Rampant

      — Юджи-кун.       От тихого шёпота над самым ухом Юджи подскакивает на месте, и Сатору уверен — если бы не его крепкая хватка на плечах, он бы уже стоял в двух метрах напротив: Итадори напряжён безумно. Годжо готов поклясться, что чувствует, как деревенеют под его руками чужие плечи, и Юджи весь внутри съёживается, превращаясь в один сплошной комок нервного напряжения — будто пытается уменьшиться в несколько раз или, в крайнем случае, провалиться под землю.       И Юджи правда — очень хочет. Всего этого и сразу.       Потому что на этом дьявольская, но такая невинная на вид пытка Годжо-сенсея не заканчивается — так и не получив ответа, он наклоняется ещё ближе и повторяет свой вопрос. Вопрос? Он всего лишь зовёт его по имени, но Юджи хватает и этого, чтобы стали подворачиваться пальцы на ногах. Он снова дёргается в сторону, потому что теперь его голос звучит ещё ближе: Годжо, кажется, почти касается губами его уха, опаляя горячим дыханием — играя им на его нервах, как на эоловой арфе. Ком в горле удаётся сглотнуть раза с десятого, не меньше; измусоленная ткань футболки под пальцами трещит и норовит разойтись по швам; Итадори холодеет до мурашек, а в следующую секунду его будто обдаёт кипятком — Годжо жмётся ещё ближе, почти наваливаясь на плечи всем своим весом.       И Юджи превращается в одно сплошное ощущение.       С него будто разом снимают кожу, обнажая все нервные окончания — через несколько слоёв одежды Итадори различает даже стук чужого сердца. Воздух вокруг накаляется так сильно, что становится трудно дышать — или это Сатору душит его в своих объятьях, Юджи не в состоянии сейчас разобрать. Весь мир, вся вселенная в считанные секунды сужается до размера коридора общежития, нет, до их двоих. Итадори не видит скептических выражений лиц одногодок, не ощущает даже боли от выскользнувшего из руки и отдавившего ногу телефона — для него существует сейчас только Годжо Сатору, висящий на его плечах. Сильнейший маг, его учитель и человек, в которого он втрескался по уши в первый день их знакомства. Беловолосое чудо без перьев, но с прекраснейшими глазами, красивее которых Юджи не видел в своей жизни ничего и был уверен — не увидит никогда. Чёрт.       Его опять занесло.       В самый неподходящий момент из всех, которые только можно было придумать.       — Что такое, малыш? Тебе плохо? Ты покраснел, — и от такого неприкрытого издевательства не может сдержаться даже Фушигуро, чтобы не закатить глаза. Нобара и вовсе отворачивается — два идиота. Фактический и потенциальный, наглый и простой, как пять копеек.       Нахально ухмыляющийся и красный, как рак.       — Н-нет, я- — от волнения не выходит связать и двух слов, и Итадори выбирает единственно верный выход, чтобы не опозориться окончательно: затыкается и прикусывает губу, чтобы сдуру не ляпнуть чуши.       — Нет, ты-ы? — тянет нараспев Сатору, и, Юджи кажется, буравит своим прожигающим взглядом из-под маски первогодок перед ними, весьма недвусмысленно намекая на то, о чём Итадори думать отказывается наотрез.       Или только Юджи кажется таким чужой яркий взгляд?       Для него он светится даже под маской. Ощущается на себе так остро, чтобы едва ли не лишать сознания каждый раз, когда Сатору задерживает на нём свой невозможный взгляд дольше, чем на три секунды.       Юджи кажется, из-за Сатору Годжо он скоро начнёт сходить с ума.       И цепенеет при мысли, что он совершенно не против.       Спустя каких-то несколько, Итадори кажется, вечностей скрывается за поворотом черноволосая макушка Фушигуро, маячащая где-то на периферии зрения всё это время, пока он пытался собрать мысли во что-то наподобие целого. Нобара ещё раз смеряет их двоих скептическим взглядом, и Юджи никак не может понять, на ком он задерживается дольше — кого из них она всё же считает большим придурком.       Хотя какая нахрен разница, когда они оба — чёртовы безумцы.       Потому что через секунду после того, как Кугисаки решает, наконец, вежливо свалить, имитируя бурную деятельность на счёт ах-да-меня-же-о-чём-то-там-просила-Маки-сенпай, и сама испаряется где-то в противоположной стороне коридора, Юджи обнаруживает себя прижатым к двери собственной комнаты: дверная ручка впивается в бок, а затылком Итадори пересчитывает, наверняка, все неровности ребристого дерева — больно, очень, но есть то, что беспокоит его сейчас много больше какой-то там боли: Годжо замирает над ним, наклонивши голову в сторону того же плеча, на котором недавно лежал, и тянет — опять — ещё более издевательски, чем до этого, чеканя его имя по слогам, а обращение выводя, аки строчку из его излюбленных заразительных мелодий:       — Юджи-ку-ун~       И выглядит при этом, словно законченный наркоман — блять, да в голову просто не лезет другого сравнения этому надрывному дыханию и блестящим от влаги губам — потому что Сатору облизывается, Итадори кажется, чуть ли не каждую секунду: и это пока ещё он даже не снял своей идиотской маски.       