Как песок
Когда внутри что-то обрывается, ты ищешь причину. Злишься на других, ненавидишь солнце, дождь, гром, бурю, боишься того, что будет после… И не всегда находишь эту причину в себе. Том Реддл не мог быть хорошим человеком. Том был отличным учеником, прилежным старостой, амбициозным лидером — да кем вообще угодно, но только не хорошим человеком. Он рос, когда его страну бомбили магглы из-за своих глупых предрассудков. Он рос, когда волшебники его нового удивительного мира воевали за дымчатое ничто. Он рос, когда на чудесное солнечное небо его детства опустилась чёрная тень жестоких времён. Что есть отчаяние? Попытка Реддла стать бессмертным ценой чужих жизней? Или его порывистая жадность: до знаний, до вычурной лести, до похвалы, до вечной славы и признания? А может, это его презрение к собственной матери, что из-за своей слабости не смогла дать ему любовь, о которой все вокруг так восторженно твердят? Сломанный человек строит сломанное будущее мира, разрушенного жестокими войнами и cмертью. Грустно. И отчего-то очень разочаровывающе. Флёр много думала об этом, лёжа под пологом cлизеринской кровати. Сжимала в потных ладонях тяжёлую ткань зелёного пододеяльника и думала, думала. Почему? Она и сама не знала. Её жизнь переменилась так быстро. В этом не было смысла кого-то винить: сейчас уже ни за что не вернуть то светлое время. Хотя Гарри Поттер, Гермиона Грейнджер и Рон Уизли отчаянно верят в обратное. А Флёр, милосердствуя, не пытается переубедить их. — Это всё из-за тебя! Чёрт побери, не нужно было нам тогда садиться в тот вагон! Всё из-за тебя! — яростно кричит Рон, смотря на Гарри и бережно держа в своих огромных неуклюжих руках неподвижную и бледную Грейнджер. Флёр открывает глаза и приподнимается с постели, садясь на край. Она опускает голову. Да, первые дни в сороковых годах дались им кровью, болью и колкой потерянностью. Тогда они не задавались вопросом, как именно им вернуться. Тогда они думали лишь о том, как бы им выжить и не сойти с ума от понимания произошедшего. Это — перемещение из девяностых в сороковые — произошло на свадьбе Флёр. Нападение Пожирателей смерти, большое скопление людей, много криков и ядовито-зелёных лучей. Делакур помнит лишь о том, что Билл закрыл её собой и она оказалась на одно короткое мгновение рядом с Гарри Поттером и его друзьями. Дальше — вспышки нескольких заклятий и боль, едва ли не выворачивающая наизнанку все внутренности, и мертвенно холодная темнота. Когда же Флёр смогла открыть глаза и подняться, она увидела перед собой тяжело раненую Грейнджер, кричащих друг на друга Поттера и Уизли и дремучий еловый лес вместо хорошо знакомой поляны у дома Уизли. Затем, когда они смогли хотя бы немного встать на ноги, им пришлось сменить имена, приобрести фальшивое гражданство, украсть некоторое количество галлеонов и попросить убежища у магической Англии в качестве беженцев из Франции, оккупированной Грин-де-вальдом. Более-менее оправившаяся Грейнджер утверждала, что это единственный способ остаться в Англии легально на то время, пока они не найдут способ вернуться обратно — вернуться домой. Флёр соглашалась со всем, делала всё, что нужно, молчала и жила, словно тень — бесчувственная и безропотная. Обида? Делакур не обижалась, её просто пробирало внутреннее чувство пустоты: уже тогда она понимала, что они не смогут вернуться. Лучше было молчать, давать им возможность отчаянно надеяться. И Флёр давала, ни о чём не жалея. Потом война нагрянула во все уголки Англии, и им пришлось искать убежища в Хогвартсе. Флёр ненавидела Хогвартс. И Шармбатон. И вообще всякую школу — чародейства или ещё чего-то. Вечные ссоры и недовольные взгляды, требования учителей заучивать ничего не значащие термины, упрёки. Были и хорошие моменты, да. Но снова окунуться в этот этап жизни? А был ли выбор? Флёр стала носить серо-зелёную форму, общаться с надменными людьми и всё реже и реже видеть Гарри Поттера и его друзей: они, как и прежде, учились на Гриффиндоре. Они отдалялись. Но Делакур пугало не это. В конце концов, они не были друзьями или кем-то вроде того. Отдаляясь от них, Делакур будто медленно стирала своё