***
Яркая вспышка молнии, разрезавшая небо напополам до самого горизонта, на короткое мгновение осветила окраину редкого леса, и толстые стволы ветхих дубов отбросили широкие длинные тени на узкую тропинку и неровно обрамляющую её тёмно-изумрудную острую траву. Голубой свет залил их густые кроны, раскачиваемые редкими порывами ветра, и волнистые края листьев заиграли белыми бликами в сумерках. Они тихо шептали Доёну на ухо что-то тревожное, встречая с распростертыми объятьями крупные капли тёплого дождя, но он их не слышал за стеной шума от этого плотного ливня, неаккуратно укрывающего тропинку крупными зеркальными кляксами луж. Небесный свет ослепил его привыкшие к темноте глаза всего лишь на секунду, но этого было достаточно, чтобы пропустить удар непрошенного противника, потерять концентрацию и равновесие и неуклюже упасть в размытую дождевой водой грязь, которая встретила его коричневыми брызгами и неприятной прохладой, пропитавшей одежду. Услышав свист шпаги где-то совсем близко к лицу, Доён судорожно вдохнул влажный воздух и почувствовал тонкую нить острой боли на щеке, тут же притрагиваясь к ней. Шум ливня заглушил сильнейший раскат грома, от которого по всему телу пронеслись мурашки. Его поранили. Впервые за тринадцать лет. Доён посмотрел на свои тонкие пальцы, где его собственная кровь тут же смешалась с дождевой водой, утекая вниз по ладони, а затем поднял взгляд на возвышающуюся над ним худощавую фигуру дерзкого парнишки примерно одного с ним возраста, который смотрел на него вовсе не с победным блеском в глазах, а как на беззащитного ребёнка, которому только что преподали урок. Только он был не из разряда тех, которые Доёну преподносили на блюдечке с золотой каёмочкой в королевском дворце накрахмаленные учителя в дорогих одеждах, готовые сделать что угодно, лишь бы заполучить расположение принца и его семьи. Его всегда раздражала их услужливая обходительность, но именно сейчас, лежа на грязной земле и чувствуя вкус поражения, он понял, что ему этого не хватает. Незнакомец резким движением поднёс острый конец шпаги к его подбородку, и Доён невольно, по зову рефлекса, зажмурил испуганные глаза, впервые испытывая такого рода страх, который пробежал по венам жаркой лавой и забился в груди с неистовой силой. Он никогда не думал, что может погибнуть вот так — по своей глупости или неосторожности, да ещё и столь бесславно — от руки какого-то ловкого воришки, за которым он во имя справедливости погнался после того, как стал невольным свидетелем его кражи на рынке. Почему в этой ситуации Доён так легкомысленно вообразил себя благородным рыцарем из тех романов, которые ему доводилось находить в королевской библиотеке, известно лишь ему одному. Думая об этом, он запоздало понимает, что, может, ему вообще не стоило обманывать своих слуг и сбегать из дворца, переодевшись в какие-то лохмотья. Хоть соблазн погулять на вечернем празднике в близлежащей деревне в полном одиночестве, без надоедливой болтовни придворных и глупых правил, был слишком велик, чтобы суметь ему противостоять, он явно не стоил такого поворота событий, которые привели его сюда — на узкую, скользкую от дождя тропинку в лесу, где он имел неосторожность вступить в бой с этим вором. Доёна учили управляться со шпагой с детства — наличие в королевской семье старшего сына, его родного брата, избавляло его от необходимости готовиться к тому, чтобы занять престол, вместо этого предлагая командование королевской гвардией и армией — так что неудивительно, что в свои тринадцать он оценивал свои умения очень высоко. Но таинственный парнишка скрывал в себе больше загадок, чем Доён ожидал, а потому, когда его отточенные движения встретились с чужой ловкостью и быстротой, он так удивился, что сам не поверил, что в таком маленьком худом теле может умещаться столько силы и умений. Наверно, жизнь заставила бороться до последнего, судя по тому, как он зарабатывал на неё. И пускай шпага его наверняка тоже была краденой, это не помешало ни обезоружить Доёна, ни заставить его потерпеть поражение, лежа на земле и сожалея о недооценке противника. — Почему ты медлишь? — спрашивает Доён, когда открывает глаза и понимает, что незнакомец так и не двинулся с места, держа шпагу на прежнем месте. В ранних сумерках едва удаётся разглядеть его острый и совсем не подростковый взгляд, которым он пронизывает насквозь и заставляет чувствовать себя полностью обнаженным, но Доён выдерживает, потому что его учили принимать поражение достойно, хотя за всю его жизнь, как ни странно, ему никогда не приходилось этого делать. Что ж, всё когда-то бывает впервые — даже если в последний раз. В ответ на это парнишка лишь метко стреляет своими маленькими угольками тёмных глаз сквозь мокрые чёрные волосы, прилипшие к его лицу, а затем и вовсе убирает шпагу в потрёпанные ножны, прогоняя страх с чужого лица и заменяя его удивлением. — Я, может, и вор, но не убийца беззащитных, — произносит он немного угрюмо и отступает на шаг, чтобы Доён без страха оказаться обманутым смог подняться на ноги и взять свою шпагу. Мокрая одежда неприятно липнет к спине и ногам, отчего хочется морщиться, но он старается не обращать на это внимание, продолжая заинтересованно разглядывать чужое серьёзное угловатое лицо. Не убийца, значит? Доён не знает, почему от такого благородства его мысли путаются уже второй раз за вечер, но к этому незнакомцу хочется проникнуться какими-то противоречивыми чувствами. Довольно странно осознавать, что это уважение и благодарность, ведь он не гнушается красть прямо на виду у честных людей, однако оттого противоречие растёт в груди лишь сильнее. Этот парнишка будто знал, что Доён не оставит его поведение без внимания, а потому не станет продолжать поединок. — Как тебя зовут? — спрашивает Доён и в очередной раз жмурится от залитого светом молнии неба, ожидая, когда за ним последует оглушительный грохот. Сначала ответом служит молчание, и ему уже хочется добавить, что этот вопрос был задан вовсе не для того, чтобы найти незнакомца в будущем и затеять месть, но его перебивают. — Тэён. Меня зовут Ли Тэён, — хрипит он, спустя несколько секунд, а сам, кажется, очень удивляется такому интересу, будто никто не спрашивал его имени уже очень и очень давно и ему потребовалось немного времени, чтобы вообще его вспомнить. Он даже произносит его как-то робко и сконфуженно, как что-то незнакомое. Это невольно наталкивает на мысль о чужом одиночестве, словно у Тэёна нет совсем никого, кто бы мог звать его по имени. И пускай Доёну это не знакомо — у него есть отец и брат, вокруг него всегда полно слуг, придворных и королевской стражи, — но он слишком много времени, свободного от бесконечных уроков и активных развлечений, проводил за чтением художественной литературы, переполненной различного рода страданиями, порой слишком погружаясь в размышления по поводу смыслов, скрытых между строк. Одиночество там проскальзывало частенько. Впрочем, Доён не для того сделал этот странный шаг, чтобы лезть в чужую душу. Может, порой романы были не такими уж разнообразными на сюжеты, но винить их за полное отсутствие индивидуальности в выборе человеческих тяжб не приходилось. Не приходилось и жаловаться на недостаток полезных мыслей, которые Доён принимал в себя подобно бездонному сосуду, и одна из них всплывает в его голове, стоит Тэёну, уставшему от пристального взгляда, задать очень правильный вопрос: — Что тебе нужно? Слышать неформальное обращение, вместо привычного «Ваше Высочество», немного странно, но впервые это не вызывает отторжения. Они оба стоят под одними и тем же дождём и перебирают ногами по одной и той же влажной земле, в которой оба когда-нибудь будут лежать, и Доён почему-то уверен, что Тэёну по большому счёту всё равно, кто перед ним — он в любом случае будет защищать себя и своё право на жизнь. И этого ему не понять, ведь считать себя выше других — привычный атрибут королевской семьи, пускай и не совсем справедливый, по мнению Доёна. Но одно он знает точно: таких людей, как Тэён, нельзя делать своими врагами, причём неважно, насколько высоко они стоят на социальной лестнице. Сила неизбежно становится коварным инструментом в руках жажды власти, и лучше бы погасить его чувством достатка и стабильности, прежде чем она почует чужую слабость. Доён часто прислушивается к себе, но объяснить странную заинтересованность дальнейшей судьбой Тэёна ничем, кроме как чувством соперничества и задетого эго не может. И то, это даже не оно, а что-то другое, о чём ему хотелось бы поразмышлять немного больше, поэтому Доён знает, что принимает правильное решение, спрашивая: — Ли Тэён, будешь ли ты моим стражником?***
Доён распахивает глаза от раската грома и тут же вздрагивает, в полудрёме шлепая ладонью по поверхности воды, пока спустя пару секунд вдруг не осознаёт, что задремал прямо в горячей ванне во дворце. Крупные брызги звонко оседают на мраморном полу королевской залы, но за шумом стучащегося в окно дождя их не слышно, как и тихого лязга, раздающегося со стороны высокой тяжелой двери, у которой стоит напряженная высокая фигура стражника. Привычка Тэёна из детства хвататься за шпагу каждый раз, как что-то начинает выбиваться из знакомого шумового фона, за десять лет жизни во дворце так и не отступила. Стоит сухой ветке хрустнуть под чьей-то неаккуратной ногой в паре метров от него — он тут же тянет руку к поясу, готовый в любой момент атаковать, и Доён может такой реакции лишь завидовать белой завистью, ведь она не раз спасала ему жизнь. Сам бы он так точно не смог, ведь движения Тэёна всегда резкие, точные и быстрые, в отличие от его — техничных, но излишне элегантных. Впрочем, Доёну таким быть положено — правило ровно держать спину и двигаться статно всегда и везде уже давно не раздражает, оно просто становится частью его жизни, позволяя поддаться расслаблению только во время сна. Вот и сейчас он неосознанно резко выпрямляется, когда сонная дымка перед глазами сходит на нет. — Сколько я спал? — спрашивает Доён немного запоздало и хмурится, когда вспоминает свой сон. Он опирается на тёплый край ванны, глядя в сторону Тэёна, и усмехается, когда тот резко отводит взгляд, завидев чужие обнаженные плечи и руки, усыпанные каплями воды, в которых дрожит свет от керосиновых ламп и свечей. Не то чтобы ему не позволено слишком долго смотреть на членов королевской семьи, как остальной страже или слугам, — просто, посмотрев единожды чуть дольше обычного, Тэён уверен, можно навсегда пасть жертвой поистине завораживающей красоты. — Не больше пяти минут, Ваше Высочество, — кивает Тэён сдержанно и немного неловко и отпускает шпагу, окончательно убедившись, что всё спокойно. Доён бы закатил глаза на осточертевшее обращение, но привычка соблюдать манеры во дворце настолько проросла в нём, что даже наедине с близкими придворными не даёт послаблений. Он едва заметно улыбается, думая о том, что буквально десять лет назад ему казалось странным, когда с ним говорили, как с равным, а теперь удивляется, если Тэён, с которым он буквально рос и взрослел, расставаясь лишь в крайних случаях, вдруг использует это официальное «Ваше Высочество», будучи с ним тет-а-тет. Впрочем, Доён бы солгал, сказав, что иногда это ему не льстит и не нравится — Тэён произносит это совсем не так, как остальное его окружение. Совсем не слащаво и не заискивающе, не дежурно и не потому что так надо. Как-то по-особенному, как будто и правда верит, что за этим стоит нечто большее, чем уважение и привилегия. — А что сегодня за праздник, офицер Ли? Май едва кончается, мой день рождения ещё не скоро, — Доён вопросительно вскидывает бровь и укладывает щеку на тыльную сторону ладони, глядя заинтересованно и склонив голову. — Ваш нескоро, а вашего старшего брата очень даже скоро. Вы разве забыли про праздничный бал, Ваше Высочество? Нужно опять привыкать к такому обращению, иначе перед гостями будет очень неловко. Нужно же кому-то вас развлекать и спасать от душных дам и господ, — включая свой уважительный тон, ровно, но с нарочито изменённой интонацией, какой пользуется только в присутствии посторонних, выдаёт Тэён, и от непривычки Доёну хочется засмеяться, потому что наедине обычно ему такие речи не перепадают. Да и не то чтобы ему хотелось таких речей на самом деле. Иногда от этого тона в разговорах придворных тянет к открытому окну, подышать свежим воздухом, потому что душно до невозможности. Доён всё думает, что это Тэён его испортил своей простотой в общении без официоза, но он, стоит сказать ради справедливости, сам попросил просветить, как оно бывает у простых людей, ещё давно, подтверждая таким образом, что «испортиться» дружеским общением совсем не против. Кто же знал, что ему так понравится, что он по первости едва не выдаст себя трижды перед семьёй на званом ужине, но это уже другая история. — Мог бы и не напоминать, и так не очень-то хочется. Может, на завтра привычку отложим? Сегодня последний спокойный вечер. А то ведь потом начнётся: «А что вы желаете надеть на бал, Ваше Высочество?», «Какие блюда вы хотите видеть за ужином, Ваше Высочество?», «Скатерти хлопковые с золотой тесьмой или льняные цвета спелого персика?», — вздыхает Доён и выпрямляется, откидывая