Остановись, не делай этого с собой Остановись, не делай этого с собой Остановись, не делай этого с собой Остановись, остановись…
Овсянкин - Broken
Когда у тебя на пороге появляется человек с разбитым лицом, промокший и грязный, с лицом только что ожившего – или, наоборот, только что усопшего – мертвеца, ты как-то не слишком задумываешься о том, что такого гостя впускать не стоит. Особенно если это твой психотерапевт. Особенно если это твой друг. Вот Петя и не задумывался, когда впускал Стрелецкого в квартиру. Молча закрыл за ним дверь, молча выдал полотенце и какие-то свои шмотки, чтобы сходил в душ и переоделся, тактично не замечая и не задавая вопросов, почему Артём хромает, почему в таком виде, и где снова умудрился подраться. Хотя, подраться ли? Кулаки, вон, не сбиты. Пока Стрелецкий зависал в ванной, Петя достал из домашнего мини-бара бутылку виски, лёд и два стакана. Человеку, который пришёл в таком состоянии к своему бывшему пациенту, а не к лучшему другу, бывшей жене или ещё кому-то, явно стоило выпить, причём что покрепче. Как там Артём говорил?.. Помогает не сам алкоголь, а похмелье. Похмелье Хазин вполне мог организовать – вон, полный бар различного алкоголя, бухай не хочу. – Где ты так? – спросил Петя, глянув на вышедшего из ванной Стрелецкого в одних штанах, самую малость ему коротковатых – но уж извините, линейку размеров на выбор Петя в шкафу не держал. – Снова благодарный пациент пизды ввалил? – Нет. Под машину попал, – спокойно и чуть хрипло, словно после долгого молчания, ответил Артём и сел на диван, устало выдохнув. – Наливай. – И тебе пожалуйста, – язвительно усмехнулся Хазин, но всё-таки откупорил бутылку и разлил виски по стаканам, в каждый добавив по два кубика льда. – Исповедь будет? – Будет. Почему бы не исповедаться, раз уж вся моя жизнь разрушена?* * *
Ничего сверх того, чего Хазин ожидал, Артём не рассказал. За ним не шли менты, чтобы снова посадить, на его руках не было чужой крови, все были живы… относительно. По крайней мере, в жизни Стрелецкого все были живы и здоровы. Тем не менее, весь ужас скрывался в обыденности пиздеца, который окутал собой Артёма. И в том, как Артём рассказывал это – так бесцветно, безжизненно, безэмоционально, словно он уже умер, выгорел, кончился. Очень хотелось спросить – ну почему ты не сжёг эти документы, раз хотел? Зачем послушался Дашу? Зачем поехал потом в офис, ведь мог и не ехать… С другой стороны, а что бы это изменило? Наверное, он действительно бы узнал всё рано или поздно, как сказала Даша. Лера бы добилась своего, только, возможно, ещё более хреновым способом. И та женщина... тоже. В Артёме всегда был какой-то надлом. Возможно, после тюрьмы, ну или раньше – Петя знал Стрелецкого всего несколько месяцев, а потому не мог знать, был ли этот надлом раньше, но тюрьма меняет людей, абсолютно точно. Это Петя тоже знал не понаслышке, пусть и не на своей шкуре. Хотя, как не на своей… Усмехнувшись, Хазин коснулся правого виска, где, скрытый волосами, был заживший давно шрам. Артём лечил его от последствий, даже своими методами, несколько сеансов. Не потому, что это был какой-то исключительный случай, а потому, что проблем было слишком много. – Я знаю, что тебе может помочь, брат, – улыбнувшись и хитро прищурившись, заявил Петя и поднялся с дивана. – Теперь мой черёд тебя лечить. – Интересно, какими методами ты можешь меня лечить, Пётр Юрьич, – с усмешкой отозвался Стрелецкий, лениво крутя в пальцах стакан и перекатывая лёд внутри, который глухо бился о стенки. – Реверсивная психология? Поведенческая терапия? Закрытие гештальтов? Может, психосексуальная?.. – Может быть, – оскал Хазина, когда тот обернулся к Артёму, стал совсем уж гадким. – Как тебе это? Какая это терапия? Ай, молчи, умник. Я тебе сам скажу – лучшая, когда хочешь, чтобы проблемы просто испарились. В пальцах Пети, между указательным и средним, был зажат зиплок с белым порошком, который тот вытащил из ящика комода. Только сейчас в глазах Артёма промелькнула хоть какая-то эмоция, и он сел прямо, даже стакан поставил на журнальный столик. – Нет, Петь. Это же не выход совсем, не решение… Я… – Ай, завали, – отмахнулся Хазин, падая на диван рядом и сдвигая со столика всё в сторону – журналы, книгу какую-то, пепельницу, стаканы и бутылку, оба телефона. – Одна дорожка, окей, Стрелецкий? А там можешь остановиться. Но тебе это сейчас нужно, ага? От одной никогда ничего не бывает. Просто, ну… почувствуешь себя живым. По-настоящему живым, а тебе это сейчас нужно. Лучшее лекарство, отвечаю, качество на высоте, как у Эскобара. Смотрел «Наркос»? А хотя откуда, ты ж у нас тоже сиделец. Посмотри как-нибудь, классный сериал, всё как в жизни. Мне кажется, тебе зайдёт такое. Психология, знаешь, вся херня… Хазин говорил, говорил, а его руки, ухоженные, с красивыми и изящными длинными пальцами, делали своё дело. Всё было почти так, как в фильмах, только вместо кредитки – какая-то дисконтная карточка, явно уже давно приспособленная именно для этого дела, и вместо стодолларовой купюры – просто скрученный в трубочку листок бумажки. Кажется, стикера. Бодрого и милого розового цвета. И как будто у Артёма уже не оставалось выбора. Вот они, две одинаковые дорожки на стеклянной