Дом, в котором есть любовь

Только захоти — Приду к тебе, Отдыхом в пути Приду к тебе. К тебе зарей приду, Живой водой приду. Захочешь ты весны — И я весной приду к тебе.*

Ольга очень своенравна и упряма. Всегда была. Иван убедился в этом ещё при первой встрече, незадолго до свадьбы детей, когда она всю дорогу внушала присутствующим, что родители молодых обязаны поделить все расходы напополам, и в категоричной форме отвергала идею устроить праздник в деревне. Сидящий рядом с ней супруг активно соглашался — Будько уж думал, из искренних убеждений, но быстро смекнул, что дело в другом: спорить с Ольгой Николаевной было просто чревато для душевного здоровья. Тем сильнее при близком знакомстве хотелось её как-нибудь поддеть или вывести из себя — они с Валюхой искренне старались. Валя, пожалуй, даже поболе. Когда же невольное родство вдруг переродилось в своеобразную дружбу и череду безумных авантюр, наблюдать за упрямством Ольги стало ещё веселее. А когда умер Юра — невыносимо больно. Кажется, Ивану тогда впервые хотелось по-настоящему её переиграть, убедить признаться в собственной слабости. И у него почти получалось. Лишь много лет спустя, в страшное и беспросветное время после смерти Вали, Иван понял, что сильный характер сватьи — его благословение. Единственное, благодаря чему его мир не утратил хоть толику смысла и стимула дальше жить. Будько уверен: только поэтому он столь безоговорочно принимает её правила игры теперь, когда между ним и Ольгой всё так круто переменилось. Ну и ещё потому, что очень сильно любит. Ему непривычно любить вот так: когда ты столько получаешь от другого, и не понимаешь, что можешь похожего предложить взамен. Всё уступки с его стороны отчего-то кажутся несоизмеримо мелочными. Оля ушла от ректора, но осталась работать в университетской бухгалтерии — и он с переменным успехом старается не ревновать её к Санычу. В очередной раз пожертвовала собственными принципами, перебравшись в Кучугуры, но настояла на капитальном ремонте — и он принимает в процессе посильное участие. Ольга упрямо твердит, что счастлива, но Ивану думается, что она слишком редко позволяет себе полностью выдохнуть и потерять контроль над происходящим. Просто поверить, что и он ещё на многое способен. С тем же упрямством в голосе она заявила накануне, что не намерена вставать в семь утра в свой единственный выходной — тем более, по прогнозу обещали затяжные дожди. Судя по оглушительному стуку капель по черепице, в этот раз метеорологи не обманули. Где-то на задворках сознания возникает досада, что планам нарубить впрок дров и сгрести опавшие листья в саду опять не суждено сбыться. Впрочем, мысль эта тут же вытесняется яркими образами альтернативных вариантов времяпрепровождения, для которых можно и не вылезать на улицу. Да чего уж там, даже с кровати вставать необязательно. Кровать у них теперь, по настоянию Оли, широкая и удобная, хоть и занимает половину комнаты. Зато спина и вправду стала меньше болеть, а лишнее пространство можно вполне продуктивно использовать во благо науки. Скажем, проснувшись ранним утром от слишком яркого солнца, усесться с комфортом и, нацепив очки, с видом дотошного первооткрывателя (Иван старается не думать «профессора») изучать объект — в это время суток непривычно покладистый. Правда потом, как правило, объект вспоминал, что ему тоже надо вести учёт, и самым наглым образом принимал бразды правления в свои руки, в прямом и в переносном смысле. Но пока в это дождливое утро Ольга сопит у Ивана под боком, вытянувшись тонкой струной, и ему с каждым вдохом всё сложнее сдерживать порыв разбудить её — не вполне традиционным способом. Опять ведь будет потом демонстративно закатывать глаза и спрашивать, где он успел такого понабраться. Как будто не она на заре