Спираль Мечтаний

Ремедия носилась между ранеными, только успевая менять повязки с травами. Ее раны уже затянулись. Оми и Лют пострадали не так сильно. Сой и Линнет отсыпались. Кисть Ауриуса, вернее ее отсутствие, заставляла всех переживать. Его лихорадило. Хотя Ута уже сделала заморозку, боль не уходила. Единственное, что утешало, Ауриус был сентиментален и сохранил первую кисть. Тоже адамантовую, но уступавшую по изяществу и гибкости прежней. Ремедия и Лют долго колдовали над ней. В итоге у них получилось зафиксировать конечность. У адамантия было интересное и весьма парадоксальное свойство – отнимать жизнь и в то же время поддерживать ее. Вероятно, поэтому вскоре после возвращения кисти, рука приобрела нормальный оттенок, а Ауриус не лихорадил. Дело было за малым – обработать незначительные раны других. Но немой вопрос «кто это?» стоял в глазах двенадцати. «Шрам» до сих пор не представился, но хотя бы выяснилось, что он – весы. Нужно было решать, что делать с ним. Для этого друзья собрались в комнате и оживленно обсуждали, сыпля вопросами. Порой было непонятно, кто и что говорит – комната наполнилась голосами. — Зачем он нам? — А ничего что он помог? — Один раз помог. А вдруг он это специально? — Чтобы что? Сдать нас патрульным? — Да! — Тогда зачем он, по-вашему, спас нас? — Да это же его план! — Оми, не пори чушь! — Читай по губам – ш п и о н! Марионетка Аудодека, чтоб я скис! — Давайте у него спросим? — О, и как ты себе это представляешь? Уверена, что он ответит правду? — Скажи еще что-то умное, Ута. — Угомонитесь – он за стенкой. — Ага! Слушает! — Осади, Оми. — С какой это стати? Я ему не доверяю. — Он нам помог и точка. Значит, у него была причина это сделать. — Хорошо. Раз так. Объявляй голосование. — Да. Давайте голосовать. Кайлис вымученно согласился. — Кто «за» то, чтобы оставить его? Тока, Лют, Ремедия, Сой, Вирида и Ута подняли руки. — «Против»? Ауриус, Оми, Линнет, Амби и Ивир поочередно проделали то же самое. — «Воздержавшиеся»? Руку поднял только Кайлис. — Почему ты не голосуешь, Кай? – удивился Оми. — Разве неясно? Я не определился, – казалось, что водолей устал. На самом деле, он не любил делать выбор без нужного количества информации. И все же об этом он промолчал. — Ну что же, решение принято, – подвел итог Кайлис. Ауриус прошипел: — Ты поплатишься за это «решение». Они вышли в комнату, где их ждал «шрам». Оми не унимался. Всех, как и его, мучил один вопрос. — Зачем ты помог нам? – озвучил общую мысль Тока. — Я хочу к вам присоединиться. Вы слишком хорошо умеете привлекать внимание, – ухмыльнулся он, и шрам глубокой тенью пересек лицо. — Отлично. Ты поможешь нам в борьбе, – сухо заключил Кайлис. *** — Даймон, а как ты получил имя? – поинтересовалась Ута уже в сумерках следующего дня. — Я не знаю, как получил свое имя, – ответил «шрам». — Разве такое бывает? – вскинула брови Ута. — Я живое тому подтверждение, – после этой фразы Даймон вышел из дома. Очевидно, тема для разговора была весьма неудачная. *** Даймон сидел с суровым сосредоточенным видом уже битый час. Ухватившись за край своей одежды, он упорно пытался зашить расползавшуюся ткань. Поминутно слышалась ругань. Его пальцы огрубели и не могли уже так ловко держать иглу. Нитка постоянно выскальзывала из «ушка» иголки. Он закипал, сжимая металл в пальцах. Нить вновь предательски выпала... Он выдохнул и с силой вновь сдавил ее в зубах, стараясь не колоться, а зашивать. В этой позе – весьма экзотичной, надо признать – его застала Вирида. Она, сбитая с толку, стояла в дверях. — Нельзя же на себе шить! – опомнилась она. — Это еще почему? – удивился Даймон. — Память пришьешь. Он лишь ухмыльнулся, подозревая, что эта причина весьма