прошлое и саму себя. Могло ли это не пугать? Она окружила себя стеной из лжи и из-за неё смотрела на всех. А её не видели. Конечно, так и должно было быть. Но только вот было ли это легко? — Ты не должна общаться с Реддлом, Флёр. Я пока не могу объяснить почему, просто послушай меня, — Гарри говорит тихо, постоянно оглядываясь по сторонам. В темноте коридора, слабо освещённого едва горевшим факелом, Флёр Делакур не может разглядеть выражение лица Поттера. Она сглатывает, смотрит прямо на него и отчаянно шепчет: — Но что ты предлагаешь мне делать? Совсем не отвечать на его вопросы? Игнорировать? Или, напротив, быть грубой? Резкая смена стиля общения вызовет большое подозрение. В итоге может произойти что угодно… — Ну и пусть! Ты не должна с ним общаться, понимаешь?! Не должна! — Поттер, перебивая, едва ли не кричит. Но его голос кажется отчего-то вовсе не злым и раздражённым, а потерянным. Флёр поджимает губы и опускает дрожащие руки. — Как скажешь. Гарри Джеймс Поттер был Избранным. Пророчество, поддержка многих видных магических деятелей, жуткое желание Того-кого-нельзя-называть поймать его, одолеть, убить. Весь Магический мир верил в Поттера — в подростка, едва ли способного видеть мир таким, каким он был. И Флёр верила. Это было ошибкой? Том Реддл был похож на него и не похож одновременно. Сирота, одинокий, со взваленным на плечи непосильным грузом тяжёлых лет и собственных же амбиций. Он был умён и ловок, дальновиден и очень проницателен. Чем он был плох? Делакур не понимала. Но всё равно постаралась избегать его так, как это только было возможно. — Я обидел вас чем-либо? Если это так, мне искренне жаль. Позвольте… — Нет, что вы, Том. Между нами нет никаких обид. Просто у меня сейчас очень трудный период, — голос Флёр не дрожит. Она сама, держа в руках библиотечные книги, стоит прямо, однако эта её поза словно кричит о напряжении. Реддл делает к ней шаг навстречу. Флёр немыслимой силой удерживает себя на месте. Она смотрит ему в глаза. — Я могу помочь. Я всё понимаю. Это не жалость, поверьте. Жалость? Это было другим чувством, и Флёр понимала это. Она была красива — но кому, как не ей, знать цену этой красоты. Она была загадочна — но загадочность эта могла развеяться в один лишь миг с просто ужасными последствиями для всех. Она была одинока — но одиночество это далось ей горькими и бесполезными слезами по тем, кого она уже никогда не сможет встретить. — Он Волан-де-Морт, Флёр! Волан-де-морт!.. Он никогда не должен узнать, откуда мы и кто мы. Флёр смотрит на Поттера. Она должна удивиться или испугаться. Но она почему-то не чувствует ничего. Будто все ощущения вырвали из сердца, а её саму превратили в бездушную машину. — Почему ты молчал? Гарри глядит на неё в ответ, весь покрываясь красными пятнами не то стыда, не то гнева. Он отворачивается и говорит: — Не знаю. Это казалось правильным, Флёр. Делакур смотрит, как отсветы языков пламени танцуют на щеке Гарри Поттера, и долго молчит. А потом едва слышно произносит: — Мы не вернёмся. Нет никаких временных петель, Гарри. Всё изменилось. Из-за нас или нет — это не важно. Нашего будущего уже нет — от него остались лишь осколки нашей памяти. Поттер не глядит на неё. Он хмурится и опускает глаза в пол. В возникшей холодной тишине его слова кажутся последними гвоздями, которые забивают в крышку гроба: — Я знаю. Флёр была выжжена. И одновременно — свободна. Однако после того разговора с Поттером она так и не смогла смотреть на Рона и Гермиону без незнакомого, непонятного сильного чувства, больно сжимающего грудь. — Это подарок. Я буду надеяться, что он будет дорог вам. Реддл тянет губы в улыбке. Флёр бережно держит небольшую чёрную коробочку в своих руках и глядит на его губы. И думает о том, как же всё это ужасно сюрреалистично. — Конечно будет, Том. Флёр тогда не открывала ту коробку несколько недель. А сейчас сидит в темноте одной из комнат общежития Слизерина и смотрит на неё. Ее руки, дрожащие и бледные, сами тянутся к шкатулке. Ужасная догадка посещает разум Флёр ещё до того, как она открывает подарок, и подтверждается после. Сердце. Сердце. Бьющееся, яркое, настоящее. Наполненное