Пушок

Пёс умирал. Вэй Усянь и заметил-то его случайно — свалявшаяся шерсть, перепачканная в помоях, сливалась цветом с грязью, а слипшиеся глаза были совсем не видны. Пёс шевельнулся, и ползающие по нему мухи взлетели с недовольным жужжанием. Вэй Усянь, оттаскивая Яблочко от мусорной кучи, где тот нашёл арбузные корки, оглянулся на мух — и заметил пса. Тот уже не шевелился больше, лишь тихо, едва слышно скулил на одной ноте, словно даже сменить её не было сил. Если бы Вэй Усянь положил его на ладонь, свесились бы, наверное, лишь задние лапы. Рядом валялись несколько его собратьев, совершенно точно мёртвые. Вэй Усяня обдало леденящим ужасом, едва он подумал, что мать щенков может вернуться в любой момент, но почти сразу этот ужас развеялся: ни одна мать, человеческая или звериная, не оставила бы своих детей умирать в помойке. Должно быть, она погибла и щенки ждали её, слабея от голода, пока не начали умирать один за другим. Или сука ощенилась некстати, и хозяин велел выкинуть помёт, привязав её покрепче, чтобы не побежала следом. Щенок был обречён. Вэй Усяню следовало бы оставить его или свернуть шею из жалости. Но он скулил — плакал — почти как ребёнок, умирающий от голода, пробуждая неприятные воспоминания. Вэй Усянь вздохнул и достал из висящей на боку Яблочка сумки чистую ткань, в которую заворачивал еду. В конце концов, можно отнести щенка к ближайшему дому и оставить там. Дать немного денег на прокорм. Это будет доброе дело. Вэй Усянь брал щенка с некоторой опаской, но тот обвис у него в руке безжизненной тушкой, не пытаясь укусить. Воняло от него так, что Вэй Усянь мигом передумал класть свёрток за пазуху, хотя нести его в вытянутых руках, конечно, было неудобно. Служанка в трактире, где Вэй Усянь остановился на ночь, сморщила нос, но принесла воды и козьего молока. Кишащую блохами ткань пришлось выбросить, а воду дважды сменить. Вэй Усянь ткнул щенка носом в плошку с молоком, но тот не пил. Пришлось обмакнуть в молоко палец и сунуть щенку в рот, и так несколько раз. — Возьмите, господин. — Служанка протянула свёрнутую тряпицу. — Обмакните в молоко, и пусть сосёт. Вымытый и накормленный щенок тут же уснул на коленях у Вэй Усяня, раскинувшись кверху округлившимся животом. Высохшая шерсть оказалась белой, пушистой и мягкой, как птичий пух. На вопрос, кому бы пристроить это несчастье, служанка лишь покачала головой: — Это от собаки господина Бая. Привёз её в прошлом году с западной границы. Редкой породы и дорогая, золотом за неё платил. Хотел свести с таким же кобелём, а она удрала и ощенилась неизвестно от кого. Вот господин Бай и выбросил щенков, чтобы не возиться. Порченые, кто за таких заплатит… — Что же бесплатно никто не взял, раз хоть половина такая знатная? Служанка опустила глаза. — Вы не знаете господина Бая. Если он решит, что кто-то из нас, простых людей, вздумал ему подражать… Вэй Усянь понимающе кивнул. Такие «господа» и ребёнка могли на помойку выкинуть, если родится с изъяном, что уж говорить о собаках. Утром щенок уже лакал молоко сам, чавкая и захлёбываясь. Вэй Усянь вытер ему измазанную мордашку, попросил ещё молока с собой и сунул тёплый комок за пазуху, решив, что ещё денёк он как-нибудь потерпит. В деревне, куда он заехал следующим вечером, щенок приглянулся лишь одному крестьянину — взамен старой собаки, которая не могла уже охранять дом. Вэй Усянь посмотрел на тощую шелудивую псину с загноившейся раной на задней лапе, такую жалкую, что даже не хотелось думать, насколько прочна впившаяся в её горло верёвка, — вздумай она напасть, он убил бы её одним щелчком пальцев. Оценил обглоданную добела кость у передних лап, в которую псина уткнулась носом. И сунул щенка обратно за пазуху. Не для того он вытаскивал его с помойки и отмывал от блох, чтобы обречь на такое жалкое существование. Маленькая дочка хозяйки, приютившей его на ночь, весь вечер не отходила от щенка, восхищённо разглядывая его белый мех. — А он