Лес

Бирк сидит в общей комнате, пытаясь отстраниться от шума. Совсем маленькие дети и его сверстники всё не замолкают: говорят наперебой громкими голосами, которые не удаётся размыть, слепив вместе, чтобы создать иллюзию равномерного гула. Но он старается, потому что их выкрики и неестественные телодвижения здорово отвлекают, а неясные образы, едва видимые из-под ресниц, и монотонное слитное говорение нет. «Почему они никогда не молчат?» — загорается перед глазами странная мысль. Он вяло и почти без интереса рассматривает её, не задаваясь пока целью прийти к правильному ответу. Потому что боятся тишины. Потому что хотят стать громче всех, сильнее всех, важнее всех. Подражают надписям на стенах. Потому что в Доме принято пестреть тем, что только у тебя есть, и в то время как у старших хранятся огромные блага и сокровища мира, у младших нет ничего, кроме звонких голосов, костлявых рук и ног и горящих благоговением глаз. Бирк сильно выделяется из этой толпы. Все вместе они кажутся похожими друг на друга: носят одну и ту же одежду, говорят примерно схожие вещи, даже смеются и плачут как-то одинаково… Так ему кажется на первый взгляд. Дети держатся всегда небольшими группами и поодиночке ходят крайне редко, так что рассмотреть каждого достаточно детально без общения с ними очень сложно. Бирк сомневается, что смог бы их различать, даже если бы стал полноценной частью стаи. Но он всего лишь обрубок. Красный пожар с веснушками, выцветшими рубашками, облезлыми свитерами и длинными руками, вшивый и гордый молчун. Бирк здесь уже почти два месяца, но ни одно из прозвищ так и не закрепилось за ним. Он просто их игнорирует, потому что не может воспринимать пребывание здесь не как жестокое наказание. Он надеется, что его просто вышвырнут. Поэтому не смотрит, не отвечает, старается не слушать. Не слушать никогда не получается. «Почему. Они. Не молчат?» Потому что тишина может растворить любого, кого затянет. И никогда не знаешь, останешься ли цел после такой встречи. Сможешь ли собрать и сшить себя заново. Бирк закрывает глаза ладонями. Представляет, как медленно-медленно бредёт из комнаты вон. Оглядывает стены, окна, двери. Даже припоминает несколько ярких рисунков и надписей. Как будто даже начинает слышать копошение в других спальнях, визги и ругань старших, смех и крики Серого Муравейника. И подавляет в себе соблазн ускорить шаги, пронестись по коридору быстро и незаметно. На него и так почти никто не обращает внимания, но Бирк чувствует одиночные взгляды, которых быть не должно, слишком ярко ощущает предосенний холод из приоткрытого окна, видит каждое перо мажущих мимо стёкол птиц. Он продолжает путь не спеша и подавляя страх. Лестница легко пропускает его сквозь себя, он скользит по ступеням, держась подальше от перил, чтобы не возникло желания вцепиться в них. Ноги как назло прогибаются всё сильнее. И почему-то никого нет вокруг. Последняя ступенька — и пролёт исчезает перед ним, как только он делает шаг.

***

Бирк стоит спиной к дереву, внутри которого громко копошатся жуки, насекомые и их личинки. Трещат тонкими мутными крыльями, которые похожи на прозрачные витражи. Он стоит спиной к дереву и не видит всего этого, но образы всё равно чередуются перед глазами, затягивая в водоворот незнакомой и недоступной человеку жизни. На него дышит лес. Деревья так высоки, что больно пытаться разглядеть их сплетающиеся ветви в вышине. Кружится голова, ощущение, что за несколько секунд это странное место успело множество раз поменяться, пока он просто стоял в ожидании сам не зная чего. Сверху шуршат отмершие листья, но рядом с его лицом вдруг появляется разлапистая ветка и царапается длинными зелёными иглами. Твёрдая земля бугреет под ногами, даже дымится, становясь мягче, камни превращаются в кустики режущих прохладных трав. Потрёпанные кроссовки тут же намокают, как и края джинс. Света почти нет, но ни одна метаморфоза не ускользает от любознательного глаза. (от очень испуганного и удивлённого взгляда мальчишки, до этого пытавшегося не замечать ничего дальше своего носа) Мелькают, путая с ног до головы, ощупывая его, тонкие прикосновения. Бирк пугается этого с непривычки и пытается отмахнуться, хотя тут же понимает, что лес его не отпустит. Поздно, он замкнулся, обступил со всех сторон полупрозрачной живой мембраной. Ты можешь выйти сам, но в то же время тебя может вынести силой. Ты не имеешь права ничего решать. Ты гость, но не друг. Пока.