голову на бортик ванны. На жизнь свою он не жалуется, но необходимость уделять внимание каким-то совсем уж незначительным мелочам иногда наскучивает. Из рассказов отца он знает, что раньше всеми так называемыми мелочами занималась королева, мать Доёна, но, к сожалению, тяжелые роды подпортили её здоровье, из-за чего она умерла, когда маленькому принцу исполнилось всего два года. С этого момента Его Величество почувствовал все тяжбы подготовок к празднествам, а потому, как только его сыновья подросли, предоставил это дело им, и за новой его женой такая обязанность не закрепилась. Впрочем, так как сейчас торжество устраивалось в честь старшего принца, будущего наследника престола, Доёну придётся разбираться самому. — Действительно, ты прав. В таком случае отложим пока официоз, — соглашается Тэён, представляя, как тоже будет присутствовать во время принятия всех этих необычайно важных решений по поводу цвета салфеток и количества цветов для украшения зала и давать ленивые советы по просьбе, хотя сам ничего в этом не смыслит совершенно. А всё потому, что рядом с принцем ему положено быть везде и всегда, как вездесущей тени — личный стражник всё-таки, эдакий аналог фрейлины, и отдых у него только на сон. И не так важно, что эту должность для тогда ещё нового друга придумал сам Доён (и как только Его Величество позволил после инцидента с побегом из дворца), на ходу каждый раз сочиняя новые обязанности, вплоть до совместных походов в библиотеку. Он по опыту своего довольно одинокого детства, переполненного уроками и лишенного близкого общения, наверно, даже не столько нуждался в защите, сколько в знакомом человеке, который всегда будет рядом на случай, если… «Если что?» — спрашивает Доён сам себя, но вывод о том, что ему просто нужен Тэён поблизости, его не удовлетворяет. Не может же быть так, верно? Хотя о чём это он вообще, если даже принимать ванну он не любит в одиночестве. Пускай Тэён в это время всегда немного неловко смотрит на стены, сидя возле двери, и о чём-то думает, не делая ничего особенного и иногда отвечая на редкие вопросы, с ним всё равно немного спокойнее и уютнее. Уголок губ дёргается от странной мысли, посетившей доёнову голову, но он не прогоняет её, а только переводит взгляд в сторону двери, осматривая Тэёна, привычно вытянувшегося в струнку, как его учил начальник королевской стражи, с ног до головы. Ему, как и всегда, мода в одежде не так важна, а потому он пытается найти золотую середину между комфортом и дворцовыми правилами, но не изменяет своей любви к удобству и предпочитает то, что позволяет свободно двигаться и не думать о том, насколько он привлекательно выглядит. Тем не менее это у него как-то само собой получается. Легкая белая рубашка с чуть широкими рукавами из прочного полупрозрачного батиста расстегнута на две верхние пуговицы как дань господству романтизма; её широкий край заправлен в тёмно-синие брюки, плотно обхватывающие узкую талию и бедра, что придаёт его и без того худой фигуре ещё более вытянутый силуэт; и выдаёт его принадлежность к страже лишь окольцовывающая предплечье широкая кобальтовая нашивка с фамильным гербом королевской семьи и гвардейским флагом. Скажи давным-давно Доёну о том, что он когда-нибудь увидит Тэёна во дворце в качестве своего самого близкого стражника, он бы посмеялся, но люди, они такие — умеют удивлять… — Тогда, может, в честь последнего спокойного дня хочешь присоединиться к отдыху? — вдруг спрашивает Доён, кивая на противоположный бортик ванны, и смотрит выжидающе на напряженную фигуру Тэёна, которому требуется около пяти секунд, чтобы сначала переварить то, о чём его только что спросили, и ещё несколько мгновений, чтобы перевести удивленный взгляд на теплую воду, как бы спрашивая, правильно ли он понял. — Что, нет? — усмехается Доён, немного прищурившись и погладив ладонью поверхность воды, и как бы Тэёну в этот момент хотелось знать, что творится в его голове, потому что иногда причины тех или иных его действий было трудно объяснить чем-то иным, кроме как скукой. А может, ему просто нравилось ставить кого ни попадя в неловкое положение. Так или иначе, это всегда было странно, если учитывать, что в остальное время он вёл себя до скрупулёзного продуманно, а порой излишне распланировано и обязательно вынашивал какую-то полезную цель — военное дело наложило свой отпечаток. — Не думаю, что это хорошая идея, — прочистив горло, хрипит Тэён и поджимает губы. Нет, подвоха он не ждёт, но вопрос, мягко говоря, заставляет его смутиться, чего нельзя не заметить. — Но я ведь не спросил, что ты думаешь. Я спросил, чего ты хочешь, — поправляет Доён, довольно прикрывая глаза, и тем самым невольно себе же напоминает, почему с Тэёном его отношения строятся совсем иначе и почему с ним намного интереснее, чем со слугами или придворными. Ему с детства не пытались утрамбовать в голову, что Его Высочество он должен слушаться беспрекословно, потакая любой прихоти. Пытались, как только Тэён попал во дворец, но природная хитрость помогла убедить в своей покорности кого нужно. У него было только одно правило — выживай любыми способами, даже если для этого нужно подраться с членом королевской семьи. Не будь он десять лет назад с Доёном таким дерзким, тот не обратил бы на него никакого внимания, но судьба распорядилась иначе, и с тех пор принц отчаянно пытается сохранить в Тэёне свободный дух неповиновения. Не из-за необъяснимого желания постоянно иметь с ним проблемы, конечно, просто в один момент Доён задумывается, что было бы намного интереснее добиваться чьего-то расположения самому, а не бездумно получать фальшивые улыбки. После встречи с Тэёном он начинает замечать всю эту неприятную изнанку придворной жизни, криво прошитую нитями лицемерия, намного чаще, и игнорировать её совсем никак не получается — сплошная ложь, интриги и духота. Так что было бы неправильно с его стороны врать самому себе, что в его тяге взять Тэёна с собой во дворец не было никакой сопернической подоплёки и желания в будущем заполучить чужое уважение не за титул и высокое положение. Впрочем, время шло, но ни в одной дуэли на шпагах Доён так и не одержал победу, что при всём прочем не мешало расти и раздуваться его жажде реванша, раззадоривая лишь сильнее. — Вода остынет, пока надумаешь, — добавляет он спустя несколько секунд молчания и нетерпеливо вздыхает, всё также лёжа на бортике с закрытыми глазами и вслушиваясь в шум дождя, стучащего в окно. Наверно, такое предложение и правда стало неожиданным даже для него, но Тэёну не привыкать — Доён изредка бывает изобретательным и умеет развлекать себя не только чтением. Правда, что в этот раз потянуло на новые ощущения, не совсем понятно, а если догадки и есть, то они настораживают. Ответа не следует ещё какое-то время, и Доён уже хочет разочароваться, но вдруг слышит в левом ухе приближающиеся шаги по мраморному полу. И одному только его подсознанию известно, почему так хочется распахнуть глаза, когда он начинает чувствовать кожей, как колышется воздух от снимаемой Тэёном одежды. К счастью, Доён стопорится, едва разомкнув веки, и успевает заметить лишь размытый худой силуэт на фоне колышущихся огоньков свечей, заставляющих убранство зала отбрасывать вытянутые тени на стены. Собственные мысли почему-то уходят в весьма неожиданное русло, но ощущение на теле, что уровень воды в ванне медленно растёт, доходя почти до самых её краёв, перетягивает на себя всё внимание. Погружаясь в мягкую расслабляющую теплоту, Тэён блаженно что-то мычит себе под нос, прежде чем полной грудью вдохнуть стойкий запах эфирных масел. Нежный аромат элегантной розы в сочетании с цветочно-цитрусовой свежестью и горьковатой прохладой нероли кружит ему голову с первых секунд, и он думает, что такой тандем очень удачно подходит Доёну даже по характеру. В его плавных движениях хоть порой и ощущается холодное безразличие, но Тэёна, знающего, как могут гореть его глаза от азарта, когда он в очередной проигрывает ему в поединке, это едва ли сможет обмануть. Непонятно только, почему сейчас они становятся почти таким же, стоит их взглядам коснуться друг друга во влажном от испарений воздухе. — Что тебе снилось? — спрашивает Тэён, когда молчание по понятным причинам начинает ему казаться уж слишком интимным, и не знает, на чём задержать глаза, ведь шанс потеряться в очертаниях чужого лица всё ещё слишком велик. И когда он сам однажды сказал об этом Доёну, тот, на удивление, за шутку воспринимать не стал. — Как ни странно, наша первая встреча, — честно отвечает он и нехотя отрывает взгляд от чужой кожи на шее, которая по сравнению с его — постоянно скрытой от солнца, с холодным подтоном — выглядит ласково тронутой тёплыми лучами. — Странно, наверно, сидеть в одной ванне с тем, кто при первой встрече уронил тебя в грязь, — честно старается не улыбнуться Тэён, зная, что только ему на самом деле без последствий можно озвучивать такие мысли, и чувствует под водой чужую ступню своей, хотя ванна довольно длинная сама по себе. — Ну, это ведь не моя вина, что у тебя очень странные способы заводить друзей. Нашел, чем гордиться, — язвит Доён, опуская руки под воду и зачерпывая ладонями немного, чтобы омыть плечи и шею, и усмехается на ответный возмущенный взгляд. Тэён в такие моменты совсем не выглядит на свой возраст, а его разлохматившиеся и слегка завившиеся от высокой влажности волосы только подкрепляют желание их ещё больше взъерошить, делая из него большого подростка. — Главное, что это в конце концов привело меня сюда, а значит, способ действенный. Ну, или у Его Высочества просто особый вкус на друзей, — не остаётся в долгу Тэён, выглядя чуть более довольным за свой острый язык, чем следовало бы в такой ситуации. — Я просто с детства был дальновидным, как и положено истинным полководцам, это всё — продуманная стратегия, и ты её часть, — парирует Доён, по привычке слегка вскидывая подбородок, и оттого за ровным тоном гордость за свои успехи скрыть не получается. Впрочем, единственная причина, по которой он всё ещё не воспринимает всерьёз все эти шуточные перепалки, это понимание, что Тэён за совершенно новую жизнь и предоставленную возможность использовать свои умения в благих целях благодарен. Он сам не раз говорил об этом, и хотя Доёну совсем не впервой принимать благодарности, почему-то именно такие ощущаются для него чуть более особенными. — Хотя полководец, чьё мастерство проигрывает ловкости его же стражника, это, наверное, немного странно, — бурчит себе под нос Доён, но Тэён с его заточенным на любой шорох слухом всё равно слышит и не соглашается. — Вовсе нет. Зато полководец уверен, что его верные подданные смогут защитить там, где он будет бессилен, и даже пожертвовать собой, если потребуется. В конце концов, а для чего ещё нужна стража, верно? — тут же спешит сказать он, задумчиво глядя сквозь окно, в которое бьются капли дождя, и не замечает, как становится довольно серьёзным. — Это в тебе присяга говорит или сердце истинного гвардейца? — уточняет Доён на всякий случай и улыбается хитро, когда Тэён на мгновение ещё сильнее задумывается, решая, какой ответ в данном случае будет правильным. Его дёрнувшийся уголок губ говорит лишь о том, что у него есть свой собственный. — Конечно же, безграничная и безусловная любовь к Его Высочеству, — говорит в конце концов Тэён, склоняя голову и положив руку на сердце, и по какой-то неизвестной причине это не звучит, как преувеличение, хотя тон он пытается сделать немного лукавым. А может, Доёну и правда хочется так думать — что Тэёном всегда движет что-то намного более личное, чем долг. Наверно, поэтому, обдумывая это, он не замечает, как в воздухе повисает тишина с прослойкой множества неозвученных вопросов. Задать их Доён, правда, не успевает, потому что слышит аккуратный стук в дверь и тут же резко оборачивается. — Ваше Высочество, прошу прощения за беспокойство, — глухо доносится знакомый голос одного из слуг по ту стороны зала, — для вас передали чистую одежду. — Ох, вовремя, — бурчит под нос Доён, переводя взгляд на стушевавшегося Тэёна, и неловко оглядывается по сторонам, думая, что будет выглядеть страннее: стражник, сидящий в одной ванне с принцем, или стражник, стоящий на положенном ему месте, но в обнаженном виде. Мысли о последнем, пожалуй, заходят слишком далеко, поэтому Доёну требуется чуть больше времени, чтобы осознать негодность обоих вариантов. Тэён тем временем решает взять инициативу на себя и, задерживая дыхание, под взглядом округлившихся глаз погружается под воду, пока какими-то непонятными жестами просит разобраться с прислугой поскорее. Доён даже не успевает осознать весь сюр ситуации, но только это его и спасает от немедленной попытки вытащить его обратно, и он не собирается проверять, сколько тот сможет протянуть без воздуха, прежде чем станет синим, пока он тут в сомнениях. — Заходите, — торопит он и, как только невысокий парнишка ступает за порог с аккуратно сложенной в руках одеждой, направляясь к центру залы, тут же стопорит его на месте, — нет, не сюда, оставьте возле комода, — указывает Доён, радуясь, что ванна стоит довольно далеко от входа и на приступке, и внимательно следит за каждым аккуратным шагом по мраморному полу до тех пор, пока у него не спрашивают, не нуждается ли он в чём-нибудь еще. И хотя он понимает, что его расторопность выглядит довольно странно, всё равно отвечает отрицательно довольно резко, потому что от ощущения, что ноги Тэёна заплыли уже куда-то в район его бёдер хочется смеяться. Но Доён стойко держится до тех пор, пока за слугой не закрывается тяжелая дверь, а после касается чужого плеча под водой, как бы говоря, что опасность миновала. — Чуть не попались. Выныривает Тэён так резко, что забрызгивает звонкими каплями и пол, и рядом стоящие свечи, и самого Доёна, который в то же мгновение не начинает возмущаться лишь по той простой причине, что его одолевает смех — тэёновы чёрные волосы забавно липнут на лицо, словно блестящие водоросли, и весь он выглядит озадаченным, как впервые намочивший лапки котёнок. Но, как только он нетерпеливо отбрасывает и зачесывает влажные пряди назад, чтобы вода не заливалась в глаза, открывая тем самым лоб, Доён резко замолкает и на мгновение смотрит так серьёзно, словно загипнотизированный. Такие мысли для него редкость, но он думает, что так Тэён очень красив — отсутствие неряшливых деталей подчёркивает резкость черт его лица, и взгляд его будто взрослеет лет на пять минимум, несмотря на мелкие капельки воды, падающие с коротких ресниц. — Ты так смотришь, словно частью твоего плана было меня утопить, но ты только что упустил эту возможность, — пытается отшутиться Тэён, когда интерес в чужих глазах становится трудно выдерживать, и подбирает ноги чуть ближе к себе. — Ну что за глупости, — немного придя в себя, усмехается Доён, и прячет улыбку, прежде чем добавить: — яды в наше время куда популярнее. И хотя Тэён знает, что дворцовый чёрный юмор — та ещё своеобразная находка, испытывать терпение Его Высочества и продолжать больше не собирается, ограничиваясь понимающим кивком.***
