Никто не пришёл

      Когда обычный семейный ужин превратился в пытку?       Миша задавался этим вопросом, перекатывая по тарелке варёный горошек. Он терпеть не мог варёный горошек. Раньше мама помнила об этом и никогда не клала его Мише в тарелку. Раньше мама вообще много чего помнила. Например, что Миша больше любит купаться в ванне, а не под душем, и что может часами изучать жуков во дворе, а потом читать про них в старой дедушкиной энциклопедии. И как весело было прыгать по лужам в резиновых сапогах с нарисованными мордами крокодилов. Мише нравилось представлять, что эти крокодилы — братья-близнецы, а каждая новая лужа — целое неизведанное море или океан. Маме с папой тоже нравились подобные фантазии. Раньше Миша постоянно рассказывал им об удивительных мыслях, которые иногда приходили ему в голову. Но это было давно. До того, как появилась сестрёнка. И до того, как мама с папой начали ругаться. — Ты почему ничего не ешь?       Папин голос, звучный, как гонг, звуковой волной разнёсся над столом. Миша почувствовал себя так, будто его схватили за шкирку и одним резким движением выдернули из мыслей обратно за стол. Он дёрнулся от неожиданности, и вилка слегка звякнула об край тарелки. Блин. Папа рассердится, он не любит этот звук, у него от этого голова болит. — Михаил! — В голосе папы явственно прозвучало нетерпение. Миша не решился поднять на него глаза. Где-то в животе будто свернулся ёж и колол внутренности иголками. Почему-то в присутствии папы этот ёж появлялся всё чаще и чаще. — Я не голодный. — Что ты там мямлишь? Говори нормально!       Промашка. Видимо, он действительно говорит слишком тихо, судя по ноткам раздражения в тоне папы. — Я не голоден, — чуть громче повторил Миша.       Движение справа. Мама. — Ой, горошек… Ты же его не любишь. Прости, котик, я совсем замоталась…       Миша несмело поднял на маму глаза. Лицо какое-то уставшее, русые волосы убраны в небрежный пучок. После рождения сестрёнки она стала всегда так выглядеть. Мама слегка улыбнулась, и эта улыбка напомнила ему бледные и редкие лучи зимнего солнца. Ёж внутри вдруг перестал колоться. Мама весь день была такой занятой и сердитой, даже не взглянула ни разу в его сторону, всё с Лесей возилась, а тут… Мише вдруг почудилось, что он стал подсолнухом, тянущимся к солнцу — маминой улыбке. — Что за капризы? Ешь, что дают! Не голоден он, небось, в школе какой-нибудь херни нажрался!       Миша снова опустил взгляд в тарелку. Подсолнух поник и завял, а ежиные колючки нещадно целились прямо в желудок. И так — перед каждым ужином. — Юра, не при ребёнке… — Голос мамы напомнил писк мышки-норушки из сборника сказок, который Миша недавно перелистывал от нечего делать. Наверное, мышка говорила так же тихо и робко.       Он ожидал, что папа, как обычно, повысит на маму голос, но он уткнулся в тарелку и только бурчал: — Пашешь как лошадь, чтобы заработать на хлеб, а тут какие-то тупые капризы. Горох он, видите ли, не любит, а еда денег стоит, между прочим…       Миша снова посмотрел на горох. Цвет у него мерзкий, да и вкус такой же. Ну что ему, трудно его съесть ради папы? Он же так устаёт, старается… Может, если он всё съест, папа подобреет? И даже, может, немного поиграет с ним в приставку… Миша нерешительно зачерпнул вилку гороха и отправил в рот. Ну и гадость! Подавив желание скривиться, энергично заработал челюстями. Как будто мухомор жуёшь. Есть не хотелось, но раз надо… Миша поднял на голову, взглянул на родителей: заметили ли они?       Нет. Внимание папы с мамой было занято более важными вещами. От этого вдруг почему-то стало грустно. — Костюм погладила? У меня важная встреча завтра.       Мама вдруг стала бледнее, как будто чего-то испугалась. Не дождавшись ответа, папа поднял глаза и прочёл в её лице то, чего Миша не понял. — Чёрт возьми, ты серьёзно? — Папа вдруг выпрямился и враз стал будто выше ростом. Мама, наоборот, словно уменьшилась. — Я же ещё вчера тебе сказал про костюм. Тебя что, вообще ни о чём попросить нельзя?       