Не считается

Сейчас, смотря друг на друга и чувствуя как в запертой машине становится жарко от одного лишь пылающего взгляда, близнецы не могли сказать как до такого докатилось. А ведь невинный поцелуй в щеку не предвещал таких радикальных перемен. Тогда родители везли двух тринадцатилетних подростков в школу, а Дриму стало скучно, вот он и начудил, после чего весело улыбнулся, глядя на ошарашенного Найтмера, и лукаво прошептал: «А что? Ничего не было. В машине не считается». Детская забава, не более. Она должна была завтра же забыться, но вот только на следующий день лиловоглазый «отомстил» поцелуем в висок. И понеслось. В начале ничего серьезного: всего лишь шалость, сопровождаемая легкой улыбкой и тихим смехом. Чисто и невинно, как первый снег. А потом... Они и сами не поняли как, но в один миг поцелуи стали портиться, точно виноград, превращающийся в опьяняющее, сладкое вино. Безобидные быстрые касания губами стали до неприличного дольше, да и настолько ощутимей, что душа екала. А уже в четырнадцать появилось разнообразие: уголки губ, подбородок, шея, ключицы, плечи. В этот раз инициативу проявил Найтмер. Дрим же, до безобразия краснея и едва ли не умирая от стыда, отвечал тем же, на периферии сознания понимая, что ему это чертовски нравится. А в пятнадцать к губам присоединились руки, рождающие огненные искры одними лишь касаниями сквозь слои одежды. И все происходило только в родительской машине, обладающей какими-то нереальными, магическими способностями: близнецы забывали, что они родственники, что братья не имеют право бессовестно целовать и трогать друг друга там, где им только вздумается. Будто в машине и правда не считается. А в повседневной жизни не проскальзывало даже тонкого намека на любовные отношения. И, в принципе, не удивительного: их и не было — Дрим и Найтмер не признавались друг другу в чувствах, не предлагали встречаться, не целовались в губы. До шестнадцати. До того семейного отпуска, где взрослые напились в хлам, а близнецов оставили одних. До тех жарких поцелуев на задних сиденьях машины, куда Найтмер сначала притащил Дрима, а после грубо кинул, прижал своим телом, и резко впился в чужие губы — жадно, ненасытно, требовательно, воспаляя рассудок и чувства, пробуждая в золотоглазом звериный голод и желание остаться на кожаных чехлах до скончания вечности. И было абсолютно побоку, что дверь транспорта на распашку, давала прохладный воздух и прекрасный обзор на горячий, как чужие кости, вид. На этот гребаный, кошмарный и до тошноты неправильный твинцест. Но, честно, было так плевать, так невыносимо, так хорошо. Жаль, что дальше поцелуев в тот вечер не зашло: хоть родители и в хламину, но все еще рядом. Этот инцидент не стал чем-то вроде признания в любви, но позволил губам касаться друг друга, рукам проникать под одежду, а словам шептать на ухо разной степени тупости флирт, нелепые комплименты, а в повседневной жизни начали изредка сверкать намеки, подобно опасному тонкому льду, способному в один прекрасный момент утопить двух скелетов. А теперь им семнадцать, они угнали родительскую машину, насладиться яркой летней ночью, но что-то пошло не так, и чужие зрачки оказались привлекательней сияющих звезд и луны, которые надели сегодня свои лучшие наряды. В один миг близнецы оказались на задних креслах, в запертой машине, с осознанием, что их сейчас никто не услышит и не увидит. И это так сносило крышу. В один миг желтый свитер улетел куда-то в багажник. Вслед за ним верхняя одежда лиловоглазого. Жутко тесно. Неудобно. До смерти стыдно: руки Дрима вполне хорошо устроились на собственной груди, а подрагивающие ноги пришлось раздвинуть и прижать к переднему и заднему креслам, ведь Найтмеру нужно как-то устроиться поближе к скелету, а в этом невозможно узком пространстве нельзя иначе. Колено лиловоглазого едва ли не сползало на пол, а ладонями пришлось опереться на подлокотник, ведь все остальное место занял тяжело дышащий близнец. В следующий миг запястье золотоглазого перехватили, а его грудину опалило чужое дыхание. Предвкушение лиловоглазого отразилось в несдержанном облизывании губ, цепком взгляде и влажном поцелуе в верхнее ребро, за которым последовала целая вереница ему подобных, сопровождаемая приятной тяжестью тихих рваных вздохов со стороны брата. Губы Найтмера задержались долгой лаской на шее, чтобы положить чужую кисть к себе на спину. Намек понят. Дрим поперхнулся воздухом, когда его грудь окатил непривычно близкий жар братских костей, а лиловоглазый полез языком в щели позвонков. Но вдруг Найтмер резко прервался, и, заглянув в смущенные глазницы, резко