In a word

Чувствовалось какое-то мрачное удовлетворение от того, что он пережил еще один год, несмотря на все трудности, несмотря на все, сделанное для того, чтобы не допустить этого. Фрэнк дошел до того, что поздравил себя — его внутренний голос звучал таким тоном, что отличить злобный сарказм от спокойного безразличия было тяжело — с тем, что он выжил. При других обстоятельствах он бы не признался в этом. Он ушел на работу, и, конечно, никто не знал. Никто бы ничего не сказал, потому что Пит не разговаривал с коллегами и, очевидно, не делился личной информацией, в том числе и датой дня рождения. Он пошел на работу и сделал именно то, что от него требовали, после вернулся домой аж через восемь часов, усталый, измученный и готовый принять душ. К холодильнику тяжелым магнитом прилеплен конверт. Фрэнк, вероятно, все равно заметил бы его сразу, даже если тот был обычным, но то, что он был ярко-оранжевым, поспособствовало. Внутри открытки нет картинки, каламбурной надписи или пустой строчки для шутки, которую можно было бы написать. Просто большая фотография питбуля, который, положив нос на передние лапы, смотрит с собачьей искренностью. Когда он открывает ее, то хмурится, ожидая, что Дэвид окажется одним из тех мудаков, которые не просто злоупотребляют тем, что у них есть ключ, чтобы протащить открытку в чужую квартиру, пока он на работе, но и, возможно, из тех, кто дарит поющие открытки. Она не поет, но из открытки падает ярко раскрашенный листок бумаги. Касл протягивает руку и хватает записку, читая то, что написано Дэвидом внутри, и его куриные царапины простительны, потому что Фрэнк несколько месяцев назад научился их расшифровывать. "Я увидел это и подумал о тебе. Дай мне знать, если тебе интересно." Хорошо. По крайней мере, это было не "с днем рождения". Бумага, выпавшая из открытки, была простой, аккуратной листовкой с черными буквами на ярко-желтом фоне. Такое вешают на рекламные щиты в продуктовых магазинах и приколачивают на стенки остановок. “Ночь Поэзии (и Прозы)”, — гласила надпись с подзаголовком “НОЧЬ ОТКРЫТОГО МИКРОФОНА”. Там был небольшой список приемлемых материалов, которые могли использовать потенциальные читатели, а также дата и время чтения с логотипом какого-то кафе или бара в Мотт-Хейвене. Сегодня вечером. В семь. Он думает об этом, пока принимает душ, не зная, раздражает ли его смелость Либермана или нет. Честно говоря, он не уверен, что есть другой вариант. Единственное, в чем он уверен, так это в том, что он должен быть раздражен, потому что Либерман знает, что Фрэнк не признает это даже чем-то большим, чем еще один день, но Дэвид должен попытаться сделать хоть что-то, чтобы доказать тому обратное. Дэвид, кажется, очень рад, когда Фрэнк звонит ему. Похоже, он доволен собой в самом отвратительном виде. Фрэнк не хочет улыбаться, но почему-то не получается сдерживаться, когда имеешь дело с Дэвидом. — Я знал, что тебе это понравится, — говорит Дэвид вместо приветствия. Он часто пропускает его в телефонном разговоре, что, по мнению Фрэнка, объясняется тем, что Дэвид неуклюж во всех отношениях. Фрэнк откидывается на спинку дивана, стараясь, чтобы его голос звучал так же грубо, как обычно, не выдавая улыбки, которая растягивает его губы. — Какая часть? Та, где ты прокрадываешься ко мне, пока я на работе, или та, где ты оставляешь мне открытку, которую я не просил? — Ты не... на самом деле ты не просил поздравительных открыток, Фрэнк, — говорит Дэвид и тихо ворчит, пытаясь сдержать раздражение оттого, что оба знают, как проникнуть ему под кожу. Он чувствует себя так, словно вечно мечется между попытками оттолкнуть этого человека и притянуть его ближе. Будь с ним и уйди. Держи рядом и отвергни. — Так что, если я освобожусь к шести, мы сможем дойти туда пешком и не возиться с парковкой. — Ты действительно хочешь прогуляться по Южному Бронксу после наступления темноты, Либерман? Дэвид, мелкий засранец, имеет наглость смеяться. — С тобой мне не о чем беспокоиться. Фрэнку удобнее не обращать внимания на то, как отголоски слов грохочут вокруг его грудной клетки, трепеща над сердцем. Неважно, насколько он был груб с Дэвидом, неважно, что он держал его на расстоянии вытянутой руки; Дэвид видел его насквозь, чертов аналитик всегда на работе. Это было привычно, и хоть Либерман