Хочешь звёздочку с неба?

      Свайп влево. Свайп влево. Влево. Влево без остановки, пока палец не устанет.       У этого парня слишком тупая рожа, у другого слишком пафосная. У этого хрена запросов выше крыши, будто он не человека ищет, а машину покупать собрался. Этот жирный. Этот лысый. Старый. Коротышка. Нищеброд на велике. Явно фейк. Этот вроде норм, но что за тапки у него? Что за кедо-ботинки? Уродство какое-то. Ещё и джинсы с дырками. Пф… Спасибо, не надо нам такого. А у этого вообще девушка на фото обрезана, которую он обнимает. Ну не идиот ли? — Не кривись так, а то морщины останутся, — вмешивается в размышления женский голос.       Илья отрывает голову от телефона, старательно растягивает физиономию, чтобы ни одна морщинка не посмела остаться на его идеальном лице. Даже плечи распрямляет, на всякий случай. — Слушай, нафига вообще нужен этот Тиндер, если тебе всё равно никто не нравится? — Ди берёт с электрощитка пачку Парламента, достаёт сигарету. — Ты не понимаешь, тут уже дело принципа, — Илья, хоть и покурил, решает составить подруге компанию.       Всё равно в кафе народу сегодня немного. Можно без зазрения совести попинать хуи. Здесь у заднего выхода, в закутке, есть удобный низкий подоконник под навесом, на котором персонал обычно сидит в перерывах, и нет людей. С улицы никто посторонний не зайдёт.       Маленький островок безопасности, получается. Тихий и спокойный. Так и не скажешь, что находишься в центре Москвы.       Диана усаживается, подложив под поясницу вынесенную из кафе подушку, вытягивает ноги. — Какого ещё принципа? — затягивается медленно. — Отыскать в помойке бриллиант. Вот смотри, — Илья садится рядом, показывает телефон с очередным смазанным селфи. — Мужской Тиндер это дно… — Не удивлена, — поднимает брови Ди. — Поэтому-то я и обитаю в женском раю. — Ой, не сыпь мне соль на рану, — Илья тяжко вздыхает. — Погляди только на этот цирк уродов. Все шифруются, похлеще Штирлицов. Голову на фото обрезают, чтоб, не дай Бог, их не узнал никто. Или выставляют фотки со своими жёнами и девушками, типа не причём такие. Остальные старпёры, скамеры или извращенцы… — Да вот вроде норм, — Ди от балды тыкает в появившегося на экране качка. — Самовлюблённый. Все фото топлесс. Мимо. — А этот? — С цитатой из Вконтакте? Нет уж, увольте. — Да ладно? А этот? На море. Блин, тоже хочу…       Палец собирается перелистнуть влево на автомате, но в последнюю секунду останавливается. Илья приглядывается повнимательнее. Попавшийся мужик и вправду выглядит ничего так. Стоит такой себе, простой, да непростой. На фоне у него красуется пресловутый отель Парус в Дубае.       Обычно таких «путешественников» Илья перелистывает сразу, умудрённый опытом, что они большие любители повыёбываться, но этот чел немного выбивается из общего типажа. Поза у него необычная — спиной к объективу, а головой к морю. Одежда стильная — шорты белые с красным пояском, льняная рубашка с закатанными рукавами. Часики, очки. Тело тоже неплохое, не пузан. Всё как надо. Чётенько.       Свайп вправо. — Сказал бы сразу, что шуга дэдди ищешь, — замечает Ди. — Указано тридцать семь лет. Не такой уж дэдди, — Илья листает дальше, но совсем без интереса. — Да и зачем мне нищеёб? Что мне с ним делать? — А что ты со своим Славиком делал?       Что-то делал целых два года, но что — Илья толком не может вспомнить. Помнит хорошо лишь посеревшую побелку в ванне, бесконечно осыпающуюся чуть ли не на голову, пока моешься. Нагромождение старой мебели и запах кошачьей ссанины. А, и ещё постоянные высчитывания каких-то копеек за всякую ерунду, кто сколько чего съел и потратил. Нет, такого опять не хочется.       Хочется чисто и красиво. Свободно, беззаботно. Хочется в отпуск, в Дубай, например, кататься на спорткарах, подниматься на вертолётные площадки, смотреть на фантастические высотки. Или в Европу, гулять по сказочным улочкам, пить пряное Барберо в ресторане под открытым воздухом, разворачивать надушенную подарочную бумагу, улыбаться, радоваться, а потом топать мягко-пьяным в люксовый номер с панорамными окнами, трахаться всю ночь на огромной кровати. Не делать проклятущий кофе, а пить его самому из маленьких гладких кружечек на балконе с видом на достопримечательности.       Хочется. Много чего хочется Илье. Того, чего он заслуживает, а не вот этого всего. Бычков в вечно переполненной мусорке, неулыбчивых гостей заведения, гудящих под вечер ног, потому что стоишь целый день, как статуя, либо крутишься на месте волчком, счетов за коммуналку. А, самое главное, не хочется жадных и безденежных мужчин. Как говорила всегда мама: «Жадные мужчины — жадные и в любви». Это оказалось чистой правдой.       Мама вообще всегда во всём права. Она постоянно говорила, что Илья слишком красив, словно ангел, словно херувим. Да-да, все мамы так говорят про своих любимых деточек, но в случае с Ильёй это не было просто ласковыми словами.       Илья осознал свою привлекательность достаточно рано. В один момент все вокруг девочки начали глазки строить, липнуть и краснеть. Эго Ильи, конечно, приятно тешилось, но на том больше никаких эмоций не возникало. Никаких ответных чувств и влечений. Даже обидно было, и ещё обиднее, когда в школе выяснилось, что влечение имеется к Михайленко. К этому двоечнику и придурку Михайленко Никите. Он потом так нервы истрепал, так достал Илью, что тот не выдержал и плюнул, зарёкся с плохишами дело иметь напрочь.       Выбирал себе пассий Илья потише и незаметнее, и вроде мучился от скуки с ними, зато чувствовал себя спокойно. И не сказать, чтобы влюблялся особо, развлекался, вниманием наслаждался, пока не надоедало.       Отношения сами собой заводились. Сейчас один, после другой. Новый всегда в чём-то получше. На какое-то время, по крайней мере.       Как вообще в Славу увязнуть удалось, до сих пор загадка. Ничего в нём такого интересного не было, но эта его стабильная «хорошесть», его: «Как твой день? Что ты думаешь на этот счёт? Давай нормально поговорим» затуманивали разум.       Хорошо, что Илья вовремя одумался, может, так бы и прожил ещё много лет бессмысленно и бесцветно, обычно и пресно — забывая, кто он на самом деле.       А он же самый лучший. Его каждый красивый и богатый мужик с ногами и руками оторвёт, подарками завалит. Сколько было таких поклонников, не сосчитать, а Илья их, верный, честный, всё отшивал. Сейчас наконец можно не отшивать, а жизнью в полной мере наслаждаться.       То, что на телефоне вспыхивает «match», Илью совсем не удивляет. И то, что «путешественничек» по имени Тимур напишет первым, тоже. Без приветствия, а сразу быка за рога: «Что на ужин предпочтёшь?»       Усмехнувшись такой прыти, Илья отвечает не сразу. Не потому что не хочет — хочет чертовски, а потому что работать надо. Серёга-манагер уже успел вставить нагоняй за затянувшийся перерыв и нагрузил работой. Ответить удаётся минимум через час. «Макарон сварю. Курочку пожарю», — Илья ставит облизывающийся смайлик. «Давай лучше копчёный рибай», — незамедлительно приходит ответ.       Был готов. Выходит, сидел и ждал ответа? Илья немножко теряется. Он не готов был сегодня двинуть на свиданку. Тем более после работы будет весь помятый, в одежде обычной, джинсах старых. Хочется отнекаться, перенести встречу, подготовиться. А лучше попереписываться для начала. Вдруг на этой стадии выяснится, что нет общего языка. Зачем тогда время тратить?       Пока Илья обдумывает, приходит второе сообщение: «Давно хотел сходить в одно приятное место на Белорусской, но не с кем».       Немного жалостливо, но вроде не упрашивает. Илья ненавидит, когда упрашивают и напрашиваются. И Белорусская недалеко, буквально пару станций проехать. Если не получится симпатии, хоть поужинать вкусненько — тоже неплохо. И сразу понятно всё станет. Может, оно и лучше. «Я могу после работы, где-то в 21:30», — отвечает Илья неуверенно.       Небольшая надежда есть, что на том конце провода сольются, скажут «поздно».       Женатики-латентыши обычно не любят поздно встречаться, а Тимур похож на женатика, желающего втайне поразвлечься. По той единственной фотке в профиле и полному нулю информации в анкете, конечно, сложно сказать, но Илье так кажется. И вот как-то волнительно становится. Раньше всё-таки он совсем с незнакомцами с лёту не встречался. Прелюдии письменные соблюдались, а сейчас всё быстро происходит. Очень. И легко.       Тимур присылает адрес и «буду ждать». Илья отвечает смайликом «ок», гуглит ресторан. Место выглядит приятно, дорого. Ди говорит, что это она приворожила удачу и на ночь сегодня в их квартирку не ждёт. Илья лишь закатывает глаза, мол он не такой, чтобы за рибай прыгать к кому-то на хуй, потом вспоминает, что отдался Славику за шавуху на Сретенке и молчит до конца рабочего дня.       Волнуется почему-то, а почему непонятно. Ведь всё ясно. Обеспеченные мужики не любят разводить долго разговоры, не любят время терять, оглядывают товар и сразу, либо да, либо нет. Что им всякие мелочи и танцы с бубнами?       В туалете Илья оглядывает «товар» — свою физиономию, расправляет затонированные в серый волосы. С распущенными почти не видно татуировки на шее — некоторые мужчины к ней как-то сомнительно относятся, хотя это просто надпись японскими иероглифами. Остальные тату и пирсинг Тимур, должно быть, увидел в профиле. Там много Илюшиных фоток со всех ракурсов и ссылка на инсту. Видел, значит, понравилось. Чего теперь волноваться?       Илья красив. Да, бесспорно. И умеет быть очень милым. К его типажу характеристика «милый» лучше всего подходит, мужчинам такое нравится. Кокетливость, мягкость, скромность. Илья смотрит внимательно в своё отражение и повторяет про себя схемы планируемого поведения, а затем смачно харкает.       