Иногда Доён думает, что Тэён не может существовать на самом деле, иначе как объяснить тот неоспоримый факт, что среди всех гостей, приглашенных на майский праздник в честь старшего принца, он танцует лучше всех, хотя это сам Доён в своё время учил его азам вальса. Не магия ли это — настолько мастерски разбираться в совершенно не связанных между собой вещах? Или они лишь на первый взгляд не связаны? Контроль над своим телом играет огромную роль во многих вещах, и Тэёну этого определённо не занимать. Доён знает, что излишняя зависть — тёмное чувство, но в данный момент, стоя поодаль и искренне пытаясь вслушиваться в речь старшего брата Гонмёна, он действительно завидует той очаровательной фрейлине Тэн, которой посчастливилось сейчас танцевать с ним в паре. Два такта, три шага — и вот он, изящный полный оборот, в котором, может, и нет ничего особенного, но дело не в нём вовсе — в том, как уверенно выглядят их силуэты среди прочих гостей, как сочетаются в Тэёне сила и лёгкий полёт, как ловко он ведёт изящную фигуру Тэн по шахматной доске на полу зала, как красивы и правильны линии, создаваемые его стройным телом. Это завораживает. Доён уверен, что добиться такого, не вложив в техничное движение частичку души, невозможно. Может, поэтому Тэён так обворожителен во всём, до чего добирается его интерес и упорство. Доён доволен проделанной слугами работой, и он пытается не думать о своих наблюдениях, в конце концов отвлечься на зал, пресловутые салфетки и скатерти, которые сам выбрал, его любимое вино в бокалах и последним, кажется, увлекается, сам того не замечая. Праздник длится уже довольно долго, и Доёну не то чтобы скучно, но никакого величайшего восторга от общения с высокопоставленными гостями, мимолётных танцев с милыми девушками и атмосферы роскоши он не испытывает — он привык к этому с детства, и его тянет что-то совсем другое. Только не ещё более дорогое, шикарное, в стиле ушедшего барокко и потрясающее воображение, а совсем даже наоборот — до безобразного простое, естественное и лёгкое. Возможно, даже не материальное, но что это за тяга такая непонятная, Доён пока не знает, приближаясь к ответу лишь в минуты задумчивости, которые к нему приближает вино. Не заметить этого невозможно, ведь обычно в такие моменты он начинает много болтать и философствовать. — Идём, подышим свежим воздухом на террасу, никуда твой стражник не денется, — тянет за плечо Гонмён, прослеживая за тем, куда на самом деле направлено всё внимание Доёна, и смеётся над грозным взглядом в ответ, как будто тому не понравилось, как бесцеремонно к нему только что забрались в голову. Совсем не странно, что за свои искренне доброжелательные чувства к Тэёну Доён так переживает и не делится ни с кем — настолько ревнив к близким, что иногда до абсурда доходит. А ещё негоже показывать свою мягкую сторону, когда дело доходит до деликатных вещей, в которых ещё сам не разобрался. Но выйти в майскую ночную прохладу Доён всё-таки не отказывается. В зале немного душно, и всё выпитое за вечер, затуманивающее чёткий взгляд на мир, тоже масла в огонь подливает. Он несёт наполовину полный бокал с собой и по дороге к каменным перилам глубоко вдыхает влажный после дождя воздух с едва уловимым шлейфом озона. Майские грозы — частые гости в последнее время, но Доён не против. Они такие же непостоянные, импульсивные, как его настроение с недавних пор. И хотя грозе в его душе пора бы уже успокоиться, ему кажется, словно вспышки молний не переставали вспыхивать в нём с той встречи с Тэёном. Только Доёну решать, когда его душевная погода наконец придёт в равновесие, привыкнет к заволокшим небо тучам бесконечных вопросов, а тревожные мысли перестанут проливаться косым дождем на его эмоциональное состояние. Но чутьё ему подсказывает, что для этого ему нужно осознать кое-что важное, и он с удовольствием бросает сам себе этот вызов, за своими мыслями не замечая, как быстро пролетает время. — Ваше Высочество? — слышится у выхода на террасу голосом Тэёна, но тот, завидев, что Доён не один, стопорится. — Прошу прощения, — он тут же хочет уйти, не желая прерывать чей-то диалог, но его вовремя останавливают. — А, офицер Ли, — говорит Гонмён оживлённо, а после усмехается над охмелевшим Доёном, который держится за перила, чтобы не шататься, — ничего, вы как раз вовремя, — он кивает в сторону, и Тэёну многого стоит не улыбнуться из-за этого серьёзного доёновового лица, которым он старается демонстрировать абсолютную трезвость. — Кажется, Его Высочеству принцу Доёну хватит на сегодня его любимого вина и веселья. — Что, в покои меня отправите, Ваше Высочество? Я в полном порядке, — язвит Доён в той же манере и смотрит на свой бокал — уже как пять минут пуст, и его лёгкое головокружение едва ли можно назвать проблематичным. — Да конечно, Ваше Высочество, отпустите перила на секундочку, — щурится с улыбкой Гонмён, а Тэён и без слов уже всё понимает, подходя ближе. — Сговорились, — выдыхает Доён, но отпираться не собирается — предлог поскорее сбежать от праздничного шума и суеты ему в данный момент нужен больше, чем независимость. — Не волнуйтесь, Ваше Высочество, я о вас позабочусь, — кланяется Тэён с улыбкой, единолично подмечая этот испепеляющий взгляд на себе, и перехватывает из его руки, которую тут же придерживает, пустой бокал, отставляя его на перила. — Да уж постарайтесь, — бубнит Доён и чувствует на Тэёне перемешавшиеся духи гостей, среди которых ему приходилось ходить за ним ранее. Хочется постоять на улице ещё немного, чтобы они выветрились к чертям и не раздражали, но он думает, что это довольно странный предлог, поэтому лишь желает Гонмёну доброй ночи и продвигается к выходу с террасы. Тэён не врёт и всю дорогу до доёновой спальни следит за тем, чтобы тот случайно не прилип своим телом к какому-нибудь элементу роскошного дворцового интерьера. Сложнее оказывается не смеяться с того, о чём он болтает без умолку всю дорогу, не желая заполнять пространство между ними неловкой тишиной. Впрочем, Тэёну не привыкать — он всегда слушает с интересом и взамен на своё терпение получает такое же внимание, когда говорит сам. В свои покои Доён входит очень стремительно и идёт до самого балкона, пока не распахивает двери и не впускает внутрь особенно приятный сегодня ночной воздух. Тэён едва поспевает следом, а когда его тянут за запястье на улицу, удивлённо смотрит на чужое расслабленное лицо. — Чужие духи на тебе, — не давая задать вопрос, на выдохе произносит Доён и делает акцент на первом слове, — нужно их выветрить. Запах оружейной палаты идёт тебе намного больше, — он опирается на чужое плечо и смотрит с интересом, пока Тэён, напротив, глаза уводит в сторону и почему-то улыбается. — Я могу уйти и не раздражать тебя своим запахом, — прекрасно понимая небольшую вероятность такого расклада, предлагает он с незаконченной интонацией, как будто хочет добавить что-то ещё про его вездесущее чувство ревности, но сдерживается. — Нет, не уходи, — сдавливая пальцы на чужом плече чуть сильнее, возражает Доён, ведь ничто его сейчас не останавливает от того, чтобы озвучивать свои желания. Возможно, они немного странные, но он знает, что Тэён его сумасшедшим не посчитает даже за какую-то несуразицу — слишком привык. — Станцуешь со мной? Доёну не нравится давать выбор — немного капризный и хочет всё и сразу, — но с Тэёном иначе не получается. Радость от его согласий всегда какая-то особенная и вызывает привыкание, так что хочется ещё и ещё, именно поэтому, когда подворачивается возможность, он задаёт вопросы, а не раздаёт сухие приказы. Доёну хочется думать, что слова и действия Тэёна уже априори нельзя воспринимать как исполнение своих обязанностей и банальную вежливость, ведь всё это уже давно значит что-то большее. Тэён выглядит до смешного озадаченным: опыт вальса в паре у них уже был, но это обучающее недоразумение было давно, а ещё он оттоптал Доёну все ноги в тот раз, несмотря на природное умение схватывать всё на лету, из-за чего воспринимать всё серьёзно ни у того, ни у другого не было шанса. Теперь же всё немного иначе. — У нас нет музыки, — говорит Тэён первое, что приходит на ум из-за неуверенности, но ему самому это кажется неубедительным аргументом. — Пустые отговорки. Я могу спеть, да и музыку из зала не так уж плохо слышно, — довольно фыркает Доён, — придумай что-нибудь поинтереснее, — он соскальзывает ладонью с чужого плеча по руке, в конце концов касаясь кончиков пальцев, чтобы в любой момент заключить их в свои, и встаёт напротив, немного пошатываясь. — Кажется, ты слишком перебрал вина, — всё ещё отказываясь принимать это за чистую монету, немного смущенно говорит Тэён и не замечает, как сильно на самом деле Доёну хочется услышать согласие. — Тоже слабо. Последняя попытка, — качает он головой в ответ и осознаёт, что единственной убедительной причиной он посчитает разве что его «не хочу». Возможно, это Доёна обидит, но зато честно, хотя он явно напрасно убеждает себя в том, что в таком случае даже не будет выпытывать причину. В такие моменты, как этот — непонятные и неловкие, — ему кажется, что он на самом деле видит то, чего нет, потому что ему этого хочется, и это немного раздражает. Тэён молчит какое-то время, из-за чего кажется, что он вот-вот произнесёт этот убедительный аргумент, но вместо этого он чуть склоняет голову вбок: — Кто поведёт? — Ты, конечно. У тебя неплохо получалось сегодня, — боясь упустить шанс, тут же выпаливает Доён, и хотя снаружи он спокоен, внутри радуется неимоверно сильно. Тэён выглядит удивлённым, удостоенный такой чести, но вопросы решает оставить на потом — нельзя заставлять принца ждать, а то он ещё что-нибудь интересное выдумает — и вот они оба уже сбегают из дворца непонятно зачем. Может, потому что кому-то лесной малины с мокрого от росы куста захотелось. — Тогда позвольте пригласить вас на танец, Ваше Высочество? — Тэён делает приветственный поклон, не желая оставлять традиции в стороне, и от смеха едва не произносит что-то фамильярное в адрес Доёна, когда он в отместку за формальность забавно отвечает немного элегантным (насколько это возможно) реверансом, видимо, решая довести до всё абсурда. — Не понимаю, кто придумал, что парный танец можно танцевать только с партнёром противоположного пола, считаю, это глупости какие-то, — задумчиво начинает говорить Доён, видимо, в своё оправдание, но мысль его быстро сворачивается, так и не достигнув главной идеи, когда под его ладонь аккуратно подкладывают руку и Тэён подступает к нему слишком близко, чтобы продолжать смотреть в глаза и спокойно формулировать предложения. Если он на него имеет такое странное влияние, то та очаровательная фрейлина и вовсе должна была забыться от счастья. — Я заметил, — немногозначно кивает Тэён, таким образом избавляя его от необходимости как-то объясняться в дальнейшем, и немного медлит, вслушиваясь в музыку, доносящуюся из зала. Она становится намного спокойнее по сравнению с началом праздника, и это даже хорошо — усталость забирает своё. — Ты ведь попросил вести меня, потому что на ногах плохо держишься? — спрашивает Тэён без тени ехидства, делая первый шаг, и Доён понимает, что теперь каждый его выдох будет оставлять тёплый след на его собственной щеке, потому что без этого на такой близкой дистанции не обойтись. Он даже