One night

      Она отчётливо слышит, как за окном её новой квартиры тяжело и томно дышит ночная Москва. Она слышит машины, проносящиеся по набережной, слышит пьяные выкрики ночных кутил, слышит приглушённые басы клубов, слышит потрескивающий от жары, удушливый июльский воздух. Она готова поклясться чем угодно, что вот сейчас, в эту самую минуту, она слышит, как восходит луна.       Она слышит всю эту неостановимую, необъятную, дерзкую жизнь, прямо там, за окном, и ей хочется просто выйти на балкон в одной сорочке, глубоко дышать и думать. Ей хочется долго пить, курить в темноте, хочется обнимать новую, пахнущую нерождённой музыкой гитару, хочется чувствовать жжение на кончиках пальцев от зажатия медных струн на новеньких, не стёртых ладах. Ей хочется дышать и жить вместе с этим городом. Ей хочется, отчаянно хочется вспомнить, каково это — пробовать жизнь на вкус.       Женщина напротив тихо поднимается с кресла. Бесшумно снимает пиджак, потом блузу. В темноте незаметно, есть ли на ней ещё хоть что-то. Тени скользят по углам, обнимают стройный силуэт, обнажённые плечи, изгиб талии, руки так и тянутся обнять, прижать близко, удержать, остановить, завладеть. Женщина улыбается.  — Не ожидала, что ты позовёшь меня.       Её голос, слегка хриплый от выпитого, такой низкий, завораживающий. Она катает буквы на языке и они тают, как осколки льда, срываясь с губ. Женщина уверена в себе, свободна и прекрасна.  — Я сама не ожидала.       Собственный голос слышится противным скрипом вилки о стекло. Возможно, последние два бокала были лишними. В темноте комнаты углы преломляют друг друга, стен как будто не существует. Они в вакууме. Они одни.  — Раздевайся.       Почти приказ для неё звучит райской музыкой, она лениво поднимается с места и без изящества скидывает надоевшую футболку, бросаясь в желанные объятия сильных рук, и падает, падает, падет на самое дно бесконечного, необходимого «сейчас».       Требовательные, жадные поцелуи рушат волю и силы, дыхание теряется где-то в груди, сумасшедшее сердце радуется случайному теплу как никогда до. Это необходимо сегодня им обеим: сбежать от мира, чтобы просто побыть сейчас. Сейчас. И больше — никогда.       Мягкие простыни пахнут лавандой, её шея — корицей и яблоком, её длинные волосы прячут их от теней в углах бесконечной комнаты. Это — вечное сейчас. Нет ничего до, и не будет после, никаких обязательств, никакой памяти, никаких сожалений. Только этот момент.       В стремлении быть ближе летят на пол остатки одежды, они прижимаются друг другу всей кожей, мечтая остаться такими — целыми — хотя бы ещё на пару мгновений, и непривычно тихая ночь Московского неспящего центра слышит тяжёлое дыхание с привкусом лайма и мяты. Царапины расцветают на спине алыми строчками ненаписанных песен, и эта музыка слышна лучше любой другой. Только сейчас. Только здесь.       Рассвет отрывает их друг от друга в негу спокойной дремоты, лишь для того, чтобы вновь соединить через пару тихих часов. Слова излишни, в них нитями пошлость, и — где-то глубже — стыд. Всё-таки слишком разные. Все-таки слишком чужие. Но, иногда, в одну из ночей, можно позволить себе забвение ради случайного тепла, согревающего в крошево перемолотое прошлыми победами сердце.       Тени уступают место проворным, острым солнечным лучам, звуки города врываются в квартиру, и с первыми утренними ветерками наконец-то легче дышать. И снова они — по разным углам, расколотая ночью грань с приходом утра появляется снова. Руки до сих пор приятно жжет тактильная память ночных ласк, но в глазах — слишком много.  — Мне пора. Звони, — безучастное пожелание, обречённое остаться невыполненным. Она усмехается уголком губ, делая опасный шаг навстречу через комнату. Они минуту смотрят друг на друга, и всё становится как-то проще. Это не первая ночь. И, скорее всего, и близко не одна из последних, даже если очень хотелось так думать.  — Пока.       Она думает секунду, провожать, или остаться при своём, не разрушая и так надтреснутое перемирие после ночной бури, но просчитывается в одном — они слишком разные. Резкий шаг навстречу, и один короткий, хищный поцелуй-укус с привкусом соли на память о былых разочарованиях. — Позвони Свете, — тихий шёпот на ухо. Глухая издёвка в бархатном, нежном голосе хлещет по сердцу жалящим кнутом. И хочется оттолкнуть, взбрыкнуться, как и всегда, но сегодня что-то останавливает, и мышцы, скованные свинцом разочарования, не дают пошевелиться, — передавай привет от меня.       Горечь разливается по телу знакомым ядом. Теплота, что объединила их вчера, уступила место острому, ледяному сожалению. Слишком разные.  — Иди нахуй, — бросает ей в ответ небрежно, стараясь показать, что знала с самого начала, на что нарвётся, но выдаёт себя с головой, как и каждый раз, дрожью в уставшем голосе. Усмешка. Примирительный кивок.       Дверь тихо закрылась за ней, а в наполненной светом комнате будто бы остались тяжелые тени невысказанных слов. Терпкое одиночество наполнило лёгкие едким, но уже привычным дымом. Руки сами потянулись к новенькой гитарке, чтобы высвободить музыку, родившуюся в это утро. Часы перешагнули пять утра. Москва встречала новый день.