Ну, с какого хрена он так хочет понравиться какому-то ноунейму?       Эта мысль заставляет выдохнуть, успокоиться. На встречу Илья едет с холодной головой, уверенный, как всегда. Приехав чуть раньше, идёт твёрдым шагом ко входу ресторана, будто был здесь сто раз, закуривает, пишет в чат приложухи: «Я на месте».       Телефонами они не обменялись. Может, так оно и лучше. Если не понравится этот Тимур Дубайский — кнопка блока в помощь и больше никаких проблем. Всё ок.       Сигарета не успевает закончиться, как к плечу легонько что-то прикасается. Мужчина стоит рядом, улыбается уголками рта. На фоне огромного декоративного золотого быка и в свете искусственных фонарей его лицо выглядит неестественно чётким. Можно каждую морщинку рассмотреть.       Он точно соврал про возраст. Ничего нового, этим грешат многие мужики в знакомствах. Хотя лично Илье, если честно, до синей звезды. Он диапазон возрастной ставил довольно широкий, особо не видя разницы между тридцать и сорок. Главное, чтоб не шестьдесят было, потому что сексом надо трахаться в умат, а не заклинанием вялых змей заниматься. — Вау, — говорит мужчина, оглядывая Илью с ног до головы. — Вау. А я думал, фотошоп. В жизни ты намного лучше. Чуть-чуть комплимент или Илье показалось? Он улыбается в ответ дружелюбно, пожимает плечами, мол, ну да, такой вот я. — Вау, а у тебя есть перед, а не только спина, — шутит в ответ.       Шутка доходит до оппонента с запозданием. Глаза у Тимура, маленькие прищуренные, бегают кругом пару секунд, затем он усмехается, поблёскивая неестественно белыми винирами. Приоткрывает пиджак, демонстрируя крепкий торс под полосатой рубашкой, типа тоже показывая себя.       Одет он годно. В какой-то степени модно, для классического прикида. Наверное, старается выглядеть в ногу со временем, и у него получается. Ещё его волшебным образом молодит фаянсовая улыбка, лицо быстро теряет сухой возрастной налёт. — Ладно. Чего стоим? Пойдём за столик, а то я очень голоден, — приглашает он в ресторан жестом и, опять же, невесомо прикасается к Илюшиному плечу. — Ты куришь, да? — Иногда, — врёт Илья бесконтрольно. — Вредно же, — обеспокоенным тоном говорит Тимур. — Да и не идёт молодым и красивым эта гадость. — Да я так… бросаю, считай. — Умница. Так и надо.       В зале тысяча люстр и фонариков. Смотрится эффектно. Атмосфера приятная, тёплая, несмотря на большое количество столиков и народу. Илья людей совершенно не замечает, хотя не любит столпотворения, но здесь всё выглядит органично. Камень и дерево, блеск и звенящий шум. Здесь прикольно, люксово, не поспоришь.       Их столик в углу около огромных окон. За ними видны припаркованные на территории гастрономического комплекса машины. Порше, Мерсы всякие. Контингент соответствующий, все гости красивые, ухоженные.       Усевшись, Илья ловит себя на мысли, что ему уже нравится. В подобной обстановке он хоть и не часто бывал, а, может, и вообще не бывал, но, оказывается, вполне способен чувствовать себя, как в своей тарелке.       Они заказывают еду, Каберне, болтают о глупостях, пока выбирают. Разговор идёт неплохо. Тимур оказывается не такой косноязычный, как в сообщениях. Наоборот. Он явно склонен почесать языком. Рассказывает о том, какой сложный был день, и как, в попытках отвлечься, занесло его случайно в приложение, а там, о чудо, белокурое ангельское создание возникло и спасло его от тисков забот.       И улыбка белозубая. Снова улыбка. — Не подумай, я не всех зову без разбора на встречи, — говорит Тимур и придвигается ближе заговорщицки. — Сам понимаешь… тема сложная в наше-то время.       Под темой он имеет в виду гей-знакомства, и Илья сочувственно кивает головой. — Если честно, Илья… М-м, красивое имя… В общем, я тебе признаюсь, Илюш, только не смейся над стариком, ладно? — Да что ты. — Я, если честно, ещё ни разу ни с кем подобным способом не встречался. Ты у меня первый. Ну вот… Ты смеёшься, я так и знал.       Илья не смеётся, а улыбается, потому что чует ложь, но тут же исправляет мину. Хочется человеку поиграть в невинность — пожалуйста. Большинству мужиков всегда стыдно почему-то признаться в опыте интернет-встреч. — Тогда и я тебе признаюсь, — подыгрывает Илья. — Я тоже ни с кем не встречался. — Правда? — Тимур настораживается. — Да. Все какие-то тухлые. Тянут кота за яйца, а ты ясно дал понять, что мужчина серьёзный, обстоятельный.       Услышанное Тимуру явно приятно. Довольный он откидывается на спинку кресла, показывает ладони в жесте «сдаюсь». — Ты очень умный и проницательный молодой человек. Раскусил меня. — Не совсем. По началу я подумал, что ты женат. Ну, знаешь, из разряда мужчин, которые женаты и никогда не признаются в своей ориентации.       Пару мгновений ответа нет. Пальцы сползаются в замок на животе. Взгляд уводится задумчиво в сторону. — И тут ты почти угадал. Я был довольно долго женат. Недавно развёлся, как раз по этой причине.       Немного неловко. Илья хотел в шуточном режиме, а получилось «в яблочко». Для многих эта тема бывает болезненна, поэтому приходится увести её в другое русло. — Так почему у тебя в анкете ничего не указано? Глядишь, указал бы инфу, и твоим первым был бы не я, а какой-нибудь другой молодой и красивый. — Нет, Илюш, — Тимур медленно возвращается обратно к столику, смотрит прямо в глаза. — Мне нужен был особенный.       Зрительный контакт с ним держать сложновато. Глазки-то маленькие, веки нависшие добавляют угрюмости. Лицо в неподвижности скатывается вниз, кожа собирается глянцевыми лоскутами, прилепленными кое-как. На щеках по два неровных треугольника, на лбу несколько глубоких горизонтальных линий, на подбородке выбритая красноватая ямка. Странно, сейчас он такой себе. Если вглядываться, но нужно ли прямо так вглядываться?       Илья неосознанно вытягивается вперёд. Немножко к Тимуру. В небольшом, но прилично допустимом, расстоянии между лицами немного размывается фокус, можно сконцентрироваться на физическом ощущении.       Есть ли контакт, химия, или хотя бы неотвращение на животном уровне, или нет? Непонятно. Илья ничего не ощущает. Ни запаха одеколона, ни человеческого тепла, словно перед ним никого не сидит, хотя чужая коленка упирается в собственную. И чьи-то пальцы незаметно дотягиваются до бедра. Сердце ускоряется рывком, тянет к позвоночнику. Назад, отодвинуться. Отодвинуться, Илья, быро!       Как раз вовремя подходит официантка, приглушая внутренний зов, расставляет заказ. Странное напряжение смазывается, стирается яркой Тимуровой улыбкой, звоном гигантских пузатых бокалов. Не дожидаясь положенного для вина времени «подышать» Илья делает несколько жадных глотков. — Надеюсь, ты не из этих, — Тимур усмехается, щёлкает указательным пальцем по жилистой шее. — А то, я не очень люблю алкашей. Пьяное тело, оно же отвратительное, с ним ничего не сделаешь путного. — А ты что-то планировал делать? — подрезает Илья и из вредности допивает до дна. — А ты нет? Разве цель приложения не в этом? — звучит провокацией. — Возможно, для кого-то, но не для меня. — То есть строишь из себя целочку?       Какого хрена? Илья кривится. Смотрит на растянувшуюся винировую улыбочку, надеясь, что просто шутка тупая получилась. — Значит, любишь, когда тебя раскалывают? Добиваются?       Всё ещё лыбится, придурок. Если бы не принесённые стейки, пахнущие так аппетитно, что у Ильи в животе отозвалось урчанием, тот бы не удержался и сказал что-то очень едкое. Тимур тоже отвлекается. Переключается по щелчку, словно не сказал ничего неуместного, радуется принесённой еде, начинает быстро нарезать мясо. Жёстко нарезать, неаккуратно — сок летит во все стороны, пальцы добавляются к процессу, пачкаются, нож скрипит о стекло.       Блядь, как с голодного края! Как пёс дворовой. Тимуру совсем похрен на приличия. Он что-то умудряется болтать в процессе, закидывая куски в рот, мол, как он давно мечтал здесь пожрать. И опять ласково добавляет, что мечтал о особенно-прекрасной компании.       Тут Илья окончательно понимает, что Тимур ему не понравится. Уже не нравится. Он странный. И дело даже не в том, что он ляпнул. Ну, мало ли, с кем не бывает. Вдруг он, и правда, первый раз на свидании с интернета. Просто он какой-то… Не такой. Отталкивающий. Неправильный.       Глаза его вертятся быстро, а после на секунду подвисают. И губы бесцветные узкие, старческие, покрытые плёночкой как будто. И зубы не спасают положение, а добавляют неестественности. Илья и представить не может, каково целовать эти полосочки. Ему всегда нравились парни пухлогубые, и целоваться мягко и долго, утопая в них, словно в подушках. А тут… Илья почему-то чётко визуализирует, как будет выглядеть Тимуров рот, если снять виниры. Жёсткий маленький ротик со спиленными острыми зубиками и ворочающимся туда-сюда липким жирным языком.       Аппетит пропадает. Появляется тоска. Через силу впихнув в себя половину блюда, поклевав, помешав гарнир на тарелке, покатав розмариновую веточку по кругу, Илья думает, как придёт домой и расскажет о неудачной встрече Диане. Как они поржут вместе.       Окей, будет весело. Надо выпить на дорожку, пока есть такая возможность. Самолично Илья подзывает официантку, просит добавки вина. Тимур оценивает просьбу, зависнув над столом. Он доел и сидит утирается салфеткой, растягивая кожу ещё больше. — Илюша, — как тянется кожа, тянется и его голос. — Ты же говорил, что не любишь алкоголь. — Я такого не говорил.       Видимо, тут Тимур понимает, что что-то пошло не так, и пытается реабилитироваться. — Ой, извини, конечно. У нас сегодня праздник. Столь чудесная встреча. Сегодня можно. Можно всё. Хочешь возьмём бутылку домой?       