ты > весь мир

холодные пальцы гладят предплечья, плывут по груди, цепляют ключицы останавливаются только на шее, изогнувшись в удавке господи-господи-господи я просто хочу чтоб не стало больнее

Арсений смотрит на стёртую подошву старых, повидавших мир кед, и его глаз готов вот-вот задергаться. Не то, чтобы мужчина имел низкую стрессоустойчивость или не мог совладать с эмоциями, просто иногда, упаси вас господь от такого, в жизни каждого обязательно появится человек, о котором про себя думаешь: «Что я такого ужасного сделал этому миру, за что мне вернулось бумерангом?». Этим человеком был Антон Шастун. Знали бы вы, как дергались плечи Арсения, когда эта фамилия всплывала в его их без того путанных мыслях, с огромной, шипящей где-то на подкорке «ша». — Ну, Арсений Сергеевич, рассказывайте, раз мы вынуждены проводить вместе целый час в неделю вместе. Вообще-то, время более ценный ресурс, чем деньги, согласны? — он делает театральную паузу, дабы прибавить к своим и без того сказанным нарочито скорбным тоном словам драмы, — Так давайте не тратить его направо и налево, хоть поговорим о чем. Как провели выходные? — парнишка сменяемо настрой и улыбается, хотя нет, скорее скалится. А Попов в ответ вздыхает лишь устало и также натягивает правдоподобную, канонную улыбку, сложив пальцы домиком. Этакий жест призрачного владения ситуацией. Антон исправно приходил на все сеансы, без опозданий, всегда одетый в одно и то же, словно у него образ был подобран именно под поход на психотерапию: клетчатая желто-серая рубашка, выглаженная наглухо, под ней стандартная чёрная футболка, ненавистные красные кеды с туго завязанными шнурками, что болтались сейчас над столом Арсения словно мертвые черви и куча браслетов, фенечек и колец. Только они выдавали, что Шастуну девятнадцать, и в нем играют подростковые мотивы. Вы скажете: «что за кудрявый, зеленоглазый парень?» А Арсений ответит: «моя личная проверка на прочность». Мужчина смеряет его холодным взглядом голубых, будто лёд, глаз и немного смягчается. Психолог, хоть и не пастор, должен быть эмпатийный. Не «подставлю вторую щеку», а «принимаю происходящее, просто тяжёлый случай, опыт не бывает лишним…» — Ну так? Чего молчите. — Антон, будь добр, убери ноги со стола, — слегка склонив голову к плечу, все же холодно просит Попов. Мальчишка фыркает и показушно закатывает глаза, все-таки исполняя просьбу, и складывает руки уже привычным защитным жестом на грудь, — И лучше поговорим о тебе. Как прошла неделя? Парень поднимается с кресла после шаблонного вопроса психолога, усмехается сам себе и, словно он хозяин этого кабинета, подходит к кофемашине, укромно спрятанную за штору. Попов молчит, не сдвинувшись с места. Он привык к тому, что клиент позволяет себе все, что душе угодно в его кабинете, и это уже успех. Раньше из Шастуна слова нужно было вытягивать клещами: шесть сеансов из их девяти они провели в тишине. Антон был зол, что мать так с ним поступила, уперто молчал, вытянувшись струной напротив непробиваемого Арсения и уходил минута в минуту, звонко прикладывая несчастную дверь о косяк. Боролся, как мог. И денег матери было жалко, и к психологу ходить «стремно» - так он сказал на третьем приеме. Такие были его первые слова в этой комнате. Тогда Попов и подумать не мог, чем обернётся ситуация. — Знаете, вы мне уже нравится начинаете. Задаете одинаковый вопрос каждый раз, а ведь предсказуемость = безопасность, классно, да? — довольный собой и хорошим кофе, Шастун весело плюхается обратно в кресло и смотрит на мужчину поверх чашки, — Вот, в универ ездил, мама пару раз заезжала. Вчера пиво с Серегой пили. Не жизнь, а сказка, — он мечтательно вперся взглядом в потолок и замолчал. Было в этом взгляде что-то грустное, но Попов редко понимал, что именно, ведь Антон повторял эту тираду раз за разом. И про мать, и про Серегу, и про пиво. — Какое пиво пили? — Мм… Нефильтрованное. Бельгийское какое-то. Такое, ну, цветочное. Арсений ухмыляется. — Название не вспомнишь? — А вы выпить со мной хотите? — тот игриво улыбается, в глазах искорки, хоть и смотрит в потолок, — Мне мама со взрослыми дядями запрещает общаться. Ну, вы исключение. Арсений располагается поудобнее и наблюдает за пацаном, уже перекинувшим ноги на подлокотник кресла, угловатый и тощий, равнодушный и улыбающийся так натянуто, что скрипят зубы. Закрытая книга, на обложке которой ничего не написано. Несколько толстых бетонных стен, нерушимых и не дающих ни единой трещины. Попов мог бы заниматься своими делами на их сеансах, пока на карту капает очередная сумма за сеанс, и Шастун был бы только счастлив. Но нет же, принципы… — А давай представим, что ты сам бы хотел что-то поменять… — Ничего я не хочу менять. Мужчина поднимает ладонь. — Хорошо. По-другому. Смирившись, что тебе будут помогать насильно, как бы это было? Видно, что Шастун призадумался. Он начинает медленно болтать длинной ногой, рассекая воздух, и фыркает недовольно, силясь сказать очередную колкость, но не говорит. Кажется, Попов что-то сделал. Пока только не понял, что именно. — Удаленно, — наконец отрешенно выдаёт Антон. Арсений непонимающе смотрит на него. — По видео связи? — Не. Просто в другом формате. Так они приходят к компромиссу. Попов, угнетённый своим непрофессионализмом, соглашается на смс-формат, но при условии полной честности и своевременных, открытых ответов. Шастун взамен просит не говорить о их договоре матери. На этом и расходятся.