на секунду забывает, что не должен вести, и почти путается в ногах, пока в последний момент не соображает, куда должен ступить. Точнее это Тэён так уверенно задаёт нужное направление, что Доён ловит его чисто интуитивно и сам удивляется, как только выкрутился и правильно шагнул. — Неужели я настолько плохо выгляжу со стороны, м? — более менее подстроившись под непривычную позицию, фыркает Доён, и вздергивает подбородок. Держаться на ногах и правда не так уж легко сейчас, но с такой надежной опорой ему не страшно и на краю пропасти танцевать. — Вовсе нет. Просто обычно ты скорее на лошади расшибешься, чем мне уступишь, — опуская глаза вниз и не решаясь на дерзкую интонацию, усмехается Тэён и таким образом проглатывает лёгкую неловкость, переливающуюся от ушей к лицу розовой краской. Доён не замечает этого лишь по одной причине: смотрит то на чужие тонкие запястья, окольцованные узкими праздничными манжетами, то на ключицы, виднеющиеся из-под расстегнутой на пару пуговиц по дороге сюда рубашки, то совсем забывается, разглядывая неторопливо двигающиеся губы, и о приличии вспоминает лишь изредка, когда чувствует затягивающееся молчание. — Может, я и азартен, но того, что ты сегодня танцевал лучше всех этих накрахмаленных представителей высшего света, это не изменит, — признаётся Доён почти что с лёгкостью, потому что обычно комплименты положено принимать ему. Но сложившуюся на данный момент ситуацию вряд ли можно назвать обычной, так что потеря невелика, особенно, если он и правда хочет это сказать уже давно. Тэёну каким-то образом каждый раз удаётся ускорить его движение по пути из точки «хозяин и подчинённый» в точку «абсолютно неформальная обстановка», и это радует настолько же, насколько заставляет злиться на самого себя — ему так быстро сдаваться нельзя, даже если он знает, чем всё в итоге кончится. Доёну нравится испытывать на прочность чужую уверенность в собственных желаниях и стойкость к уговорам. — Наблюдаешь за мной? — интересуется Тэён неожиданно бодро и не успевает спрятаться за напускным безразличием, слишком поздно отводя взгляд куда-то в сторону, будто он всего лишь проходил мимо. — Ещё бы, не хотелось бы проворонить такого друга, всего лишь не уследив за какой-то прыткой фрейлиной, — вырывается у Доёна очень обыденно и как будто в шутку, но оттого ревностный подтекст не становится менее заметным. Он осознаёт это с непростительным опозданием, и оттого понимающая улыбка украшает губы Тэёна. — Не хочу показаться грубым, но судя по разговорам, которые я всегда случайно подслушиваю, следуя за тобой на приёмах, все говорят только о Его Высочестве холостом принце Доёне, и фрейлины — не исключение, — немного подсластив интонацию, говорит Тэён, — так что это мне нужно волноваться. Я бы конечно мог отпугивать всех воздыхательниц шпагой, но с таким прекрасным лицом, как у тебя, это вряд ли сработает, — едва слышно проговаривает он и, понимая, что сказал что-то странное, оступается и шагает невпопад. Точка равновесия и инерция, которая создаёт баланс между ними, мгновенно теряются, и Доён, ожидаемо не предвидевший ни этого, ни внезапного комплимента, запинается и чуть не заваливается назад на перила, уставленные клумбами с красными розами. Его голова и без того слегка кружится от многочисленных поворотов, так что удержаться на ногах становится проблематичным даже с неуклюжими взмахами руками, пока Тэён вдруг с присущей ему ловкостью и быстрой реакцией не подхватывает его обеими руками. — Прости, моя вина, — с испугом тараторит он, от неожиданности ухватившись за чужую талию слишком отчаянно, и его резкий выдох забирается под жесткий ворот доёнового праздничного мундира, устраивая там секундную вспышку пожара. Доён хватается за его плечи чисто рефлекторно, опрометчиво придвигаясь еще ближе, и чуть не оступается повторно, когда его взгляд фокусируется на непозволительно близко к нему находящемся тэёновом на лице. Он стоит спиной к дверям балкона, которые пропускают свет из спальни, и оттого глаза его остаются в тени, но Доён так и представляет их широко распахнутыми, блестящими и обеспокоенными. — Наверно, было бы смешно умереть от рук собственного стражника, — хрипит он, спустя несколько мгновений после неожиданного всплеска страха, и чувствует себя привычно защищенным в кольце из чужих рук. Конечно, он кривит душой, ведь Тэён никогда бы даже не смог о таком подумать, но в голову приходит только это, когда почти все его мысли обрабатывают ощущение крепкой тёплой хватки. — На самом деле не очень, — серьёзно говорит Тэён, и Доён чувствует, как понемногу расслабляются его мышцы и в конце концов он отпускает его и возобновляет упорядоченные шаги под доносящуюся издалека музыку, как будто ничего не произошло. Доёну хотелось бы думать, что это лишь маска, скрывающая неподдельное беспокойство о чем-то, но даже если так — в ней Тэён всё ещё остаётся собой. Совсем не так, как придворные и члены его семьи во время приёмов, которые из ранее привычных и знакомых резко могут стать какими-то чужими с натянутыми улыбками. — Зато я бы умер, зная, что у меня прекрасное лицо, — пожимает плечами Доён, не давая никакой надежды, что он оставит эти слова без внимания. — Ты и так знаешь об этом. Я посчитал кое-что: в тот день, когда швеи примеряли на тебя новое обмундирование, что-то подобное прозвучало двадцать три раза, — вспоминает Тэён, кажется, удивляясь собственной памяти, и всячески пытается вывести умозаключение о незначительности собственных комплиментов в куче других, более изысканных и изобретательных. — Может, оно и так, но разве стоит доверять тем, кто говорит о чьих-то достоинствах слишком часто? С каждым разом это всё сильнее походит на лесть, и тогда ты начинаешь ценить тех, кто не разбрасывается хвалебными одами, а только использует нужные слова в подходящие моменты, — недвусмысленно намекая на одного конкретного стражника, неторопливо говорит Доён и замечает, как Тэён тактично ведёт его ближе к выходу с балкона. Их вытянутые тени на каменном полу выглядят так гармонично и утончённо, что Доёна, завороженного движущимися серыми силуэтами, вновь едва не заносит в противоположную сторону. Он думает о том, как выглядит со стороны и надеется, что не уступает Тэёну. — Нужные слова в подходящие моменты? Всё-таки рыцарские рассказы зачали в тебе романтика, — усмехается тот в ответ, увиливая от внимания к своей персоне. — Романы здесь совершенно ни при чём. Я убеждён в том, что наполненные смыслом слова могут износиться, как даже самые крепкие ножны, если их использовать не по назначению или не вовремя, — думая о чём-то своём, наверняка Тэёну непонятном, говорит Доён и смотрит очень прямо и открыто, что становится немного странно. Как будто мысль не абстрактна, а адресована очень даже чётко. — Может, это в тебе жадность к искренности и честности говорит? — неожиданно смело спрашивает Тэён, выдавая своё волнение на мгновение усилившейся хваткой, и эти слова Доёна слегка задевают. Его воспитание во дворце — это, конечно, не лучший пример того, как нужно взращивать честного человека, когда все вокруг то и дело притворяются лучшей версией себя, но ему хочется думать, что он сделал очень много уверенных шагов в сторону от привычки улыбаться в любой непонятной ситуации. В глазах Тэёна блестит хитрое зерно, и Доёна, готового непрошено начать оправдывать своё честное имя, это стопорит от необдуманных слов в самый последний момент. В конце концов, тот ведь тоже не без греха, и что-то подсказывает, что это неудачно прикрытый способ вывести на эмоции. Рядом с ним Доён иногда забывает о том, кто он на самом деле, и возвращается в то состояние, когда впервые почувствовал себя на равных с кем-то, кто не имел за душой ничего. И иногда это ему даже нравится, он чувствует себя живым, настоящим, сплетённым из реальных чувств, поддавшимся азарту в игре, где исход заранее неизвестен в виду отсутствия перекоса власти, и оттого она лишь интереснее. — А ты? Ты считаешь, что ты всегда до конца честен и говоришь совершенно обо всём, о чём думаешь? — вздёргивает бровь Доён, не гнушаясь перевести фокус, и пользуется замешательством, чтобы незаметно отодвинуть повыше белоснежный тэёнов манжет и коснуться оголившегося запястья. — Считаю. Но оставлять что-то для себя, когда об этом не спрашивают — не значит лгать, — выдерживая внимательный взгляд, утвердительно кивает Тэён, но за своим желанием держаться уверенно не замечает, как Доён вдруг пропускает один шаг, тем самым ненавязчиво перехватывая направляющую позицию себе. Он тактично и не торопясь выстраивает последовательность шагов в центр спальни, где пахнет догорающими свечами, из-за которых большая часть комнаты погружается в полумрак, а после вдруг резко останавливается. — Уверен? Звучит так, словно тебе есть что скрывать, — склоняет голову Доён, и лёгкий поток воздуха, увязавшийся за его одеждой с улицы, задувает слабое пламя на поверхности горячего воска. В подрагивающих изгибах мягких теней на его лице, повторяющих линии ухмылки, Тэён видит подвох, но поддаваться на знакомые уловки не собирается. — Уверен, — выдыхает он в сторону и видит чужие пальцы на собственном пульсе под тканью манжета, которые тут же скользят выше по его руке и неожиданно поправляют расстегнутый воротник, слегка перекосившийся в танце. — Что ж, в таком случае, — задумчиво произносит Доён, до странного спокойно начиная застёгивать пуговицы на его рубашке, случайно касаясь кожи в треугольнике глубокого разреза, — мне лишь нужно задать правильный вопрос. — Так задай, — останавливая доёновы пальцы возле пуговицы под самым горлом, которая обычно создаёт неприятную тесноту, говорит Тэён почти с вызовом и шумно сглатывает, явно испытывая удачу. Веки его медленно моргают, как будто он спокоен, но хватка выдаёт напряжение. Доён прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что его не боятся и однажды это может стать проблемой. Не настолько серьёзной, чтобы доводить до наказания, но делать с этим что-то всё равно нужно. И между чувством гордости и нежеланием признаваться в своей неготовности задавать некоторые вопросы не то что Тэёну, а самому себе, он выбирает идеальный компромисс, который не только даст ему время, но и не позволит виновнику душевных волнений расслабиться. — Обязательно, — отпуская ткань воротника, кивает Доён с улыбкой и отступает назад, позволяя Тэёну глубоко вдохнуть, — но не сегодня, — он медленно вышагивает к распахнутым дверям балкона, чтобы тут же перекрыть ночной прохладе доступ в его покои, и путается пальцами в желтой кисточке из золотистых нитей, свисающей с края тяжёлых бархатных штор. — Спасибо за танец, доброй ночи. Шагов Тэёна не слышно ещё какое-то время, и ничего странного Доён в этом не видит. Иногда требуется довольно много времени, чтобы в бурном потоке разных мыслей выудить нужную с умом и осторожностью или совершить действие. Он в какой-то мере даже рад, что между ними есть это негласное правило — ждать. В череде бесконечно сменяющих друг друга событий в особо насыщенные дни во дворце или гарнизоне обычно такой возможности не представляется, но лишь оттого наличие времени на подумать кажется Доёну таким ценным. Впрочем, не оборачивается он вовсе не из-за терпения — боится увидеть хитрую улыбку на чужом лице, как будто его уже переиграли. — Доброй ночи, — наконец, тихо отвечает Тэён и, прежде чем спокойным шагом выйти за дверь, добавляет: — Ваше Высочество.***
