***
— Говорят, в этом семестре новый профессор по иностранной литературе, — шёпот настигает ещё в коридоре, за два поворота до кабинета. — Да, любопытно будет на него взглянуть, — скучающе отвечают первому голосу. — По слухам он очень строгий, придирчивый, словом, лучше сразу всё сдавать и не паясничать, поняла, Хейли? — Да, Джессика, мы же ни разу с такими не сталкивались, — едким сарказмом можно порезать подругу, но не меня. Вхожу в просторную аудиторию, располагая лаптоп на своём столе. Ещё раз сверяюсь с циферблатом и пробегаюсь по конспекту лекции: первая вводная, рассказать о «Ключевых текстах англоязычной литературы», пару слов о зачёте и том, что их ожидает в течение обучения. Должно быть легко. Студенты занимают свои места, а я подхожу к кафедре. Двадцать пар глаз неотрывно следят за каждым движением, пока мелом выписываю нужную контактную информацию. — Я Филипп Хейз, профессор кафедры иностранных языков и ваш преподаватель по названному предмету. Зафиксируйте, — поставив точку, поворачиваюсь к аудитории. Глазами скольжу по студентам, пока не натыкаюсь на то, что выбивается из общей серости: обеспокоенный, взволнованный, непонимающий олений взгляд. Рыжие кудри нимбом обрамляют голову нимфы, а её подруга бегло смотрит то на меня, то на неё — ту, которая растворилась во мраке ночи, оставив окно открытым. Девушку, имя которой я предпочёл бы не знать, стана которой не трогать, раскрасневшихся щёк — не внимать. Кажется, будет тяжелее, чем я рассчитывал. Начнём.*
15 августа 2021 г. в 22:48
Полночь раскрывает свои объятия, прогоняя уходящий день в светящийся диск небосвода, а циферблат указывает: вовремя. Закрываю ненужные вкладки и убираю ноутбук в кейс, подальше от постели и того, что будет на ней происходить. Белый шёлк, расшитый малопонятными символами, спадает вниз, а отблеск зеркала даёт в последний раз взглянуть на отражение. Очки сменяются простыми линзами больше для мнимого эффекта, чем для реальной задачи. Привычная кофта и классический клетчатый костюм тут не в почёте, а значит, пусть полежат за плотными дверцами платяного шкафа. Сверяюсь со временем и выдыхаю, пуская по оголённому торсу тёплый воздух. Пора.
Щелчок двери, и комната остаётся пустовать, но обещаю скоро вернуться в тёмную обитель. Красный неон, смягчаемый душистым паром, помогает отвлечься, а дым, отдающий чем-то сладким в затылке, — потерять контроль над желаниями, мыслями, собой.
Люди, они везде: обнажённые, стыдливо прикрывающиеся, завёрнутые в латекс с ног до головы… Их слишком много, чтобы запоминать, слишком мало, чтобы чувствовать изнуряющее одиночество, что поглощает, стоит оступиться в безликой многоголовой толпе.
Вечеринки подобного плана — единственный выход в свет, который себе позволяю. Это то немногое, от чего нет ни желания, ни сил отказаться. Закрытые чаты, тайные переписки, бумажные письма с адресом, паролем, сводом правил и номером организаторов — анонимность обходится дорого, но каждый раз трата более чем оправдана.
Вот и сегодня здесь только потерянные, гниющие заживо души, те, кто хотят погрязнуть в похоти и разврате, захлебнуться в чувствах, а с утра надеть премилое монашеское одеяние и идти на субботнюю службу, и плевать, что завтра только среда.
Чьи-то проворные ладони начинают массировать плечи, чужие волосы щекочут лицо при очередном поцелуе, а стоны смешиваются в непрерывную мелодию без начала и конца. Сладко и протяжно где-то сбоку, надрывно и моляще — спереди, а рвано-дёргано, ритмично — сзади.
— Можно? — приторный голос со скромными нотками стеснения обращается из толпы.
— Да, но не здесь. Позволишь?
Ладонь ложится в протянутую руку, а нетерпение начинает разгонять кровь по венам. Кожа искрит от лёгкого шлейфа дорогих духов, аккуратности жестов, плавности линий. Коридор, два поворота, и вот уже не слышно гомона остальных. Хорошо иметь дружбу с самим организатором: лучшее место в доме автоматически твоё.
Дверь бесшумно отворяется, а её улыбка теряется в поцелуе. Рваном, диком, неудержимом. Дрожь лёгкой волной проходит по телу, когда оттягиваю густые волосы на затылке, заставляю запрокинуть голову и издать тихий писк неожиданности.
— Поиграем? — Отрываюсь от губ, веду носом по шее, различая кивок согласия. — Отлично. — Отхожу к столику, но тут же возвращаюсь к существу с оленьими глазками. — Надень.