сомнительна. — Снимай, я зашью, – приказным тоном объявила Вирида. Лицо Даймона просияло, он поспешил избавиться от этого ужасного занятия. Вирида замерла. Ее поразило не сколько тело, сколько количество шрамов. Толщиной с палец и совсем крохотные, едва заметные, они пестрели розовато-белыми оттенками. В глазах девушки застыло сожаление... Она протянула одежду обратно. — Одевайся. Я зашью на тебе, – вмиг посерьезнела Вирида. Вид изувеченного человека повергал ее в ужас всякий раз, и каждый раз она старалась гнать это чувство прочь. — Заведи руку под ткань и приподними, я боюсь тебя уколоть, – наклонилась Вирида над Даймоном. Он замер. Чувствовалось напряжение и неловкость. — Мне неудобно, – смущенно отверг он просьбу. Зеленые пронзительные глаза смотрели в бездонную пустоту глаз собеседника. Чеканя каждое слово, девушка произнесла: — Если ты этого не сделаешь, то это сделаю я. Ее тон отрезвил Даймона. Он мгновенно повиновался. *** В ту ночь они вышли под свет Белой планеты. Небо, черное как смоль, сияло мириадами звезд, отражаясь в глазах присутствующих. Тока попросил Оми не выпускать светящиеся камни – нужен был абсолютный мрак. Хотя свет от звезд и Белой планеты не походил на свет камней, очертания людей все же были видны в ночной тьме. Лес искрился словно в росе или легкой изморози. Все, весь мир, казалось, сверкал сотнями переливающихся отражений точно кристалл, рассматриваемый в ярких лучах. Они подняли головы – небо будто готово было коснуться их. Момент настал – звезды начали ход. Белые птицы ночи двигались от земли, в обратном направлении – такое явление на Кватури происходило раз в год. Мерцая и переливаясь, промелькнула звезда. Затем еще. Новые звезды пролетали там. Высоко-высоко. То были души Абсолюта. Пробыв год над Кватури, они отправлялись в свое новое путешествие-перерождение. Обыденное становилось удивительным. Тишину прервало пение Амби. Слегка дрожащий голос наполнился тоской: И свет угас, и тьма грядет, И есть лишь тот, кто не уйдет. Он сохранит свой блеск в ночи, Как утра ясного лучи. Старинный мотив, знакомый каждому на Кватури с детства, потревожил воспоминания. Тока не выдержал: — Амби, хватит, и без тебя тошно. Девушка обиженно поджала губы. Зимние глаза подернулись печалью. После долгого молчания Амби заговорила, продолжая глядеть вдаль. — Это была наша с сестрой любимая песня... Я помню, как мы дурачили людей: она гипнотизировала, а я – на подхвате. Мы были похожи только внешне. В характерах – полные противоположности. Умбра была моим близнецом, но заменяла мне родителей. Насколько могла. — Почему была? – поинтересовался Кайлис, уже предчувствуя ответ. — Она умерла, – грустно пояснила Амби. – Видимо, этот мир оказался слишком мал для нее. И она решила добровольно уйти. То есть как «добровольно» – попала на Арену из-за меня, а потом, когда, видимо, поняла, что ей не выжить – сложила оружие, чем сиюминутно воспользовались противники... Поначалу мне было тяжело. Мне казалось, что я тяготила ее, и поэтому она устала и поступила так. А потом чувство вины сменилось гневом. Как она могла бросить меня? Даже не попрощавшись... Но все равно – гнев или чувство вины – состояние пустоты не изменилось. Когда умирает близнец, твоя душа умирает вместе с ним. Оставаться одной было совсем страшно и тоскливо. Я разговаривала с ней вслух, будто она до сих пор жива. В один из таких дней из соседней комнаты я получила ответное эхо. Я подумала, что мое подсознание играет со мной самую плохую шутку. Я боялась зайти туда, откуда мне ответили. Умбра учила: «наступление слабого обескураживает», поэтому я шагнула в комнату и, как мне показалось, поседела. Но это абсолютно невозможно конечно же, потому что я альбинос. Там