В королевской библиотеке настолько тихо, что кажется, будто даже только-только успевшая осесть на корешки книг после недавней уборки пыль колышется от стука, который издаёт изящный ферзь, встречаясь с поверхностью шахматной доски. Тэён критически осматривает получившуюся картину из фигур на чёрно-белом поле и, кивнув самому себе на неозвученную мысль, поворачивает голову к Доёну, ищущему на стеллаже с его личными фаворитами что-то конкретное. В отличие от остальных членов семьи и придворных, он после обеда предпочитает пропустить часовую прогулку в королевском саду под сопровождение светских бесед и тактично сбежать в библиотеку, иногда даже игнорируя десерт. Июньская жара даже под плотной тканью зонта, не дающего солнцу коснуться аристократично бледной кожи, выпаривает из его головы почти все важные мысли, а этого он себе позволить никак не может. Здесь, в прохладе и стойком запахе чернил ему намного лучше думается. — Твой ход, — осмеливается сказать Тэён лишь спустя несколько секунд. Доён выглядит до странного цепляющим внимание, когда сосредоточен и забывает или не замечает, что на него смотрят — пропадает завеса нереальности, являя взгляду вполне по-человечески нахмуренные из-за долгих поисков брови и плотно сжатые губы. Эта «нормальность» порой позволяет стать к нему немного ближе. В присутствии Тэёна его такое состояние настигает частенько, и дело далеко не в том, что тот для него пустое место. — Ты сегодня медленнее обычного, — задумчиво констатирует Доён и, выудив с самой верхней полки, наконец, то, что он искал, возвращается в центр читального зала, где стоит его вечно заваленный картами, заметками и чертежами стол. Тэёну каким-то образом всё ещё удаётся каждый раз найти на нём место для увесистой шахматной доски, но выбора у него особо нет. Как-то так получилось, что Доёну шахматы нравились с детства, и привлечение своего тогда еще новоиспечённого стражника к этому делу было лишь вопросом времени. Сам процесс ему нравился больше, чем факт выигрыша — пожалуй, единственное исключение из правил, — а потому партии затягивались и почти никогда до логического завершения не доходили. Доён оправдывал это тем, что, достигнув успеха в чём-то, перестаёшь с таким трепетом разворачивать награду — она уже не такая сладкая и особенная, достаётся легче. Невольно начинаешь смещать акцент в игре на её продление из-за постепенно достающей скуки. Тэёну, впрочем, такое было незнакомо: он либо выбирал увлечения на длительную перспективу, в которых ничто не надоедало, либо вообще предпочитал за что-то мимо проходящее не браться. — Решил выучить «Искусство войны»* наизусть? — глядя на знакомую обложку и игнорируя замечание, спрашивает Тэён и двигает увесистую доску поближе к противоположному от себя краю стола. — Выучить? — переспрашивает Доён с удивлением, усаживаясь в кресло, и пытается взглядом найти, что изменилось в расположении фигур, пока не натыкается на чёрного ферзя, некрасиво испортившего всю придуманную им тактику. Впрочем, от равного соперника (а Тэёна таковым он мог считать по праву), выучившего почти каждую из них, этого ожидать стоило. — Ты часто её читаешь, скоро сможешь любую страницу процитировать, — поясняет Тэён, перебирая в руках выбывшую из игры белую пешку, и следит за рождением нового плана в доёновой голове. Тот кусает губы, по привычке оставаясь сидеть ровно, и что-то в такой обыденной простоте тем не менее кажется Тэёну занятным. — Пускай так. Нет ведь ничего плохого в философии и в том, чтобы почитать мысли умных людей, пусть они и жили много сотен лет назад. Некоторые фразы быстро забываются, какими бы умными они ни были, а запомнить всё-таки стоит, — монотонно проговаривает Доён и склоняет голову вбок в задумчивости над своим ходом. Не то, чтобы он любит создавать себе авторитеты — скорее отбирает только полезное и не ограничивающее его свободу, в самых крайних случаях лавируя между собственными желаниями и необходимостью, но в конце концов поступая либо полностью по-своему, либо в соответствии с рождённым компромиссом — и почти никогда по указу. — Говорят, раньше люди были даже умнее нынешних. Уж не знаю, правда или нет, но что-то в этом есть, раз уж ты так увлечён военной философией и стратегией, — Тэён опирается на стол локтями и укладывает подбородок на ладони, приближаясь к доске, чтобы чётче увидеть, куда Доён собирается двинуть фигуру слона, на шапочке которого задерживает палец в сомнении. Шахматы во дворце, без преувеличений, самые лучшие, которые Тэён когда-либо видел в своей жизни — бронзово-золотые, причудливой формы и ощущаются приятно тяжелыми в руке. Их эстетики самой по себе уже было достаточно, чтобы навсегда сделать их элементом интерьера библиотеки, не говоря об ощущении, словно каждый ход фигурой каким-то образом может с чёрно-белых клеток шагнуть в реальность. — Ты прав. Что-то в этом есть, но я не выбирал, чем мне увлекаться, это было предрешено, когда я родился. И никто не спрашивал, хочу ли я войны или буду ли я в ней участвовать, если понадобится, — вдруг говорит Доён немного резко, поднимая взгляд, и делает, наконец, свой ход, глухо скрипя слоном по доске. Что-то внутри него явно неприятно дёргает за ниточки эмоций. — Иногда бывает не так уж плохо иметь протоптанную дорожку, а не быть предоставленным самому себе, — слегка морщится Тэён и запоздало жалеет о сказанном, потому что на самом деле не желал мысленно возвращаться к временам, предшествовавшим встрече с Доёном. Это каждый раз напоминает ему о тяжелый временах и о том, что он — всего лишь везучий мальчишка в какой-то мере. — Принять реальность такой, какой тебе её преподнесла судьба, работать с тем, что есть, и уметь в этом найти что-то хорошее, ничем не легче, чем следовать за собственной поставленной целью. Не всем это по силам, и это нормально — не справиться. Однако, был бы у меня настоящий выбор, военное дело я бы выбирать не стал, — небрежно заканчивает фразу Доён, пытаясь увести разговор подальше от темы, которая оседает на тэёновом лице неприятным налётом грусти, и ждёт, когда тот посмотрит в ответ, чтобы в очередной раз напомнить себе о настоящем — том самом, в котором одиночество и неопределённость позади. — Тогда, разве ты не должен наслаждаться мирным временем в свободные часы в обстановке, свободной от всего этого? — спрашивает Тэён чуть более вовлечённо в реальность, глядя, как Доён забирает с доски его чёрную пешку и ставит на её место своего слона. — Этим я сейчас и занимаюсь, — улыбается ему тот, медленно откидываясь на кресло, и смотрит в ответ так, что это полностью оправдывает его слова. Конкретно в этот момент он рад тому, что происходит, но для Тэёна это более понятным оттого не становится, к сожалению, судя по глазам и вопросу в них. — Знаешь, когда всю жизнь проводишь в подготовке к чему-то плохому, постепенно начинаешь думать о войне как о данном и неизбежном. Неважно, когда и при каких обстоятельствах — она будет, и эта истина непреложна. Каждый день, видя вокруг себя людей, которые говорят только об оружии и тактиках, забываешь, что её можно избежать, — Доён берёт книгу со стола и открывает её на случайной странице, пробегаясь по знакомым строчкам глазами. Тэён уже совсем не смотрит на шахматную доску, а только придвигается ещё ближе, усаживаясь на самый краешек кресла и неаккуратно отодвигая своими локтями карты. Ход он уже выбрал, просто это сейчас не так важно, как продолжить слушать. — Знаешь, почему этот трактат мне нравится среди прочих чуть больше? — создавая горизонт страницами на уровне своих глаз, спрашивает Доён, прежде чем полностью закрыться книгой. — Мысль о приоритете мира на первом месте, а не между строк. Несмотря на то, что для понимания ценности спокойствия нам нужно для сравнения какое-то зло, один из главных смыслов этих строк в том, что лучше этого зла избегать, а если уж и пришлось к нему прибегнуть, то сделать это нужно настолько быстро и безболезненно, насколько это возможно с наименьшими потерями, — говорит он, а потом опускает книгу на колени и тянется к столу за ненужным клочком старого письма, чтобы положить его между страницами как закладку — чтобы было. — Раньше полководцы и правда были умными, — согласно кивает Тэён с улыбкой и делает свой ход, вынуждая Доёна вновь обратить внимание на доску. — Всё-таки люди — не шахматы. Это мы можем с тобой неделю играть одну партию без всяких потерь. — И так и не закончить, — кивает Доён, при взгляде на фигуры понимая, что они опять начинают идти вничью, и тяжело вздыхает. — Не волнуйся. Как ты и сказал, работать с тем, что есть, ничем не легче, но у тебя получается. Это твой собственный способ оставаться собой в ограниченных рамках. Но если что-то пойдёт не так, ты знаешь, на кого можно положиться, ты окружил себя правильными людьми, — напоминает Тэён успокаивающе, и Доён не может не продублировать чужую тёплую улыбку в ответ. — Знаю. Просто лучше бы тебе меня защищать не пришлось, а уж тем более рисковать. Может звучать глупо, учитывая, за что тебе платят жалование, но поверь мне, едва ли половина из того, за что ведутся сражения, того стоит. Уж лучше вечно тебе в дуэли проигрывать, — коротко фыркает Доён, не сумев обойти насущную проблему. Тэён не спорит, как ожидалось — только моргает медленно и смотрит внимательно, кивая согласно. Несмотря на его способность в любую секунду выхватить шпагу и показаться опасным до невозможности, глаза его в минуты спокойствия кажутся добрыми и полными открытости, во что практически не верится, если учитывать то, как ранее складывалась его жизнь. Доён даже забывает, зачем и с какой целью сделал предыдущий ход, и в конце концов сдаётся, без какого-либо смущения принимая образовавшуюся тишину так, как есть. Она спустя несколько секунд уже становится понятной — им обоим важны жизни друг друга, и оттого внутри так спокойно. — Вечно проигрывать — это вряд ли. Ничто не вечно под луной, когда-нибудь у тебя получится, и тогда я, наверно, лишусь звания, — пожимает плечами Тэён, немного грустно усмехаясь, и, чтобы поскорее смахнуть эту странную дымку очень личного разговора, цепляется взглядом за первое, что встречается на небрежно заваленном столе. Этим чем-то оказывается гравировка на боковой стороне шахматной доски, выведенная на латыни. Сам Тэён её вряд ли правильно прочтёт, но Доён однажды ему раскрыл её смысл, и этого было вполне достаточно, чтобы запомнить. — Знаешь, почему получится? Потому что это, — он кивает на фразу, — абсолютно про тебя. Доён прослеживает за чужим взглядом и коротко смеётся: — Aut vincĕre, aut mori. Или победить, или умереть? — он ведёт бровью вверх. — Хочешь сказать, я совсем не знаю меры? — Хочу сказать, что ты не остановишься, пока однажды не победишь там, куда стоит вкладывать силы и время. Обычно люди не вызывают на поединок тех, кто абсолютно точно окажется сильнее их, и хотя я уверен в том, что ты считаешь меня достойным противником, это тебя не останавливает никогда, — совершенно убеждённый в своих словах, говорит Тэён, опять неосознанно начиная перебирать между пальцев стоящие в стороне от поля фигуры. — Учиться у достойных однозначно бывает полезно, — усмехается Доён и думает о том, что полезность каких-то действий очень часто смягчает разочарование от провала. На этом его энтузиазм порой и держится. — Значит, у тебя определённо есть какая-то цель в этой победе, и для её достижения ты учишься понимать мой стиль. Это тобой движет, не победа как самоцель. Есть что-то ещё. Доён ловит себя на том, что от этих слов нервно кусает нижнюю губу с внутренней стороны, и тут же исправляет себя, усаживаясь привычно прямо и стараясь сдерживать лишнюю мимику. Направление этой мысли колышет что-то внутри него, заставляя ощущать себя слишком открытым. Для Тэёна, впрочем, нормально, иногда заплывать относительно далеко в его внутренние мотивы, и хотя Доён знает, что тот может вовремя остановиться, это заставляет нервничать. Если кому-то и нравится быть прочитанным от начала до конца, то точно не ему. — За столько лет можно было енота научить фехтовать, не то что стиль выучить, а я в последнее время почти не продвинулся и упускаю что-то важное, — небрежно говорит Доён скорее самому себе и поджимает губы, глядя на свои фигуры, которые хоть и расставлены логично и последовательно, но тэёновой стороне — каждый раз получающейся немного хаотичной и непредсказуемой, совершенно не уступают. Ему кажется, словно он не замечает чего-то очевидного. — Иногда достаточно лишь спросить. Но ты никогда не спрашиваешь, — качает головой Тэён, пожимая плечами, и понимающе улыбается, как будто знает, в чём причина. — Это было бы слишком просто, — морщится Доён, переключая внимание на стеллажи с книгами, чтобы не запутаться в собственных мыслях, которые то и дело цепляются одна за другую, создавая ворох. — Ну, или ты просто просить не умеешь. Предпочитаешь выяснять сам, как будто все вокруг враги, — тихо произносит Тэён, прекрасно понимая, к чему это может привести, и тут же оказывается под прицелом прищуренного взгляда с недобрым блеском, едва не прожигающего насквозь. Доён встаёт с кресла — не настолько резко, как мог бы, но оно всё равно грохочет по полу, слегка отодвигаясь назад, — и обходит его со спинки, опираясь на неё. Привычка вставать каждый раз, как он чувствует необходимость сказать что-то авторитетное, очень быстро и заметно перекочевала из тех времён, когда он учился командовать гвардией, и в повседневную жизнь, но понимание избавиться от неё никак не помогает. — Покидая строй, люди возвращаются в обычную жизнь, которая тоже подчиняется правилам, к людям, которые ведут себя по принципу причины и следствия, если они не глупы, конечно. Есть ли хоть одна причина говорить, что предсказать чьи-то действия невозможно? — риторическим тоном спрашивает Доён, сжимая в руках обивку, и немного злится на полное несогласие в чужих глазах. Тэён спустя мгновение открывает рот, чтобы тут же выпалить что-то, навеянное эмоцией, но проглатывает поспешный ответ вместе с неглубоким вдохом, чтобы задуматься ненадолго. Если его жизнь во дворце в качестве стражника чему-то и научила, так это отходчивости, и тому что, будучи доёновой тенью, лучше либо просто молчать, либо полностью отключаться от происходящего вокруг, чтобы ненароком не окинуть какого-нибудь достопочтенного господина на аудиенции с откровенно бредовыми предложениями странным взглядом. — Ты когда-нибудь влюблялся? — в конце концов произносит Тэён, продолжая нервно перекатывать пешку в руке, и по растерявшемуся на секунду лицу Доёна понимает, что как минимум получилось отвлечь его от своей готовности биться за правду, пока язык не намозолится от разговоров. — Это… не причём здесь совершенно, — уклоняется тот неуклюже, уводя взгляд подальше от чужих губ, которые произнесли эти слова так легко и непринуждённо. — Такое ощущение, что нет, — совершенно не собирается отступать Тэён, хотя и краснеет ушами неизбежно. — Люди и правда бывают предсказуемы, но если