столешнице, по одной на брата, так ведь? Петя наклонился над журнальным столиком первым, и у него движения были отработанные, опытные, но Стрелецкий не удивился. Он знал, что Петя употребляет, предполагал, что это кокаин, но никогда не задумывался. Потому что эта проблема была вне его компетенции. Хазин, резко вскинув голову и прижав к нему тыльную сторону ладони, зажмурился, а потом встряхнулся и посмотрел на Артёма, широко улыбаясь. Счастливо улыбаясь. Радостно. Восторженно. А глаза, и без того тёмные, сейчас были как два чёрных колодца. Если ты посмотришь в бездну… она посмотрит в тебя… – Давай, – мягко, мурлычаще произнёс Петя, вкладывая в руку Артёма бумажку. – Это просто. И станет легче. Обещаю. – Я… С тех пор, как я вышел из тюрьмы, каждый раз, когда покидаю офис, я оставляю на своём рабочем столе предсмертные записки, – тем же мёртвым голосом сказал Стрелецкий, сжимая в руках бумажный стикер милого розового цвета. – Я всегда иду, не глядя на дорогу и машины, но дорога всегда приводит меня обратно, и я их перечитываю и сжигаю эти записки. Симулирую самоубийства. Теперь – свои. Каждый божий день. Поправив бумажку, неосторожно помятую пальцами, Артём придвинулся на край дивана и наклонился над столиком, повторяя то, что сделал Петя минуту назад. Петины губы, горячие и мягкие, ткнулись в щёку несколькими секундами спустя, обещая многое. И правда – стало легче.* * *
В Артёме всегда был этот надлом. Сейчас он сломался окончательно. Телефон, поставленный на беззвучный, почти не гас экраном от обрушивающихся на него звонков. Имена сменяли друг друга: Даша, Катя, Денис, Матвей… И так по кругу. Прерываясь на сообщения. Но Стрелецкий не притрагивался к телефону. Ему было хорошо и без них. Они были ему больше не нужны, Артём был счастлив здесь и в эти мгновения, без них, и совершенно не желал выныривать на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Здесь были он, Петя, кокс. И больше им никто не был нужен. Мир вокруг смазался, каждый вздох, движение, каждая мысль наполняли счастьем и радостью. Хотелось танцевать, двигаться, что-то делать – что угодно, что, лишь бы делать, – но отчего-то он не шевелился, откинувшись головой на подлокотник дивана, пока взгляд был прикован к экрану огромной плазмы, висящей на стене. Свет был выключен, и единственное освещение шло от этого экрана – холодное, голубое, неживое, как он сам… был час или два назад. Или целую жизнь назад, потому что он только что переродился заново. На экране без звука мелькали кадры какого-то столь же неживого порно, и Стрелецкий с трудом оторвал взгляд от экрана, переводя его вниз. – Блять… зубы, – выдохнул Артём и крепче вцепился в волосы Пети, и его прошибло наслаждением от затылка до паха. Ощущения обострились, а волосы Хазина были такие мягкие, пряди было так приятно пропускать между пальцами. И лучше этого был только рот Пети, мокрый, жаркий, так умело ласкающий, что хотелось кончить – но почему-то не моглось. – Слышь, дядь, у меня с этим проблем нет. Тебя кроет просто, – рассмеялся Петя, отстраняясь и вытирая блестящие в свете экрана губы ладонью. – Хочешь ещё дорожку? – Хочу. И тебя хочу. Всё хочу. Это всегда так? – Да. Нравится? – Очень… Ещё две дорожки, пакетик опустел ровно наполовину. Сколько там было, навскидку? Грамма два? Что-то подсказывало, что в ящике комода таких зиплоков по два грамма ещё полно. Уперевшись рукой в грудь Стрелецкого, Петя уронил его обратно на диван и оседлал его бёдра, с беззвучным стоном опускаясь на его член, до сих пор мокрый от слюны и естественной смазки. Впрочем, и сам Хазин был мокрым – когда и где он достал лубрикант и успел себя подготовить, Артём не знал и не помнил. Этот эпизод стёрся из памяти. Всё было понарошку и несерьёзно в этом странном и удивительном смазанном мире. – Зацени фокус, – хрипло рассмеялся Петя и, не переставая плавно двигать тазом, так потрясающе приятно, провёл пальцами по столу. – Слизывай. Почему-то Артём подчинился, открывая рот и вбирая пальцы Хазина, испачканные в остатках белого порошка. Язык тут же онемел, на несколько секунд накрыло даже сильнее, чем если как обычно – вдыхать, и Стрелецкий не сдержал тихого задушенного стона, вцепившись в бёдра Пети пальцами, точно сжимая до синяков, до безобразных отметин в виде своих ладоней. Чуть ослабив хватку, Артём зафиксировал Петю в одном положении и, согнув ноги, стал двигаться сам, вбиваясь резко и грубо, наверняка делая больно – слишком он был узкий и тугой, словно бы вообще себя не растягивал, лишь воспользовался смазкой, – но им обоим было всё равно. А телефон наконец-то погас. Ненадолго.* * *
Она broken, я тоже broken — остались лишь пороки Ты broken, я broken — лишь твои ноги Вы broken, я broken — я уже остыл в водостоке
Петя утверждал, что это будет первый и последний раз. И это был первый раз. Разве что далеко не последний. Артём даже исправно платил за новые дозы. Ночевал почти всегда у Хазина, потому что подсел на него так же плотно и жёстко, как и на кокс. С его плоского живота, как оказалось, снюхивать дорожки куда приятнее, ведь потом остатки можно было слизать языком. Артём даже умудрялся как-то жить. Работать. Помогать людям, решая их проблемы. Разве что помочь себе он уже не мог.