стояла Умбра-я... Всего лишь клон. С тех пор меня и зовут Амби. — Ты так спокойно об этом говоришь, – удивилась Ута. — Тебе кажется, – хмыкнула Амби. — Да ну... А образ как у снежной королевы..., – Ута поняла, что говорит вслух и замолчала. — У меня плохо получается поддерживать, поэтому я скажу, что надеюсь, что ты сохранила самые светлые воспоминания о ней, – Тока покосился на альбиноса. Колючий взгляд был ему ответом. Теперь он понимал, что скрывалось за ее ледяными глазами. Ивир хотела что-то сказать, но все никак не решалась. Она будто не могла подобрать нужные слова и решила промолчать. — Послушав ваши истории, я понял, что оттенков боли – множество, – заключил Ауриус. — Ага, двенадцать страдальцев, – иронично поддакнула Вирида. — Вообще-то, уже тринадцать, – поправила подругу Ута, кивая в сторону Даймона. Вирида смущенно отвела взгляд, ковыряя траву. — Болезненные воспоминания нельзя стереть, – отметил Кайлис и хотел добавить что-то еще, но, увидев, что Ауриус уже говорит, замолчал. — Итак, – начал Ауриус, чей рассказ еще не слышали даже Кайлис и Тока. – Когда я был маленьким, мама была лучшим, что случалось со мной в жизни. Я люблю... то есть любил ее. Каждый день начинался с ритуала объятий. То был самый обычный день. И я, как обычно, обнял ее. И вдруг на пару мгновений весь мир посерел. Я испугался, так как не понял, что произошло. Мама поспешила меня утешить. Говорить о случившемся я не стал – думал, мне показалось... Она была здорова, но через несколько дней ее самочувствие ухудшилось. Долгие дни тянулись бесконечно. В конце концов она умерла. До сих пор я не знаю, почему это произошло, но меня пугает, что я вижу, как выяснилось, ауру смерти. Теперь я ненавижу, когда кто-то касается меня. И ненавижу свое имя. — Ты боишься испытать это чувство снова? – спросил до сих пор молчавший Даймон. Ауриус несколько раз кивнул. — Мог бы и раньше это рассказать, – с наигранной обидой произнес Тока. – А мы все думали-гадали, что же ты такой г... Он было продолжил, но, заметив реакцию Кайлиса, который угрожающе замахал руками, передумал и добавил: — Гордый. Да. Я хотел сказать гордый. Это именно то слово, которое я хотел сказать. Создавшееся печальное настроение теперь слегка развеялось. Ивир прокашлялась, привлекая внимание. — Знаете, у вас у всех такие интересные истории. По-своему трагичные и личные, что на вашем фоне я начинаю чувствовать себя... серостью? Ощущаю какой-то не такой. И это не в хорошем смысле. Знаете, как появилось мое имя? Существует ужасный стереотип, что девы пунктуальны. Да, но это не обо мне! Я постоянно опаздывала. Вот так и получилось, что мое имя значит – «собрать деву». Ни разу не интересная история. Оми хихикнул. Затем поочередно прыснули еще несколько человек. Наконец Даймон тоже не удержался и расхохотался. Ивир легла на землю и закрыла лицо руками. Сквозь них она пробормотала «что смешного?», чем вызвала новую волну смеха. — Это смешно, потому что ты единственная нормальная из нас, – объяснил Тока сквозь смех. — Ну еще Линнет, – добавила Ута. — И Линнет, – согласился седой юноша. — И способность у тебя замечательная – замедлять время, – продолжил похвалу Ауриус. — Да, вот именно, что замедлять. Нет бы останавливать..., – убивалась дева. — А ты пробовала? Вдруг у тебя получится, – предположила Ута. — Пробовала я. Пробовала. Потом несколько дней пролежала чуть дыша, – Ивир отстранила руки от лица. Теперь ее стало лучше слышно. — Ого, – лицо Уты вытянулось. — Ага, так что останавливать время я зареклась уже давно – себе дороже, – объяснила Ивир. — Выходит, что так, – согласилась Ута. — Так интересно получается вообще, – Даймон задумчиво уставился в небо. – Все в мире имеет собственное