ладно» было достаточно, а Атсуши оно бесило. За ним чуялась какая-то фига в кармане, мол, я сделаю по-вашему, но буду продолжать думать как хочу. И да, Хиде думал как-то совершенно иначе. Но почему-то не считал нужным отстаивать свое мнение. Максимум, что он делал, это тихо, исподволь продавливал свой вариант, раз за разом предлагая: «А так? А если так?» И Имаи почти всегда велся на этот трюк просто потому что ему самому всегда было интересно, а что будет, если сделать так или этак. А вот для Атсуши стабильность и уверенность в окончательном варианте была жизненно необходима, он терпеть не мог перемены и оспаривание уже принятых решений. Поэтому с какого-то момента он просто перестал появляться в студии до тех пор, пока гитаристы не придут к общему знаменателю, иначе нервозность грозила захлестнуть его с головой. Конформность Хиде тоже подспудно вызывала раздражение: и его попытки подстроиться под Хисаши, и его нежелание выходить на первый план даже тогда, когда было, с чем. Хиде был талантлив, и Атсуши завидовал его таланту и одновременно злился от того, что тот делал вид, будто никакого таланта в нем нет. Ему чудилась в этом то фальшивая скромность и даже хитрость, то – расхлябанность, пассивность и нежелание брать на себя ответственность. «Если бы я был на его месте!» – думал Атсуши время от времени и тут же замирал от вороха ярких фантазий, выстреливающих фейерверком перед глазами. Если бы он был на месте Хиде, он безусловно был бы счастливей, это точно. Но он бы не был собой. И если для себя за долгие годы попыток борьбы и смирения с собственной сущностью он уже определил какой-то вектор движения, какую-то, пусть и невеликую, цель, то – что ему делать на месте Хиде? Конкурировать с Имаи? Он бы не посмел, да это и невозможно. Просто делать свое дело по мере сил? Так Атсуши и на своем месте занимается тем же. А если ему кажется, что Хиде мог бы больше и лучше… Возможно, ему просто кажется? Возможно, Хиде гораздо тоньше него самого чувствует баланс и делает ровно то, что помогает им всем оставаться единым целым организмом, не раздираемым на части амбициями и обидами друг на друга… – О! – неожиданно сказал идущий впереди Имаи и остановился, показывая рукой куда-то в сторону. Атсуши посмотрел и тоже остановился, невольно улыбаясь. Ручей. Он ухитрился даже не услышать ручей, занятый собственными мыслями. Оказалось, что лес вокруг них за это время сгустился и потемнел, под ногами уже была не убитая глина, а мох и перепутанные корни великанских деревьев, тянущихся вверх по сторонам тропинки. Ручей бежал по камням, на травинках и низко склоненных к воде веточках дрожали и сияли капельки воды. – Тут тогда, – сказал из-за спины Хиде, и Имаи согласно кивнул, шагнул куда-то в сторону, где тропинка делала внезапный зигзаг, и там оказались неожиданно удобные плоские валуны, будто бы специально положенные здесь, чтобы туристы могли отдохнуть в красивом местечке. Скорей всего, именно так все и было: лес, несмотря на то, что казался совершенно диким и мрачным, был ухоженным – ни сухостоя, ни гнилья, ни непролазного подлеска с переломанными очередным тайфуном деревьями. Атсуши посмотрел на часы: они шли уже полтора часа, время пролетело незаметно, даже странно, что он почти не устал. Наверное, мысли о Хиде действуют на него тонизирующее. Он усмехнулся, скидывая рюкзак и садясь на камень. Хиде уже распаковывал какие-то бутылки и пакеты с перекусом… Неожиданно вспомнилось совсем давнее: а ведь он когда-то в ранней юности пытался подкатить к Хиде. Ну, то есть, как пытался… Хиде ему нравился, и Атсуши грубовато и по-пацански приставал. Дергал за косички, что называется. Не умел он тогда иначе, понятия не имел, как показать свою симпатию другому парню, как намекнуть… Это уже потом, познакомившись с Иссеем и вообще гораздо больше поняв о жизни и о себе самом, Атсуши обозначил какие-то рамки, сконструировал какие-то способы взаимодействия… А тогда Хиде просто решил, что он ведет себя как переполненный тестостероном придурок, выстраивающий иерархию в новом коллективе. В общем-то, Атсуши тогда и был переполненным тестостероном придурком. Хорошо, что в тот раз так и не вышло донести до Хиде суть происходящего, иначе сейчас было бы совсем неловко. Атсуши жевал дораяки, запивая водой из замороженной бутылки, и вполуха прислушивался к беседе Имаи с Хиде. Они живо обсуждали ужин и где разбить палатку: в «тех соснах» или «где прилично». По разговору выходило, что «где прилично» выигрывает почти по всем параметрам удобства. – Там кемпинг, что ли? – не выдержал наконец Атсуши. Имаи покачал головой. – Ну, как сказать… Площадка для кемпинга. Ровненько и все такое, удобства, там, но в соседних кустах обязательно кто-нибудь уже сидит и жарит моллюсков. – Ой… – Фу… Атсуши с Хиде передернулись, как наяву вспоминая запах горелых раковин. – А в другом месте нет сортира и душа. И надо будет убирать шишки, чтобы нормально лечь. – Зато тихо. – Зато тихо, – кивнул Имаи, и на этом разговор был закончен. Они провели у ручья где-то полчаса: солнце почти не попадало под своды раскидистых криптомерий, от воды веяло прохладой и уходить совсем не хотелось. Но до места стоянки оставалось еще не меньше пятнадцати километров, так что пришлось собираться и снова закидывать на спину почему-то ставший тяжелее рюкзак. Дальше дорога пошла в гору, приходилось карабкаться по еле различимой тропке вверх, цепляться за могучие корни, торчащие из земли, балансировать на, казалось, беспорядочно наваленных грудами булыжниках. Думать ни о чем постороннем уже не получалось, Атсуши был полностью сосредоточен на том, чтобы не упасть и не задержать остальных. Они останавливались на короткие привалы еще пару раз, но больше уже ни о чем существенном не говорили и даже не курили – берегли силы и дыхание. И все равно, когда наконец добрели до места ночевки, Атсуши чувствовал себя вымотанным так, как не выматывался даже за время концертных туров в рекордные пятьдесят выступлений. Болели плечи, ныла поясница, даже голова кружилась – он подозревал, что от переизбытка кислорода. Имаи и Хиде были более привычными к походным тяготам, так что они разбивали палатку и устанавливали горелку, пока Атсуши сидел на траве и время от времени жалобно спрашивал, не нужно ли чем-то помочь. Имаи только отмахивался, мол, лучше не мешай, а Хиде улыбался. Улыбался обычной своей улыбкой человека себе на уме, ласково, но с вечным подтекстом, от которого накрывало растерянностью и инстинктивно хотелось защититься, даже грубя и высмеивая, но уберечься от мягкости дна его глаз, в которые Атсуши до сих пор падал при неосторожном взгляде. Да что ж такое, думал он с тоской, сколько уже можно. Пятнадцать лет назад Иссэй ему сказал: – Признаваться в любви на самом деле – это самое легкое. Ты просто говоришь о том, что чувствуешь, и все, дальше от тебя ничего не зависит. Тебе или ответят взаимностью, или нет. И… если ответят, вот тут и начнутся сложности. Потому что пережить несчастную любовь под силу каждому, а сохранить взаимную – очень трудно… Не бойся признаваться. Девушке признание будет приятно, а для мужчины оно может перевернуть весь мир. Воодушевленный, Атсуши тогда первым делом и признался Иссэю. Это была правда, он на самом деле был влюблен, вернее, очарован, вдохновлен. Но мир не перевернулся ни для Иссэя, ни для него. Иссэй стал его первым мужчиной, и впоследствии Атсуши не раз благодарил богов, что все вышло именно так: на волне ярких эмоций, с опытным доброжелательным партнером, красиво и тепло. Конечно же, он немного пострадал потом, когда все кончилось, но это были несерьезные страдания, так – потому что перед самим собой было неловко из-за того, как просто все вышло. Наверное, у него больше никогда не было таких легких и доверительных отношений. И никогда ничего и ни с кем не заканчивалось просто. А с Хиде… с Хиде было непросто даже при том, что ничего так и не началось. – Признайся ты уже ему, – посоветовал Иссэй, когда Атсуши наконец решился рассказать ему о своем желании к одногруппнику. – Хуже не будет. Но Атсуши не мог, потому что Иссэй, прекраснодушный и открытый всему миру, даже не подозревал: что угодно было бы хуже. Хиде ни за что не ответит ему взаимностью, и Атсуши умрет от стыда, ведь ему никуда будет не деться. Хиде будет знать, и необходимость находиться рядом с ним постоянно выжжет его дотла. Гораздо проще засунуть неудобное чувство куда подальше и делать вид, что его не существует вовсе. Пятнадцать лет. За которые Атсуши привык относиться к Хиде небрежно-снисходительно. Научился воспринимать, скорее, как младшего брата, милого недотепу – так было проще. Так разрушался флер романтизма, которым окружала Хиде чертова влюбленность. В Хиде ведь не было ничего романтичного: добродушный, немного ленивый, немного пассивный, иногда забавный, без каких-то ярких