Пытается, но не особо получается. — У меня дома есть пиво, если захочу, выпью, — осаждает Илья.       Неужели этот придурок Дубайский думает, что Илья к нему поедет? Нетушки. Ни в жизнь. — Да, конечно, — Тимур печально усмехается. — Я что-то понавыдумывал себе. Глупый старик. Такой прекрасный парень, как ты… и я… Боже, какой ты нереальный. Илюша! Ах, Илюша! Илья. Волосы, лицо, тело… Изящное, как у балерины. Головка гордо задранная, глаза ланьи. Ты великолепен! Эх… Я понимаю. Я всё понимаю. Я, конечно, стараюсь молодиться. Стараюсь быть дерзким, смелым, энергичным, смешным, но видно не тяну уже. Да и общаться не умею по «нашей» теме. Не общался толком никогда, не знаю, как надо. Только с женщинами, да и то… Знаешь, я и с женщинами тоже не умел…       Откровения продолжаются некоторое время. Тимура несёт, а Илья его не останавливает. Присматривается и потихонечку жалеет. Понимает, что не надо, нечего тут жалеть-то, а ничего поделать не может. Тимур, правда, жалко выглядит. Мама таких называет «плешивый кот», и берёт к себе в дом, утешает, выхаживает. Ладно, сейчас не берёт, всё-таки старенькая стала, а раньше всех кошек с улицы забирала. И мужиков каких-то, доходяг, тоже.       Тимур не доходяга. Он мужик при баблишке, лощёный, засахаренный. Ногти у него с маникюром, часы дорогущие. Костяшки с наслоенными мозолями, плечи крепкие, жёсткие, осанка по-офицерски выправленная. Похоже, чем-то занимается силовым.       В целом, он мужик симпатичный, если не вглядываться в рот и глаза. Хотя после очередного бокала и эти детали не кажутся чем-то из ряда вон.       Расслабившись, облокотившись виском на кулак, Илья слушает красочную историю о поездке в Эмираты, сам не заметив, как разговор вырулился сюда. История, на удивление, занятная, чё-то там о лодочке по реке, сафари по оранжевым пескам, о красотах, открывающихся с шестьдесят какого-то этажа и расплавленных на жаре вьетнамках.       Поторопился с выводами Илюша. Видно, человек нервничал, вот и затупил. Нормальный он. Ну, дёрганный, грубоватый, и что с того? Хотелось же мужика мужикового да богатого, вот, получай, чё ещё надо? Болтливый, ну так даже лучше. Илье, на самом деле, просто лень развлекать кого-то разговорами и заряжать эмоциональным контентом, а многие мужики от него именно этого и требовали. Видели парня женственного и хотели, чтобы он отвечал женским нормативам. Зажигалочкой был, улыбашкой-няшкой, настроение поднимал. А тут, сиди себе, пей вино, поддакивай, задавай вопросики и думай о своём.       Неожиданно Илье кажется, что он смог бы в таком формате слетать и заграницу, если бы ему предложили. Ну и что, что надо будет секситься, типа Илья не сможет? Сможет! На вписке с воняющим чесноком и водкой, липким и пыхтящим Овчинниковым когда-то почти смог, а с Тимуром не сможет? — Да, Кристиночка, ещё один бокальчик, — просит официантку Тимур.       Улыбается дружелюбно. Болтает, оценивает третий бокал Каберне, залетающий в Илью. То противился, а теперь не возникает. Илья мог бы подумать, с чего бы такая разительная перемена, но от красного вина мозг у него всегда мягоньким мякишем становился. Да и настроение окружающее, свет, плавная музыка, гул людских голосов, добавляют эффекта. Всё становится ярким и мультяшным, и унитазные зубы оказываются в своей среде изящно фарфоровыми.       Нет, Илья, выпивший несколько бокалов в подряд, не пьяный, почти уверен, что не пьяный, но, когда надо встать его пришатывает. Тимур галантно придерживает Илюшину талию, пригибается на секунду к уху, шепчет: — Я живу недалеко. — А, ну ок, — равнодушно отвечает Илья на не вопрос.       Далее всё проходит очень быстро, вспышками. Выходят, идут к машине, смеются вместе — Тимур внезапно смешно шутит про золотого быка. Хрен знает, какая там была шутка про быка, но Илья смеялся искренне. Уже в тачке, большом чёрном джипе, Илья, достаточно разгорячённый, ругал Тимура за то, что после вина за руль садиться нельзя. — Да я и не пил, — отмахивался Тимур. — Это же ты пил, алкашоночек.       И всё. Они оказываются в лифте. Илья замечает прямо напротив, в зеркале, раскрасневшееся лицо белобрысого чувака. Глаза его широко распахнуты, септум набок повернулся. Ах, вот о чём была шутка про быка. А уже неважно. Ничего неважно, потому что широкие ладони водят по груди, считают рёбра. Тимур, прижавшийся сзади, уткнувшийся носом в затылок, бесцеремонно лапает, забирается под футболку. Фырчит по-ежиному. — Какие красивые у тебя волосы, Илюша, — не говорит, а жуёт пряди безгубым ртом. — Хочу заплести в них красную ленту.       Выходят из лифта. Тимур буквально тянет в момент задеревеневшего Илью за собой, открывает дверь. — Слушай, ты уверен? — Илья не уверен. — Не переживай, золотце, просто попьём винишка.       Кожа тянется вниз, сухая горячая ладонь тянет за порог. Ноги ступают сами по себе, а разум вяло сопротивляется. Илья раньше к незнакомцам в квартиры не ходил. Стрёмно. Все знают, что можно нарваться на каких-нибудь извращенцев, но Тимур не похож на извращенца. Он улыбается, щебечет ласково, успокаивающе. Поёт дифирамбы. Ах, какой Илюша красивый, какой он худенький, не ест совсем, бедненький. Какие у него ручки. Целовать бы и целовать. И Тимур целует. А точнее, водит рыбьим ртом по кистям, оставляя прохладные влажноватые следы. Увлекается, и вот уже язык щекочет пальцы, тычется в перепонки.       Илья резко отдёргивает руку. — Мне надо в туалет.       Тимур улыбается, качает головой понимающе, показывает на дверь. Илья осматривается, подходит к раковине.       Отмыть. Отмыть горячей водой. Тереть руки с мылом, каждый уголок куда прикоснулся пурпурный язычок, больше похожий на собачий пенис, чем язык. Почему он такой жёсткий и острый? Неприятно. Противненько. А почему так противно? Что-то вот прямо совсем дикость.       Или всё норм, а Илья гиперболизирует. Ничего ужасного не происходит. Потрахаться можно по-быстренькому, как бы приложения знакомств для того и нужны. Ведь правда же? Сейчас выпить ещё и нормально будет. Ничего ужасного. Обычный мужик. Ну, противный чутка, местами, ну что такого? Просто секс можно. Да и вряд ли этого старпёра намного хватит.       Да нет, он не старпёр. Он больше себя так называет, а по факту лукавит. Он сильный и крепкий. И больше Ильи, захочет его удержать — легко это сделает.       Зачем Илья вообще думает, что Тимур захочет его удерживать? Он вроде вёл себя дружелюбно. Почудил в начале, но потом стал само обаяние. Только вот нет нихрена никакого обаяния. Всё равно чел противный, как бы ни старался. И трогает так ещё странно, не гладит, а будто обыск проводит, прихлопывает, вдавливает пальцы. И пахнет от него странно — Илья немножко почуял в лифте. И в машине. И в квартире. Этот запах, чужой, мускусный, ну совсем против шерсти Ильи.       Что же такое… Что за фигня? Он же там ждёт. Придурок Дубайский. Он там уже похоже расчехляться готов, а Илья тут растерялся. Илья не готов. Думал, что легко будет. Типа секс — полная фигня. Мечтал о «шуга дэдди», о жизни достойной, а сейчас смотрит на шикарный ремонт, джакузи, плитку чёрную с золотыми узорами, и это всё не кажется настолько уж прикольным. И что теперь, жопу подставлять ради плитки? Ради Дубая? Ради чего?       Илья выходит из уборной готовый выпалить, что он передумал и надо срочно уходить. Завтра рано вставать. Плохое самочувствие. Вино не в то горло пошло. Соседка ждёт. Совесть жмёт. Славик, брошенный, плачет, самоубиться хочет. Всё, что угодно готов Илья сказать, лишь бы сбежать.       А говорить некому. Приходится искать хозяина квартиры, идти куда-то по удлиняющемуся коридору в темноту. Шаги медленные, и надо бы поменять направление к двери входной, да как-то не по-человечески, невежливо так уходить.       В гостиной высокий многоуровневый потолок. Ступени, ступени, а в центре фотопечать ночного неба, сразу в глаза бросается тёмным пятном. Звёздочки-точки плавно мерцают, встроенные лампочки горят, но сил у них не хватает осветить пространство. Усталый свет. Тяжёлый. Плотные горчичные портьеры впитывают его, как песок воду.       Всё, как с картинок, должно быть красиво, но уже похрен. Всё сужается до предела огромного г-образного дивана.       На одной из подушек лежит аккуратненько чёрная кожаная юбка, внизу до пола расправлены два чулка в мелкую сетку, а сверху красный бюстгальтер. Типа здесь на пару минуток присела вебкамщица и случайно испарилась, оставив свой рабочий прикид. — Нравится? — голос звучит очень близко, вынуждает дёрнуться. — Для тебя выбирал, золотце, старался. — Э-э, — многозначительно отвечает Илья. — Знаешь, я как-то не по этому. Не люблю переодевания в девушку и всякое такое. — Что значит «переодевание»? — искренне удивляется Тимур.       Пиджака на нём нет. Рубашка расстёгнута на верхние пуговицы, демонстрируя клубок нагрудных волос и толстую золотую цепь с крестом. Рукава закатаны, прям как на фото в профиле, но сейчас это выглядит устрашающе, а не стильно. — Что значит «переодевание»? — повторяет громче, будто в первый раз Илья не услышал. — Ты же девчонка. Это твоя любимая одежда. Надевай. — Я не девчонка, а парень. И меня такое не заводит. И вообще… пожалуй, я лучше пойду. Спасибо за гостеприимство, но… я немного перебрал… — Конечно, перебрал. Пьянчуга. Посмотри на себя. Глаза нахуй друг друга посылают.       