закат империи

Закаты и рассветы — это обычное дело. Ближе к ночи солнце садится за горизонт, а к утру поднимается на небосвод. Поэтому смело можно говорить — «Не бойся темноты. Рано или поздно ночь пройдёт и наступит утро». Но не для империи. Это был ее последний закат. Романов знал, что революция неизбежна, ведь она витала в воздухе задолго до своего начала. А ещё в воздухе витал страх. Страх потерять всё и всех, потерять себя. Хотя Александр считал, что давно уже себя потерял. Скорее всего, он боялся, что никогда не сможет оправиться, ведь он знал, что империя должна умереть. Вроде совсем недавно он лихо скакал на жеребце по бескрайнему полю и уезжал за город любоваться жизнью простого народа, отправлялся в путешествия на огромных кораблях, попадал в штормы и жил насыщенной, настоящей жизнью. Казалось, ещё вчера они сбегали с Московским тёплыми летними вечерами с балов, уединяясь; Романов чувствовал его покусанные, но такие приятные губы и утопал в объятиях. Александр будто разучился искренне смеяться, радоваться да и жить совсем. Он был похож на елочную игрушку. Такую красивую и блестящую, что ей прощали внутреннюю пустоту и хрупкость. Сейчас вокруг него холод и темнота. Он сидит на ледяном полу, держа в руках одинокую свечку, которая почему-то ничуть не греет и тихо приговаривает: — Гори, гори ясно. чтобы не погасло, — голос дрожал, руки тряслись, а перед глазами появлялись образы крестьян и крестьянок играющих в горелки, балы, на которых он так любил бывать, родные места и родные люди, родной Михаил. Где сейчас всё это? Петербург не знает. Оно затерялось где-то между спорами, между напряженной обстановкой и сменой власти, сменой столицы. Дует сильный ветер. Александр не видит, как вздымаются шторы, не видит, как шатаются деревья, но чувствует дикий озноб, идущий от головы до ног. Романов укутывается в тонкую рубашку, ставит на пол догоревшую свечу и кладёт голову на колени. — За что мне это всё? — голос хрипит, а на глазах выступают слёзы. Он так хочет кому-то выговориться, хочет чтобы его выслушали, но он сидит один. Совсем один. Он чувствует себя лишним, ненужным, словно герой чужого, не своего романа. Петербург рукавом стирает с лица горячие дорожки слёз и аккуратно поднимается. За окном шумят и кричат люди, хотя уже полночь. Он вдыхает запах глубокой ночи и с шумом выдыхает. — Это только начало, а я уже сдался, — он зол на всех, но больше всего он зол на себя. На свою слабость, на дрожащие колени и слёзы. Где-то в углу комнаты лежат старые, перечеркнутые и чуть надорванные фотографии с Петербургом и Москвой. Александр тяжело расставался с прошлым. Он до сих пор не отпускал его. Ему было больно от одних только слов о своём отце, о «северной столице» и его родном доме. Он надеялся, что эта боль перерастёт в приятные воспоминания. Потому что сейчас не до этого. Сейчас всё изменилось. Сейчас Романов — никто.