***

Листья гладят нежно по волосам и лицу, как мирное старое солнце. Бирк прикрывает глаза, откидывая голову назад. В старой щели безопасно и тепло, пахнет застоявшейся в корнях водой и прелой древесиной. Ветки скрипят от трещин и гнущего ветра. Пасмурно. Бирк касается прозрачных струн, пробует даже немного сыграть простую мелодию, услышанную случайно во дворе. Он забывает про шум и боль, даже про то, что на самом деле и мечтать не может так просто создавать искривлёнными пальцами чистые нежные звуки. Лес даëт свободу, подвешивая-помечая ноги и руки прозрачными нитями. Ими оплетено всë, что здесь есть. Лес контролирует каждую свою часть, каждый вздох и затишье. Даже ветер не способен этому противостоять, вольный и дикий. Злой и пронзающий. Упругий и приветливый. Прекрасный, как и всё, что здесь есть. Молчание здорово продлевает время, потому что слова занимают слишком много места и быстро перегнивают в воздухе. Внутри леса это правило множится на тысячу — именно поэтому Бирк очень любил слушать, смотреть, а потом и трогать руками, ногами, всей кожей. Всë вокруг дарит звуки, которые становятся почти осязаемыми, если вслушиваться долго. Некоторые проходят еле заметной щекоткой по спине, но в большинстве своëм они тянут за загривок, опускаясь к плечам, давят ниже к земле, заставляя замирать и прислушиваться. И неслышным дыханием долго просить деревья пропустить далëкий свет сквозь себя. Они подчиняются нехотя и только под самые сумерки. Потому что свет, разливаясь перекисшем компотом, беззастенчиво опаляет всё и сразу, наигрывая свою какофонию из накладывающихся тонов-криков-звона. Во внятную колокольчатую песню без слов этот хаос превращается только, когда последние рассеянные лучи играют в вершинах древ. Её невозможно повторить и забыть, но лес всё равно не любит то, что предшествует считанным минутам затихающего спокойствия. Перепуганное зверьё несколько часов не решается вернуться в старые норы, а некоторые, что не успели сбежать, слепнут на всю жизнь и вскоре умирают в глухих чащах. Поэтому Бирк очень редко об этом просит. Это место крепкое и сильное. Вечно хранящее отсутствие света в тенях и тепло под землёй и в норах. Оно не нуждается в Солнце. Пальцы замирают, и мелодия замолкает на полуслове. Что-то отвлекает от неё, мешает вспомнить конец. За плечами Бирка — длинный поезд и море шума. Скудность и пузырь одиночества. Полуходячие-полуподвижные ноги, непослушные руки. Словно в тенях от капельного дождя. Они до сих пор с ним. Их не скинуть, не выкинуть, не починить. И весь он пятнистый, костлявый и рыжий как старый чердачный кот. Каждый раз эти мысли отрезвляют. Никто не может его изменить. Никто ему ничем не обязан. И обвинять в своих бедах тоже некого. (Не)реальность предупреждающе рябит пятнами. Бирк выбирается из-под дерева и бредёт к круглому озеру. Долго слушает воду прежде, чем податься головой вперёд и погрузиться целиком на дно. Спокойно, холод пробирает сразу до костей. Он шевелит на пробу руками, и мышцы послушно растягиваются и сокращаются, ещё не совсем онемевшие. Сложно оставаться без дыхания долго, поэтому он часто выныривает, быстро ловя пару коротких глотков тумана, пришедшего с рек. Бирк пока едва замечает, что лес меняет его по-своему. Зрение после прогулок по нему делается острее и чище. Он чуть-чуть замечает малое беспокойство воды. Слабое движение мощного тела. Это может быть обыкновенная большая рыба, но здесь не водится ничего обыкновенного — напоминает он себе. И долго вдыхает, готовясь перед погружением. Муть послушно расступается, пока он гребёт сквозь неё ко дну. А слух может заменить глаза. Что-то вновь горизонтально рассекает озеро. Волна скользит выше, вокруг видно совсем плохо. Опасно. Бирк чувствует это очень остро, но не пытается сбежать, просто настораживается. Внизу начинает вращаться. Быстрее, быстрее и выше. Его заметили. Его ждали. Он успевает извернуться в последний момент. Перед лицом мелькает косяк грязных рыб и нечто, напоминающее толстую серую ткань. Волокна быстро оплетают несопротивляющиеся скользкие тела, коснувшиеся их, и мгновенно сдавливают жертв, окрашиваясь в красный. «Живые бинты»… Такими же, только стерильно белыми, в Могильнике душат особо отличившихся ребят. Бирк замирает, не шевелясь и даже не моргая, пока насытившиеся путы не погружаются медленно вниз, наверняка в своё гнездовище. «Подводные змеи»… Попадись он им, уже не смог бы увидеть поверхность. Сердце стучит быстро, но кровь не согревает, он уже не чувствует пальцев. Не вовремя кончается кислород. Создания-убийцы ещё близко, опасно рядом. А внутри словно равномерно уменьшают давление, лёгкие лезут наружу. Бирк дёргается и прикрывает рот ладонью, чтобы удержать воздух внутри и не задохнуться. Естественно, эти твари способны почувствовать даже едва заметное движение воды. Они бросаются прямо на него. Он одной свободной рукой и ногами снова отталкивается вбок. Но этот манёвр они уже видели, поэтому тут же перегруппировываются, сначала сплетаясь в один клубок, по очертаниям похожий на раздувшуюся рыбу-Неразумную, потом врассыпную плавно скользят стрелами по глади в ожидании новых знаков — паники и попыток к бегству. Окружают и давят числом. Бирка и правда надолго не хватает. Муть перед глазами и отчаянные дёрганные движения. Он не может найти направление, откуда приплыл и как выбраться наверх. Ещё чуть-чуть, и его схватят и утопят в ил. Он в отчаянии смотрит туда, где ранее кружили мелкие рыбы. Красные пятна рассеялись, но в воде видно что-то белое… Прозрачная струна. Нить леса. Бирк хватается за неё, из последних сил делая рывок в том направлении. И словно открывается второе дыхание, шею только немного режет. Он выдыхает, впуская мутную воду внутрь. Остатки страха увязают в суставах, поэтому ему кажется, что плывёт он очень медленно и вода не хочет его отпускать, гребёт сам по себе, кое-как огибая препятствия. Сзади, он знает, «бинты» мгновенно сбились в кучу, снова сплетаясь в единый организм — лишь бы не дать добыче уйти. Что ж, он ещё к ним вернётся. Бирк хватается за травобой, растущий близко на берегу, и выползает на землю, растекаясь вокруг лужей. На языке — горький привкус воды, поэтому он рвёт листья вокруг себя и съедает их с неожиданным аппетитом. Они почти безвкусные, зато хорошо прибавляют сил. Он хочет встать, но тут же понимает, насколько устал после «схватки»: отяжелевшая шерсть буквально придавливает к земле, руки снова почти недвижимы, ноги непослушны. Родной воздух слишком сладкий. Поэтому он просто отползает подальше в высокую траву и лежит в ней, задумчиво ощупывая шею.

