Квенди без арфы

      Всадник вылетел из потравленной, порубленной орками северной дубравы и в мгновенье ока преодолел расстояние до орочьих рядов. Сауроново отродье и оглянуться не успело, когда вороной конь врезался прямо в толпу.       Первым умер орк, попавший под копыта, а потом всадник играючи изогнулся влево-вправо — и упало сразу двое.       — Наш? — спросил негромко десятник-человек, сунувшись между зубцов стены. И сам себе ответил: — Наш, конечно, наш. Кому ещё быть?       А всадник на месте не стоял — подняв коня в свечку, он увернулся от удара пики орка похрабрее, дотянулся до ещё одного — меч сверкнул под полуденным солнцем — и, дав шенкелей коню, перелетел через третьего.       По орочьему лагерю, как круги от брошенного в воду камня, растекалась сумятица.       — Он обезумел? — десятник посмотрел на стоявшего рядом эльфа. Тот, как и все остальные на северной стене Ост-ин-Эдиля, прикипел взглядом к небывалому зрелищу.       — Мы сходим с ума не так, — дернул губой эльда и закричал: — Лучники! Сюда!       Тем временем всадник на вороном коне вертелся ужом, уходя от орочьих ударов и рубя врагов. Снеся башку высоченному орочине — со стены был видно, как голова покатилась тёмным кочаном по сухой вытоптанной траве — всадник откинулся в седле, почти распластавшись на лошадиной спине, и удар алебарды пришёлся в пустоту.       Взмах!       Алебардщик упал прямо в костёр. Неожиданно ярко вспыхнуло пламя, видать, масло опрокинулось в огонь. Рыжие искры побежали по земле…       — Ну ты глянь! Как капусту! — восхитился десятник и посторонился, уступая место светловолосому эльфу-лучнику.       Порыв ветра взметнул огненные язычки и на миг скрыл происходящее клубами дыма. До воинов, что стояли на белокаменной стене в четырёх фарлонгах от орочьего лагеря, донеслись крики боли и ужаса.       Но всадник явно задумал что-то ещё, кроме как навести трепета на придремавших орков. Из дыма вынырнул вороной жеребец — взметнулась иссиня-чёрная грива — и понёсся карьером к стенам осаждённого города. В седле, почти обхватив лошадиную шею руками, вытянулся в струну безумный всадник.       Копыта вбивались в искалеченную войной землю, с каждый скачком приближая коня и его наездника к цели. Чёрные волосы эльда мешались с лошадиной гривой.       Кто-то из людей, не выдержав, засвистел, за ним заорали-закричали остальные. Эльф-лучник не кричал, но ноздри тонкого носа раздувались как у хищного зверя.       Вдруг конь резко, по-кошачьи, отпрыгнул в сторону, словно хозяин шепнул ему на ухо волшебное слово. Может, так оно и было, кто их знает, этих эльдар, у них свои повадки, но случилось это вовремя — орочьи стрелы напрасно прошили воздух.       Десятник посмотрел на лучника       — Рано, — не отводя взгляда от происходившего, ответил эльф. И негромко приказал: — Верёвку.       Человек соображал целую секунду, а потом сорвался с места:       — Верёвку несите, быстро!       Пришедшие в себя орки стекались за всадником грязно-бурым клином, пешие и конные, вперемешку. Еще один залп оказался напрасным, хотя стрелы и легли в пол локте от ушедшего скачком вправо коня.       — Успеет, как думаешь? — спросил человек-десятник у соседа.       Эльф только плечами пожал.       Казалось, уже слышен стук копыт вороного, пусть этого и быть не могло — даже эльда не различит конский топот на таком расстоянии в шуме и воплях орков. Казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть, и безумный всадник подведет своих преследователей под выстрелы эльфов-лучников…       Десятник понял, что вцепился пальцами в светлый известняк, и с усилием заставил себя отпустить нагретый солнцем камень зубца.       И тогда это случилось.       Визг орочьих стрел — и завизжал, закричал от боли конь. Прянул вперёд неимоверным скачком… А потом сильные ноги подогнулись и вороной упал.       Всадник вылетел из седла. Прокатившись кубарем саженей пять, остановился, припав к траве, и оглянулся… Позади бился в муках вороной, а за ним нахлёстывали коней орки.       — Беги! Беги, мать твою! — не выдержал десятник, присоединяясь к десяткам голосов.       