От внезапно прозвучавшего мата и тона голоса, в целом, становится не по себе. Илья пятится машинально назад. — Блин, я просто пойду, ок? Извини, но это как-то перебор для меня. Я просто тихонько уйду. — Куда ты пойдёшь, глупышка? — Тимур усмехается, чешет собравшиеся зигзагом морщины на лбу. — Ночь же на дворе…       Тут он делает молниеносный выпад вперёд, выставляя руки вперёд, скалится, вертит глазками бешено. — На улице страшный серый волк! Он заберёт тебя, девочка! Съест! — ЧЁ? Да отъебись ты! — злость мгновенно трезвит, заставляет Илью оттолкнуть надвигающуюся фигуру. — Прекрати! Дай мне уйти и всё! Я не хочу играть в твои дебильные игры. Я хочу уйти!       Попытка вырваться выходит неудачно, Тимур подхватывает Илью под живот, тащит, сопротивляющегося, на диван. — Ты не можешь уйти неодетый, золотце. Красивая одежда, не правда ли? Специально для такой красивой девочки. — Я не девочка. И ничего надевать не буду. Не заставишь! Отпусти, а-а-а, сука! Чё ты творишь?! С ума выжил?       Илья барахтается, бьёт по плечу, впивается в рубашку, но ничего не помогает. Его сопротивление легко нейтрализуется. Жёсткие пальцы хватают за шею сзади, сдавливают до хруста позвонков. Другая рука, сметающим ловким движением, прижимает запястья к дивану. Илья оказывается уложен бочком на выступающей части дивана. Прижатый, как котёнок, беспомощный, мелкий. — Ладно. Ладно. Ладно, — повторяет он судорожно. — Если хочешь поиграть. Ладно. Окей… Поиграем. Поиграем, вообще не вопрос. Буду твоей Красной Шапочкой. Девочкой-припевочкой. Кем захочешь, только без жестокости, окей? Без применения силы, без всякой хуйни. Слышишь… Эй, Тимур, ты слышишь? Отпусти. Пожалуйста. — А чего ты такой послушный сразу стал? Надурить меня надумал? — к уху прижимается окуневый рот, клацает зубами по серёжкам. — Тьфу! Твои железяки! Они отвратительны. Они тебя портят. И наколки тоже… как дерьмом обмазался. И пахнешь так же. Сигаретами, перегаром… сексом. Грязной еблей… Фу. Прекрасные белокурые ангелы не могут так пахнуть. Их лоно чисто, их тело покорно, а ты…       Тирада прерывается, дожидаясь пока язык проведёт по щеке, оставляя склизкий улиточный след. — А ты очень грязный. Солёный. Изнывающий от похоти… — Блядь, да заткнись ты! Ебанутый! Перекрытый наглухо урод…       Хочется добавить печально правдивое «я так и знал», но вместо этого получается глухое мычание в диванную обивку — Тимур вдавливает лицо Ильи со всей силы, чеканит пружинисто, мячиком. Достаточно наигравшись, он даёт передышку.       Глубокий вдох. Оставленный на велюре влажный след. Глубокий вдох, череда рубленной нецензурной брани.       Наконец Тимуру надоедает слушать ругательства, и он отпускает. Правда отпускает.       Руки никто больше не держит, голову тоже. Илья, обнадёженный, вскакивает и тут же получает с размаха по лицу тыльной стороной ладони. Практически кулаком.       Жёстко, блядь. Остро где-то в скуле. Больно до звона в ушах и выскочившей, кассетным щелчком, картинки происходящего. Подхватив ладонью вспыхнувшее огнём лицо — причём, оно вспыхнуло всё, словно удар захватил его каждый миллиметр — Илья обнаруживает себя, стоящим на коленях. Упал и не заметил. Встал перед этим уродом на колени.       Волосы сдавливает в хватке, тянет мюнхаузно наверх. — Ну, прекрати, Илюш, — ласково выговаривает Тимур, направляя задыхающееся отворачивающее лицо к своему. — Неужели ты не за этим сюда ехал? Не придумывай. — Я ошибся. Я ступил… Блядь! — волосы цепляет за сережки из-за мотания в разные стороны, и оторвало, наверное, клочок. — Блядь, просто не надо! Пожалуйста. Я не хочу. Не надо! — Конечно надо. Конечно хочешь, глупышка! Все хотят, но не признаются. Все хотят, чтобы Тимурчик их отлюбил сладко и сочно. Они натирают свои похотливые дырочки, представляя Тимурчика. Ты же представляешь? Признайся? — Иди на ху-а-й-й… — колено, ударившее в живот, растягивает последнее слово в воздухе.       Илья замолкает, пытаясь согнуться пополам, рухнуть вниз, а не может. Висит марионеткой на собственных волосах в лапище извращенца.       Искры в глазах, прыгающие от висков зайчиками, не дают сразу найти силы в коленях. Желудок сжимает тупой болью, и маленький глоток выпитого вина оказывается на корне языка. Проглотив подступающую рвоту, Илья собирает разъезжающиеся ноги, вцепляется в удерживающую руку. Дерёт волоски на толстом предплечье. Царапает короткими ногтями. — Ах, какой строптивый! — недовольно говорит Тимур и отшвыривает схваченное тело в сторону.       Пролетев кубарем полшага, Илья поднимает голову. В голове карусель, ничего не понятно, мысли скачут, но какие-то успевают сформулироваться в инстинктивное: «в джинсовке телефон, надо набрать Ди. Надо набрать Ди…»       Надо набрать Диане, она что-нибудь придумает. Ей хватит пару секунд понять. В полиции потребуют долгих объяснений. Им нельзя звонить. Времени нет. Надо Диане. Диана может отследить телефон. Она поможет. Надо лишь добраться до коридора.       Очередная попытка встать приводит к очередному удару в живот, аж тапочек с Тимуровой ноги спадает от усердия. Илья переворачивается по инерции на спину, обнимая себя, скрючиваясь.       Его никто не бил раньше. В морду — да, случайно прилетало в юности, а в живот ни разу. Это не сколько больно, а тяжело. Неприятно. Страшно. Внутренности сжимаются в камень, выдавливают всё то жалкое ранее съеденное и выпитое. Направив голову набок Илья глотает воздух, глотает, глотает рыбкой. Хочется сблевать, горечь где-то близко, застревает в горле, не вытекает, со рта течёт лишь розоватая слюна. Это от вина или уже кровь? — Что? Не такой теперь гордый? Посмотри на себя, мелкий слюнявый выродок! Разлёгся тут. Пачкаешь мне паркет. Будешь дальше выёбываться или наконец будешь ласковым? — Иди нахуй, блядь… — выжимает Илья. — Это ты сейчас нахуй у меня пойдёшь, гавнюк! Будешь ещё мне тут дерзить. Иди сюда. Вставай! Вставай, ебаный в рот, пока я тебе голову не раздавил!       Неровными толчками под плечо Илью поднимает на ноги. Следом пульс, оглушающе болезненный, поднимается в виски, херачит ужасно. Из-за него даже не понятно, где болит. Просто болит и всё.       Тимур трясёт за плечо, другую руку заводит за спину. Показывается что-то чёрное. Илья не сразу понимает, что это, глаза не могут сфокусироваться. Твёрдое. Чёрное. Нечеловеческое. Холодное — чувствуется, когда оно касается подбородка. — Видишь, говнюк? Видишь моего дружка? Он легко разворотит тебе тупую бошку, если будешь дальше себя так вести. Он вышибет всю спесь, всё твоё высокомерие! Полетит оно паштетиком во все стороны. А кто будет убирать? Кто?       Металлический холод проникает через кожу, оседает в затылке. Странно, но это успокаивает разогнавшийся до предела пульс. Уводит его на второй план вместе с болью. Остаётся лишь пистолет и приближенное, вздувшееся от багровой злобы Тимурово лицо. Рваное дыхание. Облачка углекислого газа, делающие всё вокруг мультипликационно-чётким. — Так бы сразу, — сверкают виниры, — а то строил из себя гордую целочку. Ну и что, где твоя гордость? Где твоя заносчивость и самоуверенность? Приехал подразнить меня, а ножки раздвигать не хочешь. Невоспитанно это, Илюша. Невоспитанно. Неправильно играться с человеческими чувствами. Извиниться ты должен за своё гадкое поведение… Извинись, кому говорю! — Извини… — Нет! — дуло упирается в мягкое местечко под горлом, придавливает так, что язык вжимается в нёбо, а лицо задирается к потолку. — За что ты извиняешься? Ты же не понимаешь, за что! Хочешь на отъебись извиниться, а мне надо другое. Мне надо искреннее покаяние. Признание, что ты вёл себя, как сука. Сидел весь вечер с презрительной рожей, смотрел на меня с отвращением. Думаешь, я не заметил? Думаешь, я не знаю, как такие, как вы, крали выёбистые, к Тимурчику относитесь? Не нравится вам Тимурчик. А он так старается вам угодить! Пора бы и вам его порадовать…       Пистолет отстраняется, и Илья с жадностью набирает в лёгкие воздух. Оказывается, он не дышал. Замер весь, превратился в статую. — Иди сюда, — под локоть Илью направляют к дивану, толкают прямо к подготовленным шмоткам. — Раздевайся.       Тимур остаётся за спиной, но ясно, куда направлен его пистолет. Когда Илья видел подобные моменты в фильмах, казалось, должно быть страшно. Люди под дулом обычно плачут, боятся, а Илья в каком-то вакууме очутился. Ничего не чувствует, кроме свинцового комка в горле. Стоит неподвижно, глядит на красный лифчик. Не понимает. Нихуя не понимает, что происходит. Как он… Нет, почему он тут… Нет, за что? Зачем? Что, блядь… — Раздевайся, говорю! — нетерпеливо вскрикивает Тимур. — Третий раз повторять не буду.       Не будет? А что будет? Выстрелит? Он способен?       Он способен. Он больной. Неадекватный. Лучше не спорить и не упираться. Больше нет смысла.       Непослушные пальцы сминают край футболки, держат секунду, потом тянут наверх неловко и болезненно. Вдох. Вдох. Вдох грудью. Илья, похоже, набрал очень много воздуха, а выдохнуть не может. Его распирает изнутри горящим шаром.       В области рёбер колет и стесняет. Надо чуть нагнуться, чтобы снять штаны, и Илья кривится от боли. — Красиво снимай! А то, как карга старая. Не сутулься. Давай, блядь! Я знаю, ты умеешь красиво.       Илья не знает, как красиво. Он знает только, как без воздуха. Он, словно бежит на месте, не покидая своего тела. Задыхается. Еле-еле, сгибается, снимает носки. Остаётся в трусах. Останавливается. — Ты, блядь, меня специально злишь, гавнюк? Портки тоже снимай.       Голос сзади. Голос близко. Это говорит пистолет? Кусок стали. Человек же так говорить не может. Не может заставлять. Не может.       Трусы медленно сползают на щиколотки. — Нагнись, рассмотрю получше твою жопу… Чего ты от меня её так берёг? Сука! Нагнись! Не зли меня! — что-то жёсткое бьёт по пояснице, и Илья с хриплым выдохом нагибается, упираясь ладонями в колени. — Разведи ягодицы. Сильнее! Давай. Не скромничай.       