У любви тысячи аспектов

Реки неземной. Бесконечно теплый, с проницательным взглядом, сладкий и мягкий. Податливый. Податливый в его руках, только в его, и, о боги, как же Ланге хочется кричать. Каян колоссально магнетический - сколько времени не находись рядом, всегда мало. Мало, мало, мало. Хочется больше, глубже, захлебнуться, заполнить легкие, сердце, желудок - неважно. Заполниться всеми чувствами, узнать больше и стать чем-то большим. Для Реки, такого солнечного и обаятельного. С огромной душой и полыхающим сердцем. Страстным, жаждующим, сладостным и искренним Реки. Хасегава без преувеличений готов в лужу для него разбиться, быть ковром около кровати, тем плакатом на стене, стулом, ручкой (особенно ручкой), да всем, чем угодно - лишь бы стать частью мира Реки. Стать необходимостью, до дрожащих рук и коленей. До выбитого воздуха из легких, до пылающих щек, до согретых холодными вечерами рук. Ланга не тактильный, нет. Всю жизнь так думал. Все так думали, будем честны. На чужие прикосновения отвечал холодом, сдвинутыми бровями к переносице, и аккуратным уходом. Не терпел дружеских шлепков по спине, когда чужие прикосновения отдавались не искренним теплом и поддержкой, а лицемерным долгом, мол, извини, дружище, все это из жалости и принципов. И, ладно, терпел. Из вежливости. И другие прикосновения терпел. Всю эту неискренность терпел. Терпел и не надеялся даже, не рассчитывал, что в жизни его, тусклой и безобразной появится тот, кому готов он, Ланга, к ногам мир принести. Пока не оказался в Японии. Пока не встретил его, Реки, такого надежного и лучезарного. Прикосновения которого хотелось не отдернуть, а наоборот, прижаться ближе и не отпускать. Сидеть, лежать, стоять, ходить так, не отпуская, не избегая, а рядом, бок о бок, держать руку - до бесконечности. Нет, Хасегава не верит. Ну, правда, кто в такое поверит? Это невозможно, он невозможен. Ланга шлепает себя по лбу. Нет, не сон, все реально, даже очень. Слабая оплеуха со стороны и негромкое: «не смей себя херачить, Ланга! Что-то случилось?», бережно поставленная у ног газировка и сверкающий, заботливый, лаской согревающий взгляд, несомненно это подтверждает. Или не подтверждает. Все еще с трудом вериться. - В последнее время долго не могу заснуть, - наглая ложь, - и причину даже не могу найти. Вот и сонный весь, пытаюсь в себя прийти. - наглейшая ложь. - О! Моя мама пару лет назад ездила в лавандовые поля Хоккайдо, - подхватывает взволнованно, - привозила нам кучу подушек. Ну, знаешь, такие маленькие и забитые лавандой. Тогда младшая плохо спала. Мама положила ей под подушку ту штуку, и после этого сестра спала как убитая. - Каян прыскает, - и остальным дала. Честно скажу, спалось куда лучше. Сегодня заскочим ко мне, так уж и быть, отдам свою. - Эй, Реки, - Хасегава подбирает стоящую банку, слизывает конденсат, смотрит пристально и продолжает, - не нужно идти на такие жертвы ради меня. Обойдусь. Каян, отчего то смущенный, замирает. Смотрит на банку, после - на Лангу. Прикрывает глаза, переносит руку за спину друга, и, кидая вспыхнувший взгляд, от всей души дает затрещину. Хасегава подгибается, заваливается вперед, но не наворачивается. Заботливо подставленная рука не позволяет. Вот же чудные противоположности. - Эй, Ланга, - повторяет Реки, берется за чужое плечо, легко потряхивает и продолжает, всматриваясь в глаза напротив, - еще раз такое услышу, мало не покажется, понял? - дергает за ухо, смотрит грозно. - Твой сон для меня куда важнее. Блять, думает Ланга, это просто невыносимо. Уши полыхают, щеки - тоже. Руки горят, место, куда получил, тоже - все это ощущается искусными, мягко вонзающимися кинжалами. За его ухо Каян все еще держится, и, боже, он так близко, что горячее дыхание опаляет щеку и шею, заставляет его, неприступного и холодного парня, разрываться от честных, просто восхитительных прикосновений. Хасегава прикрывает глаза, пытается перевести дух, стук бурно разбушевавшегося сердца, охладить мозги, да все, что угодно. Попытаться контролировать ситуацию, Ланга, попытаться контролировать ситуацию. Себя контролировать. Получается, откровенно говоря, плохо. Реки смотрит пристально. Нежно, согревая лаской, требовательно, взглядом диктует, говорит: «не смей отводить взгляд». Ланга, очевидно, подчиняется. Ему невозможно не подчиняться, серьезно, кто вообще по доброй воле ему откажет? Хасегава перехватывает ладонь, оглаживая большим пальцем внутреннюю ее сторону, плавясь от близости, от ощущения, что секунда, и он позорно расплавится. Горячо. Горячогорячогорячо . Судорожно выдыхает, чувствует, как грудь разрывается, умирает от осознания, что этого солнечного парня хочется целовать, целовать, целовать . Вторую руку медленно, но уверенно, перемещает на щеку Каяна. Его кожа, бархатная и невероятно теплая, будто светится, под лучами солнца она, кажется, еще ярче. Смотрит Реки пристально, видит, как взгляд его только теплеет, как губы сходятся в полуулыбке, не отстраняется, ждет, терпеливо, вглядываясь с надеждой, плавно. А Лангу как водой ледяной окатывает. Потерял контроль . Чувствует, как сердце бьется о грудную клетку, чувствует, как все его мышцы онемевают, чувствует, как хочется либо жадно вцепиться в эту дурень, рассказать о всех своих эмоциях, чувствах, отдать весь мир, либо сбежать, заткнуть себя и все свои вырывающиеся чувства, забыть как страшный сон (не сможет). Медленно отстраняется, разрываясь от новых щемящих, необъяснимых, глубоких и таких приятно-неприятно чувств, падая спиной на асфальт и закрывая пылающее лицо ладонями. Судорожно выдыхая, кривит губы и, стараясь делать вид, что ничего не произошло, отвечает: - Понял. Спасибо. Тут же чертыхается, загорается еще больше, осознает, что твою мать, нихера он не ответил спокойно. Выдал себя с потрохами. Потому что только придурок будет говорить так по-очевидному влюбленно и взволнованно. Стыдно в глаза смотреть. Все полыхает, осознание бьет по вискам. Реки молчит, не говорит ничего, не двигается и, кажется, не дышит. Хасегава резко поднимается на локти и смотрит, пытается взглянуть на до чертиков обожаемое лицо. Уткнулся головой в колени. Не получается. - Реки, - зовет, - ты чего? Все в порядке? Тебе плохо? - подскакивает, на коленях подползает, поднимает голову и смотрит. Весь красный. Красный, с взволнованным, открытым, пленительным взглядом. Смотрит пару секунд, отводит взгляд и отвечает тихо: жарко. Выдыхает, думает, что не заслуживает такое солнце. Не понимает, почему он, такой светлый и заботливый, чувственный и яркий, разделяющий все его чувства, все эмоции, такой родной и нужный достается именно ему. Последние пол часа газировка остается нетронутой, заботливо приложенная ко лбу Каяна.