Эльф выпрямился, сделал шаг навстречу преследователям… Резкий взмах, проблеск стали — и плачущий крик оборвался. Эльда развернулся и побежал. Так, как это умеют только квенди, словно скользя над землей, куда быстрей любого из людей, но все же медленней лошадей, даже орочьих…       Команды десятник не услышал. Только отпрянул от бойницы, когда два десятка лучников единым движение потянули стрелы из колчанов и так же, без единого слышимого приказа, выстрелили. Стрелы взмыли в голубое небо слитной ровной волной. И сразу же — два раза моргнуть — последовала вторая. И третья.       Орки словно споткнулись на ровном месте. Падали мёртвыми, наталкивались друг на друга, теряли лошадей…       Эльф бежал, не теряя времени на то, чтобы оглянуться и посмотреть, что происходит за его спиной. И так же, не сбавляя скорости, ворвался в воду пристенного рва. Поплыл, поднимая тучу брызг, к спускавшейся со стены верёвке.       От избытка чувств десятник хлопнул лучника по плечу. Хлопнул и оробел, ожидая холодной отповеди эльфийского лорда. Но тот лишь качнул белобрысой головой и довольно улыбаясь, как кот, наевшийся сметаны, велел:       — Пошлите к государю.       Десятник кивнул, соглашаясь. Распорядился, отправляя молодого, ещё безусого парнишку с приказом, и добавил от себя:       — И тащи ведро воды.       Светловолосый лучник посмотрел на него с насмешкой:       — Ты полагаешь, смертный, этот квенди ещё недостаточно вымок во рву?       — Полагаю, этот квенди не откажется умыться, — столь же широкой усмешкой ответил человек.       Он оказался прав. Особенно безумный квенди ругался на лягушачьи икринки, застрявшие в волосах. Уж очень тёплым выдалось лето 1697 года в окрестностях Ост-ин-Эдиля, даже ров зацвёл.

***

      — Государь, — Лоссэ не скрывал растерянности в голосе. — Тебя хочет видеть… квенди.       Келебримбор переглянулся с Нармокано. Главный судья Ост-ин-Эдиля оставил в покое уголок карты, который теребил уже давно, и предположил:       — Посланец Гил-Галада? Неужели сумел проскользнуть?       Арвалоссе покачал головой.       — Нет, он не от Верховного Короля. И он не проскользнул, а прорвался. Воины на стенах видели, как он галопом вылетел из северной дубравы, вернее — из того, что от неё оставили эти сауроныши. На скаку порубил в клочья орков, попавшихся на пути, и прорвался ко рву. Лошадь под ним убили, но наши поддержали его стрелами со стен и сбросили верёвку. Я проводил его в гостевые покои, велел принести умыться и сухую одежду, но он настаивает на немедленной встрече с тобой, государь.       — И как же зовут нашего неожиданного гостя?       — Он отказался назвать себя.       Келебримбор вздёрнул бровь, и Лоссе развёл руками:       — Он был крайне убедителен.       Нармо вскочил.       — Сначала я поговорю с этим таинственным вестником. Мало ли…       — Нет. Я сам, — Тельпэ встал и улыбнулся другу: — Ты же не думаешь, что за дверью меня ждёт лично Саурон? Такие безумства не в его характере.       Нармокано нахмурился, но назревавший спор прервал Арвалоссэ:       — И ещё… Государь, этот эльда, он спросил… есть у нас арфа.       Храбрец или безумец, кем бы ни был неожиданный гость, но наглости ему было не занимать. В гостевых покоях его не нашлось, лишь с мокрого кафтана скапывала вода на отделанные яшмой плиты пола. Зато дверь в покои короля была открыта, а пришелец беззастенчиво перебирал свитки на чужом столе.       — Что…       У этого нолдо были длинные чёрные волосы и серые сияющие светом Амана глаза. А ещё он был закрыт. Наглухо, будто осанвэ-кента обошла его стороной.       — Здравствуй.       — Здравствуй… — собственный голос подвел Келебримбора, перейдя в сип. — Здравствуй, Кано.       Во дворе ржала лошадь и кто-то из наугрим ругался на кхуздуле, вдали слышался звон металла, на стенах осажденного Ост-ин-Эдиля ходили часовые, а за стенами засели сауроновы орды. Но всё это было там, далеко, а прямо здесь и сейчас на своё место встал маленький кусочек мозаики, закрыв дыру в сердце.       — Я рад… — похоже, у златоречивого Канафинвэ Макалаурэ не хватило слов. Ну надо же. — Я рад, что успел.       Не слыша и не слушая, Тельпэ подошёл и обнял его. Как, бывало, обнимал ребёнком, прячась на руках от детских смешных горестей и выпрашивая песню — сначала одну, потом другую… Ну а потом приходил отец и забирал уснувшего сына у вконец охрипшего брата.       — Я знал, знал, что ты жив. Да что ж ты за чудище такое… Ну почему, а?.. Нет, лучше молчи, пожалуйста…       — Молчу.