и необычных увлечений и интересов. Просто хороший человек, достаточно ответственный работник и надежный друг. И все-таки до сих пор цепляло что-то. Сквозь череду влюбленностей и отношений Атсуши так и хранил в сердце эту бессмысленную привязанность. Не помогали ни чувства к другим, ни самое ядовитое высмеивание собственной слабости. Хорошо, что им почти никогда не нужно было оставаться наедине: они или выпивали все вместе, впятером, или уж Атсуши оставался один. Ни в какую совместную нерабочую деятельность кроме выпивки он старался не вписываться – это Имаи любил самые разнообразные мероприятия и всегда находил для них компанию из своих многочисленных друзей и знакомых. А Атсуши ценил одиночество, оно его спасало от ненужных эмоций, от неизбежных обид и разочарований. И вот… На самом деле он не жалел о том, что отправился в поход – ему уже давно было нужно немного проветриться, увидеть что-то кроме стен собственной квартиры, стоек баров, номеров отелей и переполненных залов. Не расстраивало даже то, что сейчас ему приходилось смотреть, как Хиде уверенными отработанными движениями расстилает свернутое полотнище, производит какие-то магические действия, и вот – на поляне уже стоит аккуратная палатка. Ему шло так – в майке без рукавов, которую сам Атсуши никогда бы не решился надеть. Красивое тело. Красивое лицо. Красивая, мягкая, как будто даже понимающая улыбка, когда Хиде заметил его взгляд и поднял голову. Атсуши отвернулся и достал из кармана сигареты, о которых не вспоминал с утра. Ночь упала ровно в семь вечера: только еще небо слегка тускнело и наливалось теплой желтизной, и вот – уже темнота и яркая синь над головами, пронизанная нитями звездного света. Они запалили костер из собранных заранее шишек, и он дымил и трещал, слабо освещая лица. Имаи приготовил на ужин карри из захваченных с собой продуктов, и Атсуши казалось, что это самый вкусный карри, который он только ел. Может быть, из-за того, что сильно устал. Может, из-за того, что сам не забыл прихватить в поход бутылку джина, которая пришлась очень кстати и остальным. А, может, потому что было чернильно-синее небо, и разгоревшийся костер, и бронзовое в его свете лицо Хиде напротив… Он даже не помнил, как отправился спать, помнил только, что надувная подушка немного пахла резиной, и это раздражало. Но сон навалился неотвратимо и был таким сладким, что смыл все неприятные ощущения. Во сне снова был Хиде, но в отличие от реальности он знал про чувства Атсуши и отвечал ему взаимностью. Причем, отвечал очень энергично и деятельно, и в какой-то момент задыхающийся от удовольствия Атсуши потянулся к нему навстречу так сильно, что проснулся. Лежащий почти вплотную Имаи молча смотрел ему в лицо. И только через несколько секунд Атсуши понял, что обеими руками держит Имаи за задницу и не дает ему отодвинуться. – Извини, – шепнул он, поспешно разжимая пальцы и убирая руки подальше. Имаи продолжал смотреть. – Ляжешь в середину? – спросил он наконец. Атсуши в ужасе помотал головой, представив, что вот так облапает во сне Хиде и… И это будет кошмаром. Имаи закатил глаза, вздыхая, и повернулся на другой бок. А Атсуши, полежав пару минут и поняв, что сердцебиение не унимается, стараясь не шуметь, выполз из палатки. Он собирался отойти куда-нибудь покурить, но неожиданно заметил знакомую фигуру буквально в соседних соснах. Хиде в одних трусах стоял и смотрел вдаль, а у его лица мерцал, подрагивая, огонек сигареты. Специально шурша опавшими иглами, Атсуши подошел ближе, Хиде вздрогнул, обернулся. И тут же расслабился, узнав его. – Чего не спишь? – спросил он, протягивая зажигалку, и Атсуши благодарно кивнул, закуривая тоже. – Как всегда, – ответил он, привычно иронизируя над собой. – Эротические кошмары. Хиде хмыкнул, улыбаясь и кивая. – Знакомо… – Серьезно? – Поразился Атсуши. Это было очень неожиданно. Не укладывалось в его систему представлений о Хиде напрочь. – Ну да… Бывает. Вот сейчас тоже. Проснулся даже. Любопытство было острым до болезненности. Атсуши, тебе не нужно знать, тебе даже задумываться об этом противопоказано, думал он, но мысли крутились над запретным, как мошки над сиропом… Он сглотнул и постарался как можно небрежней улыбнуться. – Извини за любопытство, а… что тебе такое снится? Молчание было секундным, но за эту секунду Атсуши уже успел проклясть себя самыми страшными словами. Хиде затянулся, глядя куда-то в сторону. – Ну вот