впился жадным поцелуем. Пылкость жгла душу, раскаляла воздух, вытесняя его из груди и пытаясь то ли задушить, то ли сжечь. Дрим, захлебываясь прерывистыми вздохами, хотел уцепиться за хотя бы одну трезвую мысль, бессмысленно старался выплыть из буйных волн возбуждения. Тщетно и глупо — от собственных желаний невозможно скрыться. Внезапно добавилась пряная перчинка — неумело прижались языки, утопая в ласке, едва уловимом мычании Дрима, и слюне, не спеша текущей к краю подборка. Коленки золотоглазого взволновано прижались в тазу брата, будто пытаясь скрыться за ним, как за неприступной скалой, что защитила бы от похоти, все больше и больше затягивающей в свои буйные пучины. Ладонь Найтмера легла на чужие ребра, и тот тут же уловил ртом изумленный короткий вздох близнеца. На удивление, рука покоилась на одном месте, не двигалась, точно вслушиваясь в легкую, как лунные блики за окном, дрожь. В следующий миг лиловоглазый, наконец, отстранился, давая брату вздохнуть полной грудью. Лицо Дрима — залитое Солнцем поле подсолнухов. Даже ослепнуть можно. Правда, непонятно: от света или красоты. Зрачки — золотые самородки, отполированные до чистейшего блеска. Наверняка они дороже всяких безвкусных пустых бриллиантов. Хотя тут даже сомневаться не нужно, и так понятно, что его сокровище намного ценнее. Неожиданно пальцы Найтмера нежно огладили горячие ребра, вырывая из близнеца жаркий, как летний зной, вздох. Руки того ослабли, так что лиловоглазому пришлось потерять свою третью опору и приобнять Дрима за спину, чтоб тот ненароком не упал и не ударился об какой-нибудь подлокотник или не слетел вниз, к грязным резиновым коврикам. Почувствовав ответные крепкие объятья, лиловоглазый, засомневавшись на секунду, позволил себе скользнуть ладонью по его позвоночнику. Золотоглазый ошарашенно вздохнул, сильнее стискивая брата руками и коленями, чувствуя как душа трепещет слепым мотыльком в груди, а пальцы скелета мучительно подбираются все ближе к особо чувствительным местам. Кисть на ребрах Дрима решила зашептать какой-то волшебный заговор и принялась вырисовывать витиеватые узоры. Протяжное мычание скелета — ладони лиловоглазого добрались до крестца, что тут оказался ощутимо сжат и быстро потерт. Еще один поцелуй — танго языков под смеркающиеся, словно закат, мысли, и вместе с тем под зажигающиеся огни в тазовых костях, точно объявление начала какого-то долгожданного праздника. Золотоглазый изогнулся, вплотную прижимаясь к чужому опьяняюще пылающему телу, сгорал и таял, как свечка от безбожного пожара окруживших чувств, чей горячий воск уже скапливался внизу. Мычание Дрима с каждым мгновением все ярче, а руки брата уже во всю активничали, подливая бензина в огонь и чувствуя как страсть довольно рычит и жадно облизывается, изрядно изголодавшись. Внезапно золотоглазый оторвался от его губ, а Найтмер едва успел того поймать, с беспокойством глядя на близнеца. Но все оказалось в порядке — просто его руки ослабли. Вероятно, из-за хлещущего возбуждения, что уже одарило ребра Дрима прерывистым дыханием, тело заметной дрожью, а таз соблазнительной желтой магией. Взгляд туманен, как раннее утро. Вот только золотые глаза полны требовательного желания, а не испаренной воды. Дрим зацепился за чужие плечи, стараясь подняться к уху брата и ослабленным голоском стыдливо попросить действовать. Вот только лиловоглазый и без робкой просьбы решил продолжить. Найтмер, бережно уложив близнеца на кресло, задрал его ноги к потолку, чтобы снять последний мешающийся элемент, и с беззлобной усмешкой наблюдал за золотоглазым, который спрятал горящее лицо за ладошками, словно маленький ребенок. В машине стало светлее, что было видно даже сквозь пальцы, от чего на Дрима нахлынуло еще большее смущение. Чертова светящаяся магия. Найтмер, не переставая лукаво осматривать близнеца, тихо усмехнулся и выдал: — Лимончик с сахаром. — Прекрати. — Золотоглазый и сам не знал почему, но эти слова заставили душу екнуть. И больше он такого испытывать не желает — и так до одури стыдно. — Я люблю тебя, — ласковая улыбка ослепила, а вслед за ним и золотой румянец: лиловоглазый отвел кисти брата от лица. «Я люблю тебя», — желаннее воздуха, слаще сахарного сиропа, неожиданней снега летом. И Дрим готов заснуть вечным сном, ведь это точно не реальность. Они никогда не признавались в чувствах. Да, может, намеки и мелькали изредка, но чтоб так прямо... Золотоглазый сомневался, что те моменты ему не показались, а Найтмер же думал, что тут и без слов все ясно. Впрочем, сейчас это не важно. Важен лишь робкий ответ, шепчущий: — Я тоже тебя люблю. Кажется, лиловый