У Юджи от одной мысли, настолько же невменяемым должен быть взгляд Сатору под маской, закручивается узел в паху, взвиваясь огненной лентой вверх по позвоночнику — щёки предательски пунцовеют, выдавая его с головой.       Годжо перекатывает его имя на языке, как любимое лакомство, и звук его голоса отдаётся в голове сразу всеми интонациями: Итадори не разбирает, как такое вообще возможно, он не может сейчас банально соображать, не то, что что-то там разбирать — потому что от такого вставляет не хуже, чем от ощущения чужого колена на своём возбуждении: когда, когда он сумел почувствовать?!       Юджи стыдно до жути, но провалиться сквозь землю уже не хочется — с того момента, как взгляд остановился на чужих губах, Юджи больше не может перетащить его никуда даже силой — если она вообще у него ещё осталась. Рядом с ним Итадори всегда чувствовал себя беспомощным. Оставшиеся в голове связные мысли все крутятся вокруг одного — целуй, целуй, целуй. Отголоски здравого смысла растворяются где-то на фоне царящего внутри хаоса, оставшись даже не услышанными. Юджи понимает, что должен что-то ответить, понимает, что должен сопротивляться, понимает, что ещё немного, и он переступит черту — и понимает, что не может сделать с собой ничего.       — Почему ты до сих пор молчишь, малыш? — Годжо ловит губами чужое дыхание, пальцами — дрожь по всему телу, взглядом — чужой, неотрывно следящий — блять, да он над ним просто издевается — за движением его губ.       — Г-годжо-сенсей, не- — выдавливает из себя Итадори через силу, и…       Это звучит слишком даже для него.       Потому что Годжо забывается, давя коленом на чужой пах чересчур сильно —заставляя Юджи исступленно хватать ртом воздух, скребя ослабевшими пальцами по деревянному покрытию двери позади, и обессиленно закатывать глаза: Итадори буквально выстанывает его имя, отчаянно цепляясь поплывшим сознанием за реальность.       И Сатору уничтожает ничтожное расстояние меж их губами окончательно, пробуя его на вкус.       Ещё секунда, и Юджи будто срывается с цепи: обхватывает руками его лицо, зарываясь дрожащими пальцами в волосы и жмётся, теперь, к нему, отвечая с таким напором, что Сатору приходится ухватить его за ворот формы, оттягивая немного назад — иначе оба сейчас же повалятся на пол. В нём столько жара, столько нетерпения — в Юджи бушуют накопившиеся эмоции, льются через край чувства, найдя наконец себе выход: так же, как и у него. Они набрасываются друг на друга, как голодные звери, и им побоку становится даже понимание, что для существования надо иногда дышать — они не хотят этому учиться.       Слова — боже, это такая чушь, когда обоих не хватает даже на то, чтобы привести в порядок собственные мысли, да и какой в них вообще смысл, когда всё, что нужно каждому из них, читается во взгляде напротив: и даже если Юджи всё ещё его не видит, он чувствует Сатору всем своим существом.       Ноги не держат, и оба едва ли замечают, как съезжают по стене вниз — Годжо усаживает Итадори себе на колени, и тот обвивает его за шею и торс руками и ногами. Когда хочет отстраниться один — не позволяет другой, и каждому из них кажется, что они могут целоваться так вечность.       Запах Сатору — кофе с молоком, вкус Юджи — сладкий. Перед друг другом меркнут и цвета, и мысли, всё вокруг сливается в единое неразличимое нечто, на которое обоим до жути плевать.       — Юджи, посмотри на меня, — просит Сатору, когда ему наконец удаётся оторвать Итадори от себя, пытаясь восстановить безнадёжно сбитое дыхание.       Но Юджи просто не может.       Он Сатору почти не слышит: в ушах шумит, перебивая загнавшийся ритм собственного сердца, кровь, а взгляд так же прикован к его губам, блестящим и покрасневшим, теперь — из-за него. Возбуждение играет на лице Юджи едва проступающими желваками и дрожит на кончиках ресниц — парень невольно сглатывает, но слюны во рту не оказывается, только пылающая сухость катится по горлу колючим комом.       И Годжо моментально забывает, о чём говорил секунду назад.       Глаза застилает белой пеленой, и даже соскочившая с головы по вине Юджи повязка не меняет вообще ничего: Сатору отчаянно душит в себе желание отыметь его прямо здесь, в коридоре — до белых кругов перед глазами. Так, чтобы после Юджи не смог даже устоять на ногах.       Сатору хочет.       — Блять, да к чё- — Юджи не даёт ему даже договорить, затыкая новым поцелуем и утягивая обратно на себя.       И у Годжо окончательно сносит крышу.       Он подхватывает Итадори под бёдра и забрасывает его ноги себе на пояс, поднимаясь с пола — Юджи сцепляет их у него за спиной и скулит в поцелуй, потому что Годжо его уже не целует — он вылизывает его рот изнутри, с нажимом проходят языком по нёбу и ощутимо давит на корень его, срывая с губ вымученные стоны.       