***
Если Льюис хочет быть абсолютно откровенным перед самим собой, он просто должен признать, что у него есть тип. Золотистые волосы, голубые глаза, резкий сильный акцент. Сначала друзья – но это необязательно. Соперники по чемпионату – более существенно. Сначала был Нико, с его постоянными поддразниваниями, лихой улыбкой, который был способен любить ровно до тех пор, пока мог единолично побеждать, который взял все, что хотел и просто исчез из его мира, прихватив частичку сердца Льюиса. После этого был Себастьян, с его дружескими шутками, ослепительными улыбками, чьи победы никогда не отменяли того факта, что он хотел, чтобы его любили больше всего на свете. Увы, Льюис не подходил для этой роли. А потом появился Макс.***
Макс юн. Макс настолько моложе, что Льюису вообще не нравится даже думать об этом. Он раздражается каждый раз, когда ему напоминают, что к моменту рождения Макса, он сам уже начал бриться. Макс настолько моложе, что Льюис поначалу даже не замечает – золотистых волос, голубых глаз, резкого сильного акцента. Но со временем, когда гоночные сезоны идут один за другим, цикличные, без каких-либо значимых событий – хотя Льюис всегда притворяется, что это не так – их разница в возрасте каким-то образом становится все более размытой, становится будто бы незначительной. Макс, которого всегда называли незрелым выскочкой, из-за того, что он все-таки был еще подростком, когда пробился в Формулу-1, со всей своей неотшлифованной неуступчивостью юности, на самом деле, как Люис узнает, гораздо более зрелый, чем он сам, когда ему было двадцать три. А что Льюис? Он определенно не чувствует себя настолько старым, насколько можно предположить, учитывая все семь его чемпионских титулов. И у него есть страничка в Инстаграме, со всеми этими секси-фото, чтобы напомнить лишний раз об этом. И поэтому, когда золотой мальчик с золотым львом на шлеме оказывается на подиуме рядом с Льюисом раз за разом, почти уже на постоянной основе – в конце концов – он начинает его замечать.***
Если бы его попросили точно определить момент, когда все началось, Льюис бы не знал, что сказать. Возможно, все началось со случайно встречи в супермаркете в Монако, или, может быть, с первого их свидания, которое ни то ни другой категорически не хотели называть «свиданием» (несмотря на то, что оба знали, что это оно и было). А Макс сказал бы, что все началось с флакончика со смазкой с вишневым вкусом. Скорее всего, Льюис даже не осознавал, что «что-то» началось, даже когда Макс спал в его постели, хранил свои вещи в его шкафу и вел подробный график прогулок с Роско. Но если бы Льюису предложили выбрать конкретное время и место, где все началось, по крайней мере, для него – он бы сказал «Сильверстоун». (Не тот Сильверстоун)***
Все, что нужно – это четыре слова, которые спокойный, умиротворяющий голос Боно произносит ему на ухо. (По идее должна была возникнуть паника, но нет. Ты, Боно, ни капли не к месту. В любом случае) Все, что для этого нужно – это четыре слова, которые Боно произносит по радио, которые звучат как иррациональное пророчество. «Ферстаппен здесь – настоящая угроза» И Льюис не знает, почему он выделяет эти слова среди множества других, которые Боно говорил ему в середине гонки. И сейчас эта фраза продолжает и продолжает повторяться в его голове, когда шины пузырятся и он вынужден сбросить скорость, теряя лидерство в гонке. Он пересекает финишную черту вторым, болид Red Bull словно гарцует перед ним, когда он видит клетчатый флаг – шоу для несуществующей толпы. Ферстаппен здесь – настоящая угроза. Льюис стоит на том же подиуме, что и неделю назад (его предыдущая победа кажется еще более удачной на фоне сегодняшнего поражения), но отличие в том, что сейчас Льюис не смотрит сверху вниз на отстраненного, чуть рассерженного Макса, на этот раз Льюис смотри снизу вверх. И замечает. Золотистые волосы, блестящие на солнце. Голубые глаза, сверкающие триумфом, так хорошо знакомым Льюису. Жесткий, сильный акцент, обволакивающий слова. И Льюис заворожено смотрит наверх. - Не могу позволить тебе выиграть все трофеи. – самодовольная ухмылка и абсолютно дерзкий взгляд. Льюис отвечает пораженным смехом. Ферстаппен здесь – реальная угроза. Струя шампанского резко брызжет в лицо, он закрывает глаза, громко фыркая, когда белая пена стекает со щек и подбородка, и он машинально слизывает с губ горьковатые капли. И замечает – прикованные к нему широко распахнутые, потемневшие голубые глаза. Отвечает ухмылкой, и через мгновение все заканчивается. Макс отворачивается, чтобы облить своего напарника остатками шампанского, а Льюис так и стоит посреди Подиума – 155й подиум в его карьере – и не знает, что делать дальше. Ферстаппен здесь… Ох, заткнись, Боно!***