Дрожащие пальцы с трудом напрягаются, разводят половинки. Похуй. Похуй. Не похуй, что он прикоснётся, но он не касается. Лишь задницу легонько обдаёт чужим теплом. Влажным и отвратительным. Тимур пригибается очень близко, но почему-то ничего не трогает, долго смотрит, вкручивается взглядом, от чего становится ещё хуже. Настоящая пытка быть под таким осмотром в ожидании непонятно чего. Наконец мучитель отстраняется. — Сойдёт… — резюмирует холодно. — Теперь надевай свой наряд. Медленно и изящно, ты умеешь, я знаю. Будешь торопиться или слишком стопориться, прострелю ножку. Не переживай, никто не услышит. Здесь стены толстые.       Тут Илью внезапно осеняет, что можно было бы покричать. Почему он сразу не додумался? Почему кричать не можется? Всё из-за тупого комка в горле и тошноты.       Снова, блядь, тошнит. Пиздец тошно. До колючек по внутренностям. И в кишках отзывается. Организм хочет избавиться от всего дерьма с разных концов.       Сжавшись немного, погладив себя успокоительно по плечам, Илья нехотя переводит взгляд на силуэт из одежды. И дело-то уже не в тряпках. Да и не тряпки это, а ядовитые змеи. Если сейчас до них дотронуться, то всё, тело будет отравлено.       И всё же, выбора нет. Надо надевать, как велено. Под юбкой обнаруживаются кружевные стринги. Такое Илью не заводило никогда. Наоборот, вызывало недоумение. Ну, нравятся тебе мужики, нахуя тебе тогда лже-женщина? Почему бы женщину изначально не выбрать? Зачем всё смешивать? Создать иллюзию, что ты не гей?       Полоска ткани некомфортно врезается между ягодиц, сдавливает гениталии. Еле удаётся уместить яички, чтобы не вываливались по бокам.       Далее идут чулки. Рвано и неуклюже, прыгая то на одной ноге, то на другой. Сделано. Напялено с горем пополам.       Юбка. Размер вроде подходит, а всё равно неудобно. Илья старается. Злить Тимура как-то желания нет. Кто знает, врёт он про стены или врёт про прострел ноги? Даже, если и врёт, то побить может. А Илья ему не соперник, у Тимура явно есть военная подготовка. Эти его захваты очень выверенные, и оружие в руках он держит явно не впервые. Тимур не в аффекте, он точно понимает, что творит. Урод моральный. Да и физический. — Умница, давай лифчик. Быстрее, а то как девственница. Ты же не девственница, да, Илюша? Ты же уже с мужчинами занимался любовью?       От слова «любовью» к горлу подступает тошнотная волна. Да. Илья занимался любовью. В пыльной квартирке, зассаной старым Славкиным котом. Со Славкой. Единственным. Стыдно признавать, но это правда. Столько свиданий, столько намёков, ухажёров, но полноценный секс был только с одним Славой. Как так вышло, Илья до сих пор не понимает. Всё было не то, и не так. Не получалось. От других Илья сбегал. Отдался одному Славке, со всей душой, ничего не ожидая, и не требуя.       Блядь, чего сейчас-то скрывать? Илья же боялся. И не влюблялся ни в кого настолько, чтобы довериться. Открыть себя с самой беззащитной стороны.       Иронично, наверное, что он стоит сейчас здесь, напяливая несуразно большой бюстгальтер на впалую грудь. Иронично, что он приехал сюда. Тимур прав — Илья выёбывался. Строил из себя гей-диву. Да кому он, блядь, нужен? Чего он, блядь, достоин? Всем мужикам, и богатым, и нищебродам нужна лишь его дырка. Его миловидное женственное личико.       В переносице и уголках глаз начинает щипать. Илья хлюпает носом, сжимает зубы. Нет, он не разревётся перед уродом. Нихуя подобного! — Ты чего загрустило, золотце моё? — всё-таки замечает Тимур и дёргает за локоть грубо, разворачивает к себе.       На морде у него вселенская жалость, брови редкие, бесцветные сдвинуты, линия губ выгнулась марионеточно. Пистолет опущен. — Плакать собрался? Ну что ты… Не плачь. Не надо. Рано. Хочешь я тебя развеселю? Хочешь Тимурчик тебя порадует за послушание? — подходит ближе, прижимает к груди.       Илья полностью деревянный. Не сопротивляется. Задерживает дыхание, чтобы не дышать землистым запахом чужой волосатой груди и не блевануть прямо на золотой крест. — Ну, что ты… — ладонь гладит по волосам мягко. — Ты такая красивая девочка. Илюша самая красивая девочка на нашем празднике! Правда же? Илюша-шлюша. Иди сюда. Иди…       Идёт к дивану, присаживается. Дёргает Илью вниз за руку со всей силы, и тот падает на колени. — Давай, не грусти, Илюшенька. Не будешь? Я тебе дам леденец. Хочешь? — пистолет мотает в разные стороны. — Конечно, хочешь. Сладенькое все любят. Давай, не стесняйся.       Ширинку он открывает сам. Нетерпеливый. Возбуждённый. Лоскутная кожа на щеках аж распрямляется, шея расходится вширь, а рот мерзкий растягивается иссохшей неживой полосой. Илья смотрит на рот. Не на направленный на него пистолет, не на высовывающийся из-под резинки трусов член, а именно на рот, словно именно он его и прикончит. — Посмотри, какой леденец, Илюша. Специально для тебя. Нравится?       Невольно приходится перевести взгляд на промежность и тут же отвернуть голову. Член небольшой, но толстый, с гаденько крупной головкой, похожей на шляпку гриба.       Снова тошнит. Илья сглатывает, кривится, за что незамедлительно получает пощёчину. Пощёчина — вспышка. Секунду темнота, а после зудящий жар на щеке и звон в ушах, практически перекрывающий Тимуров уебанский голос. Злой голос, опасный. — Нравится, спрашиваю? Нравится? Нет? — ствол пистолета направляется к губам Ильи, расталкивая их, тыкается больно по плотно сжатым зубам. — Может, этот дружок тебе нравится? Может, ты его хочешь пососать? Ну, пососи-пососи. Правда, он может выстрелить не спермой, а пулей. Ты этого хочешь? Хочешь, сука?       Илья мотает головой в отрицании, затем в согласии. Вверх-вниз. Да-да. Ладно. Ладно. Я сделаю это! Сделаю! Не страшно. Просто член. Надо закрыть глаза. Представить, что это обычный член. Представить, что я на удачном свидании и всё привело к минету. Представить, что это член Славы. Он у него хороший, приятный. Большой. Илье нравилось сосать член Славы. Нравилось сосать, это как палец сосать, ничего плохого.       Скрыв лицо за волосами, Илья приближается к промежности, раздвигая Тимуровы колени. — Умница. Давай, возьми его, — обрадовавшись, Тимур усаживается поудобнее, ждёт прикосновения. — Попробуй его.       Как выпить лекарство. Надо залпом. Не надо размусоливать. Не надо давать уроду насладиться процессом. Резким рывком Илья впечатывается в член, обхватывает головку губами. В нос бьёт кисловатый запах, на языке появляется отвратный вкус заплесневелого сыра. Илья терпеть не может такой буржуйский сыр. И зачем он представлял, что в Италии будет его кушать с наслаждением…       Сейчас он давится, машинально рвётся отпрянуть. А поздно. Тяжёлая рука наковальней бьёт по затылку, давит. Ниже и ниже, пока нос не упрётся в лобок. Ствол пульсирует, становится больше во рту, упирается в глотку, вызывая порыв тошноты. — Попробуй только сблевать, гавнюк! И зубы убери, а то их тебе выбью. Зубы убери, сказал! — по затылку лупит хлопками, и Илья кряхтит. — Соси. Соси, сука. Соси так, чтобы мне понравилось. Да… Вот так. Нежнее! Старайся лучше, маленькая тварь!       Больше слюны. Больше, чтобы смыть гнилой вкус. Быстрее двигаться. Быстрее, чтобы всё побыстрее закончилось. Просто член. Просто кусок тела. Фалосс. Предмет…       Кончик языка случайно нащупывает шершавые штучки под залупой. Мерзость. Мерзость. К горлу подступает винное, желудочное. Илья гаркает, впивается руками в чужие колени. — Блеванёшь, заставлю сожрать собственную блевотину! — шипит сверху.       Помогает. Каким-то чудом Илья сдерживается, проглатывает уже подступившее обратно, вместе со всей грязью, горькой смазкой, собственными слезами. И вроде чуть полегче, язык немеет, губы тоже, голова двигается сама по себе. — Да-а… — тянет Тимур, откидываясь на подушку. — Почему сразу нельзя было так? Почему вечно надо уговаривать? Продолжай… Да… Умеешь, когда захочешь. Давай, золотце, лижи леденец. Он такой сладкий. Тебе нравится? Ты уже течёшь?       Он продолжает трепаться, а уши Ильи теряют способность разбирать этот шлак. В голове бьёт колоколом, заглушает всё вокруг и собственные мысли тоже. Илья в вихре, на аттракционе, его кружит. Его здесь нет и не должно быть. — Хорошая девочка. Давай… — возбуждённым шёпотом доносится откуда-то извне. — Глубже. Возьми его всего…. Да… ты такой жадный. Ты такой миленький и развратный… Блядь, ты меня так заводишь. Я сейчас кончу… Сука, я кончу…       Голову придавливает сильно. Член упирается в глотку. Пару секунд Илья надеется вырваться.       Глупышка — Тимур прав. Он кончает не менее уебищно. Выгибается дугой, выкрикивает раненым ишаком, поднимает таз. Рот наполняется горячим и горьким. Химическим, выжигающим. Оно простреливает через носоглотку на отчаянном Илюшином выдохе, попадает в нос. Течёт из носа, по септуму, изо рта, по подбородку, растягивается крупными жгущими сгустками.       Поймав миг расслабления Илья откидывается назад, падает на ладони. Кашляет, утирается, плюётся, но плевать нечем, практически всю сперму он невольно проглотил, выплеснувшиеся излишки растёр по щеке. Выблевать бы, но хуй там, тошнота так и сидит в области между ключиц тугим узлом, закрутилась ещё туже. — У…род… — выговаривает между пустым рвотным гарганьем Илья. — Сука, опять пизды получить хочешь? — уточняет Тимур.       Улыбается. Дышит тяжело, послеоргазменно. — Илюша-шлюша. Посмотри на себя. Посмотри! Мелкая тварина, весь измазался!       Усмехается.       Смешок. Смешок. Кваканье, а не смешок. И вот уже ржёт во всю. Заливается счастливый, поднимается с места, стряхивает с крупных ног брюки. Рубашка летит прочь. Остаётся лишь святая троица — крест, часы и пистолет. Шерстяной, розовый, крупный червяк, с обвисшими яйцами и мерзким членом. Окунь склизкий.       