***

Это была его первая охота, после которой Бирк ещё неделю не решался приближаться к воде. Именно тогда он понял, что на самом деле не имеет понятия о настоящих опасностях леса. Конечно, он и ранее знал, что это не такое место, как странный Дом, даже не как пресловутая Наружность — смерть может таиться на каждом углу. (или каждый угол будет желать убить тебя) И просто решил вести себя осторожно. Изучал слишком вдумчиво, ходил медленно и тихо, как привык обычно ходить. Но вскоре стало ясно, что так не может продолжаться и далее. Тропки нужно запоминать быстро — звери часто пытаются его запутать, ощущая непозволительно близко присутствие сильного охотника, поэтому вытаптывают лживые пути, ведущие, тем не менее, в удивительные и часто незнакомые ему места. Лес слишком бескраен. Многолик и ползуч. Мелкое зверьë — основное его население — конечно, умеет прекрасно скрывать себя среди трещин, листьев, веток, перегнившей падали. Оно живëт и пожирает себя и всë, что есть вокруг. Бесконечно умирая и перерабатывая, строит основы заново. На них держатся дух и сила. Поэтому он становится сильнее, чтобы не стать частью гнили и не слиться с растениями. А тот, кто силён, не должен прятаться. И постепенно другая, мрачная и опасная, сторона леса начинает открываться ему. Ненавязчиво и незаметно заполняя воображение вместо первых отрывистых картинок. Бирк послушно начинает искать. Неизвестно что — мнимые границы; непонятно как — вынюхивая, поедая, становясь частью (рукой, ногой или деревом. травой, лисьим домом или волком); неважно зачем — чтобы чувствовать себя целым. Например, решив однажды пробыть в лесу до рассвета, он узнал, что здесь никогда не бывает дня. С тех пор он стал ещё больше любить все его тëплые норы и холодные тропы, кусачие растения и живность, что дарили ему новые звуки. Но даже когда удаётся распознать и учуять многие и многие его мысли, не всегда благосклонные и кристально-прозрачные, как дожди на дальних окраинах (о, он и не надеется, что сможет даже за всю жизнь понять лес полностью), Бирк совсем не пугается. Привык. И не хочет теперь жить без. Поэтому продолжает молчать, как любил делать и раньше, лишь бы не спугнуть и не предать. Не выдать, но познать ещё больше. Лес чеширски улыбается и поёт ему лунные песни. С них и началось их знакомство.