ты попытаешься встроить в рамки тактики и логики каждое их взаимодействие, скорее всего ты потерпишь поражение. Иногда это просто игра фантазии и мгновенная реакция без долгих раздумий о том, правильно ли это или достаточно ли логично. Ты и сам так поступаешь, когда тебе скучно, — Тэён отставляет пешку в сторону и намеренно обращает внимание на шахматное поле, прохаживаясь сначала по своему построению, а потом по доёновому — слишком разные, но каждое всё ещё по-своему правильно. — Тогда есть ли смысл в этих взаимодействиях? — почти доводит до крайности Доён, сжимая пальцы только сильнее, хотя прекрасно понимает, что смысл есть. Просто он настолько одеревенел в своём нежелании что-то менять в собственных подходах, что это порой заставляет его самого выходить за рамки разумного. — Это бывает приятно. Надеюсь, это для тебя достаточно убедительный аргумент? — только и говорит Тэён, усмехаясь, и прикрывает рот ладонью, когда улыбается слишком широко от собственных странных мыслей на это счёт. — Кто сказал, что если ты можешь переносить стратегию на человеческие поступки, в обратную сторону это не сработает? — В этом нет необходимости, тактика прекрасно работает сама по себе, — ровно возражает Доён, хотя внутри него что-то уже неизбежно начинает шататься и трескаться. — И поэтому в дуэли ты так предсказуем, — забавно подпирая щёку ладонью, кивает Тэён на выдохе, а затем медленно поднимается с места, чтобы подойти к противоположному краю стола и поднять книгу с ранее положенной в неё закладкой. Доён отстранённо следит за каждым его шагом, но на самом деле мысленно где-то далеко, в осознании, что в последнее время он не просто тратил время в пустую, но ещё и занимался чем-то до обидного бессмысленным — пытался предсказать и найти связь там, где её никогда не было. Просто потому, что Тэёну каждый раз каким-то невероятным образом удавалось придумывать что-то новое, и как только Доёну казалось, что он изучил каждое движение, в давно раскрытой и разобранной комбинации появлялся неожиданный элемент. Он знал ответ с самого начала, видел своими глазами и изучил досконально, просто опыт толкал к поиску несуществующих закономерностей, и это что-то на уровне рефлекса — неизбежное, как молния во время грозы. — Тебе идёт быть непредсказуемым. Ну, по крайней мере мне так кажется, — немного лукаво усмехается Тэён, о причинах чего Доён может только догадываться, и пытается открыть книгу на какой-то конкретной странице, забирая на это добрую половину минуты, чтобы переложить закладку именно на неё. — Думаю, ничего страшного не произойдёт, если однажды ты немного откроешься интуиции и поступишь так, как… — Сердце велит? — заканчивает Доён избитой, по его мнению, фразой из книг из той части библиотеки, что заполнена романами и прочей художественной литературой, которая так влекла его к себе раньше, и это застаёт Тэёна врасплох до того, что он уже не уверен, точно ли они о дуэлях говорят. — Да, сердце, — кивает он неуверенно, шумно сглатывая, когда Доён шагает навстречу, и не отходит лишь потому, что прирос к полу под чужим взглядом, полным вопросов, на половину из которых у него ответов не найдётся. К его же счастью, тот их просто никогда и не задаст. — В этом твой секрет? — с интересом щурится Доён и склоняет голову, глядя куда-то на тыльную сторону тэёновой ладони, в которой он сжимает книгу, прежде чем вытащить из кармана на груди небольшой синий платок. — Может быть. Думается мне, что в следующий раз узнаем, — не отвечает однозначно Тэён, усмехаясь хитро, и удивляется, когда Доён, иного от ответа и не ожидавший, протягивает ему этот самый платок, изогнув уголок губ в плохо скрытой улыбке. — Чернила, — он легко забирает в свою тёплую ладонь чужое запястье и разворачивает его так, чтобы Тэён смог увидеть на собственной руке ещё не полностью высохший отпечаток стоящих на столе для написания писем чернил, которые он за разговором не заметил в кипе разложенных бумаг и писем. Он неловко принимает протянутый платок, в очередной раз ощущая мимолётное касание доёновых пальцев, и небрежно трёт широкое пятно, радуясь лишь тому, что каким-то чудесным образом удалось не испачкать манжеты. Главное в таком виде начальнику стражи не попасться, иначе выговора не избежать. Тэён смешно морщится, пытаясь стереть тёмно-синие разводы настолько, насколько это возможно, пока чернила не впитались в кожу окончательно, но в конечном счёте, когда те до конца не поддаются, просто прячет ладонь за спину вместе с платком, намереваясь отдать его слугам позже. — Внимание к деталям — хороший навык, — неловко и отвлечённо говорит он в ту же секунду, когда понимает, что всё это время Доён без скуки наблюдал за его потугами и уже успел забрать у него книгу, чтобы позже посмотреть, что же Тэёна привлекло на той странице. Он выпрямляется довольно резко, чувствуя жар у лица, и может лишь догадываться, как выглядит со стороны. — Тогда мне, пожалуй, стоит усерднее сконцентрироваться на своих навыках, — освобождая Тэёна от оков своего взгляда, медленно тянет Доён и протискивается между столом и креслом, чтобы вновь расслабленно занять своё место и вернуть внимание шахматным фигурам, как будто ничего не произошло. Тэёну остаётся лишь облегчённо, но бесшумно выдохнуть и последовать его примеру. — Может, тогда я обнаружу еще что-нибудь очевидное… Впрочем, уже, — задумчиво бормочет он себе под нос, подперев подбородок ладонью, пока доворачивает голову с сторону Тэёна, и думает, что, кажется, в одном тот всё-таки был неправ — Доёну вовсе не скучно, когда он поступает непредсказуемо. Всё же есть у этого одна очень конкретная причина. Он улыбается сам себе и, пока Тэён хмурится над своим ходом, раскрывает книгу на странице с закладкой, устремляя взгляд на самую первую строчку. «Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике.»***
На самом деле, с тех пор, как Доён впервые сбежал из-под присмотра придворных еще будучи подростком, среди слуг и стражи установилось негласное правило — если поблизости есть принц и выход за пределы дворца, будь то ограда со слишком широким расстоянием между прутьями, ворота или дверь, то нужно смотреть за ним в оба и в случае каких-либо подозрительных поползновений тотчас начинать погоню. К счастью, Доён вскоре обзавёлся новым другом в лице Тэёна и общими усилиями — ловкостью старшего и продуманностью младшего — им удавалось проскальзывать мимо чужих внимательных взглядов за пределы дворцовых стен, а по возвращении иногда даже не попадаться. Но годы шли и вскоре повзрослевшему принцу стало не до забав. Добавились новые пункты в плотном распорядке дня, обязанности и прочие атрибуты недетской жизни, из-за чего последние лет пять Доён не знал, что такое гулять по лесу без чужого присмотра и делать всё что вздумается. Было бы логично предположить, что так будет и дальше, учитывая, что с каждым годом дворцовая рутина забирала всё больше времени, но Доён смеётся судьбе в лицо, подбивая Тэёна сбежать от собственной стражи по знакомой тропинке прямо во время конной прогулки. Очень резко и почти необдуманно — совсем как по зову сердца, и от осознания этого хочется смеяться. Ветер с подхваченным с земли запахом травы приятно освежает лицо, заставляя почувствовать привкус свободы — солёный, как брызги от морских волн, и терпко-дымчатый, как хвоя дикого можжевельника. Доён едва не ловит пощечину веткой дуба на скаку, слишком расслабившись от того, как легко ему становится дышать, но Тэён вовремя напоминает, что дубрава здесь не настолько редкая, чтобы забывать о сохранности головы, поэтому до развилки в конце тропы они добираются без травм. — Кажется, оторвались немного, нужно свернуть с дороги, — вовремя притормозив лошадь, выдыхает Доён негромко, и запрокидывает голову, глядя на ниточки вечернего солнца, пробивающиеся через плотную тёмно-зелёную листву. Уголки его губ сами по себе тянутся вверх, чтобы поприветствовать слабые тёплые лучи, но он осекается, вспоминая, что не один среди кустов и деревьев. — Ты знаешь, где мы? — спрашивает Тэён, оглядываясь, и делает вид, будто не заметил чужую минуту уединения с природой. Передние пряди его волос у лица кажутся растрепанными, немного прилизанными ветром назад и совершенно не скрывают лоб, из-за чего он становится похожим на дикого рысёнка с горящими глазами. Доёна это равнодушным не оставляет. — Я думал, ты знаешь, где мы, — задумчиво тянет он и опирается на стремя, чтобы спрыгнуть на землю, отозвавшуюся хрустом сухих веточек. Над почвой проносится лёгкий ветерок, щекоча высокими травинками доёновы сапоги, и он думает о том, что даже заблудиться сейчас не против. Доён, конечно, знает, что Тэён лишь притворяется, состроив этот свой растерянный вид — эти леса он знает, как свою маленькую деревню, в которой он раньше жил, до службы во дворце, — но не подыграть ему не может. — Испугался? — уловив чужую усмешку перед тем, как спрыгнуть с лошади, спрашивает Тэён и ловко забирает с собой поводья. Он присматривается к деверьям и взглядом по памяти намечает нужное направление, с детства поселившееся в памяти как вечное воспоминание. Сколько бы времени ни прошло, он всегда будет помнить эту местность. — Ещё чего, — фыркает Доён, вскидывая подбородок, и засмеяться Тэёну не даёт лишь попавшийся на пути корень, об который он слегка запинается, отвлёкшись на секунду. Высокая трава скрывает мелкие кочки и корешки, поэтому он решает не отвлекаться и смотреть под ноги. Доён не помнит местность, по которой его ведут — его знания лесных тропинок закончились на той дороге, с которой они только что свернули, — но Тэёну он доверяет, поэтому идёт следом до тех пор, пока не замечает впереди широкий просвет между стволами. От него веет свежестью и прохладой, немного не похожей на ту, что создаёт обычная тень от деревьев, и Доён так и не догадывается, что откроется перед ним на окраине, пока они не подходят совсем вплотную, выходя к узкому пологому берегу маленького озера, со всех сторон окруженного дубравой. Водная гладь по его краям оказывается неплотно заросшей белыми кувшинками, чьи листья мирно лежат на поверхности, укрывая её зелёным глянцевым одеялом. Где-то Доён видит заросли высокого рогоза, который при дуновении ветра лениво машет своему отражению в воде своим коричневым соцветием, и случайно замечает неподалёку маленький хлипкий мостик, уходящий широкими сваями под воду, на котором кто-то раньше наверняка рыбачил. — Красиво, — выдыхает Доён и улыбается, когда замечает в самом центре озера несколько мирно плавающих уток, — мы раньше здесь никогда не были, — он перехватывает поводья в другую руку и аккуратно ступает в сторону мостика, чтобы не потревожить застывшую в спокойном моменте природу. — Мы никогда так далеко от дворца и не убегали, — тихо говорит Тэён, шагая следом, а потом замечает поблизости большую корягу в тени, чтобы привязать поводья к ней. И пока он копошится рядом с лошадью и оставляет шпагу на седле, Доён уже оказывается неподалёку от мостика, намереваясь испытать его прочность. — Это лиственница, не должна сгнить, — задумчиво проговаривает он самому себе, скидывая сапоги в высокую траву подальше от воды и слышит за спиной смешок Тэёна, который примерно понимает, сколько лет этому мосту. — В таком случае буду приятно удивлён, — только и говорит он в напутствие и смотрит, как Доён медленно начинает ступать вперёд, оказываясь на середине спустя всего лишь два шага. Картина была бы очень забавной, если бы он и правда развалил мостик, но мысль о том, как бы он объяснялся страже, веселит Тэёна всё-таки больше. — Вроде крепко, — заключает Доён спустя полминуты попыток вывести сваи из равновесия, и в конце концов свободно шагает вперёд, усаживаясь на самый край досок и осматриваясь — вокруг незаметно вечереет. Солнечные лучи греют слабо, уже не давая назойливой жаре плавить воздух, и оттого дышится намного легче, чем Доён и наслаждается, впитывая атмосферу тишины. — Здесь так спокойно, — выдыхает он расслабленно и прикрывает глаза, подставляя лицо под взгляд кучевых облаков, медленно проплывающих над его головой. Ему бы хотелось отправить в долгий путь вместе с ними и все свои тревожные мысли, но, когда Доён вернётся во дворец, они всё равно уже будут дожидаться его в огромной постели. — Последний раз я был здесь тем летом, когда мы впервые встретились. Почти ничего не изменилось, — с ноткой ностальгии говорит Тэён, прежде чем аккуратно шагнуть на мостик и лично убедиться в его устойчивости. Воды он не боится — она наверняка не холодная к тому же, — но возвращаться обратно во всём мокром не очень хочется. — Наша деревня находилась совсем недалеко отсюда. Друзья ходили на озеро ловить рыбу, а я ловил лягушек в мокрой траве и пытался собрать их в одной луже. Думал, вместе им будет веселее, — смеётся он со светлой грустью в голосе, пока не натыкается на потеплевший доёнов взгляд, устремлённый на него снизу вверх. — Ты почти никогда ничего не рассказывал о своей жизни до нашей встречи, — припоминает Доён с явным намёком и двигается в сторону, освобождая чуть больше места справа от себя. Его ступни едва касаются поверхности воды, но даже так он чувствует, что она тёплая — прогрелась и зацвела под жарким июньским