.kleine schwester

Барбара не должна выделять себе любимчиков среди фанатов, потому что это неправильно. Каждый слушатель важен, уникален и душу каждого можно излечить ангельскими трелями. Но Фишль слишком харизматична. Была, есть и будет. Фишль действительно не отсюда. Из причудливого, потустороннего мира или с другой планеты, но даже если слухи о том, что она просто заигралась, верны, то только Мондштадт, цитадель свободы, мог взрастить в себе кого-то настолько странного и дикого, как она. Фишль легко найти среди благополучных бюргеров, лишь пробежавшись беглым взглядом по рядам скамей Собора: фиолетовое на черном; рваное платье, нечесаная грива золотых волос, непринужденная, подпирающая расписные стены поза со скрещенными на груди руками и пронзительный взгляд единственного, ярко-зеленого, прищуренного по-кошачьи, глаза. Фишль приносит с собой предгрозовую, тяжелую атмосферу в самый ясный, погожий день, куда бы она не приходила, и это завораживает. Голос Барбары умноженный стократным эхом, отскакивает от стен и витражей готического собора, летит вверх, на зов бога, совсем не ударясь о высокие потолки где-то под куполом. Звонкий и живой, как весенняя капель. — Могу ли я просить тебя об одной услуге, мой драгоценный Серафим? — протягивает она, когда они остаются наедине. Барбаре надо принять цветы, благодарности и перевести дух. Запах лилий бьет в грудь наповал. Се-ра-фим. Очень точное слово, к тому же красивое. — Конечно! Можешь просить меня о чем угодно, я никогда ни в чем тебе не откажу. — Не соблаговолишь ли ты увековечить свое факсимиле на моей длани? Желательно на левой, но не принципиально. Барбаре нужно пару секунд, чтобы осознать, о чем ее просят. — Ах, автограф? Для тебя сколько угодно. Хотя, как ты, наверное, знаешь, я не раздаю их вне сессий. Барбара кокетливо хихикает и получается даже на треть искренне. У её новой знакомой очень специфичная манера общаться — не всегда удается наверняка сказать, что та имеет в виду. Обычно её понимают превратно, до такой степени, что ей нужен ворон-абсурдопереводчик, но это её кажется, совсем не смущает. В конце концов, это даже трогательно — роднит загадочную Принцессу Осуждения с шумными ребятами из «фан-клуба Барбары». Мягкий карандаш в наманикюренных пальчиках Барбары оставляет синий с блестками, под цвет ногтей и глаз, дрожащий след на белой коже. Она выводит своё имя каллиграфическим почерком и чуть ниже рисует пятиконечную звездочку. А про себя удивляется, откуда у Фишль столько царапин разной длины и степени свежести. Должно быть, когти ворона? Но почему только на внутренней стороне руки? Впрочем, рисовать это ничуть не мешает. Фишль любит пропадать ненадолго. На неделю-две, не больше. Барбару это не особо волнует — Фишль все-таки в гильдии искателей приключений, а, кроме того, у пастора Собора Фаврония всегда очень много работы. Порой, не хватает времени чтобы смочить горло чаем и закусить чесночными гренками, а потому на тревогу или на блуждание мыслей времени и сил остается еще меньше. А потому этот раз тоже не стал исключением. — Узри! — гордо восклицает Фишль в ответ на «здравствуй», закатывая рукав платья и спуская перчатку. И Барбара не может сдержать вскрик испуга. Уже слегка зажившие, грязно-желтоватые, выпуклые шрамы складываются в выведенное её же рукой её имя. Звездочка под ним потеряла в форму и больше похожа на раздавленного майского жука. Артерии разливаются вдоль кисти буро-красными реками. Барбара хочет робко спросить, чем это, но догадка вспыхивает перед глазами фиолетовой молнией. Электротравму ни с чем не спутаешь. — Давай я скорее это вылечу! Рука будет как новенькая, просто доверься мне и не шевелись! Барбара тянется к ней и уже наколдовывает переливающиеся радугой целебные чары, но Фишль грубо одергивает руку: — Да как ты смеешь. — Что? Я тебя не понимаю! Фишль, где ты была?.. Она смотрит на Барбару холодно и как-то свысока. Обычно, было с точностью до наоборот. — Вот ты как относишься к преданным поклонникам. Что ж, верно говорил кто-то из древних: «Петух не оценит твоих стараний». Прощай, певчая птица, наши судьбы, очевидно, более не переплетутся. Она разворачивается и уходит, не оборачиваясь на крик, оставляя Барбару наедине с полным непониманием произошедшего и со своими растрепанными чувствами. Барбара не понимает, что это было, почему на неё обиделись и причем здесь петух и старания. (Она сумасшедшая) Когда, наконец, понимает, то по её спине пробегает мелкая дрожь и в горле стоит ком от ужаса и трясутся руки. (Интересно, а Джинн такое дарили?) Но когда она вдруг так же понимает, что никто и никогда из ее фанатов не делал ничего подобного и это самый лестный и смутительный комплимент из всех, что она получала, у неё подкашиваются ноги и кружится голова. (Ого, прямо как в романах. Прыгнуть в пекло Ада ради кого-то. Подвергнуть себя пыткам в чью-то честь) А еще краснеют щеки от внезапно навалившейся, удушающей волны незнакомого и нетипичного стыда. Как ни странно для них и как ни очевидно для нас с вами, это их не последний разговор. Но Фишль, в отличие от Барбары, об этом пока знать не обязательно.