кусается? — Он ещё маленький, — успокоил её Вэй Усянь. И себя заодно. — Можешь погладить. Давай, не бойся, я же не боюсь. Девочка захихикала, приняв его слова за шутку. Щенок довольно покряхтывал под её ладонью. Хозяйка принесла миску лапши, улыбнулась, глядя на дочь, и не взяла денег. Что ж, хоть какая-то польза. В следующей деревне достойных хозяев тоже не нашлось. Собаки были нужны для охраны, тратиться на их прокорм никто не собирался. У самих-то мяса на столе и по праздникам не было. Вэй Усянь понимал, конечно. Любой бы понял. Но… как же без мяса-то? Если щенка кормить одними объедками, разве вырастет он сильным и здоровым? Может быть, дальше по пути найдётся двор побогаче… Щенок копошился за пазухой, уплетал молоко, по ночам уютно сопел у Вэй Усяня под мышкой, иногда принимаясь дёргать лапами, словно бежал от кого-то. Когда хотел по нужде, начинал ёрзать и возиться, предупреждая. Вэй Усянь был уверен, что ни одна другая собака не была такой сообразительной в столь малом возрасте. Этот щенок вырастет очень умным. А значит, тем более нельзя отдавать его кому попало, чтобы били и бросали голые кости. Все равно что драгоценный меч отдать крестьянину, который будет им землю ковырять. Щенка Вэй Усянь назвал Пушком. Это было не лучшее имя для грозного — в будущем — пса, но слишком уж он был милый и мохнатый. Как белое облачко. Возможно, все щенки такие милые. Возможно, это многое объясняло. Почёсывая пушистое пузико, Вэй Усянь уговаривал себя, что, если не вглядываться, Пушок был вполне похож на кролика — а они совсем не страшные. Только уши круглые. И морда вытянутая. И хвост длиннее… Может быть, на лисёнка? Утешало лишь то, что на собаку он тоже пока не был толком похож. Зато у женщин и детей Пушок имел неоспоримый успех. Стоило ему выглянуть из-за пазухи, как детвора тут же обступала Яблочко, пихая друг друга локтями, пока кто-нибудь самый смелый не решался наконец попросить «погладить пёсика». А служанки и хозяйки постоялых дворов совали кусочки мяса и ахали, умиляясь, когда Пушок брал угощение с ладони. Денег за мясо, разумеется, не брали. Не то чтобы Вэй Усянь ревновал, но, кажется, Пушок привлекал гораздо больше женского внимания, чем он. Он писал об этом Лань Ванцзи, скучая в гостинице, когда ливень размыл дороги и затопил поля, отрезав маленький захолустный городок от мира. Посмеивался над собой, уверял, что осознаёт опасность — но у него в запасе оставалось ещё несколько недель, а то и месяцев, пока Пушок не вырастет и не превратится в злобное чудовище. А пока он был маленьким, и милым, и ужасно умным, и смешным, особенно когда бежал за Яблочком, стараясь не отстать. Когда он уставал, Вэй Усянь сажал его в сумку, и Пушок ехал в ней, как знатный господин в паланкине, — ах, Лань Чжань, если бы ты только видел это! Ответа Вэй Усянь не ждал. Когда Лань Ванцзи получит письмо, вода спадёт, и его уже не будет в этом городке. День за днём они неспешно ехали на запад, а когда ночи стали холоднее, повернули к югу. Вэй Усянь не жаловался на холод — Пушок исправно грел его, вытягиваясь рядом и пряча под рукой влажный нос. В сумку он уже не влезал, трусил всё время рядом с Яблочком, иногда отбегая в сторону по своим собачьим делам. Вэй Усянь приглядывал за ним краем глаза, сочиняя очередное письмо — после первого он вошёл во вкус и начал отсылать их всякий раз, когда выпадал случай. В основном он рассказывал про людей, которых успел повстречать, и нежить, которую уничтожил, про новые места, которые довелось увидеть. Иногда упоминал прошлое: беззаботные дни учёбы в Облачных глубинах, путешествие в поисках частей тела Не Минцзюэ. О дурном не вспоминал. Незачем. Плохие воспоминания — как лавина, стоит тронуть камушек — и накроет с головой. Вэй Усянь решил, что отправится в Гусу, как только удастся пристроить Пушка. Хоть тот и был собакой, а всё же Вэй Усянь успел к нему привязаться, и будет грустно вспоминать о комке белого меха, так славно