***

Бирк слышал её крики издалека и раньше, ещё в начале осени. Но после того, как он стал гораздо быстрее и сильнее, окончательно освоившись здесь, и уже без страха доставал до дна озера, охотясь на местных рыб, она тоже наконец решила открыто показать себя. Безлучный ветреный день. Молчание, деревья немного дрожат. Бирк дышит глубоко и размеренно, сидит рядом с тёплым дубом, похожим на тот, который растёт во дворе. Его глаза как сгущающаяся гроза. Он касается пальцами травы, потом ствола. Вокруг тоже темнеет, листья становятся прозрачными — видно небо, похожее на густую серую шерсть, местами — на порванную кожу. На нём росчерком мелькают быстрые крылья. Свободные, чëрные, смертельные. Бирк тут же вскакивает, но не прячется. Острое перо пикирует вниз и врезается в мягкую землю, которая тут же втягивает его внутрь. Что-то большое и тёмное опускается на одну из верхних веток дуба. Она оплетена сетями с макушки до кончиков когтей. Это бросается в глаза сразу. Нити переплетаются, тихо звенят на ветру. Разносчица снов или губительница иллюзий? Единственная, кто может лишить тебя тайной дороги навсегда. Такая гордая и счастливая — наконец-то лес позволил ей до него добраться! «Маленькая птица… гарпия». — Кто ты такая? — Бирк впервые подаёт голос, находясь в лесу. От деревьев отскакивают мелкие искры его слов, навстречу тянутся мохнатые игольчатые лапы. Но вот она явно не разделяет их радости. Зато с любопытством наблюдает огромными чёрными глазами сверху вниз, поддавшись всем корпусом вперёд. Белое прозрачное лицо скрывают иссиня-чёрные перья. На дне зрачков плещутся недоверие и злоба. Она — последнее его испытание. Бирк, не отрываясь, почти с жадностью смотрит в ответ и в какой-то момент, сам не заметив того, протягивает к ней руку, покрытую мелкими шрамами и укусами. Гарпия вытягивает шею и распушает перья. Перед прыжком в отражающее пустоту небо над землёй проносится пронзительный крик. Оставь в покое мой лес! Не ломай иссохшие листья, не дроби тропинки пылью и следами болот. Не пугай ползучих крыс и лягушек, не разрывай чужие норы. Уходи, прячься, беги! И ни в коем случае не пленяй этой сказкой других людей. В нём соединяются пронзительная ненависть и плач.

***

У Бирка в конце концов появляется прозвище. Чужак. Он думает, что это правильно и красиво. Он чужой для той стороны, тысячу раз не свой ни для кого в интернате. Но серо-пëстрые стрекозы упрямо долбятся в стекло его равнодушия. Синяки и порезы — самое обычное дело в Доме. Однако ребята всë равно смотрят на него дико. Его давно уже подчëркнуто никто не трогает, только пялятся и по возможности избегают. Чужак вызывает страх и злобу. Он выходит когда и куда захочет и возвращается без препятствий. Словно для него дни идут иначе. Чужак не живëт и не дышит рядом с ними — ему не нужны люди. И это очевидное отрицание — самое страшное для них. Лес и сон несут время вспять. Новые пятна веснушек спадают и перебегают с плеч на лицо, с лица на спину. Собираются даже у запястий. Бирк игнорирует и эти чудаковатые непонимающие взгляды. Шепотки, обращения, прикосновения. Он больше не боится ни драк, ни слухов, ни боли или одиночества. Единственное, чего он по-настоящему не хочет — стать Чужаком самому Лесу.