***

      — Хорошее вино.       — Из Линдона. То, что осталось.       Маглор повертел в руках серебряный кубок тонкой, потрясающе красивой чеканки. Работа была эльфийской, а сцена — гномьей: уходящие друг за другом под тяжестью гор высокие залы Кхазад-Дума и крошечные фигурки наугрим.       — Сколько вы ещё продержитесь?       — Недолго, — спокойно ответил Келебримбор, поглаживая ножку своей чаши. — Запасов осталось на полтора месяца, потом придётся забить лошадей.       Маглор дёрнул плечом:       — Хуже, чем можно было надеяться. Гил-Галад не успеет.       — Ты говорил с ним?       — Да. Тху нагнал столько сброда, что попросту закидает трупами любое эльфийское войско, даже если собрать всех. Эрейнион просил о помощи Нуменор, но пока они раскачаются…       Тельпэ кивнул. Похоже, он и не рассчитывал ни на что другое.       — Ты не спросишь про Кольца?       Маглор сделал ещё один, маленький глоток. Вино и правда было очень хорошим. Ну, а едва уловимая горечь… Там, гораздо южнее Бельфаласа, где живут смертные, не ведавшие и не слышавшие ни о Сауроне, ни о Валар, и даже эльфов почитающие за красивую легенду, ходит поговорка, что горечь вина — слёзы сорванных с лозы виноградных гроздьев, плачущих о потерянном для них солнце.       — А ты хочешь, чтобы я спросил?       Лицо племянника напомнило те далекие времена, когда юный эльда, правнук короля и племянник сразу шестерых лордов нолдор возвращался уже затемно из кузницы и приносил сотворенное им. Он никогда ничего не объяснял, просто протягивал и ждал, одинаково спокойно принимая и похвалу, и хулу. Внешне спокойно.       — Ты можешь спросить, стоили ли Кольца всего этого, — Тельпэ махнул рукой в сторону окна.       Макалаурэ прищурился. Там, за спиной племянника, были войско Саурона и неминуемая гибель. А ещё в окне было видно, как на башне, в золотистых лучах заходящего солнца, ветер ласкал два полотнища. Черно-золотое, с наковальней и молотом, гербом Гвайт-и-Мирдайн, и второе — личное знамя Келебримбора, сына Куруфина, внука Феанора. Тёмно-синее с восьмилучевой звездой.       — Даже не подумаю, Ринквэ. Не в нашей семье задавать такие вопросы. Раз ты их сковал и раз они так нужны Саурону…. Значит, ничего прекраснее и чудеснее их в нынешней Арде нет. Но, скажи, племянник… Кто-то уже спрашивал?       — Угадал, — серые глаза блеснули, и Тельпэ признался: — Нэрвен, в письме.       Маглор только руками развёл.       — Я отчего-то не удивлён. А Кольца? Хотя нет, лучше не говори никому.       — Одно у Нэрвен, два других я отправил Гил-Галаду, — сразу же ответил Келебримбор. И мягко пояснил: — Кано, тебе я верю больше, чем себе самому. Не знаю, как обернётся дело, но когда-нибудь, когда Саурона повергнут в прах, эти Кольца принесут юность и радость землям тех, на чьей руке они будут надеты. Они — не зло.       Да, кольца не зло. И Сильмариллы злом не были. Как и те, кто их создавал.       — Смертные бы сказали, что судьба у нашей семьи такая, — Маглор допил вино и отставил кубок подальше, к фигурке малиновки на ветке падуба. — Куда ты меня поставишь?       — Хочешь на стену?       — А что, можно выбирать?       — Тебе? Конечно, — Тельпэ отодвинул свой кубок. — Тысяча лет мира, Кано… Всего тысяча. Целая тысяча. Этого очень мало и в то же время — много. Мы не ждали такого, у мирдайн рождались дети, не знавшие войн. Дети эльдар, людей и гномов. Надо спасти, кого сможем.       