их новых отношений усадила Ивана за стол и с невозмутимым видом сообщила, что им следует не бояться открыто говорить о своих потребностях и быть «изобретательнее». Ещё к специалисту предложила сходить, что прозвучало совсем уж оскорбительно. От ректора своего, что ли, научилась? Почему-то представить Анатолича, откровенно обсуждавшего с супругой подобные темы, получалось с трудом — хотя кто их, интеллигенцию, знает. И не такое могли понавыдумывать. От чужой помощи Иван тогда возмущенно открестился, но с возникшим вдруг желанием доказать, что он ничем не хуже прославленного ловеласа Саныча, поделать уже ничего не мог. Приходилось… соответствовать. Он мысленно чертыхается, вспоминая, что с наступлением холодов Оля снова перешла на пижамы. В жаркие дни Ивану хватало одного отработанного движения, чтобы высвободить её из лёгкой ткани ночнушки. Сегодня так легко он не отделается. Впрочем, как она сама однажды выразилась, и в этом есть своё извращённое веселье. Он зарывается лицом в рыжие волосы и осторожно, той рукой, которой до этого обнимал Олю во сне, залезает под ткань рубашки. Пальцы тут же натыкаются на знакомый рубец во весь живот. Иван не понимает, как раньше, в их прежней жизни, мог не замечать такую важную деталь. Она никогда не упоминала, что при родах ей пришлось делать кесарево и что это была основная причина, почему они с Юрой не хотели больше детей — а вовсе не карьерные притязания, как ему думалось. Зато стало ясно, почему в его присутствии Ольга всегда накидывала поверх купальника хотя бы платок, даже в сорокоградусную жару. Ему же искренне кажется, что стыдиться здесь абсолютно нечего. Ну да, шрам. Своего рода боевое ранение, истинно женское, которое заслуживает самого нежного к себе отношения. Например, можно обвести его указательным и средним пальцем — справа налево. Затем осторожно пройтись подушечками вверх и сжать ладонью грудь — уже чуть сильнее, услышать сдавленный полусонный вздох. А для пущего эффекта схватить губами мочку уха и слегка прикусить. Срабатывает безотказно. Ольга изрекает что-то нечленораздельное и, не открывая глаз, перекатывается на спину. Приподнявшись на локте, Иван отбрасывает одеяло и принимается расстегивать верх от её пижамы. Делать это левой рукой жутко неудобно, а без очков видно плохо, но ему сегодня слишком хочется переплюнуть Олю в её упёртости. Разобравшись с последней пуговицей, он нависает над ней и уже собирается методично повторить предупредительную атаку губами, но вдруг ощущает, как его голову мягко и настойчиво тянут наверх. Застигнутый врасплох, он подчиняется, и тут же натыкается на лукавый взгляд знакомых карих глаз. — Утро опять начинается не с кофе? — усмехается Ольга. — Шо есть, то есть, — соглашается он и оставляет на её губах невесомый, почти дразнящий поцелуй. Жест этот теперь кажется ему слишком естественным, даже будничным. Недостаточно… красноречивым. — Уже не спим, значит? — ухмыляется Иван, попутно отмечая, как она с плохо скрываемым наслаждением запускает пальцы в его отросшую бороду. Значит, и в этом вопросе они наконец-то достигли компромисса. До этого Ольга заявляла, что борода его старит, да ещё и жаловалась, что ей щекотно. Надо будет потом выяснить, насколько критично. Ольга же хитро щурится, и он скорее догадывается, чем видит, как в уголках её глаз появляется по три выразительных морщинки. — А вы, позвольте спросить, чего ждали, Иван… Степанович?.. Некогда привычное обращение звучит сейчас не к месту и почти тонет в шуме дождя и её тяжелом вздохе, когда его губы впиваются ей в ключицу, а руки Ольги сами собой смыкаются вокруг его шеи плотным кольцом. — Да мне вот просто интересно, — он бесцеремонно раздвигает полы Олиной пижамы и аккуратно фиксирует обе руки вдоль тела. — Вы мне как-то сказали, шо