путешествовавшем в седельной сумке. Лань Ванцзи поймёт. У него, в конце концов, тоже есть любимые кролики. А искать Пушку новый дом надо было побыстрее, потому что милый маленький щенок должен был вырасти и превратиться в огромную злую собаку. Вэй Усянь заранее оплакивал это превращение, зная, что оно неизбежно, и удивляясь: как же так получается? Почему щенок, счастливо скачущий у его ног и норовящий облизать лицо после мало-мальской разлуки, обязательно должен стать чудовищем, как все собаки? Словно какое-то злое божество прокляло весь собачий род. Ему пришло в голову, что нового хозяина для Пушка можно поискать среди заклинателей — ведь носится же Цзинь Лин со своей Феей на ночные охоты. Обучение следовало начать заранее: Вэй Усянь призывал лютых мертвецов и отыскивал разнообразную нечисть, чтобы показать Пушку и научить, как лучше справляться с теми и другими. Пушок оказался на диво сообразителен и вскоре сам уже указывал Вэй Усяню, где притаился мелкий злобный дух или гуль. Такому помощнику в любом ордене были бы рады! Кроме Гусу Лань, у которых запрещено держать животных. И хорошо, а то кормили бы бедного пса одной морковкой да капустой, куда это годится? В Цинхэ Не Вэй Усянь тоже не стал бы отдавать своего любимца — не то чтобы он не доверял Не Хуайсану… просто не хотелось. Он думал, что лучше всего будет пристроить Пушка в Ланьлин Цзинь. Цзинь Лин свою ужасную псину чуть ли не в морду целует, значит, и с дядиным подарком плохо обходиться не станет. А Вэй Усянь сможет время от времени узнавать, как там поживает Пушок. Очень удобно. (Мысль о том, что Пушка можно оставить в Пристани Лотоса, он отмёл сразу: это будет выглядеть так, словно он пытается загладить вину за тех щенков, и Цзян Чэн, конечно, вспомнит об этом, а ещё это будет значить, что в Пристань Лотоса ему уже не вернуться. Не то чтобы он собирался.) Хорошо, что ещё есть время, думал Вэй Усянь, грызя кисточку, которой только что закончил писать очередное письмо. Хорошо, что Пушок всё ещё милый и ласковый, и до расставания их ждёт ещё немало дней в дороге. Вэй Усянь будет скучать по нему. Путешествовать в одиночку станет так тоскливо… — Дяденька заклинатель! Вэй Усянь оглянулся, потом опустил глаза: девчушка лет четырёх в перепачканном платье уже тянулась к его рукаву. Чем-то она напоминала А-Юаня, когда тот был малышом. Надо будет написать и ему тоже. — Дяденька заклинатель, можно погладить собачку? — Можно. Что, если Фея будет ревновать и обидит Пушка? Может быть, стоит сперва познакомить их? Вэй Усяня не ждут в башне Кои — но можно написать и договориться о встрече на ночной охоте. — Дяденька заклинатель! Что, если Пушок решит, что Вэй Усянь предал его и бросил, и потом, встретив снова, набросится, чтобы убить? Собаки — злобные твари. Может, он и не вспомнит, что Вэй Усянь спас его когда-то… — Ну дяденька заклинатель! Вэй Усянь со вздохом отложил кисть. — Ты совсем замучила дяденьку заклинателя, егоза. Но девчушку упрёк не смутил. — Дяденька заклинатель, а можно на нём покататься? — Да, мо… — Вэй Усянь осёкся и подозрительно посмотрел на девчушку. — Как это покататься? Ты думай, о чём просишь. Он же маленький! Девчушка с сомнением взглянула на него, потом на пса. Вэй Усянь тоже взглянул на Пушка, благодушно чешущего за ухом. Потом на девчушку. Она была худой, но не такой уж и мелкой. И опять на Пушка. Ему нестерпимо захотелось увидеть Лань Ванцзи. Или Лань Юаня. Или даже Вэнь Нина, ведь тот был мёртвым и ничему не удивился бы. Вэй Усяню срочно требовалось в кого-нибудь поорать. Цзян Чэн появился почти сразу, стоило охранявшему ворота адепту сообразить, кто перед ним, и убежать с докладом. Оглядел Вэй Усяня сверху вниз — благо рост Мо Сюаньюя позволял. Вэй Усянь стерпел. — Явился. Прежде, когда Вэй Усянь думал о возвращении в Пристань Лотоса, именно этот момент пугал его — он не знал, что мог бы сказать. Насмешливые слова не шли в голову, произнести серьёзные не