Почему-то Илья думал, что после отсоса всё закончится, но это театральное оголение разбивает надежды на мелкие осколки. Его снова хватают за волосы, вынуждают подняться. — Фу, какой грязный ротик, — оглядывая зажмурившееся Илюшино лицо говорит эта толстая рыба. — Надо отмыть. Тут только спиртом! Пойдём! Давай, шевели ножками. Ща тебя продезинфицируем.       Через гостиную, шаркая голыми ступнями по паркету, к соединённой открытой кухне, к чёрному холодильнику. Свет открытой дверцы ослепляет Илью. Свет фар машины, сбивающей его, оленёнка. Звенит бутылка, шуршит крышка. — Открой глаза! Чего испугался? Это водка. Ты же любишь бухать! На, выпей, промой свою пасть… На!       Горлышко бьётся о передние зубы, заливается в бесконтрольно распахнувшийся рот. Водка, правда, поможет выжечь вкус тухлой спермы. Водка поможет забыться. Илья судорожно глотает, но половина льётся по щекам и шее. Обжигает. Пусть всё выжжет, пожалуйста. — На, бухай! Кайфуешь? Кайфуй! Заслужил!       Неизвестно, сколько успел выпить Илья, прежде, чем опустела бутылка. Он выпил не так уж много, больше пролилось, обожгло, а теперь холодило мокрую кожу, вызывая бесчисленное полчище мурашек.       Илья хотел больше. Хотел напиться до помутнения рассудка. Потерять связь с реальностью. Исчезнуть нахуй. Впившийся в его губы рыбий рот не дал этого сделать. Упёршись руками в пышущую жаром грудь, Илья ощутил холод. Снова тошноту. Холод. Быстрое шевеление слизнем по своим дёснам и нёбу. Рыбий хвост. Морская соль. — Не нравится? — Тимур отлепляется нехотя. — Не нравится, сука? Всё тебе не нравится! Всё выёбываешься, да?       Ударом Илью откидывает к столешнице, он еле удерживается на ногах, умудрившись схватиться за её край. Левая часть лица ревёт болью. Она ныла протяжно, а теперь надрывается, словно огромный чирий. Опухло — Илья нащупывает уплотнение у брови, расползающееся к виску. — Приготовить мне покушать собрался? — ржёт рыба, поглядывая мелкими глазками, как тело отползает подальше по гарнитуру, ищет выходы, а выходов нет. — Я как раз голоден! Хочу посмотреть, как ты управляешься с кухонной утварью! Иди сюда.       Влажные потные плавники хватают Илью под подмышки, поднимают в воздух, как пушинку, и закидывают на столешницу. На заднице. Илья пинается ногами, делает попытки спрыгнуть, но пистолет возвращает послушание. — Залезай ногами, — звучит приказ за чернеющим дулом. — Залезай, быстро.       Сначала непонятно. В смысле ногами? На стол? Чё? Илья теряется. Его трясёт. — За-ле-зай. — Ладно. Ладно…       Собственный голос неузнаваем. Хриплый, жалкий, мерзкий. Илья пропитался мерзостью, у него и самого на шее что-то вроде жабр, вспыхивают и сочатся. Подняв дрожащие ноги, Илья подтягивает их к туловищу, выпрямляется. Каждое действие даётся с невероятным усилием, тело ломит, голова идёт кругом. Вот, почти, Илья думает, что рухнет вниз, не найдя опоры, но успевает присесть на корточки. Юбка трещит, с убогой кривизной задирается на талию. — Правильно. Хорошо, — одобряет Тимур, подходя ближе, заглядывает в образовавшуюся между голенями щель.       Стринги в такой позе туго пережимают мошонку. Тимур это видит. Облизывается бордовым языком, смачивая младенчески-посиневшие губы. — Раздвинь ноги. Давай, блядь! Умница. Хорошо. Видишь, как красиво ты вписываешься в интерьер? Покорная шлюха на кухне! Залезла на стол, дурёха!       Рыбье веселье. Смехоплескание. — Почему ты залез на стол своими грязными ногами? Какой ты глупый! Какой похотливый! Хочешь, чтобы тебя выебали? Чего рогатку раздвинул? Дырка зудит? Так я помогу.       Глазки осматриваются, ища чего-то. Находят опустошённую бутылку водки. Тимур протягивает её Илье. — На, утоли свою дырку. Да держи, держи, не бойся. Ты же хочешь, я вижу. Любишь пить, люби и на бутылки садиться…       Илья не верит ушам. Шутка… Сон. Шутка? Голова болтается в отрицании на верёвочке. — Хочешь, чтобы я тебя усадил? Поверь, тебе это точно не понравится. Я же её могу случайно разбить, посмотри какой я сильный, — демонстрируется покрытый растяжками бицепс. — Я её точно разобью. И что? Осколки потом как будем вытаскивать из тебя? Чем я их буду выскребать? — Пожалуйста… — Илья вспоминает, что может говорить. — Не надо. Не делай этого. — А я и не делаю. Ты сам всё сделаешь, потому что хочешь. Смотри, как трясёшься от желания. На, держи ебаную бутылку. Садись на неё. Смелее.       На водке написано «Абсолют». Абсолютный пиздец, а как выбраться из него одному Богу известно. Горлышко не большое, не длинное, не бита, не скалка, в конце концов. Его можно ввести, но… Но это же, блядь, бутылка! А если потом уёбку надоумит её впихнуть целиком?! — Она не войдёт… — Войдёт, как миленькая. Беленькая, как миленькая, — хлопает ртом Тимур и на уголке у него блестит пузырёк слюны. — Прямо, как ты! Беленький зайчик. Попрыгаешь и войдёт. — Дай, хотя бы смазку… или масло… — А по ебалу тебе не дать? Охуел совсем. Давай впихивай, пока я сам за дело не взялся!       Бутылка липкая, холодная. Голова горит на контрасте. Руки делают. Медленно, дрожа, дёргаясь, отставляют тканевую полоску трусов в сторону. На мгновение Илья хочет смочить палец слюной, но получает по кисти удар прямо стволом пистолета. — Хуярь так, говнюк. Без подготовки. Выдержишь.       Зачем? За что? Стыдно. Обидно. Больно. Сил нет. Выбора нет. Илью выворачивает от обрушившегося лавиной озноба. Подставив бутылку к заднему проходу, Илья направляет, трёт, елозит. Естественно, ничего не получается. Секса у Ильи давно не было, анус не разработан, от страха забаррикадирован, а горлышко неудобной формы. Оно больше присасывается к отверстию, чем вталкивается. — Не могу, — голос с надрывом, зуб на зуб не попадает. — Не могу… Не могу…       Хочется разреветься. Как ни старался Илья сохранить достоинство, тело предаёт его, выплёскивает из глаз крупные горячие капли влаги. Они падают между коленями, разбиваются на мраморе сотней ничтожных Илюш. Сотни глупеньких Илюш плачут.       Рядом квакает. Угорает. — Ты, правда, собирался это сделать? Правда думал, что я дам ебучей бутылке оприходовать тебя первой? Слезай…       Тимур выхватывает бутылку, отшвыривает в сторону, а вместе с ней и швыряет Илью. Тот летит со столешницы, успевает подставить ногу, локоть, бьётся больно о пол, со звоном костей, расползается раздавленным жуком. Из-за собственных рыданий, вырывающихся неконтролируемо бурным потоком, он не чувствует очередное перемещение. Не понимает, как оказывается на диване.       Кукла Илюша. Плачущая куколка. Сломанная, хрупкая, мокрая. — Как ты меня заводишь… Так хотел себе вставить. Так старался… — Тимур перебрасывает плачущее тело через подлокотник дивана, встаёт сзади. — Готова твоя дырочка? Готова? Хочет впустить нежного Тимурчика? Теперь хочет, а?       Слёзы смешиваются во рту со вкусом водки и спермы. Да, Илья всё ещё чувствует сперму. Она в нём. Она облепила горло изнутри, там, где всё жжёт и раздирает. Слёзы льются, но они не могут ничем помочь. Их никто не видит и не слышит. Налей здесь Илья хоть целое море слёз — похуй. Тимур бы искупался в них.       Его руки шарят по спине, ягодицам, расплющивают, разводят, размахиваются, бьют ещё и ещё. Шлепки беспощадны, но Илья почему-то не чувствует. Болит уже везде. В ребрах и животе, которые упираются в подлокотник, в щеке, которая упирается в сидушку. В пальцах и ногтях, которые впиваются в велюр.       Ещё удар… Более жёсткий, каким-то плоским предметом. Тело вскрикивает на автомате. Череда вспышек боли, пронизывает до нервов, растекается по телу жаром. Пальцы трут между ягодиц, хлопают, щипают. Раздаётся смачный харчок. — Дырка у тебя первоклассная. Понятно, почему ты так дорого её оценивал, — горячее и твёрдое тыкается в анус. — Расслабься, Тимурчик зайдёт в гости нежно. Тимурчик заслужил. Тимурчик хороший…       Илья зажимает уши. Неизвестно, что больше страдает — задница или они. Слушать эту хуйню невыносимо…       Невыносимо мерзкий рот. Невыносимо мерз…       От проникновения Илья уже не кричит, а издаёт сложный хрипящий звук. Это больно, больнее, чем он думал… А думал ли? Думал ли, что ему загонят кол в задницу? Похуй. Там уже всё надрывает и без того. Сплошное мясо.       Грибы в песке. Гадкая, покрытая папулами шляпка тиранит анус. Огромный зонтик, а не член. Он раскрывается внутри, расталкивает стенки. — Да… как ты зажимаешься прекрасно! Мне нравится твоя теснота… Твоя узкая дырочка. Узкая, как игольное ушко… но ничего, я тебя так оприходую, что руку можно будет вставить. Тебе же нравится, когда тебя растягивают… Чувствуешь, сука… Чувствуешь?       Чувствует… Илья чувствует запирающийся в груди крик. Затихающий постепенно. Нет, какое-то время он вскрикивает непроизвольно — по другому не оглушить себя, а после теряется и эта элементарная способность. Сзади горит, мокрит, хлюпает. Член неудобно цепляет края ануса, толкается внутрь с силой. Морщинистые яйца, покрытые проседью, бьются о передавленные яички Ильи. Тело грузно наваливается сверху, выдавливая оставшийся воздух.       Есть слабенькая надежда, что Илья задохнётся и сдохнет сейчас. Просто сдохнет от позора и боли. От отвращения. Ну почему он не подыхает? Почему чувствует?       