всю жизнь, — с каждым словом его губы всё-таки следуют по намеченной траектории, — стремились бежать впереди паровоза. И что так нельзя. Вы вообще шо имели в виду? — Ни шо, — её самообладания по-прежнему хватает, чтобы передразнить его говор. — Я такого не говорила. Опять вы что-то там напридумывали, я просто… Шансов связно закончить фразу Иван ей уже не оставляет. Он помнит, что у Ольги здесь несколько слабых точек, и если только правильно надавить языком, то… Приглушенный стон — первый за утро — моментально подтверждает его правоту. — Так вот и не беги впереди паровоза, — довольно выдыхает он ей в губы и снова целует, уже настойчивее и глубже. От нахлынувшей волны ощущений, запахов и вкусов кружится голова, и он из последних сил собирает волю в кулак, чтобы не позволить остаткам разума улетучиться. Ещё слишком рано. Ему ещё столько всего нужно ей рассказать. Например, что она по-прежнему очень красивая. Он слышал, как недавно Ольга обронила в разговоре с Любкой, что за последние годы сильно состарилась. Что глаза теряют цвет, а тело плохо слушается, что ей теперь неловко носить платья с открытой спиной и смотреть на себя в зеркале по утрам. Он, конечно, может просто пытаться доказать ей обратное — на словах, но Ольга, скорее всего, лишь досадливо отмахнётся. Проходили уже, и не раз. Зато можно ловить её взгляд, не скрывая восхищения. Трепетно целовать: глаза, нос и обе щеки, шею, плечи, грудь и живот, стараясь не пропускать ни одной морщинки, шрама, родимого пятна. В конце концов, в каждом из них — её жизненная история, которая однажды так причудливо переплелась с его собственной. Ему искренне интересно. Но Оля отчего-то не любит вдаваться в подробности. Он до сих пор не знает, откуда взялся вот этот шрам под левой грудью и вон та впадинка на правом плече. Когда сама Ольга однажды принялась изучать его шрамы, Иван, напротив, с охотой и плохо скрываемым самодовольством стал рассказывать про армейские приключения и трудовые деревенские будни. Разумеется, приукрашивая. Совсем чуть-чуть. На очередном поцелуе Ольга вдруг подаётся вперед и предпринимает попытку опрокинуть его на спину, но Иван успевает вовремя среагировать: сильнее прижимает бёдрами к кровати и удерживает за предплечья. — Ну Оля… Николаевна, — шепчет он, чувствуя, как горячее дыхание обжигает щёку. — Ну шо ты опять начинаешь… Мне с тобою, такой уверенной, трудно очень… И тут Ольга начинает заливисто хохотать. Иван на мгновение теряется от такой наглости и даже забывает, что именно собирался сделать секунду назад. — Боже мой, Иван Степанович! — её звонкий смех разносится по комнате, а Ольга, мягко высвободив руки, берёт его лицо в ладони. — Вы перешли на поэзию! Ушам своим не верю! Иван тоже не понимает, с чего это у него вдруг вырвалось. Ну да, потянуло на лирику. А как иначе-то, если она по утрам такая невозможно трогательная, со спутанными волосами, разметавшимися по подушке, беззащитными тонкими губами, но такой внутренней силой и решимостью во взгляде, что спасайся, кто может. А он, как правило, просто не хочет. — Иди ко мне… вот так, — Ольга снова запускает пальцы в его бороду и притягивает ближе, целуя сперва медленно, затем всё резче, а потом вдруг без предупреждения прикусывает нижнюю губу. И тогда Иван, наконец, позволяет себе скользнуть рукой вниз под ткань её пижамы и не может сдержать самодовольной ухмылки, когда Ольга порывисто ахает, будто и вправду не ожидала такого хода событий, самого что ни на есть очевидного. Он тоже дышит неровно, почти с Олей в унисон, чувствуя, как её тело выгибается под ним лёгкой дугой, а тонкие пальцы залезают под его водолазку и выводят какой-то замысловатый узор на спине. Её сладкий запах теперь везде, вокруг них и в нём самом. Границы окончательно стираются, и