Сатору спускается поцелуями вниз — подбородок, горло, шея. Обводит языком выступающий кадык, надавливая на нежную кожу, и Юджи вцепляется в него ещё крепче, сдавленно мыча в плотно сжатые губы — они всё ещё в общем коридоре.       Но Сатору не останавливается — его не заботит уже, кроме него, ничего. Влажно-горячая линия вниз — к ямочке между ключицами, которые тоже надо обвести-надавить, ощущая, как заходится под кожей пульс. Оттянуть слегка зубами мочку уха, поднявшись поцелуями обратно — и снова вниз, по длинной напряжённой мышце, к месту перехода шеи в плечо — где так удобно кусать, зализывая потом красные следы.       Итадори впивается пальцами в его плечи так сильно, что наверняка останутся синяки — даже через несколько слоёв одежды. Кто-то стонет сквозь пелену в его ушах — отрывисто, громко, до неприличия звонко.       Кажется, это стонет он сам.       До кровати — или дивана, боже, Юджи сейчас даже не может вспомнить, какая обстановка в его собственной комнате — они добираются, кажется, две вечности спустя: ручка двери, порог, угол тумбочки, за который он цепляется лодыжкой — всё как в тумане.       Одежда теряется где-то по пути — и Итадори не до конца уверен, что тут обошлось без вмешательства магии.       — Ты уверен, что хочешь этого? — и Годжо опять мелет какую-то чушь, опрокидывая его на кровать.       — С самого первого дня, — Юджи отворачивается, утыкаясь лицом в подушку, и чувствует, как алеют не только кончики его ушей: горят даже плечи и шея со стороны спины. Смотреть на Сатору сейчас — точно выше его сил. — Пожалуйста, Годжо-сенсей.       Пальцы у Сатору восхитительные. Длинные, гибкие, нестерпимо горячие — они неторопливо двигаются у него внутри, не столько подготавливая даже, сколько дразня и лаская. И хотя даже Юджи в жутком смущении смог сказать, что был готов ещё до этого, Годжо игнорирует, но в лице на секунду меняется невообразимо: взгляд темнеет и, кажется, даже потухает, а на лице проступают желваки — Сатору кусает свои губы до крови, чтобы хоть немного прийти в себя. Господи, видел бы он себя сейчас.       Сатору находит пальцами комок нервов внутри, а зубами впивается в шею, на самой границе роста волос — от смешанной с удовольствием острой боли хочется сойти с ума.       Или он уже.       Красивое, боже, до одури красивое лицо Юджи, Сатору заметил это уже давно, заливается краской снизу вверх, и отчего-то это так мило и соблазнительно, что Годжо всё-таки не выдерживает: выдыхает прерывисто и спускается вниз, мажет языком по головке его члена, чтобы почувствовать тут же, как Юджи дёрнулся всем телом, прошептав на вдохе его имя так, словно ему выбили весь воздух из легких, но не может, просто не может оторваться от чужого гипнотического взгляда, и Сатору видит его блестящие глаза, его взгляд из-под занавеса ресниц, такой невменяемый, что теперь уже Годжо кажется, что ему только что дали поддых.       — Г-годжо-сенсей, я-       Но последнее слово встаёт поперёк горла, потому что Итадори почти скулит, когда его резко насаживают на себя, вгоняя член по самые яйца. Задыхается от заполнивших разом каждую клеточку тела ощущений и несдержанно стонет, закусив губу — Сатору размеренно втрахивает его в кровать, выбивая из головы последние связные мысли.       У Юджи кружится голова, и он уже почти теряется в пространстве, но не может заставить себя вымолвить хоть слово — звуки вырываются из горла не иначе как жалобными всхлипами, а стоны становятся только громче и развратнее. Но когда Сатору вдруг с силой тянет его за руки вверх, резко входя до конца, Юджи, кажется, почти кричит: член проходится по простате до упора, так, что это почти больно — но Итадори на секунду выпадает из реальности: выгибается до хруста позвонков и не чувствует рук и ног — его колотит так, что кажется, ещё немного, и он отключится. Все чувства стягиваются будто в одну точку и взрываются, затопляя собой всё вокруг — когда Юджи пытается что-то сказать, изо рта не выходит и звука.       Это был… Сухой оргазм.       Сатору давится воздухом.       — Вау…       — Годжо… Сенсей… — голоса у Юджи почти нет, его имя едва ли различимо на грани слышимости.       Сатору не слушает: собирает языком выступившие в уголках глаз слёзы, целует его и продолжает двигаться внутри — Юджи чувствует его сейчас в несколько раз сильнее. Его ведёт от любых движений, органы чувств зашкаливают и дают сбои, и поэтому к тому моменту, как Итадори кончает снова, он не видит перед собой уже ничего: его так не отпускает, до самого конца, пока и Сатору не валится на него без сил, уставший и абсолютно счастливый — как и он сам.       А со словами они разберутся как-нибудь потом.