не умел держать язык за зубами, потому что говорил каждую хрень, которая приходила ему в голову, было невозможно злиться на него, потому что это всегда приводило к невольной улыбке. — У Сары будут проблемы из-за того, что ты поздно уходишь? — Моя жена не устраивает мне комендантский час, — непринужденно говорит Дэвид, — но она сказала, что я могу остаться с ночевкой, если у тебя нет домашки. У него вырывается смешок, и Фрэнк слышит, как складывается довольная морщинка вокруг глаз Дэвида. Нелепый способ спросить, не собирается ли он пойти и застрелить кого-нибудь сегодня вечером, но это работает. В равной степени, это нелепый способ намекнуть, как Дэвид хочет, чтобы эта встреча прошла. Фрэнк уже бывал на поэтических чтениях. Некоторые читатели говорят тихо и неловко, для них микрофон — это неловкая исповедь. Другие чтецы смелее, опытнее, тщательно взвешивают каждое слово и интонацию, чтобы придать стихотворению тот смысл, который, по их мнению, оно должно иметь. Фрэнк наслаждался всеми, хотя чувствовал себя не в своей тарелке. То, что он никогда не упоминал о своем интересе к таким мероприятиям, не имеет никакого отношения к предположению Дэвида. У Либермана есть ключ от его квартиры, и он видел книги, которые сам же часто и покупал Фрэнку. Дэвид знает, что тот любит поэзию, а еще Дэвид любит проводить с ним время. Да какого черта. – Ладно. Ты зайдешь в шесть, или мы встретимся у входа? – О, Фрэнк, ты будешь джентльменом и придержишь мне дверь, если я попрошу встретить меня у кафе? – Пошел ты, Либерман, – в словах нет желчи, ничего, кроме нежности, и Фрэнк позволяет себе улыбнуться, когда Дэвид издает серию поцелуев в ответ. Он закрывает телефон, не попрощавшись, и растягивается на диване, чтобы немного отдохнуть, прежде чем приедет Дэвид. Когда приходит Дэвид, идет снег, и тот улыбается Фрэнку, одетому в свитер с толстым пальто поверх него, но все остальное не подходит по погоде. Дэвид наоборот закутан в перчатки, шапку и шарф, его джинсы заправлены в ботинки. Фрэнк старается не дрожать, но Дэвид вытаскивает еще одну шапку из кармана и возится с ней, прежде чем надвинуть ее на уши Фрэнка. Они разговаривают по пути, Дэвиду постоянно приходится вытаскивать руки из карманов, чтобы жестикулировать, а Фрэнк слушает, как тот рассказывает о споре Лео с преподавателем о том, что тот читает перед классом по учебнику. Учитель позвонил домой, чтобы пожаловаться на его "антиобщественные привычки", и Дэвид, по мнению Фрэнка, совершенно справедливо велел этому человеку отвалить. – Я имею в виду не буквально, но… как, черт возьми, чтение по учебнику перед классом должно быть плохой вещью? Например, я знаю, знаю, я должен успокоиться и попытаться увидеть ситуацию со стороны учителя, но Лео говорит, что это один из тех педантичных придурков, которые хотят, чтобы его ученики делали в точности именно то, что он просит, без страсти к делу или капли воображения. Фрэнк кивает, наблюдая, как дыхание Дэвида вырывается маленькими холодными облачками. Ему нравится слушать Дэвида, как бы Фрэнк ни отрицал это. И ему нравится слушать его семье. – Черта с два я позволю ему перевоспитать его. Сара говорит, что мне нужно разобраться с этим придурком и извиниться за то, что я спорил с ним, чтобы не сделать хуже для Лео, но я уверен, что кретин здесь не я. – Ты всегда кретин, Дэвид, – говорит Фрэнк, ухмыляется и смеется, а тот лишь пожимает плечами. Кафе, одним словом, уютное. Низкий свет, придающий интимности с акцентом на небольшом возвышении. У микрофона пока никого нет, но столы вокруг заняты. Дэвид оставляет Фрэнка, чтобы выбрать столик, и он идет, чтобы заплатить за выбранное место и выбрать напитки. Фрэнк садится, и он чувствует беспокойство, как раз перед тем, как Дэвид садится напротив него и ставит на стол две кружки кофе. Когда начинаются чтения, Фрэнк сосредотачивается на читающих. Некоторые читали оригинальные произведения, но в основном были отрывки прозы, описывающие время года. Фрэнк задался вопросом, была тема, которую он пропустил в листовке, но затем один улыбчивый ребенок садится на табурет и читает стихотворение о том, как он рос, переходя из одной семьи в другую, начинающееся со спокойной искренности, становящейся громче, когда нужно. Он смущенно сидит, когда ему аплодируют, и убегает со