название. Любой известный предмет составляет слово, и в то же время для неизвестного придумывается новое имя. Значит, любое слово может стать именем. И при этом оно будет содержать смысл, отражая черту личности или просто называя предмет – не столь важно. Как и не важно количество слов. Главное – количество смыслов, способных заключаться в них... — Да уж, Даймон, ты философ..., – пораженно смотрела на него Ута. — Прямо как Сой, – Ивир все еще припоминала ему тот случай. Сой, услышав свое имя, вскинул голову. — Кстати, раз уж на то пошло – мое имя не настоящее, – Сой привлек внимание слушающих. — Становится все интереснее, – прокомментировал Кайлис. — И как же тебя зовут? – поинтересовалась Ивир. — Сиккус, – приветливо улыбнулся Сой. – Хотя лучше не обращаться ко мне по этому имени. С ним связано много воспоминаний... Он попросил Кайлиса «переводить» то, что он расскажет. — Еще до того, как я стал немым – да, когда-то язык еще оставался при мне, – у меня был старший брат. Мы оказались на Люстрире. У торговца. Он был явно не доволен – после нашего ухода у него пропали тредеки. Мы уверяли, что не брали, – он был непреклонен. Затем брат обвинил меня в том, чего я не делал. Я не крал те злополучные тредеки! Брата увели. Я слышал, как он кричал, и плакал от бессилия. Хотелось закрыть уши – руки не повиновались... Вскоре крики стихли, а мои силы были на исходе – попытки вырваться оказались тщетны. Внутри все кипело. Я не знал, что они сделали с ним, и жив ли он вообще... Наконец торговец вернулся ко мне и сказал что-то вроде «раз ты не говоришь, куда дел тредеки – ты не заговоришь больше никогда». Кажется, он был тем еще психом. Это же додуматься надо было – вырезать язык у живого человека... Думал, что на этом мои страдания закончились, – я жестоко ошибался. Торговец вновь обратился ко мне. Он буквально шипел, а его взгляд обезумел. «Никаких тредеков не было». Я словно протрезвел. Он рассмеялся мне в лицо: «Да, ты все правильно понял – он предал тебя». Он, мой замечательный старший брат, был в сговоре с тем торговцем. Я отказывался поверить, что он бросил меня. С самого детства мы были неразлучны... Брат вошел. Такой же, как и был в последнюю нашу встречу уже, казалось, вечность назад. Вот только его лицо теперь было другим – что-то хищническое и злобное застыло в нем. Он пропел «ты жалок». А дальше... Я пытался спросить, за что он так поступил, но забыл, что теперь не мог говорить. Странно, что я не потерял сознание вообще. Он будто угадал мой вопрос. «Родители любили тебя больше, чем меня. Ты всегда был для них на первом месте. Будь похож на него. Смотри, как он старается. Бери пример с него... Надоело. Будь так же жалок, каким был всегда. Ты не сможешь говорить, что любишь кого-то». Он хохотал. И я вместе с ним. Забавно – брат думал, что изуродовал меня. А я знал – то, что мертво, полюбить не может. Но мне это и не нужно. Человек, которого я любил – ненавидел меня. Возможно, я могу понять его обиду, но от этого не становится легче. Это больше не был мой брат. Этот человек – предатель. Мне хотелось, чтобы они испарились. И торговец, и тот, что звался когда-то братом. В воспоминаниях о продолжении того дня – только цепочка вспышек. Яркие синие молнии. Страх и боль. Человек, похожий на яблоко, надолго оставленное на подоконнике в жару. Остатки лица, искаженные гримасой ужаса... Меня звали Сиккус. Сейчас я – Сой... — А ты не находишь, что поступил... жестоко? – аккуратно спросила Ута. Историю Соя все тоже слышали впервые. При упоминании высушенных людей Оми и Люта передернуло. В них еще были живы образы Палатиума. — Да. Думаю, да. Но вот в чем штука – делают больнее всего и предают обычно самые близкие