Келебримбор помолчал и закончил, уведя на мгновенье взгляд в сторону:       — Мне нужно, чтобы ты возглавил прорыв к Мории. Женщин и детей — в седла, в предгорьях нас встретят гномы.       — Нас?       — Вас.       Маглор молча смотрел на Келебримбора. Сейчас с ним говорил не мастер, создававший игрушечных птичек, которые умели петь, и Кольца, которые умели сохранять юность Арды. И даже не племянник, сын младшего брата, единственный родич, оставшийся в живых. Тот, кто говорил с ним сейчас, положив руки на подлокотники кресла, был государем Гвайт-и-Мирдайн, одним из самовластных владык эльдар в Эндорэ.       — Кано… Ты не спросишь, почему я остаюсь?       — Нет, конечно. Не спрошу.       Им не нужно было осанвэ, чтобы понимать друг друга. Келебримбор легко и грустно улыбнулся, и Маглор на миг прикрыл глаза.       — Отправь своего друга. Нармо, кажется?       — Я пытался, — Тельпэ развёл руками. — У меня не получилось.       — Король…       В одном слове было столько насмешки, что любой другой мог бы и обидеться. Государь Эрегиона только хмыкнул, признавая справедливость упрёка.       — Он вместе со мной строил Ост-ин-Эдиль, он не уйдёт.       — А я, значит, уйду, раз не клал камни твоего города?       — Не поэтому, — Келебримбор вскочил и заходил по комнате. Пёстрый ковёр людской работы глушил шаги. — А потому что я прошу тебя, Кано. Пожалуйста. Мы постараемся отвлечь внимание у Западных ворот и связать Саурона боем, но тем, кто будет пробиваться на восток к Вратам Дурина, придётся тяжело. Скажу честно — шансов мало и мне нужно чудо. Сотвори его.       Чудо. Вот так просто. Пришёл? Хорошо. А теперь иди обратно, дядя, спасайся. Спасибо, что заглянул. Ну и по дороге сотвори чудо, ты же можешь. До чего ж ты похож на отца, Ринквэ…       Маглор поудобней устроился в кресле.       — Тельпэ, я не для того прорубался сюда сквозь орков Тху, чтобы теперь бежать из осаждённого города. Я остаюсь.       — Нет.       — Да. И не сверкай глазами. У тебя неплохо получается, но на меня не подействует, ты не Нельо и не Феанор.       Странно, но повисшее молчание не было неловким или болезненным, всего лишь грустным и светлым. Келебримбор перестал мерить шагами комнату и покачал головой:       — Майтимо будет очень недоволен. Отец придёт в ярость. А уж дед… Одна надежда на Намо, мне кажется, он не одобрит шума в своих чертогах.       — Полагаешь, без шума не обойдётся?       — Разве мы не сыновья своих отцов?       Они рассмеялись одновременно. И стало различимо цвирканье стрижей за окном, вернулось ощущение теплого летнего ветра, колыхавшего знамёна на шпилях Города мастеров. Ост-ин-Эдиль ещё стоял, а умирать всем придётся. Даже бессмертным эльдар.       — Кано, ты же всё понимаешь, — а вот упрямство у племянника наследственное, не иначе… — Это мой город и мой народ, а вытащить всех мы не сможем, кто-то должен оставаться на стенах до конца. И это буду я. Не только потому, что я так хочу — а я хочу и имею на это право! — но это и более разумно. Мы с Аннатаром… — лицо Тельпэ посуровело. — Сауроном. Мы с Сауроном долгое время работали бок о бок, он — майя, он знает, чувствует, где я. Ну и ещё… Если дело обернётся плохо, с него хватит и одного феанариони, ещё подавится.       