во славу анубиса

Красное солнце плавит песок, заостряя кромки песчинок, которые до кровавых росчерков царапают загрубевшие босые пятки; цепи тяжёлыми каплями плавленого металла окольцовывают запястья и лодыжки, тянут к земле, прибивают гвоздями невыносимо горячими к этой раскалённой добела пустыне, заставляют сутулить до этого так гордо расправленные плечи; пятеро стражников ведут его, в одной набедренной повязке, израненного до слабости позорной, к его голгофе — на голове не хватает только мученического венца из терновника, да только здесь мучеников нет и никогда не бывало, здесь все только ради жажды крови — и территорий, ради своего статуса и влияния вырывают наживую сердца, держат в клетках у главных ворот, до мяса избивая плетьми, глотки выгрызают за своё место. И Сяо место своё потерял. Отвлёкся в пылу боя на полсекунды, поднять раненого товарища, свалившегося ему чуть ли не на ноги, на мгновение опустил копьё — как оказался повален чужой сильной рукой на землю, с клинком у горла и заломанными за спину руками. Ещё мгновение, другое — звучит раскатом громовым в безоблачном пустынном небе победный клич земель Ра. Сяо приподнимает голову — половина его братства убита, другая уже готова спуститься к Анубису, только дай сделать пару вдохов. Он скалится озлобленно, жмурится, отгоняя от себя предательски горячие слёзы: полководцам не по статусу ронять жемчуг из глаз в поражении, они стук жемчуга слышат только обрывая богатые украшения с чужих шей, пускай минутная обида и злоба захлёстывают по самую макушку, не давая продохнуть. Жаркий воздух снова рвёт в клочья внутренности, когда военачальника грубо поднимают, бросая на землю бесполезную уже верхнюю броню — оголяют бронзовую кожу в шрамах и татуировках, напитанную солнцем и брызжущей кровью, запачканную сейчас багрянью собственной, горячей, почти как плавленый свечной жир, случайно капнувший на мозолистые руки рабыне, меняющей подсвечники, — триумф победителя, унижение и траур проигравшего. Дыхание резко переходит в кашель, отчего в уголках губ даже пена скапливается, которую Сяо бесцеремонно сплёвывает кому-то на ногу, за что тут же получает болезненный удар коленом под рёбра, заходясь очередным приступом кровавой пены. Тяжко дыша, он снова поднимает голову, бритвенно острым взглядом стачивает скальп со стоящего напротив полководца, рычит на ухмылку и дёргает руками в бессмысленной попытке вырываться из крепкого захвата. — К правителю его, — коротко распоряжается он, и Сяо тут же толкают грубо в спину, заставляя выпрямиться — и сдержать очередной приступ кашля. Оковы ложатся непомерной ношей, но военачальника снова толкают вперёд, вынуждая идти даже против своей воли. — Стойте... Копьё, — наконец выговаривает Сяо, скалясь. — Дар Анубиса. Нельзя так просто... оставлять. Нефрит. Говорит по одному слову, потому что сил на большее не имеет, хмурым взглядом следит, как его копьё поднимают и забирают, чтобы сам Сяо не дотянулся, смотрит в пустоту пустынную впереди — идти далеко. Вдыхает-выдыхает с усилием, заставляет свои лёгкие расправиться под потоками песчаного сухого воздуха и шагает уверенно навстречу своей неминуемой гибели — иначе и быть не может. На потеху толпе забьют камнями на главной площади, или переломают позвоночник, привязав к телеге — иного выхода нет. Песчаные стены города в имениях Ра не сулят ничего хорошего — впереди аудиенция правителя, приговор и исполнение наказания. Кажется, каждое окно домов вдоль главной улицы осуждает ослабевшего полководца, готового в любую секунду свалится в беспамятство от отсутствия даже маленькой росяной капли сил. Люди смотрят заинтересованно, а кто-то с презрением кричит вслед веренице воинов, несущих копьё и броню — не воинам самим, а чужеземцу, посланнику загробного царства. В чёрных дверных проёмах то и дело появляются детские любопытные головушки, а кто постарше — кидают камни, попадая прямо под ноги, заставляя запинаться, путаться в цепях и спотыкаться, чудом удерживая равновесие. Сяо дышит редко, носом, стараясь сохранить хотя бы каплю гордости — насколько возможно в его унижении. Распрямляет плечи, считая ступени дворца под ногами, разминает выбитое плечо — то, где набиты львиные клыки бога войны. Голову гордо задирает, когда на последней ступени распахиваются двери большой залы, когда страдание уже неотвратимо и неизбежно, когда готов принять судьбу без ропота, шагает настолько уверенно, насколько позволяет длина цепей и плечи не сутулит настолько, насколько позволяет тяжесть наручей. Сяо грубо толкают опять в спину, пытаясь заставить его согнуться в почтительном поклоне, но тот напрягается, не даёт показать того, что признаёт поражение. Он не станет на колени перед Ра до самой смерти и после неё тоже — он Анубиса, он призван им и к нему же уйдёт, у него шакальи повадки и кулон из шакальих когтей, он ходит под солнцем, но солнце Ра его не греет. Он — холод за чертой, запах бальзамических трав и слуга смерти, он не преклонит головы перед жизнью. — Полководец владений Анубиса, рекс Дилюк, — кланяется кто-то из вояк, передавая сидящему в полумраке залы правителю трофей — нефритовое