Ножевая боль в кишках с каждым толчком переходит в тупую тянущую, и нервы сверлят кости. Нервов много, а Илья один. Как ему вынести всё, блядь? — Видишь, как быстро твоя дырочка меня приняла, — кислым шёпотом звучит у уха. — Как она чавкает жадно. Как она заглатывает мой член… Что, уже не строишь из себя королеву? Не строишь, сука? Правильно…. Ты всего лишь грязная шлюха, готовая принять всё, что угодно. Смотри…       Тимур продолжает долбиться со своим бесконечным «смотри», затем приподнимается, давая Илье подышать. Но лучше бы не дышать, так сознание уплывает и болезненная плоть растворяется. Но нет, Илья не может раствориться. Он всё ещё тут. С уродом на себе, мерзким грибом в жопе. — Смотри… Смотри, — повторяет Тимур и гладит раздражённую межъягодичную кожу, развозит что-то мокрое.       Кровь? Нет, пожалуйста, только не кровь.       Стыдно и гадко. И беззащитно. Безвозвратно. Илья хнычет, бьётся лбом о диван, но недолго удаётся погоревать о разорванной заднице. В неё толкается палец. В нее, и так измученную, заполненную членом, ещё и палец… Илья приглушённо воет. Долго-долго до последней капли кислорода. — Не надо… — Как не надо, когда надо? Смотри, как входит. Как туго и хорошо, — Тимур толкается и одновременно вдавливает с боку ануса ещё два пальца.       Не пальцы, а ножи. Илья чувствует натяжение, чувствует боль по краешку, словно осколком его избитой души скребут меловую доску. — Прекрати! Урод… Блядь… Ненавижу! Ненавижу… Гори в аду… — Поговори. Давай. Давай… Всё только приятнее сжимается. — Ненавижу! Ненавижу! А-а-а… Мразь… Чтоб ты сдох… — А чё так слабенько? Продолжай, золотце, не сдерживайся… — некоторое время Тимур вбивается, подначивает, но затем резко вытаскивает пальцы, пригибается, разочарованно крякает. — Эй! Чего притих? Хорошо же начал петь. Продолжай, а то заставлю…       Он собирает белые волосы в кулак, запрокидывает затихшую головёшку назад, будто с намерением оторвать от плеч, трясёт и вертит, суёт металлические на вкус пальцы в безвольно приоткрытый рот, давит на язык, оттягивает, как крюком, щёку. Илья не особо реагирует, то ли из-за чудом оставшейся вредности, то ли от бессилия.       Звёздное небо, за которое цепляется уплывающий взгляд, мерцает ярко. Завораживает. Зовёт Илью в свои объятья. Там легко. Там можно дышать и говорить. Там нет силы и слабости. Стыда и боли. — Эй! А ну не отключаться, — пощёчина возвращает в суровую действительность. — Мы ещё не закончили. Мы только начали, а ты уже сдаёшься, слабачок? Лежи спокойно, никуда не уходи…       А куда Илья уйти может? Он то ли пьяный, то ли убитый. Он думает, что на том его ресурсы закончились. Наслаждается, если так можно выразиться, недолгим освобождением. Сфинктер пульсирует, нарывает, не закрывается. Любое движение вызывает боль.       Нет, Илья точно уверен, что всё. Больше он не вытерпит. И ошибается. Знакомая, к несчастью, не удовлетворённая чуть раньше бутылка подставляется к освобождённому было проходу. Илья не видит, он уткнулся в подушку. Не видит, но точно знает, что это та самая порция абсолюта. Абсолютного, безжизненного холода и ядовитого жжения.       На секунду стекло облегчает болезненность разрывов. Илья выстанывает мучительное, сжимается, дрожит, шевелит ногами хаотично, царапая ногтями паркет. Бутылке насрать, она вталкивается до упора рывком. Горлышко залетает, как родненькое.       Задница в хлам. Тимур бился достаточно, разворотил стенки своим грибом напрочь, а ему всё мало. Двигает бутылкой дальше, глубже, раздирая расширяющимися стеклянными гранями дырку. Болтает что-то на рыбьем. Не слышно, не разобрать — одни водные пузырики. Илья снова находит силы на крик, бьётся, сыплет ругательствами, болтает руками, сдирая с локтей кожу о обивку. Уплыть хочет, но ни на сантиметр не отодвигается — на пояснице тяжесть, рёбра вогнулись внутрь. — Какой же ты узкий, еле заходит… Ничего… Ничего, поднажмём и всё получится, будет пещера что надо, — снова харчок, склизкое размазывание.       Толчки. Раз. Два. С адской силой. Ягодичные мышцы сводит, и где-то в тазобедренной косточке простреливает крупный нерв. Неконтролируемо, невозможно, безвыходно — Илья расслабляется. Падает в боль. В собственный оглушающий голос.       На некоторое время, кажется, бесконечность, если и существует бесконечность, Илью выкидывает. Одна только чёрная зловонная могильная тишина и боль остаётся в нём. А что такое боль? Илья не имеет понятия. Боль — это вроде хитрой лисы, крутящей хвостом… Болеющей бешенством лисы, орущей человеческим голосом, клацающей зубами, украшенными хлопьями пены. Огненной лисы, царапающей когтями мягкое мясо. Чавкающей, плюющейся ядом.       Внизу живота тяжесть. Ноющая и нездоровая. Из задницы торчит бутылка, загнанная чуть ли не наполовину сильными беспощадными плавниками. А звездочки всё мерцают успокаивающе. Илья их видит одним глазом, другой, заплывший от ударов, натирает велюр.       Болит. Да и похуй. Болит. Ну и что… Не подкреплённая вниманием и энергией боль теряет свою власть. Всё существующее теряет власть над Ильёй. Нет. Его нет. Он не здесь. Он в звёздах. Очень далеко. А его смешная, изувеченная оболочка где-то внизу. Ей безразлично, что с ней делают. Всовывают бутылки, чавкающие руки, пистолеты… Это же просто мясо. Оно ничего не может чувствовать. Это просто дыра для выталкивания дерьма из организма. Ничего страшного…       Куколка, смиренная, принявшая неизбежное, распластанная на диване, сотрясается от толчков. Что-то заменяется другим. Шерудит сзади. Ударяет. Похуй. Ильи нет. Илья не слышит эти: «Илюша-шлюша. Покорная шлюшка. Бездонная дырка! Смотри, я уже весь кулак в тебя запихнуть! Как мягко… Как грязно… Надо промыть… Ничего, сейчас я промою…»       За саднящей, распирающей тяжестью наступают вялые копошения. Тимур квакает довольно, сушит искусственные резцы. Смеётся. Хлоп-хлоп. Чавк-чавк.       По ногам течёт горячее. Много. Горячее разливается внутри, на удивление, успокаивает. Журчащий ручей. Персидский залив. Волны прибывают и прибывают, наполняют внутренности, заливают Илью и Славкину квартиру, пахнущую мочой. Всё воняет мочой. Режет нос. Щиплет кровящие раны.       Толчки продолжаются, бултыхаются там, выплёскиваются. Это забавляет Тимура и заводит. Он так и взвизгивает, как бешеная обезьяна, не останавливаясь, как его заводит его прекрасная особанная принцесска. В каком он восторге от происходящего. Как раскурочена прекрасная задничка. Как он хочет кончить в вонючую дырку. Бьёт по пояснице, неживым, живым, чем придётся. Лиса шипит. Звёздочки мерцают, гладят по белым волосам, тянут за ниточки сознание, забирают с собой.       Наконец-то забирают…       Очухивается Илья позже. И сложно сказать, от чего именно. От боли, зуда или чудовищного озноба. Он лежит калачиком в ледяной луже. Он отлетал недалеко и знал, что придётся вернуться.       Малейшее шевеление даётся пиздец как — пару ударов после того, как Тимур кончил, было добавлено напоследок. Урывками Илья помнит вялые жесты прикрыть грязный фонтан из задницы. Унитазный смех. Издевательские пинки. И голые пальцы громадных ног, опарыши поганые, лезущие между мокрых ягодиц, толкающиеся и трущие.       Илья не смотрит вниз, морщится, двигает посиневшими руками, потихоньку собирает мышечную память. Надо двигаться. Надо уходить. Надо жить.       Фантастическим образом Илья осознаёт, что получил возможность уйти. Никто его больше не удерживает. В комнате урода нет. Единственный урод — это сам Илья. Точнее, тело, принадлежащее не до конца ему. Болючее до стонов, разломанное, размякшее, обоссанное, обкончанное.       Лежать дальше в слизи и моче выше всякого терпения. Это даёт мотивации подняться.       Подняться, да! Подняться. Сантиметр за сантиметром. Поползновение за поползновением. Лифчика на Илье больше нет, хуй знает в какой момент он расстегнулся. И чулки куда делись тоже. Помнится, окунь их рвал зубами. И трусики рвал, кусал за ягодицы. Осталась лишь врезающаяся в вздутый живот красная ниточка, вместе со скомкавшейся липкой и затвердевшей юбкой. Илья медленно стягивает её с себя. Осматривается нервно, ища свою одежду.       Нельзя одеваться здесь, в таком ужасном состоянии, когда каждое маломальское движение — стон. Остатки разума помогают, подсказывают собрать шмотки и идти тихо к двери. Идти по коридору. Надеяться, что дверь закрывается не на ключ. Надеяться, что можно уйти. Можно уйти. Можно ещё немного пожить. Пусть и таким… но пожить.       На одном из липких шагов до Ильи доносится шорох. Где-то в глубине квартиры находится чудовище, оно ушло спать или в душ? Оно ещё где-то там. Если оно найдёт Илью, то всё. Пиздец. Продолжит? Убьёт? Убьёт и продолжит?       Или уже убило? Илья не понимает ни-че-го. Идёт дальше. Дрожащими пальцами касается круглой задвижки. Оборачивается. Кажется, волосатое чудовище вот-вот напрыгнет из-за спины и продолжит играться с Илюшиным тельцем. Может, оно специально… Ведь нельзя просто так уйти после такого?       Или можно?       Никого и ничего сзади нет. Никто не останавливает.       Задвижка тихо щёлкает. Голые ступни шлёпают. Осмелев, Илья, с беззвучным выкриком, поднимает кеды, и выходит за порог. Идёт. Очередной коридор. Очень светлый. Совсем не видно куда идти, но Илья идёт. Тыкает кнопку лифта, ждёт. Ждёт и ничего более. Подрагивающий, прозябший насквозь. Двери открываются с пиликаньем, впускают Илью, а тот останавливается.       Стоит, смотрит на стоящего в лифте мертвеца. Белого с головы до пят, покрытого синюшными и бордовыми пятнами. Мертвец смотрит испуганно, глазами, краснющими от полопавшихся сосудов. Смотрит и всё. Ничего сказать не может. А что он может, он искусал свой язык в мякиш. И губы — кровь растянулась до самого подбородка.       Шаг вперёд. Голову болтает мелко. Мозги вибрируют.       Шаг и закрывающиеся двери. Руки натягивают джинсы на влажные ноги, надевают на пятнистые плечи футболку, джинсовку. Всё равно невозможно холодно, но это херня, главное, не больно. Не больно. Уже нет.       