поворачивался язык. Но теперь у него была причина для встречи. Очень веская. — Цзян Чэн, у меня к тебе просьба. Тот закатил глаза. — Ну конечно. Чему я удивляюсь — пришёл, как только что-то понадобилось. Вэй Усянь потупился — отчасти упрёк был справедлив. Цзян Чэн нетерпеливо поднял бровь. — Ну? — Ты не мог бы присмотреть за моей собакой? — на одном дыхании выпалил Вэй Усянь. Цзян Чэн поперхнулся воздухом. — За кем? Вэй Усянь свистнул. Пушок, оставленный ждать за чайной лавкой, неторопливо протрусил к нему и остановился рядом. Такого лица Вэй Усянь не видел у Цзян Чэна, даже когда в первый раз поднял армию мертвецов. — Это. Собака. Вэй Усянь скорбно кивнул. К сожалению, Пушок всё ещё был собакой. — Ах ты… — Цзян Чэн сжал кулаки. — Ты что, всё это время врал?! Притворялся?! — Нет-нет! — поспешно возразил Вэй Усянь. — Я боюсь собак, правда! Просто он маленький! Пушок задумчиво ткнулся носом в живот Цзян Чэну. — Ну… был маленький. Когда я его нашёл. Цзян Чэн медленно поднял ладонь к собачьей морде, дал обнюхать, затем положил между ушей. Пушок прикрыл глаза, всем своим видом показывая: да, гладь меня, человек. — Как его зовут? — Пушок. — Хоть что-то нормальное. — Цзян Чэн потрепал довольно жмурящегося пса по ушам и кивнул: — Идём. — Погоди, я не собирался… — Но Цзян Чэн уже уходил, и Вэй Усянь заторопился следом. — То есть ты за ним присмотришь, да? Я могу его оставить? Цзян Чэн резко обернулся. — Что значит оставить? Вэй Усянь, собака — не осёл, которого можно запереть в стойле и уйти. Она не останется с незнакомыми людьми только потому, что ты приказал. — Но вы ведь уже познакомились! Ты ему понравился, правда, я вижу! А в Облачные Глубины его не пустят… — Понятно. Значит, ради того, чтобы вернуться в Облачные Глубины, ты даже про Пристань Лотоса вспомнил. Какая честь. — Да нет же, Цзян Чэн, ну… — Вэй Усянь знал, что это неправда, но как объяснить? Выглядело действительно некрасиво. — Я просто не решался. Ты же не хотел меня видеть. И ты единственный, на кого я могу оставить Пушка, чтобы его не обидели. Он ведь… — слово «маленький», кажется, пора было забыть. — Добрый. Пожалуйста, Цзян Чэн. Взгляд Цзян Чэна не потеплел, но складка возле губ разгладилась. — Если он удерёт, не говори, что я не предупреждал. Вэй Усянь просиял и хлопнул рукой по бедру, давая Пушку знак идти рядом. Весь вечер он просидел с Пушком в небольшом дворике, куда слуги принесли охапку сена, старое одеяло и миску с водой. Мясо тоже принесли. Вэй Усянь гладил сытого Пушка, растянувшегося на одеяле, и рассказывал, как хорошо ему будет в Пристани Лотоса. А Вэй Усянь вернётся совсем скоро. Только узнает, как дела у Лань Ванцзи, и сразу обратно. Может быть, уговорит Лань Юаня отправиться с ним, если тому разрешат. Лань Ванцзи вряд ли захочет, конечно, у него наверняка много дел… Позже, ворочаясь в постели — удобной мягкой постели, не сравнить с постоялыми дворами, — Вэй Усянь не мог заснуть. Думал, как там Пушок. В чужом незнакомом месте. Они всегда ночевали в одной комнате, надо было настоять и сейчас… Каково ему будет, когда Вэй Усянь уйдёт? Поворочавшись ещё немного, он свернул одеяло и тихонько вышел из комнаты. Пушок и правда не спал — встретил его радостным поскуливанием. Вэй Усянь обнял его за мохнатую шею и укрыл их обоих одеялом. — Я же не собираюсь тебя бросать, — пробормотал он, зевая. — Честное слово… Наутро его разбудил пинок по ноге. — Мог бы сразу сказать, чтобы постелили на псарне, — хмуро сказал Цзян Чэн, глядя на него сверху вниз. — Слугам было бы меньше работы. Однако, несмотря на хмурый вид, тон был не злым, и Вэй Усянь не стал останавливать Пушка, когда тот поднялся и пошёл вслед за ними. Завтрак прошёл в молчании: Цзян Чэн не спешил заговаривать, а Вэй Усянь делал вид, что отвлекается, подкармливая Пушка кусочками со своей тарелки. Он видел, что Цзян Чэн смотрит. Но тот не спрашивал, и Вэй Усянь не начинал разговор. После завтрака он снова отвёл Пушка