люди. Парадоксально, но именно они знают твои слабые стороны. И твои же слабые стороны становятся их козырями. А я не могу допустить подобного... Он погрузился в воспоминания... Мучимый обидой и злостью за предательство брата, он продолжал переставлять ноги. Часть лица была в крови – тогда не нашлось воды, чтобы смыть ее. Мир перед глазами плясал. Силы покидали его. Сой чувствовал, как медленно оседал на землю, будто она притягивала с удвоенной силой. Мимо проплывали лица. Незнакомые и ненавистные. Он упал. Очнулся Сой от боли, когда кто-то наступил на него. Скривившись от мысли «так и умру», он разлепил веки. Перед ним плыло лицо девушки, которая медленно что-то говорила. Или ему казалось, что медленно. — Что с тобой? – в ее глазах застыло беспокойство и жалость. — Да видно же, что его избили, – отозвался чей-то мужской голос со стороны. – Пойдем, Реми. — Я на него наступила, значит, тоже могла покалечить. Заберем его к нам, – заявила девушка безапелляционным тоном. Сой продолжал безвольно лежать не в силах ни кивнуть, ни мотнуть головой. Он чувствовал себя куклой. Куклой без души. Пустой. — На счет «три», – донесся до него голос. – Взяли. Он почувствовал, что больше не лежал на холодной земле. Его окружали деревянные стены и несколько пар глаз. — М-да, – произнес незнакомый голос. – Сходили за травами... Тогда Сой впервые встретил друзей... *** Звезды дрожали, исчезая с небосвода. Близился рассвет. Друзья расходились. Только Кайлис и Даймон остались наблюдать начало нового дня. Тишина сменялась гомоном птиц и насекомых. Идиллию нарушил Даймон: — Зачем вы решили идти против Аудодека? Кайлис вздрогнул. Очевидно, вопрос Даймона разбудил его. — Несправедливо, что люди умирают. — Отлично. А остальные тебе зачем? Не велика ли ответственность? — Я задумывался над этим. Одному мне не справиться, а разделить ответственность между многими проще, как мне кажется. — Кажется! Неужели водолею всегда нужно быть лидером? — Я не слишком хороший лидер. Сам иногда не понимаю, за что друзья меня уважают. Ну, кроме Ауриуса. Он вечно спорит. Сомневаюсь, что он считает меня авторитетом. — А ты хоть подумал, что подвергаешь тех, кого называешь друзьями, смертельной опасности? — Я не понимаю твой тон. Обвинение в том, чего я не делал – не самый лучший способ вести диалог. Тем более я не заставлял никого. Они сами так решили. Это их выбор. Даймон, сев, рассмеялся. — То есть ты хочешь снять с себя ответственность за свое же решение? — Нет. Я хочу ее разделить. Это не только мое решение. — Я ошибся в тебе... не можешь защитить сам себя. Как же ты сможешь повести за собой людей? — В этом и есть моя маленькая хитрость, – Кайлис подмигнул. – Они мои друзья. — Я не буду тебе подчиняться. — А я и не прошу... Будь моим другом. И тогда, может быть, ты поймешь меня, – водолей протянул Даймону руку. Тот замешкался, но пожал и, не отпуская Кайлиса, спросил: — Когда придет время защищать «своих людей», ты будешь готов? Кайлис не ответил. В дверях домика появилась гневная Ивир. — Вы нормальные вообще? – прикрикнула на них вышедшая девушка. – Живо в дом! — Она всегда так? – поинтересовался Даймон. Кайлис со вздохом кивнул. Даймон – греч. «божественное», внутренний голос, который в решающий момент предостерегает и таким образом удерживает от предприятия, в котором сокрыта опасность для телесного или морального благополучия (по Сократу); совесть (по Платону). Амби – лат. ambo – оба. Умбра – лат. umbra – тень, иллюзия (две тени). Ауриус – лат. aura (аура, дуновение). Ивир – буква «и» - собрать, соединить; лат. virgo – дева. Сой (Сиккус) – происходит от имени полулегендарного царя Спарты (см. Википедию); настоящее имя – лат. siccus (сухой, пустой, пересохший).