сцены, как только хлопки стихают. Одна девушка стоит перед микрофоном и, ухмыляясь, декламирует «Бармаглота» с такой текучестью и страстью, что Фрэнк присоединяется к крикам на бис. Когда, объявляющий выход читателя, кивает ей, и она с такой же легкостью рассказывает «Доказательства Белого кролика» , не спотыкаясь и не останавливаясь, и Фрэнк аплодирует ей. Проходит почти час, Фрэнк наконец-то начинает по-настоящему расслабляться в обстановке, когда ведущий называет имя Дэвида. Тот бросает на Фрэнка короткий, почти извиняющийся взгляд – похоже, он уже на полпути к тому, чтобы пожалеть о том, что собирается сделать – а затем уходит, идя между столами, чтобы сесть у микрофона. Он начинает читать «Вариации на тему слова Любовь», вытаскивает текст из кармана и разворачивает его, нервно теребя пальцами края листа. У него хороший голос. Он рассказывает с естественным ритмом, достаточным, чтобы Фрэнк задумался, практиковал ли тот стихотворение, или это пришло за годы чтения детям сказок на ночь, за чтение жене, когда она болела. Он не смотрит на Фрэнка во время чтения, но его намерение достаточно ясно, чтобы Фрэнк почувствовал, как начинает краснеть во время второй строфы, и опустил голову, сосредоточившись на своем кофе. Сейчас ноябрь и люди больше озабочены теплом, листвой, грядущим снегом и праздниками; чтение Дэвида выделяется среди остальных только двух стихотворений о любви, и, возможно, оно выделяется для Фрэнка особенно потому, что он знает, почему оно было выбрано. Когда мероприятие заканчивается, и люди начинают расходиться, Фрэнк выходит на улицу. Он знает, что Дэвид ждет чего-то, какого-то ответа; они идут молча пару кварталов, и Фрэнк удивлен, что Дэвид может так долго держать рот на замке. – Я придерживаюсь того, что сказал раньше, – наконец произносит Фрэнк, стараясь говорить тихо, не глядя на Дэвида. – Ну и кретин же ты. Он ждет, пока Дэвид начнет отвечать, чувствуя волнение, которое волнами исходит от Либермана, в страхе, что он зашел слишком далеко, а затем обходит его, толкая в тень какого-то заколоченного входа магазина. – Ты можешь удержаться или отпустить, – цитирует он и наблюдает за глазами Дэвида в темноте, за тем, как они расширяются, как внутри всплывают вопросы. Он сильнее прижимает Дэвида к стене; любой прохожий может подумать, что он угрожает тому, может принять их напряжение за насилие, и это понятно. — Я тебя не отпущу. Оттолкнув Дэвида, он засовывает руки в карманы, и они возвращаются домой. Вскоре Дэвид снова оказывается рядом, и когда он смотрит на него, то улыбается и смотрит этим глупым влюбленным взгляд, который Фрэнк ассоциирует с тем, как Дэвид смотрит на свою жену. Потерянный, глупый от сентиментальности; странно знать, что кто-то, кто знает его сейчас, может думать о нем и смотреть на него так. Он придерживает дверь для Дэвида, когда они подходят к дому, и следует за ним вверх по лестнице. Дэвид отпирает дверь квартиры, и Фрэнк позволяет ему втащить себя внутрь, закрывая за собой дверь. До абсурда легко оттащить Дэвида назад и прижать его к двери, целуя, пока он задвигает засов. Дэвид – человек тактильный. Он, может, и умеет гладко читать чужие стихи, но когда дело доходит до высказывания своих мыслей, он почти никогда не бывает правдив. Это не мешает ему говорить долго и часто ни о чем, но когда дело доходит до выражения своих чувств, он говорит неопределенно. Его прикосновения и выражение говорят больше. Фрэнк понял, что не может принимать все, что говорит Дэвид, за чистую монету, он должен воспринимать это в сочетании с действием, с выражением. Когда Дэвид, прижав Фрэнка к матрасу и поцеловав в шею, тихо произносит, нахмурившись: – Я имел в виду то, что сказал, — он имеет в виду: "я боялся сказать это по-другому". Он имеет в виду: "Я хочу, чтобы ты знал" и "Я хочу, чтобы вы все знали". Фрэнк все понимает. Они люди, которым пришлось многим рисковать, а их любовь опасна даже сейчас. Он кладет руки на бедра Дэвида и сжимает их, не настолько сильно, чтобы оставить синяки, но достаточно, чтобы Дэвид вздрогнул и застонал. Что касается подарков на день рождения, это подтверждение того, что кто-то все еще может любить его, заботиться о нем достаточно, чтобы попытаться удивить, захотеть соединиться на каком-то эмоциональном уровне… это хороший подарок.