копьё. Сяо не видит и половины тела, только расшитый камнями шендит и рельеф живота — тени слишком милосердно укрывают тайной личность его палача. Его снова толкают меж лопаток, напоминая, что пора бы и уважение проявить перед человеком, в руках которого сейчас оказалась жизнь военначальника. Сяо не двигается даже, стоит, словно скала многовековая, смотрит янтарными глазами на то, как чужие пальцы пробегаются по древку, оглаживают любовно холодное лезвие, как будто принимая дар от самой смерти. "Народ Ра зарвался" — думается Сяо на такой простецкий жест, отчего зубы снова оголяются в злобном шакальем оскале. Судья встаёт наконец, жестом простым достаёт из ножен сверкнувший в огнях сальных свечей кинжал — кажется, с головой орла, в глазах которого каплями крови видны два рубина, подходит ближе — тени смягчают свой нрав, ложась ровнее на лицо, такие же рубиновые глаза и огненные волосы — как будто пылающий костёр посреди пустыни, в котором воины-победители сжигают своих врагов, не давая им и шанса на перерождение — верят, что без этого они снова возродятся в их неприятеля, и войн будет во много раз больше. Реками багряности в песке пряди падают на загорелые плечи, обвивают шею змеями смертоносными, обрамляют лицо клыками звериными после трапезы; рука держит кинжал крепко, ведёт вверх по чужой шее кромкой лезвия, почти не касаясь, останавливается на подбородке Сяо — кончиком приподнимает голову, чтобы услышать утробный рык и увидеть дикий оскал — холодный взгляд ни на секунду не меняется, застывшими рубинами буравя чужой янтарь. Сяо дёргается, отчего по шее моментально катятся две дорожки алой крови, вниз по груди и животу — пачкают шендит. На чужих устах внезапно играет мимолётная ухмылка, правитель жестом просит ключи от кандалов и гонит стражей вон из залы; снова поднимает за подбородок лицо полководца, глядит на него сверху вниз — без высокомерия, но с таким пронимающим холодом, что Сяо даже теряется на полсекунды. — Назови своё имя, — голос у аристократа холоднее собственного взгляда, отчего Сяо проникается даже его игрой, скалясь сильнее, сильнее выдавая своё служение смерти. — Сяо, служу Анубису, Богу Смерти и Погребения. — Твоё копьё? — Кивает на нефритовое лезвие, клинка от горла так и не убирая — не боится уж точно, просто бережёт своего дорогого гостя от необдуманных поступков — как благородно. — Мне ничего в этом мире не принадлежит, всё, что здесь есть у меня, принадлежит моему Богу, — рычит почти что, двигая руками в кандалах — звон цепей разбегается эхом по всему залу. — Тело твоё — тоже Анубиса? — Да. Короткий такой ответ, но в нём столько неприязни к чужому дому — впору кривить рот от того, сколь едкими каплями упали на пол слова. — Ра у вас не в почёте, — наконец холод лезвия исчезает, оставляя за собой только до сих пор кровоточащую рану, но ничего более. — Я же прав? — Я уважаю всех Богов, но народы их терпеть не собираюсь. Огненноглавый отходит на шаг, закладывает за спину руки и смотрит ровно на вновь ссутулившегося Сяо — меряет взглядом. — Твоё тело не принадлежит этому миру, и я не в праве его трогать. Но и моё тоже. Я принадлежу Ра, все мои дворцы — его дворцы, а плоть — его плоть. Я не трону тебя лишь тогда, когда ты поклянёшься не навлекать гнев моего Божества. Сяо морщит нос, вновь оголяет клыки, встряхивает разлохмоченными мокрыми от пота волосами, но кивает, кивает коротко, но совершенно безоговорочно. Кандалы падают на пол со стуком, а полководец не двигается с места — поклялся. — А теперь скажи мне, что ты предпочтёшь: смерть по всем канонам отдания жертвы Богам или жизнь здесь, в моём имении, и службу мне? Вопрос настолько риторический, что даже смешно — и Сяо смеётся заливисто, хрипло, срываясь на кашель и пенную слюну. Он имеет наглость ещё спрашивать у слуги Анубиса, хочет ли он остаться в доме Ра! Утирает рот тыльной стороной ладони, глядя в такие же холодные капли крови, не глаза — господину не смешно, ухмыляется снова. Смерти в глаза смотреть вовсе не страшно, да и в любой момент он может сам себе вспороть брюхо — и уйти в своё царство. Служить тому, с кем Анубис воюет вечность, служить тому, кто становится по другую сторону во всех войнах? Но примирение Богов могло бы сыграть на руку всем. — Я не стану склонять головы перед тобою, — отвечает воин, снова растерев по губам кровавую пену. — Но встану по твоё правое плечо, пока ты не станешь трогать мой народ и моё Царство с моим Божеством. — Какой правильный выбор. Правитель внезапно припадает к чужим губам, кусая запёкшиеся бордовые разводы, путая свои пальцы во влажных волосах, отливающих мертвецким зелёным оттенком. Сяо стукается клыками, отталкивает от себя резко огневолосого. — Ты красив и строен, — ухмыльнувшись, отвечает на немой вопрос Рекс, утирая прокушенную губу. — И станешь настоящим бриллиантом в моём дворце. Я не причиню боли ни тебе, ни твоему народу. Но возвращаться смысла тебе нет — ты проигравший для них. Полководец хмурит брови, не спеша отвечать на громыхнувшие в зале слова, какой бы правдой они ни были на самом-то деле. — Я дам тебе кров. А ты собой украсишь мою спальню.