Маглор шутку не подхватил.       — Ты говоришь о своём праве, но забираешь моё у меня. Тельпэ, ты непоследователен. Я шёл сюда не за жизнью. И уж точно не за своей! Может, мне она и не мила уже, а проситься на корабль к Кирдану и плыть в Валинор я не желаю?       — Правда? — Келебримбор глядел насмешливо и внимательно. — Хорошо. А теперь, брат моего отца, посмотри мне в глаза и скажи, что тебе опостылел мир. Скажи, что тоска поглотила тебя и Арда больше не радует душу. Скажи это, открыв мне сердце и разум, — и встанешь рядом со мной на стене.       Пауза тянулась, двое эльдар мерялись взглядами. Златокователь не выдержал первым.       — Ну ты, Тельпэ, и…       — Король?       — Наглец! Наглец и дурень. Когда?       — Через два дня. Гномам приходится готовиться скрытно, в предгорьях полно оркских разведчиков, — Келебримбор подошёл и взял Маглора за руку. Стиснул ладонями, глядя счастливыми глазами:       — Спасибо.       Макалаурэ выдернул руку и дотронулся до фигурки малиновки, стоявшей на столе, погладил. Птичка растопырила серебряные крылышки, завертела головой. Пела она хорошо, почти как живая.       — Постарайся, чтобы он тобой подавился.       — Подавится, обещаю. Рано или поздно.       Всё было сказано, исчислено и решено. Маглор встал, окинул взглядом покои государя Гвайт-и-Мирдайн. Всё? Нет, не всё.       — Погоди, Тельпэ…. А как вы сноситесь с наугрим? Подобный план требует чёткости едва ли не по минутам.       Вместо ответа Келебримбор взял со стола кубок и, перевернув его, подставил под закатные лучи, заливавшие кабинет. На светлом камне стены запрыгало яркое пятнышко солнечного света, то исчезая, то появляясь вновь, складываясь, сплетаясь в неслышимый ритм. Или… в слова?       Тельпэ рассмеялся:       — Пойдём, я познакомлю тебя с остальными наглецами и дурнями. Предупреждаю сразу — среди них есть и люди, и гномы.       Выйдя из королевских покоев, шагая по необычайно красивому камню пола — ах, гномы, ах, племянник! — Маглор поинтересовался:       — Скажи мне, государь Эрегиона, в Ост-ин-Эдиле ещё найдётся арфа?       Келебримбор остановился и с интересом посмотрел на него:       — Конечно. Ты будешь петь и плакать?       — Плакать будем у Ниэнны. Я буду петь.

***

      На холме росли лютики. Самые обычные, ярко-желтые, с блестящими глянцевыми лепестками. А вкруг холма встали кусты падуба, колючими ветвями закрывая место последнего упокоения Келебримбора Куруфинвиона. В изумрудной зелени мелькали начинавшие наливаться алым цветом ягоды.       Тела Тельпэ Маглор не видел — он в то время рубил орков в верховьях Митлонда, в отряде конников Элронда. О последних днях государя Гвайт-и-Мирдайн Златокователю рассказал Арвалоссе, нашедший своего короля в водах Привратного потока у Врат Кхазад-Дума. Он же указал на карте, где похоронили владыку Эрегиона.       Макалаурэ провёл ладонью по ветке падуба, по плотному листу с острыми зубчиками. Колючая красота, по преданьям смертных, она отгоняла нечисть… Тельпэ был прав, Саурон ещё подавится. А если до майя не добраться, то уж орков хватит на всю жизнь. Даже если это жизнь бессмертного эльда.       И песен тоже.       Маглор развернулся и направился на восток к отрогам скрытых в тумане Мглистых гор. В заплечном мешке чуть слышно отзывалась шагам арфа.