Булки для Сильвио

Сильвио не знает наверняка, задавался ли хоть один обитатель фермы, куда он уходит и прихватывает «цепного боевого варга», как прозывают местные — за глаза, разумеется — Булко. Если кто-то из крестьян и осмелится проследить за ними, то… …придётся затолкать ему в глотку его же зубы, чтобы помалкивал. Все знают нрав Булко — того, от кого следует бежать, когда в глубоко посаженных глазах появляется злой блеск, а лицо багровеет. Тот упирается здоровыми, с толстыми пальцами руками в дерево. У Булко есть привычка — царапать поверхность, любую, будь то столешница или кора, отчего широкие ногти нет нужды ни стричь, ни сгрызать — они попросту не успевают отрастать. Сильвио не видит лица, только заднюю часть мощной шеи, взмокшую и порозовевшую. Рожа наверняка багровая, как… — Стой смирно! — Сильвио размахивается и изо всей силы шлёпает Булко по голой ягодице, после резко подаётся назад. Он даёт понять, кто главный, даже когда раз за разом входит в дырку, настолько привычную к подобным утехам, что её нет нужды растягивать, — ебёт попросту. Сильвио переводит дыхание. В висках стучит. Он не боится, что лесная прохлада остудит пыл и член опадёт раньше времени. Напротив, сердце ухает сильнее, дыхание учащается, когда он видит отпечаток ладони на пышной — куда пышнее, чем булки, что печёт Текла — ягодице. В своё время Сильвио, приметив способность Булко быстро краснеть, воображал именно такую картину: жопа, далеко не худая и настолько упругая, что яйцо шныга треснет, если засунуть между половинами и приказать сжать ягодицы; влажная от слюны дырка с припухшими краями и… отпечаток ладони с довольно чёткими линиями. Это заводило его — и он яро дрочил. Воображение давно стало явью, но эта картинка продолжает заводить Сильвио до сих пор. Рукоблудить отпала нужда, когда выяснилось, что Булко, способный кого угодно прибить ударом кулака, не прочь, чтобы ему присунули. — Только не говори, что раньше времени обвисло, — язвит тот. Булко — единственный, кому Сильвио позволяет над собой насмехаться, потому что сможет доказать, что далёк от бессилия. Да, тот не приударяет за хорошенькими и не очень крестьянками, да и тошно — видеть, как те кривятся от вида лица с пересекающим его шрамом, полученным от лезвия орочьего топора. Дурам не понять, насколько Сильвио счастлив, что остался с двумя зрячими глазами, а не одним. Ох, затолкал бы он в их рты член, но не столько от похоти, сколько с целью отучить кривить губы от презрения. — Троллий ты выблядок, ну подожди! — Сильвио сплёвывает на ладонь, потом ещё, после размазывает по концу. Приставив к дырке, до этого растраханной, загоняет член — резко, до самого основания. — Это тебе за «обвисло», — толчок, — а это… — ещё толчок, — за то, что ты позволил тому уёбку себя отпиздить! Он бодро двигает бёдрами, яро вколачиваясь в Булко. Тот сдавленно мычит — если и от боли, то привычной. Трах между этими двоими никогда не отличался ненужной нежностью, и это устраивает обоих. — Я говорил: этот шныгов выпердок нечестно дерётся. Как думаешь, такой дрищ?.. — речь Булко сменяется протяжным вздохом. Сильвио в этот раз не отстраняется, только замирает, ощущая, как его конец обжимает тугая плоть. — Это я уже слышал. И это тебя не оправдывает. Ты обосрался, Булко, — шлепок правой рукой, отчего на ягодице остаётся отпечаток ладони, — и меня выставил слабаком! — Сильвио другой рукой шлёпает по левой ягодице. — Он всех моих ребят отпиздил! Он не слышит, что говорит Булко в оправдание — если тот вообще что-то говорит. Может, тот только рычит, потому что умеет получать удовольствие от грубой ебли — проверено временем. Сильвио зол — и эта злоба, а также желание наказать Булко распаляют его. Чего доброго, кончит раньше Булко, после чего тот начнёт нарываться на очередной трах подъёбками: «Скорострел», — поэтому останавливается, переводит дыхание и… …шлёпает по ягодицам, мнёт их пальцами, оставляя следы — как яркие, так и нежно-розовые. Сильвио чувствует, как заводят отнюдь не телячьи нежности Булко — тот подаётся назад, насаживаясь на конец, выгибая спину так, чтобы получить только ведомое тем, кто любит, когда их ебут в жопу, удовольствие. Дерево тот уже не царапает, только упирается — одной ладонью, потому что второй надрачивает. Толчки становятся резче — настолько, что Сильвио вынужден придерживать Булко за голые ляжки. Тот кончает первым — с рыком, почти звериным. Сильвио яро продолжает толкаться, чувствуя, как мышцы сжимаются вокруг хера, даря болезненные, горько-сладкие, будто дым от болотной травы, ощущения. И экстаз получает не менее бурный, чем Булко, — настолько, что не успевает вынуть конец и изливается внутрь. Впечатление несколько смазывается от этого. Ничего страшного, что Сильвио ведёт себя, будто юнец-девственник во время первой ебли. Булко, в отличие от парочки из прошлого девиц, не залетит. Но всё же куда приятнее спускать на ягодицы, а не меж ними, обдрачивать отпечатки ладоней… — Блядь, мне что, теперь постоянно давать себя пиздить? — Булко первым приходит в себя. Он ржёт, выставляя напоказ дыру на месте выбитого зуба. Не единожды сломанный нос распух. А вот харя багровая из-за траха, в глубоко посаженных глазках — блеск, но не злой. — Ты сегодня в ударе. Сильвио скрипит зубами и вытирает опавший конец большим листом. Он не объясняет, почему сегодня особенный день. Накануне вечером пастух по имени Пепе похвалялся перед недоумками Ли, как один ублюдок — как его звать-то? — надрал жопу Булко. И его слова породили ярость — оттого, что посторонний хрен проглотил больше, чем мог откусить. Никто, кроме Сильвио, не смеет драть задницу Булко… …во всех значениях.