солнцем. — Прости, что-то нахлынуло, — неловко пожимает плечами Тэён и осторожно садится рядом, глядя вперёд, на водную гладь, в которой ребрится отражение лучей. — Я совсем не против, скорее наоборот. Ты говоришь о своём доме в прошедшем времени, это странно. Почему? — Доён незаметно касается его плеча своим и смотрит на изгибы чужого профиля с интересом, в конце концов останавливаясь взглядом на точёной линии челюсти, из-за упавшей под неё тени кажущейся еще более непохожей на настоящую — скорее на нарисованную каким-то дотошным художником. Тэён в ответ усмехается и ловит себя на мысли, что с каждым разом, как ему выпадает шанс поговорить с Доёном вне чужих глаз, он всё чаще разрешает увидеть себя с новых сторон — и это хорошо, пусть ему и странно порой впускать его в свою голову и ощущать его настолько близко. Душевно близко. — Это грустная и неинтересная история, — мотает головой Тэён, глядя куда-то сквозь свои ладони, но сделать незаинтересованный вид у него не получается. Его хмурое лицо только добавляет вопросов. — Неинтересная или тебе просто вспоминать не хочется? — решает не растягивать потенциально неприятную тему Доён, чтобы не доставать расспросами слишком долго и не строить ожиданий. — Не знаю, порой с правильными людьми даже груз болезненных воспоминаний может стать легче, — как-то неопределённо, на первый взгляд, говорит Тэён, но Доён понимает очень даже конкретно и улыбается своему отражению. — Я стал говорить совсем как ты, — осеняет его через мгновение, после чего он смеётся. — С кем поведешься, верно? — довольно подмечает Доён, немного по-детски болтая ногами и изредка брызгая каплями на листья кувшинок, пускающие круги по воде. Этот момент кажется ему чем-то, что должно было случиться с ним в детстве и застыть в памяти потёртой красочной картиной, но было благополучно им пропущено из-за отсутствия свободного времени. Впрочем, для хороших воспоминаний вряд ли предусмотрены строгие временные рамки. Возможно, хорошими их делает не только восприятие, но и люди. — Думаю, я бы хотел быть правильным человеком для тебя, — признаётся Доён немного неуклюже в тон Тэёну и замолкает мгновенно, когда осознаёт, что не почувствовал укола сомнений, сказав это очень спонтанно, но оттого не менее честно. Последнее радует особенно, а вовсе не пугает, как раньше. Спокойствие от возможности почти всегда говорить то, что считаешь необходимым произнести вслух и не обдумывать слова по три раза, становится для Доёна той новой вещью, которая вызывает зависимость и просится исследовать границы дозволенного. До каких пор он может быть откровенным? Тэён не отвечает некоторое время, только кивая и пряча вздёрнутые уголки рта в плотно сжатых губах — молчаливо соглашается, не найдя правильных слов. Доён надеется, что такая инициатива кажется ему приятной, а не странной, и он не ошибается, когда тот немного приваливается к его плечу и соскальзывает своей ладонью с колена на мостик, поближе к доёновой руке, касаясь её своими прохладными пальцами. — Моего дома больше нет. Впрочем, как и деревни. На том месте теперь заросшее пожарище, — отвечая на недавний вопрос, выдыхает Тэён немного отстранённо и пытается оградить себя от воспоминаний и всех связанных с ними чувств настолько, насколько это возможно. — Четырнадцать лет назад было очень сухое и жаркое лето: трава, листья, дерево — всё вспыхивало от нескольких раскалённых угольков. Кто-то в деревне оказался неосторожным, и пламя очень быстро разрослось, перекинулось на соседние дома — на мой в том числе. Это была случайность, — мимолётно морщится Тэён и какое-то время думает над своими же словами. Факт случайности ему не нравится абсолютно, и желание выгородить виноватых в такой ситуации кажется естественным, но это он не озвучивает. — Моя семья погибла, пытаясь спасти хозяйство, ведь мы только за счёт этого и жили. Никто из пожара не выбрался, — слабо мотает головой Тэён, немного сутулясь, и пустым взглядом смотрит вперёд, на то, как маленькие водомерки суетливо рассекают воду вокруг кувшинок, находя в этом некую иронию. Какой бы сильной ни была его личная боль тогда, мир продолжал существовать и двигаться в обычном темпе, не собираясь останавливаться в том моменте ни на секунду, чтобы дать осознать случившееся и побыть наедине со своим горем. Потому что небо не упало на землю, солнце светить не перестало, и люди менее суетливыми в клубке собственных дел не стали. Время шло вперёд и могло без сожалений оставить в прошлом и Тэёна. Доён, задумчиво вглядывающийся в их размытые отражения в воде, это прекрасно понимает. Для него немного странно чувствовать благодарность за доверие, но он думает о другом — о том, что Тэёну жалеть себя не нравится совершенно, оттого он и молчит порой, даже когда готовы слушать. Доён не нарушает эту тишину своими правилами и запоздавшим на много лет утешением — лишь отмечает своё присутствие рядом, аккуратно склоняя голову и укладываясь на чужое плечо. Полупрозрачный батист скользит по его щеке, позволяя ощутить сквозь нити тепло тэёновой кожи, и на фоне этого всё остальное немного меркнет. Доён вспоминает о том, как Тэён был растерян, когда он впервые спросил, как его зовут — это ввинтилось в его память так глубоко, что навсегда осталось там блестящими угольками тёмных глаз, в которых то плескалось очарование, то искрила боль, то рождалась новая вселенная. Воспоминания Тэёна проясняют это недопонимание, и от этого Доёну хочется прижаться к чужому предплечью ещё сильнее. Тэён ненадолго застывает, прикованный к месту щепоткой неуверенности, но после всё-таки смелее накрывает прохладными пальцами тыльную сторону доёновой ладони, не сопротивляясь себе и принимая всё происходящее как правильное. Что-то в нём питает слабость к простым и понятным жестам, и сейчас это помогает ему отстраниться от воспоминаний насовсем, вернуться к себе настоящему. — Ничего, теперь у меня другая жизнь. А цепляться за прошлое бывает опасно, того и глядишь, совсем оторвёт от настоящего, — говорит Тэён, немного сжимая пальцы, и его дыхание путается в волосах на макушке Доёна, вызывая мурашки по коже. — Но никто ведь не говорил, что нельзя создавать новые воспоминания в уже знакомых местах. В этом есть свой смысл, они раскрываются с другой стороны. — И там даже найдётся местечко для Его Высочества капризного принца Доёна? — не поднимая головы, иронично усмехается Доён, и случайно утыкается носом в лёгкую ткань рукава его рубашки, чувствуя на ней тэёнов терпкий запах. — Особенно для него, — без тени шутки отвечает Тэён и улыбается, пока тот не видит. — Я рад, что мы побывали здесь, я хотел тебе показать это место. Если бы я пришел один, было бы совсем иначе, — искренне говорит он, поднимает взгляд к небу и смешно щурится от света, неосознанно поглаживая Доёна по ладони. А тот только сейчас задумывается, как всё это похоже на Тэёна. Где-то внутри него наверняка тоже есть такое место: тихое, спокойное, красивое в своей простоте, но окруженное густым лесом, как защитой с вплетением колючего тёрна, через который самому не пробраться — только если сам Тэён не проведёт, зная, что тот, кому он покажет дорогу к самому личному, будет относиться к нему также бережно. — Спасибо, — коротко кивает Доён, глядя снизу вверх, и надеется, что его благодарность поймут правильно со всех возможных сторон. Он чувствует себя особенным, и несмотря на то, что это чувство в атмосфере постоянной опеки и особого отношения должно было стать привычной частью его жизни, сейчас оно переживается по-другому. Приходит вместе с некой ответственностью. — Доён, — зовёт вдруг Тэён тихо, — не шевелись, хорошо? — просит он торопливо и тот слушается, застывая на месте, когда он тянется ближе к нему правой рукой. — Что ты делаешь? — переходит на шепот Доён, когда чувствует чужое дыхание на своём виске и едва ощутимое касание пальцев на левом предплечье. — Подожди, сейчас, — говорит Тэён еще тише и высовывает кончик языка, прежде чем мимолётно улыбнуться, — вот, можете не благодарить за спасение, Ваше Высочество, — усмехается он секундой позднее, и Доён, отпрянув немного, видит в его ладони пушистого шмеля, медленно перебирающего лапками. — Чёрт! — ругается Доён и резко отодвигается подальше. — Он на мне сидел? Ужас какой, — он морщится и отклоняется корпусом в противоположную от шмеля сторону. Тэён о его нелюбви к насекомым осведомлён прекрасно, но сделать вид, что он его не видит, тоже не смог — было бы куда хуже, если Доён заметил первым. — Ты его обижаешь, — наиграно дуется Тэён и относит ладонь подальше, периодически переворачивая её, когда шмель начинает тихонько ползать. — Не нужно было сидеть на мне, — смеётся над ним Доён и с удивлением смотрит, как блестят от интереса его глаза, когда он поднимает руку, чтобы разглядеть пушистые полоски поближе. — Он и укусить может, не боишься? — растягивает он и обеспокоенно поджимает губы. — Я тоже кусаться умею, но ты ведь меня не боишься, — смело подтрунивает Тэён в ответ, только парой секунд позднее осознав, что произнёс это вслух, и незамедлительно краснеет ушами. Доён, впрочем, реагирует ничуть не лучше на такое сравнение, но не согласиться не может, боясь уронить что-то до ужаса неуклюжее. — Никто просто так не кусается. Вряд ли кто-то кинется с кулаками на кого-то, пока тот не разозлит или не сделает какую-нибудь глупость. С природой точно также, мы ведь её часть. И этот полосатый дружок тоже, — довольно улыбаясь, ровно проговаривает Тэён и слегка натягивает манжет повыше, чтобы шмель не заполз. — Этот дружок мог бы выбрать другое место для отдыха. — Ну, может, твой запах из-за масел их привлекает. Ты пахнешь дикой розой, — пожимает плечами Тэён, прекрасно понимая, что это глупости скорее всего, но всё равно озвучивает и чуть приближается к доёновой шее, чтобы убедиться, что ему не показалось. Это его немного смущает. — У шиповника бывает душистый аромат и цветы очень красивые, не удивительно, что он шмелям нравится. Наверно… — А ещё шипы, — зачем-то напоминает Доён, вспоминая колючие кусты у себя в саду, но в ответ ему только согласно кивают. — Значит, у вас много общего, у тебя свои, — тонко подмечает Тэён, глядя как шмель улетает восвояси, и смеётся, когда его в отместку начинают несильно щипать за бок — совсем не по-светски, дурашливо и щекотно. — Вот, а я о чём! Доён понимает, что тот по-своему прав, но не признается в своей привычке выпускать колючки при любом раздражителе ни за что. Может, задеть его и легко, но вывести — вряд ли, нужно постараться. Впрочем, отыграться за колкость это ему едва ли помешает. Он даже слегка увлекается, пока шутливо борется и препирается с Тэёном, и совершенно забывает, что отсел на самый край мостика. Осознание неустойчивости своего положения к нему приходит только тогда, когда при неудачном движении он теряет баланс и начинает неуклюже размахивать руками в попытках сесть поудобнее. Наверно, всё бы обошлось, если бы Тэён это сразу понял, но в неразберихе из-за смеха он лишь помогает ему свалиться с мостика в воду. К счастью, дно оказывается недалеко и приземляется Доён на ноги, но его одежда всё равно оказывается мокрой чуть выше колена. В образовавшейся после брызг тишине слышно лишь то, как недовольно крякают распуганные утки, взлетевшие в воздух. — Ой, — прикрывая неловкую улыбку ладонью, роняет Тэён и сутулится, пряча шею за плечами. Ему и правда жаль, но комичность ситуации совершенно не даёт успокоиться и слепить сочувствующее лицо. Доён придирчиво окидывает взглядом свои промокшие штанины и поднимает на него суровый взгляд. — Что ж, ты выбрал путь славной смерти, воин, — в шутку цитирует он одного из персонажей своего любимого романа, знакомого и Тэёну, и начинает расстёгивать пуговицы на рединготе. — Ваше Высочество, подумайте о своей безопасности. Кто будет вашим стражником, если меня не станет? — торопливо поднимаясь на ноги, чтобы бежать, тараторит Тэён и никак не может сбросить с лица глупую улыбку, будь она неладна. — Я подумаю об этом по дороге во дворец, — закидывая редингот на берег, хитро щурится Доён и со всей скорости, которую ему позволяет сопротивление воды, бежит за Тэёном в сторону лошадей, где они оставили шпаги. По дороге он, конечно же, путается в стеблях кувшинок и рогозе, что кажется смешным со стороны, но в конце концов выбирается и бросает мимолётный взгляд на свои сапоги — времени на них нет, хотя наверняка было бы удобнее. — Хороший сегодня денёк для смерти, верно? И место очень подходящее, — выхватывая шпагу первым, говорит Тэён с иронией и быстро дышит от бега, пока Доён подходит к нему, аккуратнее обычного ступая босыми ногами по мягкой траве. — Сантименты, офицер Ли, и кто же из нас романтик? — нарочно обращаясь формально, риторически спрашивает тот и слегка разминает плечи, прежде чем встать в начальную позицию. И хотя Тэён ничего не отвечает — знает, что так его только раззадорить пытаются, — первым тоже не двигается по старой привычке. Сам он никогда не начинал перепалку, но стоило кому-то напасть и разозлить — отвечал без сожалений. Доён не выдерживает первым и рвётся вперёд сам, хоть и понимает, что всё это дурачество и совсем не по правилам затевать дуэль без наблюдателя. Сейчас за