Миша старался на них не смотреть. Может, если получится представить, что картофельное пюре — это горные хребты, а подливка — море, будет не так беспокойно. Похожее чувство он испытывал перед грозой, когда вдалеке начинал рычать гром, а небо протыкали спицы молний, с каждым разом всё ближе и ближе к дому… — Извини, я так закрутилась… — Голос мамы вдруг стал похож на лепет сестрёнки. — Весь день готовила, а Леся никак не хотела засыпать… — Я со своими обязанностями справляюсь. Будь и ты добра справляться со своими, — отрезал папа. Его тон заставил Мишу вспомнить первые заморозки. — Юра, мне тоже тяжело. Я всё делаю одна, а живём мы в этой квартире оба.       Ага. Похожим тоном мама говорила с Мишей, когда сердилась на него. От этого стало ещё тревожнее. Гроза подступает… — А я вкалываю как проклятый, чтобы у нас всё было! — повысил голос папа. — Так что не надо намекать, что я ничего не делаю! — Это ты намекнул, что я плохая хозяйка!       Есть расхотелось совершенно. Миша ещё ниже склонился над тарелкой. Если не смотреть, то не так тревожно. Жаль, нельзя уменьшить звук, как на телевизоре. — Твоё дело — следить за домом и детьми, вот и следи! — Голос папы загремел, как гром. — А ты даже чёртов костюм погладить не можешь! — Хватит! — Теперь уже мама заговорила громче. — На мне весь дом держится, и при этом я как-то успеваю за Лесей ухаживать!       За Лесей? А как же он, Миша? Он что, мебель? — Мне медаль тебе дать за это? Ты мать или кто? — А ты отец, между прочим, если ты забыл! К дочери даже не подходишь, от сына отмахиваешься, гулять с ним перестал! Думаешь, я не вижу? — Я устаю! Можно мне хотя бы немного покоя? Даже по ночам выспаться не могу, Леська всё время плачет! — Она младенец! И это ты хотел второго ребёнка, а не я!..       Неприятно скрипнул, отодвигаясь назад, стул. Не глядя на родителей, Миша обогнул стол и направился к двери. Он больше не хотел здесь находиться. — Куда это ты собрался? Михаил! Вернись! — зычно окликнул папа. Миша втянул голову в плечи и ускорил шаг. — Видишь, что ты наделал! — В голосе мамы зазвенели плачущие нотки. Папа что-то ответил, и она вдруг закричала так громко, что из спальни родителей послышались хныкающие звуки. Леся проснулась.       Миша знал, что должен пойти к ней, успокоить, как всегда, когда мама с папой начинали ругаться. Он же старший брат. Но сейчас ему хотелось только одного — спрятаться. И не слышать, не слышать…       Закрытая дверь приглушила крики родителей и плач сестрёнки, сделала их чуть более выносимыми. Включать свет Миша не хотел — в темноте почему-то было уютнее, как будто она служила домиком из одеяла. Но этого было недостаточно. Нужно было что-то ещё. Он огляделся по сторонам. Конструктор на ковре, коллекция машинок в красном пластмассовом ящике, на стуле — раскрытая книжка про пиратов, которую он листал перед ужином… На кровати одиноко лежала позабытая фигурка Бэтмена. Вот оно. Миша поспешно схватил её и спрятался под стол, прижавшись боком к батарее. Темнота вихрилась в углах комнаты, таилась под шкафом, под кроватью, как монстр из страшилок. Раньше Миша боялся темноты. Тогда он не знал, что бояться надо собственных родителей. А те всё кричали и кричали… И сестрёнка заливалась плачем в колыбели, а Миша почему-то чувствовал себя так, будто плачет он.       Он положил фигурку перед собой. — Бэтмен… Ты же самый сильный, да? Ты же всё можешь, правда?       Бэтмен молчал. Миша вдруг почувствовал, как дрогнул подбородок. — Слушай… Ты можешь сделать так, чтобы мама с папой больше не ссорились? — Он заговорил тише. — Ты же супергерой, ты можешь это сделать, правда? Я тебе за это что хочешь дам! Поможешь мне? П-помоги… пожалуйста…       А вдруг он услышит? Вдруг правда придёт и всё исправит? Супергерои же всё могут, на то они и супергерои!.. Губы почему-то задрожали… — Спаси, пожалуйста… Спаси меня…       Он просил ещё долго, полузадушенный слезами. Просил, пока от усталости не начало клонить в сон. Но никто не пришёл. Тогда Миша понял, что детство закончилось. Оно кончается тогда, когда ты понимаешь, что никто не придёт тебя спасти.       И никто не пришёл.