сейчас – ты, – Хиде даже не взглянул в него сторону, но Атсуши почувствовал, будто его с головы до пят окунули в кипяток. Как же стыдно. Как же… – Неудивительно, что это стало кошмаром, – выдавил он через силу. Хиде обернулся и посмотрел на него долгим взглядом, от которого стало только хуже. – Не подозревал, что так тебе… – хотелось сказать «отвратителен», но это бы прозвучало жалко и унижено, а он был уже достаточно унижен. – Что так тебя пугаю. До кошмаров. – Меня пугаешь не ты, – сказал Хиде очень тихо. – Это обычно такие… хорошие сны. Сначала. И все хорошо, и ты… мы… у нас все так. Идеально. А потом в самый хороший момент с тобой что-то происходит. Что-то ужасное. И я ничего не могу сделать, никак не могу это остановить. И ты просто… высыпаешься у меня из рук. Как песок. И это страшно. Очень страшно. Хиде затянулся сигаретой так, что бумага затрещала, и Атсуши зажмурился. Он чувствовал, что проваливается, тонет, задыхается и умирает от невероятного давления под весом обрушившихся на него чувств. Буквально на ощупь он потянулся к Хиде, сжал пальцами его плечо – такое сильное, такое твердое – и тот развернулся к нему, отбросив незатушенную сигарету. – Аччан, – сказал он тяжелым голосом. Атсуши, опустив глаза, прижался к нему, обнимая, чувствуя, как руки Хиде обхватывают его, прижимают, вцепляются в спину. – Вот, – сказал Атсуши ему в плечо. – Держи. Я никуда не денусь. – Аччан, – повторил Хиде, и Атсуши поднял голову, посмотрел в глаза. Взгляд Хиде был растерянным, но держал он крепко. И когда Атсуши поцеловал его, ответил сразу же и с таким пылом, будто только этого и ждал. Как будто хотел очень долго и уже перестал надеяться. – Надо сегодня съесть все, – сказал Имаи утром, когда они завтракали на полянке среди сосен. – А то придется обратно тащить. Обалдевший от бессонной ночи Атсуши немного зяб, сжимая пальцами кружку с кофе, думал о прошедшей ночи и особого внимания на его слова не обратил. А вот специально отсевший от него как можно дальше Хиде вскинулся. – Мы же хотели остаться до завтра?.. Имаи посмотрел на него как на идиота. – Ты правда хочешь провести здесь еще одну ночь? Хиде смутился, качая головой. – Мы мешали тебе спать? – спросил Атсуши, чувствуя, что ему нужно подать голос. Взять на себя ответственность. Имаи глянул на него искоса и хмыкнул, пытаясь сдержать неловкую улыбку. – Извини, – совершенно искренне сказал Атсуши, но Имаи только махнул рукой и поднялся, отошел в сторонку, принимаясь паковать вещи. Он явно чувствовал себя стесненно, обсуждать случившееся не имел никакого желания, и Атсуши его очень хорошо понимал. Ситуация была максимально неловкой, но… как же он был счастлив. Прямо сейчас, прямо здесь. Хиде вскинул на него взгляд, немного смущенно улыбаясь, и Атсуши окатило волной удовольствия. – Поедем ко мне? – предложил Хиде, но он покачал головой в ответ. – Ко мне, – и пояснил: – Кошки. Хиде тихо засмеялся и, воровато оглянувшись на занятого в другом углу полянки Имаи, подсел ближе, почти вплотную. – Знаешь… а ведь ты мне с самого начала так понравился, – сказал он. – Еще тогда. В восемьдесят пятом. Атсуши даже дыхание на секунду задержал, так приятно это звучало. Наивно, будто бы им до сих пор по восемнадцать, но как же чертовски приятно… – Ты мне тоже, – признался Атсуши. – Просто ужасно. И я вел себя как полный придурок вместо того, чтобы… – Угу, – кивнул Хиде, улыбаясь. – Полнейший придурок. Атсуши закрыл глаза рукой – стыдно, до сих пор, как будто это все было вчера: и собственная нелепая, неуклюжая неловкость, и толком даже неосознанное влечение, и совсем уж идиотские возрастные проблемы социализации… – И как ты только не… – Атсуши осекся, потому что не знал, как продолжить. Как ты только не разочаровался во мне окончательно? Как ты только сохранил свою симпатию за столько лет? Как ты только не разлюбил меня?.. Потому что я был так близок к этому много-много раз. И мне так стыдно за эти разы, даже больше, чем за свое детское поведение… – Я бы не смог, – ответил Хиде на так и не заданный вопрос. И Атсуши кивнул, чувствуя, что на глаза наворачиваются сентиментальные слезы. – Спасибо. Спасибо тебе за это… – Выдвигаемся через сорок минут! – крикнул издалека Имаи. – Иначе не успеем до темноты выйти! Хиде и Атсуши обменялись понимающими взглядами и пошли собирать рюкзаки. Они еще обо всем поговорят. Они упустили пятнадцать лет, но больше не потратят впустую ни дня.