жизнью и молодостью. Живое. Живое сердце. Делакур смотрит на него и не смеет коснуться его. — Я знаю, откуда вы. Вы и ваши знакомые. Флёр замирает соляным столбом. Внутри у неё — страх, отчаянно враждующий со странным облегчением от мимолётной мысли, что наконец все её страдания кончатся. — Брешь в слабо защищённом сознании Поттера. Знали, в конце концов, ведь только вы и Поттер. Он боялся, что я проникну в сознание тех двух — Грейнджер и Уизли. Флёр слышит шаги позади себя, но не двигается. Она закрывает глаза и опускает руки. — У вас там целая жизнь. Муж, семья, друзья. И вы сами… — Реддл медлит, а потом отчего-то говорит: — Мне больно. И Флёр вздрагивает всем телом, когда он касается её руки своей. Делакур порывисто закрывает коробку и вскакивает с постели, всё не переставая смотреть на неё. «Он знал обо всём ещё тогда. Ещё тогда, когда отдавал его», — понимает Флёр. И звенит у неё в голове почему-то та фраза: «Мне больно». Кажется, лишь сейчас Флёр смогла осознать, что такое отчаяние. Каким глубоким и несчастным оно может быть. Каким одиноким и пламенным в своей силе. Делакур стоит в тишине ночи. И глядит на чёрную коробку. А после — тянет к ней руки, открывает её и едва ощутимо касается живого, бьющегося сердца.* * *
Том смотрел на её волосы, отливавшие мертвым рассветом, смотрел в её глаза цвета хрусталя, заточённого в пугающе далёкую морскую глубину. Глядел на её скованность и вечную смиренность. Глядел на её часто поджатые губы и дрожащие тонкие руки. Флёр Делакур, как и её недодрузья, не сможет вернуться в своё время просто потому что этого времени уже нет. Но Флёр не сможет сделать это телом, а не памятью или чувствами. И Реддл понимал это. — Ты спас мою сестру, Гарри! Я этого никогда не забуду, — живые хрустальные глаза смотрят с особым чувством обещания и трепетной заботы. И губы светловолосой девушки тянутся в робкой улыбке. Одно воспоминание — воспоминание Поттера — сменяет другое, проникая не только в разум Тома Реддла, но и в его сердце, отдавая то чужое чувство восхищения, то уважения, то нежности и пламенной преданности. Светловолосая девушка берёт за руку рыжего юношу с ужасными шрамами на лице и твёрдо и чётко говорит, смотря полноватой рыжей женщине прямо в лицо: — Вы думали, что я не захочу за него выйти? Что меня интересует одна его внешность? По-моему, моей красоты вполне хватит на нас обоих! А все эти шрамы показывают только то, как отважен мой муж! * Том Реддл закрывает глаза. Он не хочет думать об этом. Муж, семья, друзья, она сама… — всё это было у Флёр там, в её времени. А здесь — что? Отверженные надежды? Как глупо. И отчего-то очень разочаровывающе. Настанет ли тот день, когда Флёр будет жить, не оглядываясь на своё прошлое? Когда, засыпая, она не будет видеть веснушчатое лицо своего любимого мужа? Когда, задумавшись, она не будет мечтать о том, как бы коснуться руки своей матери? Или горячо любимой младшей сестры? Том стискивает челюсти. Он ведь знает ответы на все эти вопросы. Знает. Но ему больно. Больно в груди так, что эта боль превращается в злобу, а злоба — в страх. А страх — в отчаяние. Глубокое и пламенное. Одинокое и несчастное. В ушах звенит стук собственного сердца. Звенит-звенит-звенит! Реддл сглатывает и открывает глаза. Мысль, ужасная и яростная, вдруг посещает его разум. Том знал множество подходящих темномагических ритуалов, заклятий и всего прочего. Вырезать собственное сердце из груди и при этом остаться в живых? Для магии нет, не было и не будет ничего невозможного. Но только вот возможно ли это для Тома? А для Волан-де-морта, для Его личности? Крестражи? В случае чего… вряд ли они смогут спасти Реддла. Том Марволо Реддл долго смотрит в даль. И кажется, лишь сейчас он смог понять свою мать.* * *
Флёр закрывает глаза и слушает тихий мерный стук. Тук-тук-тук. Тук. Тук. Тук. Медленно открывает и вновь смотрит на сердце. Сжать? Проколоть? Раздавить? Отвернуться? Вернуть? Забыть? Тонкие губы Флёр приподнимаются в робкой улыбке. Флёр нежно думает: «Оно слишком красивое, чтобы так поступить с ним». Делакур закрывает чёрную коробочку и трепетно прижимает её к груди — к своему сердцу.