Всё закончилось. Закончилось. Вот выход из подъезда. Вот ледяной воздух улицы. Он наполняет лёгкие, и тело немеет, покрывается металлической коркой. Ковыляет куда-то на автомате, стукаясь железными коленями. Роботизированная кукла с единственной задачей в голове: «Домой».       Домой. Домой. Домой.       Раннее утро. Никого нет. Метро ещё не работает. Илья отходит куда-то очень далеко, прежде чем понять. Достаёт телефон, заказывает такси. Машина приезжает быстро. Водитель оборачивается недовольно, видя с каким трудом Илья усаживается, шмыгает носом брезгливо. Чувствует запах, наверное, но пошёл он нахуй. Пошло всё нахуй. Пусть горит всё в аду. Надо домой.       Обивка на заднем сиденье Соляриса просит её поцарапать. А в Москве в это время одни такси и фонари. И больше ничего. Хорошо. Спокойно. Покурить бы… Сигареты дома.       Дома хорошо. Ди спит. Хорошо, что она спит, Илья не хотел бы, чтобы она видела его в таком ушатанном состоянии. Она расстроится. Разозлится. Скажет: «Надо вызывать полицию, снимать побои, надо что-то делать». Устроит шум, а у Ильи заложило уши, малейший звук и голова лопнет.       Единственное, на что сил у него хватает — это заползти в душ. Согреться. Безумно хочется согреться. Отмыться от чужой мочи и крови.       Трогать тело невозможно, пусть вода справляется сама. Даже вода — тяжело. Она омывает чешущуюся кожу, шлифует тоненькими струйками отбитое мясо. Открыв слипшийся рот Илья направляет его под струи, пьёт. Глотает и глотает, пока в животе не забулькает и вся мерзость не выплеснется на стену, на неровно прокрашенный акрил.       Тёмно-вишнёвая слизь, похожая на плаценту, желтоватая пена с яичной скорлупой, застревает в носу, царапает, утягивается в слив. Глаза жжёт.       Нет. Илья не плачет. Он улыбается от счастья. Прощается. Наконец! Наконец-то можно выблевать накопившееся. Наконец-то можно освободиться… А потом спать. Забыть, как сон…       Просыпается Илья от легонького прикосновения к голове. Дёргается, отпрыгивает к стенке. Боль в теле пробуждается вместе с ним, отрезвляет стремительно. Там тянет, там ссаднит. Нет, лучше так не прыгать, пока что. Внутри что-то не в порядке, держится на одной ниточке.       Глаза Дианы, голубые, большие, как блюдца, направлены на Илью. Сканируют. Господи, сколько же в них горести. Илье становится стыдно. — Не надо… — голос, сорванный в ноль, дерёт горло. — Илья… Что слу… — Ничего. Не надо. Всё ок. — Илья, что случилось… Как так…       Никак. Ничего не случилось. — Диан, уйди, пожалуйста. Всё хорошо. Всё нормально… Уйди… Уйди, блядь! Уйди, не смотри…       Снова тряска. И жар, сменяющийся волнообразным заледенением. Илья кричит без звука. Прогоняет шокированную Диану прочь. Она не должна видеть его такого. Слабого, испорченного, грязного. До сих пор грязного. На корне языка, во вздохах, есть мерзотный налёт. Он везде. Он вокруг Ильи. Ди не должна почувствовать. Это неправильно. Никто не должен. Никто и никогда не должен знать…       Ди подскакивает в ужасе, пятится назад. Закрывает рукой нос и рот, глаза её чудесные, открытые всегда, простые, добрые, наполняются слезами. — Проваливай, Диан! Проваливай…       Она уходит в замедленной съемке, и Илья устало отворачивается, накрывает себя с головой одеялом.       Холодно, почему же, охуеть как, холодно. На дне всегда так холодно? — Илюш… я сказала на работе, что ты заболел… Короной. И это надолго… Не волнуйся. Никто не побеспокоит… Отдыхай, — слышится позже, когда именно, Илья не отслеживает.       Хочется спать, и сон, о чудо, накрывает периодическими затемнениями. Хочется не шевелиться. Хочется забыть о существовании времени. Илья, может быть, и забыл бы, но потребность по малой нужде, заставляет его пробудиться, подняться, подкладывая ладони под ягодицы.       В квартире Дианы нет — ушла на работу. И хорошо, не надо ей видеть, как Илья, врезаясь в углы, пытаясь рассмотреть путь одним, не заплывшим глазом, крадётся до ванной комнаты.       Зрелище хуёвое. Боль, после сна, вернулась и физическое, необратимое, вместе с ней. Оно везде, в каждой конечности. А между ног особенно паршиво.       Сняв трусы, Илья видит кровавые разводы и немного белесого. Пахнет металлом и хлоркой. Пахнет болью. Поссать удаётся скудным, тёмным и мутным. В пояснице ломит и подташнивает от натуг. Почки отбились щедро.       Проверять анус нет смысла, и так понятно — всё разодрано и распухло, но это, как ни странно, меньшая из бед. На правой бочине красуется большое синевато-багровое пятно. В целом, синяков и кровоподтёков много, а это пятно прям настоящее звёздное небо, не то, что там всякие на дизайнерских потолках.       Ребро, похоже, сломано. Или несколько. Прикоснуться невозможно. Ни к чему невозможно, а Илья, свихнувшийся, мыслящий от обратного, прикасается. Тыкает пальцем по акварельным фиолетовым мазкам, вызывая гадливые мурашки. Сжимает зубы, и челюсти ведёт нервозом. Вспоминают, бедненькие, свою недавнюю усердную работу. Натяжение у ушей до предела.       Бля-я, а где сережки? Когда они были сорваны?       Обидно. Серебряные были. Слава дарил на прошлый Новый год. Хорошо хоть септум не выдран.       В груди жмёт грузом, перекатывается к горлу. Опять застревает болезненно.       Все разновидности боли Илья прочувствовал, а эта самая, блядь, неприятная. Боль вообще, оказывается, имеет невообразимо огромный спектр. Илье почему-то смешно, что он не знал таких простых вещей. Много не знал, а теперь знает.       Смешно.       Вечером приходит Диана. Вечером, или когда? Хуй знает. Раньше положенного точно. Первым делом заходит в Илюшину комнату. Тот лежит, бесцельно пялится в угол стола. — Ты кушал? — странно, что она спрашивает именно это.       Будто важно. Будто пища имеет смысл. Илья ничего не отвечает. — Пойдём, хоть чай попьём. — Не хочу.       Голос ещё мерзко хриплый, интересно вернёт ли он привычное мелодичное звучание. Илье раньше нравился свой голос, он умел им пользоваться так, что мужчины теряли голову. Вот один и потерял окончательно. — Пойдём! — властно приказывает Диана.       Ледяной вихрь проносится по позвоночнику и затылку, к ноющей дёргающейся голове, поднимая волоски дыбом. Широко распахнув глаз, Илья зажимается в угол. Становится узором на обоях, клеем, цементом, кирпичом. Кем угодно, только не Ильёй. — Прости… — Диана догадывается, подскакивает, падает перед кроватью на колени. — Прости, Илюш… Я не знаю… Не знаю, что делать. Как помочь. Тебе надо попить. Покушать. Тебе надо… — Надо? — не понимает Илья. — Ничего не надо. Если ничего не хочешь… Или больно… Или не хочешь… — повторяется растерянно. — Я сама всё принесу сюда. Подожди… Тёпленькое. Я взяла из кафешки кучу еды, сегодня много чего не разобрали. Там есть твой любимый суп, грибной… — Бля… только не грибной… — Хорошо. Ноу проблем. У меня есть тыквенный. Будешь? Я сейчас подогрею. Принесу. Подожди…       Она подрывается с места, бегает чего-то, шебуршит пакетами, включает микроволновку, чайник, носится туда-сюда. Её даже жалко. Она переживает, но не стоит. Илья же в порядке. Он тут. Он выбрался, всё нормально. Нормально.       На стол выставляются картонные коробочки. Эх, Ди, лапуся. Всё принесла. И салат, и суп, и морковный тортик. Все неликвидные продукты собрала. И чай заварила. — Лучше бы сигареты… Я не нашёл. — Какие нахуй сигареты. Покушай, сначала… Пожалуйста. Хоть немножко, — набирает в ложку дымящегося супа, подносит к Илюшиному рту. — За маму… За папу. — Ладно… Ладно. Я сам. Я не немощный. — Ну и отлично, чего тогда прикидываешься? — она гордо поправляет выпавшую с зализанного андерката прядку.       Илья улыбается немножко. Есть, конечно же, ни малейшего желания нет, но расстраивать подругу тем более. Облизнув подсохшие корочки на губах, Илья прикладывается к ложке. Глоточек за глоточком ест тёплую тыквенную жижу. Идёт неплохо… первые несколько ложек, по крайней мере, затем в животе отзывается противным спазмом. — Мне кажется, ребро сломано. — Надо вызвать скорую, — кивает Ди. — Я знаю, ты гордый, но… — Я не гордый… Ты права… Права, да… Скорая так скорая… Я бы дошёл до больницы, но… сама понимаешь, не могу.       Ди не понимает, но головой качает очень понимающе. — Они спросят, откуда побои. — Пусть спрашивают. — Скажешь? — А толку… — То есть этот выблядок вшивый тебя отмудохал и ещё хуй пойми, что делал… Так! Всё! Я спокойна. Спокойна… Прости. Прости, но этот уёбок должен понести наказание. — Не понесёт, — Илья равнодушно пожимает плечами. — Он вроде в органах работает… Мне кажется… — И чё? — Ди складывает руки на груди. — Хоть президентом. — Не… Дело даже не в этом… Я… Я же сам к нему приехал, понимаешь? Сам. Он меня не заставлял… — То есть ты сам себя довёл до такого? На его кулаки сам прыгал?       Ответа нет некоторое время. Илья молча пялится в желтоватую кашу, украшенную кунжутным семенем. — Я выпил лишнего… Я сел к нему в машину… Ди. Я сам сел. Сам. Я сам виноват. Я хотел, как лучше. Я думал… думал…       Что-то думал, а думал ли? Хотел ли? Чего хотел или не хотел? Одна липкая каша. Каша. Каша. И боль. Почему сейчас так больно? Ведь Илья совершенно не шевелится, а всё тело ломит. — Ты не виноват. Ни в чём ты, блядь, не виноват! — Ди выдёргивает из вцепившихся пальцев чашу супа, удерживает в своих тёплых ладонях, пытаясь унять дрожь. — Ни в чём. Ни в чём… Илюш… Илюш, посмотри на меня…       Илюша-шлюша. Ты только посмотри на себя! Смотри! Не надо… Хочешь? Я знаю, хочешь… Сука, ты посмотри! — Не хочу! — Илья срывается на крик, вырывает руки, прячет в ладонях вспыхнувшее лицо. — Не хочу… Не надо… Ничего не надо… Пожалуйста… Нет…