в его дворик и обвязал шею прочной верёвкой. Второй конец прикрепил к одному из столбиков крыльца. Цзян Чэн наблюдал за ним, скрестив руки на груди. — Он хоть раз в жизни сидел на привязи? — Привыкнет. — Вэй Усянь подёргал верёвку, проверяя, чтобы она не врезалась Пушку в шею. — Он очень умный. — Такой умный, что поймёт, почему ты его бросаешь? — Я не бросаю! Он… — Вэй Усянь вздохнул. — Если не хочешь его оставлять, так и скажи. — Да мне-то что. Слуги присмотрят. — Я вернусь через несколько дней. Я же обещал. Обещал, правда? — Он потрепал тёплые уши. — Ты мой хороший! Ничего страшного за эти несколько дней не случится. — Ничего страшного, — согласно кивнул Цзян Чэн. — Если ты не придёшь, я объясню ему, что Вэй Усянь обязательно вернётся, чтобы извиниться. Лет через пятнадцать. Может быть, он даже доживёт. Вэй Усянь замер. Цзян Чэн говорил уже не о Пушке, и это было несправедливо. — Ты же знаешь, что у меня были причины. — Уверен, они будут и в этот раз. Вэй Усянь резко встал. — Не будет никакого этого раза! Я вернусь, и ничто меня не остановит. Цзян Чэн лишь пожал плечами. — Да мне-то что. Твой пёс, ты за него и беспокойся. Только если он сбежит, сам ищи потом. — Он не сбежит, — возразил Вэй Усянь, но что-то внутри тревожно вздрогнуло. Если Пушок захочет сбежать, вряд ли верёвка его остановит. Он умница, он сможет взять след, но что, если пройдёт дождь? Что, если они разминутся? Потрепав напоследок пса по ушам, Вэй Усянь подхватил сумку и не оглядываясь вышел из дворика. Вслед ему донеслось недоумевающее скуление. Взгляд Цзян Чэна прожигал спину, и Вэй Усянь чувствовал себя так, словно сбегает от них обоих. Дорога, прежде бывшая приятной и увлекательной, теперь не радовала. Вэй Усянь шёл, ведя за собой Яблочко, и всё прислушивался: ему казалось, что позади звучит тихий лай. Несколько раз он даже оборачивался, но никого, разумеется, не было. Пушок сидел в Пристани Лотоса и ждал, что Вэй Усянь вот-вот вернётся. Что, если Пушок подумает, что Вэй Усянь его предал, и останется в Пристани Лотоса, но когда Вэй Усянь вернётся, не захочет уходить с ним? Сам того не замечая, Вэй Усянь замедлял шаг, пока Яблочко не начал недоуменно тыкаться мордой ему в плечо, подгоняя. Вот Яблочко — Вэй Усянь ведь оставлял его в Облачных Глубинах, когда они с Лань Ванцзи отправились на поиски частей тела Не Минцзюэ, и ничего страшного не произошло. Шагает рядом, любую обиду готов простить за морковку. Но Яблочко Вэй Усянь не выкармливал молоком с тряпицы и не спал с ним в обнимку, позволяя уткнуться носом себе под мышку… Если вернуться, Цзян Чэн будет смотреть на него с насмешкой. Скажет, что наконец-то Вэй Усянь начал выполнять обещания — видимо, ради собаки у него всё же пробудилась совесть. И опять начнётся… Да он в любом случае скажет что-нибудь такое, что же теперь — не возвращаться вовсе? И когда Вэй Усянь уже почти остановился, колеблясь между желанием плюнуть на всё и вернуться, и будь что будет, и пониманием, что это минутные сомнения, ничего плохого не случится, если он продолжит путь в Облачные Глубины, как и хотел, издали донёсся собачий лай — настоящий, без всяких сомнений. Вэй Усянь вздрогнул и схватился за Яблочко, чтобы запрыгнуть на него и скакать быстрее от опасности, но лай был удивительно знаком. Вэй Усянь никогда не думал, что однажды сумеет по голосу отличить одну собаку от другой. А потом на дороге мелькнуло белое пятно, и страх исчез. Обнимая Пушка, навалившегося на него мохнатой тушей и счастливо облизывающего лицо, Вэй Усянь думал, что Лань Ванцзи придётся спуститься к нему в Цайи. А если тот не захочет, то стоит ли встречаться? Передаст привет через Лань Юаня и пойдёт себе дальше. Но почему-то он был уверен, что Лань Ванцзи придёт. Вэй Усянь с трудом оттолкнул Пушка, заставив опуститься на четыре лапы, и нагнулся отвязать с его шеи волочащуюся по земле верёвку. То, что конец её был не оборван, а развязан, он предпочёл не заметить.