23:41 игорььь приезжай пж жду
Знал бы Петька, что он уже приехал. Прилетел буквально. Последние деньги потратил и продолжит сейчас тратить, лишь бы успеть. Главное, чтобы Петя дождался. Гром наизусть знает, во сколько и кто ему будет звонить и пытаться выпытать, почему на работе его не было. Будут сообщения, будут «Гром!», будет тяжёлый вздох Прокопенко — единственного, кому Гром ответит. Потому что не хочет он быть Громом. Игорем он быть хочет. Игорьком, Игорёшей, Игорёней, да даже Горей. Лишь бы это на ухо в перерыве между короткими смазанными поцелуями в шею шептали губы со вкусом шоколада. Поймать такси. На метро выйдет дольше. Сразу ткнуть водиле в лицо оранжевую купюру и предупредить, чтобы объехал Беговую: там сегодня будет авария, и всё встанет на несколько часов. Нельзя себе позволить там застрять. Гром разглядывает новое фото в инстаграме и с нарастающей в груди паникой и подступающим к горлу комом отчаяния наблюдает, как «53 мин. назад» сменяется на «54 мин. назад», и так далее. По глазам же видно, что унюханный. Но всё равно вспомнил. Всё равно ждёт. Гром блокирует телефон и прижимает к груди, пытаясь успокоить дыхание, считая удары собственного сердца. Оно бьётся. Петино тоже бьётся. Должно биться. Будет биться, потому что связаны их сердца друг с другом неразрывно, хоть они и собачатся всё время, как два придурка. Из-за глупости такой посрались в последний раз. Кто-то там кого-то к кому-то приревновал вроде — оба не поняли, в чём, собственно, был замес, но друг на друга обиделись. Петя в Москву свою свалил, даже не попрощавшись. Даже не дав Грому толком сказать «люблю». Из машины он выпрыгивает за квартал, потому что знает, что добежать быстрее. У него ещё есть время. Его впервые так много. В груди всё разрывается от предвкушения долгожданной победы, когда он высматривает Петю у клуба. Бежевого пальто не наблюдается. В горле что-то сжимается. Толпа курящих у входа людей сливается в одно гудящее разноцветное нечто, чуть ли не смеющееся Грому в лицо. «Думал, успеешь?». «Думал, спасёшь?». «Вот же придурок. Не спасёшь ты ни его, ни себя». Ноги сами несут к знакомой подворотне. Охваченные безумием глаза Горюнова блестят во тьме. На руках у него кровь. Под ногами у него знакомый силуэт. В бежевом пальто. С растрёпанными волосами. С обкусанными губами, которые уже никогда никого не поцелуют. Под ногами у него мёртвый Петя. Гром кричит долго. И рычит. И плачет. И слёзы его горячие смешиваются с кровавым месивом, в которое превращается лицо Горюнова под его кулаками. Он не успел? Он не успел. Но должен же был успеть? Он же всё, сука, просчитал на этот раз. Где он ошибся? Он виноват. Виноват не Горюнов, решивший убить. Виноват Гром, не успевший спасти. Пелена, застилающая взор, растворяется, когда тело снизу не подаёт уже никаких признаков жизни. — Петь. Тёплый он ещё. Гром, понимая, что это обман, всё равно падает на землю и прижимает Петю к груди. — Прости. Я… приехал. Ты… ждал. Но… Ощущение, что он ответит. Вот сейчас фыркнет, глаза закатит, носом шмыгнет (беда у него с этим носом, вся слизистая убитая, и храпит он по ночам так, что спать невозможно, но рядом с ним — хочется), в глаза посмотрит так нахально и с таким вызовом, так, как только он умеет, может, плюнет даже, никогда нельзя знать, чего от него ожидать, а потом скажет «Нахуй пошёл, Игорь», но поцелует смазанно и шею чужую своими руками обхватит. Но Гром держит в руках труп. И продолжает держать, и убаюкивать, и волосы с лица припадочно трясущимися пальцами убирать, не любит же Петя, когда эта чёлка дурацкая в глаза лезет, ой, как не любит, воротник поправляет, слёзы на холодеющее лицо роняет и шепчет: — Люблю. Бесконечное количество раз. Слишком мало он это говорил. А теперь уже поздно. Разносится гул сирен, всё вокруг озаряется фиолетовым, и Игорь целует Петю в лоб и поднимается, чтобы лицом к лицу встретить свою судьбу. — Гром, ты, что ли? — Зайцева шокирована. Гром подходит к ней почти вплотную, кепку заученным движением поправляет и, видя, что все рефлексы она отключила от неожиданности, выхватывает у неё из кобуры пистолет. — Игорь, — улыбается он ей абсолютно спокойно, прижимая дуло к виску. Выстрел.* * *
Только проснувшись, Игорь резко подскакивает в кровати и прижимает подушку к лицу, чувствуя, что готов закричать от безысходности и обиды на весь мир. Поднимается, отбросив одеяло куда-то на пол — похуй, — и подходит к окну. Сигарета летит в снег. В Петербурге холодно.