Бархатная повязка плотно фиксируется на лице, а все чувства обостряются: дыхание становится более вдумчивым, слух — более чутким, да и ощущение пространства не пытается подвести. Плавные движения вокруг стана, слегка касаясь обнажённой кожи, откликаются стаей мурашек. Она не смеет поднимать голову, трогать без дозволения, потому продолжаю обоюдную пытку — подушечками, едва-едва, по внутренней стороне руки. Линия берёт начало в ладони, ломается на запястье, выпрямляется по предплечью, огибает плечо.
Жгуче-горячее дыхание снова сбивается, колени девушки дрожат от переизбытка, от такой простоты в движениях, от такого непривычного ощущения.
— Всё в порядке? — Выдыхаю в приоткрытые, пересохшие, кажется, с секунду назад губы.
— Да, — отвечает, чуть помедлив, растягивая и без того короткий слог.
— Тогда расслабься, — одной рукой держу подбородок, впиваясь звериной страстью в губы, другой же перебираю пряди. Мягкие, волнистые, изредка щекочущие и отвлекающие от их обладательницы. Поцелуи сыплются, заставляя её задыхаться: подбородок, висок, задняя сторона шеи, коленная чашечка. Обхожу кругом, верчу, играюсь, как хочу. Щиколотка, безымянный, выпирающая тазобедренная… Рассказываю ей о потаённых уголках тела, щипая, прикусывая, лаская, издеваясь нерасторопностью и вдумчивостью обжигающих прикосновений.
Когда она больше не в силах стоять, беру за локоть, провожая до постели. Я буду худшим из злодеев, если оставлю её так: разгорячённую, изнывающую, жаждущую.
Её лопатки касаются простыни лишь на миг: рывком переворачиваю, вжимая в матрас, заставляя выдохнуть сквозь зубы. Тело жаждет большего: липкая смазка стекает по ножкам, но я предпочитаю замедлиться. Спина покрывается темнеющими отметинами — пересчитываю рёбра укусом в каждое. Выгибается, скулит, но покорно терпит, сильнее сжав край подушки, что оказалась под пальцами.
Наугад тянет ладонь, но там только воздух. Не сейчас, милая, подожди. Не время.
По шее, между лопаток, ниже копчика. Сгибаю её ноги, упирая колени в матрас, и плавно вхожу. Руки покоятся на бёдрах, помогают нарастить темп, выбить воздух из лёгких, выпустить зверя наружу. Синяки от крепкой хватки точно останутся, но расслаблять пальцы не намерен. Заставляю сильнее выгнуться в пояснице и вжаться в постель, забыть о необходимости дышать, раствориться в ощущениях здесь и сейчас, плевав на прошлое и будущее.
Новый выпад — резкий выдох снизу. И ещё, и ещё, и ещё.
Ладони вольно путешествуют по телу: тянут за шёлк волос, сжимают бархат плеч, считают холмики позвонков, плавно опускаясь ниже. Пара шлепков приходится на ягодицы, но она только одобрительно тянет стоны, рвущиеся изнутри. Доводит до исступления покорной решимостью, грацией движений, мерностью рваного дыхания. Прекрасная…
Ритм сбивается со стройного, ровного в неконтролируемый. Толчок от меня, её реакция; помогает, подаваясь навстречу, оглушает новой нотой чувств. Ни грамма фальши, зажатости, скованности. Она будто наперёд знает, просчитывает каждый шаг, каждую реакцию и делает её в сотню раз ярче, поддаваясь, смакуя, наслаждаясь.
Невольно напрягаюсь, закатывая глаза, чувствуя дикое напряжение плоти. Внутри клокочет и разливается жидкий огонь, сжимается и пульсирует, обволакивает таким необходимым жаром, а пик наступает через два длинных выпада. Всего сковывает судорогой, что крупными бисеринками пота проявляется на теле.
Семя медленно вытекает, пачкая бёдра, но пачка влажных салфеток должна помочь. Сбитое дыхание плохо восстанавливается, приятная тяжесть не хочет покидать разум, однако забота о леди, отчего-то, берёт вверх. Помогаю прибраться и снимаю маску с раскрасневшейся девушки. Сейчас она кажется слишком юной, сущей нимфой в свете луны: веснушками исполосовано округлое, ещё детское личико, а тонкие запястья только подтверждают мои подозрения.
Плевать, разберусь с этим позже. Усталость, внезапно навалившаяся на плечи, заставляет прикрыть глаза, едва голова коснулась подушки. Секунда сменяется минутой, а стоит вновь оглядеть комнату понимаю — один. Ушла. Распахнутое окно впускает порыв свежего воздуха, заставляет встать на поиски одеяла и полотенца. Наперёд знаю, что поиск новой будет затруднителен, а потому остаюсь здесь один. Вновь. Спать.