***

Маленькая одинокая друда пролетает над своим домом. Она знает: здесь живут тысячи и тысячи насекомых, сотни видов рыб и птиц. Опасные дикие оборотни и вездесущие крысы. Деревья, похожие на самоубийц с ветками-виселицами. Трава — острая бритва, редкие маленькие цветы — солнечные колокольчики. Волки, бабочки, совы. Пауки, кроты, змееголовые. Рони родилась из песен ветра в тяжёлую и жестокую ночь. Единственное, что она помнит — белые обволакивающие клочья вокруг и внутри, это было похоже на сон. Она тогда была ещё бескрылая и слабая, жалобный птенчик. Создатель-лес принял Рони далеко не сразу. Проверял, научится ли она летать или плыть, уклоняться и нападать на врагов. Кожа на глубоких ранах сращивалась несколько дней, в это время приходилось питаться травой и опавшими листьями, глотая при этом клочья земли. А он продолжал ломать крылья, царапать руки до вен, цепляться за волосы. Но взамен показал настоящий свет, надёжно скрытый под землёй и многолетней трухой. Открыл пустующие каменные гнёзда, влажные норы и тайники. Оплёл длинными светлячками, запутавшимися в перьях — их она позже осторожно вплела в волосы. Лес стал её домом и частью тела. Рони приняла и перепробовала каждое существо, живущее в нём. С подбородка капает сладкая кровь. Жаль, не человеческая. В последний момент она удержалась от того, чтобы прокусить ему шею. Он её не испугался, зато, она была твёрдо уверена, хотел напасть первым. Тогда она даже и не подумала об этом — человек-амфибия выглядел с высоты маленьким и неуверенным, сложно было представить, что он мог даже подумать ранить ведьму, гарпию, благословлённую землёй, на которой он стоял. Но всё же её угрозы и полёт выглядели как бегство. Она ужасно злилась из-за этого и не могла смириться. Поджимала и кусала обветренные губы, почти не замечая, как крылья меняют форму, укорачиваются и белеют, как шаг становится шире, и ветки деревьев мажут по макушке. Немного колет голень и подошвы. Перед глазами замирает сумрак — скоро снаружи наступит утро. Она чувствует сердцем, как засыпают ночные хищники и перегнивают остатки деревьев в болоте. Птицы никогда не замолкают, он тоже наверняка это знает, и так же, как и она, сейчас слушает их песни — сказки старых чащ и секреты леса. Он уже стал частью этого места, но Рони не может ни принять, ни коснуться его, разрушив призрачную связь. Она лишь знает и упрямо твердит, что рядом с огнём жить опасно. Человек прогонит или убьёт, или ранит. Яркий, заметный, сильный. Они похожи, но она другая. Рони его ненавидит. Он её преследует.