ними может следить разве что лес и притаившиеся на ветках птицы. Впрочем, для Тэёна и с наблюдателем было персональным испытанием извернуться так, чтобы не выйти за рамки, но и привнести что-то своё, поэтому единственное решением, которое помогло бы его сдержать, так это переделать половину запретов персонально для него, лишь бы не изворачивался. От этой мысли Доёну всегда становилось досадно и смешно одновременно, однако, кое-что он для себя всё-таки вынес. Если он не может предугадать каждый новый шаг, значит, нужно сосредоточиться на том, чтобы его движения стали такими же неожиданными, хоть это и не в его стиле совершенно. Тэён защищается играючи. Его тело обтекает атаки словно вода, реагирует мгновенно, отклоняясь именно настолько, сколько необходимо, чтобы его не коснулись, и одновременно слишком не усердствуя, чтобы не устать. Доён с ухмылкой отмечает, что этому он научился у него, встроив в свои привычно чёткие угловатые движения и фигуры немного мягкости, помогающей экономить энергию и держать дыхание ровным. Наблюдать за ним — одно удовольствие, и это не раз отмечал не только Доён. Существовала опасность даже слишком засмотреться однажды и быстро проиграть, но только не сегодня. — Кажется, кто-то настроен серьёзно, — усмехается Тэён, когда конец шпаги с характерным звуком распарывает ткань его рукава, не задевая предплечье, и тут же наступает, заставляя Доёна продвинуться назад, в тень леса, где трава становится выше и жестче, а управлять телом становится сложнее. Лязг металла звонким эхом проходится по дубраве, становясь всё громче по мере того, как Тэён ускоряет шаг и усиливает движения руки вместе со шпагой как её продолжением. Он быстр и силён, и этого у него не отнять даже тем гвардейцам, которые сначала никогда не воспринимают его всерьёз. До первой дуэли. Доёна даже утешает, что он не один был в своё время обманут внешностью. Сейчас он такую ошибку ни за что не совершит, поэтому старается не терять концентрации ни на секунду. И хотя порой на его лице всё же всплывает улыбка понимания при виде знакомых сценариев и способов развития поединка, расслабляться он себе не позволяет и пока что неплохо справляется. — Мы никогда не говорили о том, что же будет, если я потерплю поражение, — с перерывами и рваными интонациями проговаривает Тэён, делая паузы на особо напряженных моментах. Издалека Доёну не разглядеть наверняка, но по его виску быстро прокатываются капли пота, собравшиеся на лбу, и он их небрежно смахивает тыльной стороной ладони. — Это правда. Но это не значит, что у меня нет идей, — в той же манере отвечает Доён и отскакивает подальше, делая передышку на пару секунд. — Интрига подогревает интерес, — фыркает он, вздёрнув подбородок, хотя, если честно, на самом деле понятия не имеет, что сделал бы. — В таком случае я не буду испытывать удачу, — кивает Тэён и опять возобновляет наступление, едва позволив Доёну собраться с мыслями. От такого ему даже порой кажется нежелательным моргать — того и гляди, пропустишь ловкий манёвр. Он периодически отступает, удачно уходя от острого конца шпаги, но когда едва не теряет координацию от большого количества шагов, понимает, что старых приёмов защиты уже хватит и нужно двигаться дальше. Доёну сложно принимать чужие правила и советы, он сам это в себе признаёт. Вот только в данной ситуации не воспользоваться тэёновой щедростью в этом плане было бы той ещё глупостью, поэтому он старается освободить мысли от всего лишнего, заученного и продуманного вплоть до градуса, под которым будет находиться его шпага по отношению к земле, и отступает в сторону, чтобы полностью положиться на свою реакцию и ощущения. — Как там говорилось? Непобедимость заключена в себе самом, — припоминает Доён взятые на вооружение строчки, вытирая пальцами выступивший у шеи пот. Тэён до последнего не понимает, к чему были приурочены эти слова, пока чуть не пропускает неожиданный доёнов выпад, избежав его только потому, что запнулся и увернулся не в ту сторону, в которую уклонялся обычно. Он всего на секунду поддаётся удивлению, нахмурившись, но Доён тем не менее замечает и решает не давать ему опомниться. Он думает, что Тэён был прав, говоря, что ничего страшного не случится, если немного довериться интуиции, но страшного для кого — вопрос совершенно другой, ведь в руках Доёна она становится неожиданно действенной. Надолго ли, сказать уже сложнее, так как опыт Тэёна и его же сообразительность довольно быстро помогут ему понять, в чём подвох, и подстроиться, поэтому действовать нужно быстро. — Не забывай, что возможность победы заключена в противнике, — напоминает о себе Тэён, на пределе реакции выставив защиту, но вместо раздумий над ответом Доён мельком смотрит по сторонам, примечая ближайшее дерево, и уводит шпагу так, чтобы развернуться к нему передом и самому не напороться — правила оценки ландшафта тоже не прошли мимо. — Ни за что, — усмехается Доён и наступает до тех пор, пока специально не открывает правый бок для удара. Почти в половине случаев это для него оказывается главным промахом, но он тут же выставляет защиту в тот момент, когда чувствует, что этим воспользуются. Тэён и правда делает очень длинный выпад, правда так удивляется заранее предусмотренному шагу, что Доён решает — это его шанс отступить от того, что он делает обычно, — и хватает его за запястье, переступив на другую ногу ближе к нему. Не тактикой, так хитростью. Он сам не ожидает от себя этого, но переводит свободную руку в верхний удар и бьёт по тэёновой шпаге так, что тот роняет её, немного морщась от боли, и не успевает опомниться, как уже пятится назад под чужим давлением и ударяется спиной о бугристый ствол дерева, полностью обезоруженный. Поражение встречает его горячим доёновым дыханием над самым ухом, и он едва может пошевелиться, понимая, что шпага сейчас где-то рядом с его шеей. Осознание своей полной беззащитности бьёт мгновенно и неотвратимо, вызывая лёгкий ступор и слабую улыбку, но он принимает её со смирением, не пытаясь вырваться. Он лишь устало прикрывает глаза и спиной чувствует неровную текстуру дубовой коры, цепляющуюся за рубашку. Доён стоит очень близко, прижимает так, будто боится выпустить иллюзию из рук и чувствует, как бьётся чужое сердце напротив, как быстро и равномерно вздымается грудь от тяжелого дыхания. Чувствует телом, что это не его бред, а очень даже происходит наяву: жар от кожи, мягкость ткани и силу ладоней, упирающихся в его рёбра. Он немного отстраняется и с опаской переводит пустой взгляд на тэёново лицо, тут же фокусируясь на медленно моргающих веках. В тёмных угольках его глазах, кажущихся такими огромными и блестящими — только ожидание чего-то и доля интереса. — Полагаю, это конец, — шепчет Тэён, боясь говорить громче от того, как до непривычного близко доёново лицо находится к нему, и он, кажется, отстраняться не собирается. Ушедшее всего секундой ранее напряжение почему-то возвращается в тело снова и скапливается в том кусочке пространства, где их дыхание беспорядочно мешается вместе с прохладой лесного воздуха. Доён смотрит на его губы, пока он произносит эти слова, но смысла не понимает, полностью погруженный в чувство, будто раньше он даже подумать о таком не мог, а теперь может упиваться столько, сколько пожелает. И он позволяет это себе, как маленькую награду. Доён не глядя отбрасывает шпагу в сторону, слыша громкий лязг, и несмело касается ладонями тэёнового лица, обнимая щеки пальцами. Он ждёт долго, даёт время оттолкнуть, убежать — что угодно сделать, лишь бы он не зашел дальше. Но ничего не происходит. Происходит только его нервно бегающий по знакомым чертам взгляд и тэёново послушное ожидание, и Доён больше не медлит — целует решительно и нежно, тонет в звенящей пустоте своих мыслей, как и тихий стон Тэёна в этом коротком поцелует. Ещё не успокоившееся дыхание не позволяет оставаться так близко слишком долго, и он злится на необходимость дышать, отстраняется и припадает к губам снова, желая всего и сразу, как и всегда. Тэён от этого может только тихо смеяться в поцелуй и льнёт в ответ, давая понять, что никуда не денется и не испарится. Будет стоять здесь час, а может, вечность, если понадобится, и не двинется, даже если их потеряют окончательно и потом крепко отчитают. И пусть его голова начинает кружиться от чужого напора, эта слабость в ногах кажется пустяком по сравнению с чертовски долгим ожиданием правильного момента. Доён устало жмурится, какой-то частью себя всё ещё не осознавая произошедшего, и мажет губами по щеке, прежде чем уткнуться носом в изгиб тэёновой шеи и опереться на дерево. Думать здраво никак не получается, мысли не выстраиваются в линию, не поддаются никакой логике и не покидают голову. В них только Тэён и долгожданная легкость после сброшенных с плеч невысказанных чувств. Доёну кажется, будто в его голове сварили кашу, и он не знает, что будет делать со всем этим дальше. Он знает только одно, озвучивая с небольшим опозданием: — Полагаю, это всё-таки начало.***
Доён смотрит издалека на потемневшие в сумерках кроны дубов с высоты балкона своей спальни и одобрительно кивает — надёжные, спокойные и молчаливые, они сохранят тайну. Тайну, к которой никто не готов, даже он сам отчасти. Ветер колышет его ночную рубашку, пробираясь под ткань по рукам и ногам, и то и дело приносит за собой новые мысли. Вдалеке Доён замечает вспышки молний, разрезающих небо напополам до линии горизонта, и серые столбы дождя, но ветер проносит эту бурю мимо дворца, уже не волнуя ни сердце Доёна, ни Тэёна, который тихо подходит сзади и совсем не тихо брякает чашкой с чаем, ставя её на каменные перила вместе с блюдцем. Больше всего ему хочется узнать, что же будет, когда выяснится, что чай шиповниковый. — Надеюсь, ты не отобрал поднос прямо у слуг, когда вызвался отнести его, — смешно фыркает Доён и понимает, что в своей задумчивости даже не услышал стука в дверь. — Я старался быть самым неподозрительном стражником за всю историю правления вашей семьи, Ваше Высочество, — с умным видом заверяет Тэён, прежде чем подобраться ближе и заискивающе обнять за талию, прикладываясь щекой к доёновому плечу. Тот не может удержаться от смеха. — Верю. Что с твоей кистью? Не болит? — опуская взгляд на тонкие руки, обвитые вокруг его корпуса, спрашивает Доён и, не дожидаясь ответа, подносит правое запястье Тэёна к своим губам, оставляя невесомый поцелуй на тонкой коже, просвечивающей голубые нити вен. Старший, глядя на это с неким удивлением, не уверен, где заканчивается его самообладание и начинается мысленное торможение по причине разрыва образа. — Теперь намного лучше, — с хитрой улыбкой кивает он в ответ, — может, если ещё раз так сделать, совсем болеть перестанет? — ехидничает Тэён тут же, и Доён удивляется тому, как быстро маленькая наглость становится его вторым счастьем. — Мне не жалко, — пожимает плечами Доён вопреки всему и целует ещё раз, после поднося тыльную сторону его ладони к своей щеке. Та оказывается прохладной, и Тэён едва не давится вдохом от прошедшегося по всему его телу странного чувства притяжения, думая, что, если принца подменили за те несколько минут, что его не было рядом, он не против. Эта мысль вызывает у него улыбку, но спросить он ничего не успевает, потому что Доён говорит сам: — Я не знаю, обречена ли наша связь на что-то ужасное или нет, Тэён. И если всё же обречена, а весь мир окажется против, я хочу использовать каждый момент так, чтобы потом никогда не жалеть ни об одной упущенной минуте, — он медленно прикрывает глаза и прислушивается к тому, как грохочет его сердце в висках. От страха за ещё не произошедшее или от других сильных чувств — не так важно, потому что всё это в любом случае о Тэёне. О его Тэёне. — Если что-то пойдёт не так, ты знаешь, на кого можно положиться, помнишь? — не поддаваясь закрадывающимся в голову сомнениям, напоминает Тэён и встаёт напротив, заставляя его распахнуть глаза. Он понимает, что бессмысленный оптимизм тут ни к чему, но это и не о нём вовсе. О том, что он в любом случае будет делать то, что делал всегда — будет стоять на его стороне до последнего. — Если понадобится, я буду на страже не только твоей жизни. Даже если в одиночку. — Один в поле не воин, — возражает Доён, хотя внутри него всё трещит и ломается от противоречий: привычка готовиться к худшему всегда культивировала в нём много страхов и переживаний, а вера в свои силы не давала пасть духом. Слишком много для одного человека. — А может, всё-таки воин, — говорит Тэён несогласно и сжимает пальцы на доёновой ладони, чтобы тот посмотрел в его глаза и, увидев в отражении себя, понял, во что он на самом деле верит, — если есть, за кого сражаться. И у Тэёна есть. И пусть Доён ещё не готов принять очень важную вещь: ничто в его жизни ещё так сильно не имело смысла, как ощущение, насколько он живой и настоящий рядом с Тэёном — но он надеется, что тот однажды развеет его сомнения. Развеет до готовности даже убежать на край света, зная, что бок о бок с ним всегда идёт тот, кто будет стоять на страже не только его жизни. Даже если в одиночку. *«Искусство войны» — древнекитайский военный трактат времён до н.э., посвященный военной стратегии и политике.