румянец на щеках стал ярче. Впрочем, он не сравниться с озаряющим салон Солнцем, что стало еще больше после тягучих касаний к бедрам. Пальцы Найтмера с каждой секундой становились все быстрей, мягкими зайчиками скакали от груди к стопам и обратно, изредка задевая тазовые косточки брата, который в этот раз закрылся более надеждой преградой — предплечьями. Вздохи все громче, духота все ощутимей, возбуждение уже запредельно, а лиловоглазый все не заканчивал. И только золотоглазый хотел попросить прекратить мучительную ласку как подавился сдавленным стоном: близнец, наконец-то, решил подготовить его для самого интересного. Дрим невольно выгнулся, приподнимая таз и вдавливаясь лопатками в кожаное кресло. Шумно дыша через раз, он до боли зажмурил глазницы и абсолютно не понимал, что сейчас происходит: мысли в пустоте, тело в огне, на душе ураган и чужие пальцы, а внизу рука близнеца определенно что-то творила, но ее действия кажутся такой мутной бурдой, что даже разбираться не хочется. Тихий стон — ладонь Найтмера бережно сжала душу брата, лихорадка от которой отдалась искрами удовольствия в каждую дрожащую кость. От таких нехитрых манипуляций золотоглазый совсем поплыл и, уже не отдавая отчет собственным действиям, вцепился в плечи брата, случайно поцарапав, но тот и не против. Близнец лишь добавил еще один палец и ускорился. Лиловоглазый, заметив, что одно из бедер брата невольно заваливается на бок и вот-вот может вызвать неприятный рывок вниз, убрал кисть от нежной души и твердой хваткой сжал ногу около колена, не дав той испортить момент. Дрим же, все также тяжело дыша, лишь сильнее зажмурился. Неожиданно Найтмер достал перепачканные пальцы, останавливая процесс и позволяя золотоглазому прийти в себя после мощного набега неизвестных ранее чувств и ощущений. Разлепив глазницы, Дрим увидел как запотели окна, словно те желали скрыть их от любопытных глазастых звезд. Раздалось тихое шуршание штанов близнеца, от которых внутри все сжалось. Золотоглазому хотелось бы взглянуть вниз, посмотреть на кошмар между собственных раздвинутых ног, но понимал, что, вероятно, он попросту сдохнет от лавины смертоносного стыда. Внезапно таз Дрима обхватили чужие руки, еще выше приподнимая тот, заставляя давиться воздухом и еще больше нервничать. Почувствовав едва заметное проникновение, золотоглазый замер, не смея ни шевелиться, ни дышать, лишь беспокойно впиваться в твердую скрипящую обивку и еще сильнее сжиматься. — Успокойся. Все будет хорошо. — Поцелуй меня. — Быстро, испуганно, беспомощно. Дрим неуверенно прижался к брату, обнял руками и ногами, повиснув на том, жаждал защиты и заботы, подобно новорожденному. В следующую же секунду золотоглазого точно благословили, послали теплую, как тлеющий в камине огонь, ласку, согревающую то щеку, то нос, то губы. Разомлев, Дрим только спустя несколько секунд понял, что близнец продолжил двигаться внутрь. И в то же мгновение, вслед за осознанием, пролился тихий стон. Золотоглазый вновь стал задыхаться: он не ожидал, что внутри станет настолько горячо и непривычно. Очевидно, все только начинается. Пара слабых неспешных толчков и стало непонятно чего больше: дискомфорта или удовольствия. Усилились, ускорились — чувства окатили кипятком, выплескивая под напором несдержанные стоны. Лопатки Дрима снова вдавили в кожаное кресло, а таз зажали в огненных тисках чужих ладоней. Найтмер навалился на брата, опаляя откинутую шею гортанными стонами, и с упоением вслушивался в такую же страстную песню от золотоглазого. В то время Дрим, подобно репейнику, вновь впился в близнеца, спина которого забилась болью от неглубоких царапин, а поясница от чересчур крепких объятий ног. Все глубже и резче. Кожа кресел неприятно натирала. Окна поплыли вслед за рассудком. Время остановилось. Весь салон заполнился убийственно-жгучей страстью, лавой удовольствия, раскатами оглушительных стонов и вторящим им шлепков. Теснота сближала. Близость дурманила. Еще немного — и оба потерялись в густом тумане чувств. Минута, две — и оргазм, точно потрясающий, взрывающий разум фейерверк. Пара минут отдышки и Дрим обнаружил себя на боку, зажатым между креслом и близнецом. Видимо, тот это сделал, чтоб случайно не придавить брата. Найтмер нежно водил по плечу Дрима, ожидая когда тот отойдет от недавнего соития. Заметив томный золотоглазый взгляд на своем лице, он слегка приулыбнулся. Дрим поспешил спрятать засмущавшиеся зрачки и, взволнованно прижав руки к груди, на грани слышимости спросил: — Может теперь все, что было и будет в машине, начнет считаться? В ответ он получил объятия и счастливое: — Я только за.