собственная пижама кажется невыносимо жаркой и тесной. Действительно, кто вообще придумал такую глупость, как пижамные штаны? К счастью, стащить их с Оли не составляет особого труда, а от его одежды они избавятся вместе позже, когда к ней вернется способность хоть как-то координировать слова, мысли и действия. Сейчас Ольгу хватает лишь на то, чтобы хрипло повторять его имя (наконец-то краткое и без всякого отчества), и дышать вместе с ним, а может быть, даже за них двоих. Если быть честным, он жутко собой гордится. Тем как она, вцепившись в простыню, доверчиво раскрывается навстречу. Что он может вот так запросто, на ощупь найти все нужные складки и точки, бесцеремонно запустить пальцы в разгоряченную плоть и знать, что ему позволено. Что стон, который в следующую секунду срывается с Олиных губ — только ему и про него. И чем тише слышен стук дождя об оконную раму, тем яснее в его голове звучат три старых как мир слова, на мгновение замирают на губах и облекаются в жаркий шёпот. Спустя где-то час, когда силы постепенно начинают возвращаться, Иван встаёт с кровати и, завернувшись в простыню, направляется на кухню. Ливень сменяется мелким дождём, и в приоткрытое окно просачивается приятная осенняя прохлада. Ольга в розовом халате стоит у плиты и гипнотизирует взглядом турку, как обычно, свято уверенная, что кофе от этого сварится быстрее. Он молча подходит сзади, обнимает её за плечи и целует в макушку, а затем садится за стол, подтягивает к себе забытую с вечера пачку сигарет и с наслаждением закуривает. — Оденься, а то простынешь, — произносит Ольга, не сводя глаз с плиты. Иван невольно подмечает, что плечи её расслаблены, румянец на щеках почти не уступает цвету махровой ткани, а волосы спадают беспорядочной копной. — Та ладно, — он с улыбкой отмахивается. — Мне уже ничё не страшно. — Стесняюсь спросить, с чего бы? Она всё-таки оборачивается, чтобы встретиться с ним взглядом, и чуть не упускает момент, когда закипающий кофе начинает выходить из берегов. Громко и витиевато выругавшись (от кого только понабралась), Ольга выключает газ и тянется к сушилке за чашками. Иван молча наблюдает за ней, чуть склонив голову на бок, и после особенно долгой затяжки произносит: — А тебе не кажется, Оля Николаевна, шо в нашем с тобой возрасте вот это вот всё можно делать только по очень большой любви? Румянец на её щеках как будто становится ярче, но может, ему просто хочется так думать. — Ну что тебя сегодня потянуло на лирику, это я уже поняла, — хмыкает Ольга, сосредоточенно разливая кофе. — Только причём здесь возраст? — А ты сама посуди, — Иван хитро щурится. — Давление, отдышка, пульс под двести. И это тока пока носки снимешь. На такие жертвы ради абы кого уже не пойдёшь… Ольга вздыхает и в притворном возмущении качает головой: — Иван Степанович, я вас умоляю! Только вы могли найти такой оригинальный способ ещё раз признаться даме в любви после бурной ночи — вернее, утра. Но от давления лекарство лучше принять. Она сгребает с тумбочки три упаковки таблеток и кладёт перед ним. — И вот эти два, по обычной схеме. Воды налить? — Налей, — просто кивает Иван, понимая, что с губ его вот уже несколько минут не сходит довольная усмешка, и он ничего не может с собой поделать. Ольга ставит стакан и чашки на стол, садится напротив и спешит заверить, что скоро займётся завтраком. Иван же, запив одним глотком нужное количество таблеток, продолжает разглядывать своё персональное чудо: взъерошенное, трогательное и вместе с тем бесконечно красивое. Женщину, которую за прошедшие годы он успел изучить так хорошо — и всё равно недостаточно. От одной мысли, сколько всего они с Ольгой могли бы ещё друг другу рассказать и подарить, неприлично сладостно ноет в груди. Только бы у них обоих хватило времени.