***

Туман еле пробирается сквозь деревья, Бирк слышит его ворчание и треск незамолкающей жизни, который стал только громче. Он идёт навстречу наступающим облакам, нащупывая тропу, откуда они пришли сюда. Местные туманы всегда незаметны и малы. Этот — огромен, нетерпелив и бел. Плохой цвет; Бирк морщится, отшелушивая пахучую грязь с лица. Оттуда пахнет мертвечиной. Он прислушивается, но не может уловить свист тёплого ветра, ускоряет шаги. Слишком далеко, а конца ещё не видно. Скоро покажется дальняя часть леса — самая опасная и таинственная. Земля под ногами заканчивается внезапно. Голые камни кусают ноги, оставляя после себя царапины. Красные полосы опухают, но кровоточат мало, Бирк, пытаясь сохранить спокойствие, оглядывается вокруг. Картина перед ним сейчас больше всего похожа на ту самую мутную непроглядность воды, иногда ему даже чудятся вечно голодные змеи-бинты. Опустившись на корточки, он принюхивается и пытается ощупать края. Теперь и на пальцах зажигаются точки ранок, хотя он знает, что кусачей травы здесь нет. Как нет и корней, и колючек, и других растений. Камень твёрдый и не сыпучий, обглоданный, выветренный. Серый. Он ищет жертву. Духоту разрезает звон. Бирк вслушивается, поддаваясь навстречу звуку. Он встаёт и следует точно вдоль обрыва к его источнику. Ему не нравится это место — светло, но ничего разглядеть всё равно нельзя. Путь поднимается выше, воздух редеет. Он не сразу замечает тонкий силуэт, похожий на вытянувшуюся стрелу. Прозрачнее ночного света, темнее сырой коры. Маленькая гарпия оказалась девочкой-колдуньей. Кажется, что она мелко дрожит от холодной судороги. Бирк крадётся ближе и зовёт её. Ответа нет. Она вдруг делает шаг вперёд, словно заворожённая. Он не сдаётся и кричит нашёптанное лесом имя снова и снова. О её глухое молчание разбиваются печаль, гордость и глупые мысли. Разбивается беспомощный ребëнок, который не может контролировать своë тело. Бирк решается подойти вплотную и чуть не сталкивается лицом к лицу с застывшей маской. Глаза слепо выпучены, в них ни блеска, ни насмешки, ни презрения — ничего. Рот приоткрыт, запёкшиеся губы кровоточат. Она смотрит прямо перед собой, но не на что-то конкретное. Как бы в глубь пустоты. — Подожди… Я пойду с вами. Не уходите, пожалуйста, вы обещали мне… — мерно бормочет Рони под нос. Голос полон непривычной печали, почти слёз. Бирк вздрагивает, когда друда снова делает шаг, и зачем-то вытягивает руку, чтобы её остановить. И царапается о невидимую в белизне струну. Замирает, осознавая, почему она бредёт так медленно. Нити леса натянуты до предела. Одна из них снова рвётся, хлестнув её по руке до крови. Бирк дрожит, закрыв уши. Его переполняет страх. Ещё чуть-чуть, и она никогда не сможет спастись и вернуться! Он крепко хватает гарпию за плечи, на которых уже отрастают маленькие перья. В лицо ударяет порыв, который пытается его остановить и отбросить. Бирк еле удерживает её от последнего шага к краю. — Отпусти меня. Отпусти меня, пусти. Я ухожу, чтобы… — Не смей. Он разворачивает Рони лицом к себе. Голубые глаза темнеют от злости. — Хочешь навсегда покинуть лес и умереть? Очнись, это призрачные голоса, там ничего нет! — уверенно кричит Бирк ей в лицо. Ему не нужно видеть, чтобы знать: где-то в глубине той бури лишь потоки кошмаров и тьмы. Его потряхивает от чужого ужаса и дикой ненависти. Она закрывает невидящие глаза. Взмахивает руками, которые мгновенно искривляются, обрастая, как и всё тело, острыми перьями. Бирк наблюдает заворожённо и не дыша. Рони передёргивает плечами, раскрывая крылья, и наконец осмысленно смотрит на него. В этом взгляде нет ненависти или пустоты, там душное потрясение — и много боли. Она вскрикивает нечеловечески и неразборчиво, отрываясь от земли, и проносится мимо него, полоснув когтями скулу. На его ладонях застывает чужая кровь.

***

Лес дрожит от проникающей во все тайники и щели радости. Бирк улыбается широко и искренне — кажется, впервые за несколько лет. Рони зарывается носом в рыжину, нюхает и греется солнцем, которое впитали его волосы и полустëртые пятна веснушек. Он ощущает на лице много-много ускользающих тëпло-холодных прикосновений, похожих на грибной торопливый дождь. — Не оборачивайся, — слышится строгое сзади. Рони вдумчиво перебирает его жёсткие пряди, вплетая в них мелкие цветы и траву. С каждой их встречей она всё задумчивее и тише, потому что неживые голоса кажутся громче и настойчивее, хотя туманов больше нет. Рони никуда не уйдёт. Она останется в лесу на всю жизнь. И не поддастся так же глупо, как в первый раз, на зовы бесплотных. Бирк крепко держит её за руки, не боясь острых проклятий или перьев. Три параллельных рваных шрама стали для неë своеобразным оберегом — Рони очень часто долго и сумрачно смотрит на них, иногда даже решается потрогать. Это напоминание — он спас ей жизнь, в той стороне опасно. Но однажды она попадëт туда в третий раз. Цветы очень быстро вянут, темнота окружает их хороводом смешных теней, но ни Бирк, ни Рони не решаются лечь и отдохнуть после совместной охоты. Они не хотят засыпать. С каждым разом лес отпускает его от себя всё неохотнее. Бирк знает, что однажды его терпению и улыбкам придёт конец. Нити сдавливают кожу как жгуты. Он задушит его, заставив остаться здесь навсегда. «Но не сейчас — думает Бирк, — я сам сделал выбор, меня не нужно так долго ждать». Он наклоняется назад, смотря Рони прямо в глаза. Внутри них наконец спокойствие, тепло и смех. Она без слов понимает его, наклоняется чуть ближе, и кончики их носов соприкасаются. Бирк чувствует внутри щекотное тепло, почти трепет. «Я принимаю тебя».