Часть 1
28 июля 2021 г. в 20:25
Шоичи ненавидит рассветы.
Заснув в одиночестве, он просыпается не раньше одиннадцати — когда солнце уже взошло, когда весь мир за окном давно пробудился. Но когда рядом спит Тсунаёши, он долго не может сомкнуть глаз и встречает утреннюю зарю, бесцельно таращась в потолок, изучая все неровности побелки, наблюдая за тем, как ночь медленно отступает под неумолимым потоком света всех оттенков розового.
Иногда, после нескольких часов мучений, Шоичи всё же засыпает, но как только восходит солнце, его будто что-то выталкивает из объятий беспокойной болезненной дрёмы. Он открывает глаза, видит рядом с собой незнакомого человека, и сердце срывается на панический стук. Лишь спустя секунду он вспоминает имя этого человека. На то, чтобы чужое лицо перестало вызывать отторжение, уходит ещё несколько мгновений.
Это нечестно. По отношению к себе, по отношению к Тсуне, но Шоичи всё равно не говорит «нет». Всё равно позволяет целовать себя и сам целует в ответ. И никогда не закрывает глаз — боится, что в памяти всплывёт совершенно иной образ, непохожий на образ Тсуны, как непохожи между собой весна и осень.
Бьякуран был его весной — жестоким солнечным апрелем, кипящим жизнью и силой, беспощадно уничтожающим остатки зимы. Тсунаёши — это осень. Ещё тёплый, но уже уставший от лета октябрь, не способный на жар июньского солнца, но и не готовый отступить перед напором зимы.
Себя же Шоичи ощущает иначе — человеком, выброшенным из калейдоскопа времён года. Просто — никем. Его миссия окончена, он всё сделал правильно, он сделал так, чтобы нужные люди могли всех защитить. Он должен гордиться собой, отринув ложную скромность. Или хотя бы радоваться похвале от других — тех, кто ещё помнит и ценит его прошлые заслуги. Вот только картинка не складывается, и он кажется себе вырезкой из старой выцветшей газеты, неаккуратно вклеенной в середину красивой иллюстрации.
Снова светает. Спящий Тсуна дышит медленно, размеренно, спокойно, и Шоичи тоже спокоен — по крайней мере, хочет так думать. Он не смотрит на тёмные волосы на подушке, на сомкнутые веки, на обнажённое плечо и спину, виднеющиеся из-под сползшего покрывала. На спине Бьякурана — шрамы; Шоичи ни разу к ним не прикасался — только видел мельком. Он бы хотел помнить их грубую кожу на ощупь, но помнит только шрамы Тсуны: свежие — от огнестрельных ранений, старые — от жёстких тренировок с Реборном.
Шоичи — неблагодарная тварь. Ему комфортно с Тсуной, и это не самообман. Да что там, он должен быть счастлив, что такой человек, как Тсуна, обратил на него внимание, хотя был не обязан, что бы их ни связывало в том, другом будущем. Простого товарищества было бы достаточно.
Самое мерзкое — когда Тсуна, будто чувствуя тяжёлую атмосферу, просыпается и смотрит на него удивительно ясным, почти не заспанным взглядом. Они не обсуждают то, что между ними происходит, но в такие моменты Шоичи кажется, что Тсуна всё прекрасно понимает. Он смотрит, как человек, давно смирившийся с ситуацией, и Шоичи мерзко от этого чувства. Вокруг столько людей, которые беззаветно любят Тсуну и которые могли бы сделать его счастливым, но здесь, в этой постели, почему-то именно он. Предатель — клеймо, которое не исчезнет никогда. Предавший единожды предаст снова. Он предал Бьякурана, пусть между ними с самого начала не существовало даже тени доверия, и теперь предавал Тсуну.
— Твоя бессонница начинает меня беспокоить, — негромко говорит он, приподнимаясь на локтях, чтобы подушка не заглушала слова.
— Я просто устал, — врёт Шоичи. — От перенапряжения тоже бывает бессонница.
Или не врёт. Он ведь действительно устал — от самого себя. Ситуация — проще некуда: живи один, как умеешь, и оставь в покое человека, которому не нужен, а человека, которому нужен, оставь в покое в первую очередь. Но — нет, он слишком слабовольный, чтобы отказаться от того уюта и ощущения твёрдой почвы под ногами, которые ему так беззаветно дарят.
Тсуна тянется к его лицу, и губы болезненно обжигает непрошеный поцелуй. Он всегда так делает, если застаёт Шоичи в состоянии хандры и меланхолии, будто рассчитывает выжечь дурные мысли своим раскалённым дыханием. Отвратительно то, что это работает, — Шоичи ведётся, позволяя ему склониться над собой, соскальзывая руками под мешающееся покрывало. Они уважают и ценят друг друга, а потому их отношения, пусть и не афишируемые, могли бы стать идеальными. Никакой надломленной страсти, только спокойная уверенность друг в друге, обоюдное влечение и забота. Но Шоичи всё портит своими пустыми мечтами о том, что никогда ему не принадлежало и уже не будет. В том, другом будущем ему казалось, что он небезразличен Бьякурану, что все эти улыбки, интонации и взгляды что-то значат. Естественно, он ошибался. Бьякуран улыбался одинаково и ему, и случайным людям. Шоичи ничего не знал о том, что творится и творилось в душе Бьякурана. Провести столько времени вместе, но так и не понять его…
Ирония в том, что об эмоциях и чувствах Тсуны он тоже ничего не знал. Тсуна — открытый и искренний человек, но вместе с тем с возрастом в нём появилась отчуждённость, порождённая большой властью и неподъёмной ответственностью. Шоичи хотелось, чтобы Тсуна относился к нему просто как к удобному человеку, который помогает справиться со стрессом, а заодно поддерживает в нужную минуту. А ещё ему хотелось, чтобы Тсуна всё-таки чувствовал к нему нечто большее. Но спросить прямо он не мог — попросту не знал, как потом жить с полученным ответом. Ему сделает одинаково больно и «я люблю тебя», и «я не люблю тебя».
Тупой иррациональный эгоизм.
У Тсуны нет крыльев. Но — и у Шоичи их тоже нет. У него есть только страх — чёрный клубок этого страха, щедро сплетённого с прочной нитью отчаяния. Он сам создал себе проблему и сам теперь расплачивается. В этом нет никакого смысла, как нет его в по-утреннему мягких, ленных движениях Тсуны, в его сбитом дыхании, в его пристальном взгляде. От удушливой безысходности хочется кричать, но под этим взглядом он не может выдавить из себя ни звука.
Это тупик, из которого нет выхода. Бесконечный лабиринт, все коридоры которого упираются в стены. Потолок залит розовым светом. Укушенную губу колет болью — Тсуна не церемонится, и только по одному этому жесту Шоичи чувствует его недовольство. Рано или поздно Тсуне, каким бы добрым и всепонимающим он ни был, надоест этот балаган, и всё закончится.
Нет. Не закончится. Потому что это — Тсуна, которому не свойственна ветреность. Потому что это — Шоичи, которому свойственна трусость. Оковы их отношений так тяжелы, что Шоичи кажется, будто он физически ощущает их шершавое железо на своих запястьях. И эти оковы так ценны, что, будь они настоящими, он был бы готов прижиматься к ним губами, лишь бы они не исчезли.
Но цепи этих оков — из перьев, белых, как облака.