И он забывает об этом. Почти. Он выигрывает свой седьмой титул Чемпиона Мира за три гонки до конца чемпионата. Очень странное чувство – смесь эйфории от осознания грандиозности этого достижения и предсказуемости, легкости, с которой он этого достиг. Он задается вопросом, насколько сильно его можно посчитать неблагодарным, если он хочет получить достойного соперника. Нико поздравляет его в Твиттере. Себастьян стоит рядом с ним на подиуме. Макс финиширует шестым. Что случилось с тем, что мне не должны позволить победить? - он хочет спросить. И он забывает об этом. (За исключением того факта, что периодически он видит эти голубые глаза, темные от желания, горящие… Видит, каждый раз, когда скользит ладонью по своему члену и смущающее быстро кончает в кулак, и сердце бешено колотится еще долго после этого и возможно… он не совсем забывает).***
Льюис видит аварию на экране телевизора, когда лежит в кровати, в совершенно дерьмовом состоянии. Нет, ему теперь чуть лучше, по крайней мере, он может держать глаза открытыми, а температура не зашкаливает до откровенно угрожающих жизни показателей, да и тело больше не болит так, будто он неслабо врезался на скорости в барьер. (Этот чертов вирус немного не то, что он подразумевал, желая себе достойного соперника) Столкновение не сильное. Просто инцидент в начале круга, после которого Леклеру наверняка придется общаться со стюардами, но Льюис все равно немного нервничает, задерживая дыхание и считая секунды про себя. К тому времени, как досчитывает до десяти, Макс уже выходит из машины, и Льюис хрипло смеется, глядя на то, как он яростно пинает барьер из шин. Роско недоуменно поднимает голову от неожиданного резкого звука. Льюис же просто не может пропустить это мимо: Макс мог в тысячу раз усугубить ситуацию, сломав палец на ноге от разочарования. Он берет телефон, ищем номер в контактах, и не думая лишний раз, пишет ему. «Это было жестко» И только потом замечает, что у него есть сообщение от Макса, датированное тремя днями ранее, отмеченное как прочитанное, но о котором он не помнит совершенно. «Надеюсь, ты скоро почувствуешь себя лучше». (Наверное, он открыл его в момент, когда был практически в бреду от высокой температуры, но сейчас уже слишком поздно что-то исправлять.) И да, он считает, что это совершенно справедливо, что Макс ему не отвечает. А в том, что он сам проверяет телефон каждые две минуты, на предмет новых сообщений, можно обвинить просто скуку изоляции. По крайней мере, пока у него нет сил, чтобы дрочить.***
Он возвращается к финалу сезона, и чувствует, что буквально обливает потом, не понимая, то ли это вернулась температура, то ли виновата жара Абу-Даби. Но тем не менее, он улыбается, отвечает на бесконечные вопросы о Джордже: «Да, Джордж хороший гонщик» и «Ему просто не повезло, это могло бы стать победой!», и еще «Он еще всем покажет, на что способен» и даже «Нет, он не писал на мое сиденье, что за вопросы?». И он даже доводит свой Мерседес до третьего места, останавливаясь рядом с Максом. - Поздравляю, чувак. – отбивает кулаком, придерживаясь дистанции по нескольким причинам, но не может удержаться от дразнящей усмешки. – Ты мог бы это сделать и на прошлой неделе, когда меня не было рядом! - Мне нравятся вызовы. – парирует Макс, снимая шлем и балаклаву, поправляя волосы кончиками пальцев. – Какой смысл побеждать, если не против тебя? Льюис полагает, что это можно посчитать лестью. (Золотистые волосы, голубые глаза. И чертова ухмылка) Ферстаппен здесь – реальная угроза.***
Льюис Хэмилтон не ходит в супермаркеты. По крайней мере, обычно. И дело не в том, что он страдает звездной болезнью и считает, что стоит намного выше таких обыденных вещей, как покупка продуктов. Нет, правда в том, что его привычный ритм жизни и некоторые обстоятельства привели к тому, что Льюис действительно не может вспомнить, когда последний раз он ходил по магазинам. Во-первых, он почти никогда не бывает дома - если его квартиру в Монако можно назвать домом, потому что большую часть жизни он проводит в гостиничных номерах или гостем в чужих домах. Во-вторых, он большой фанат Интернет-покупок по одной простой причине – ему не нужно маскироваться и выряжаться как на Хэллоуин каждый раз, когда он хочет купить хлеба, просто для того, чтобы остаться неузнанным. Потому что каждый раз, это заканчивалось мини автограф-сессией где-нибудь около мясной лавки, и каждый, называющий себя его фанатом считал своим долгом оценивающе рассмотреть продуктовый набор в его тележке. Но, к сожалению, миндальное молоко и туалетная бумага закончились уж слишком непредсказуемо в первый же день зимнего перерыва, поэтому потребовалась срочная поездка в ближайший местный магазин. И именно так он натыкается на Макса Ферстаппена. Относительно небольшое количество людей в торговом зале, обусловленное карантинными ограничениями, соблазняет Льюиса обманчивым чувством приватности настолько, что он останавливается у стойки со всякими интимными товарами, чтобы пополнить запас смазки (которая последнее время слишком быстро заканчивается из-за того, что он слишком часто занимается самоудовлетворением). Он пытается прочесть крохотные буквы на флакончике со смазкой с вишневым вкусом, чтобы проверить, не тестировалось ли это на животных, когда звук знакомого голоса заставляет его подскочить. - Привет, дружище. – глаза Макса щурятся поверх маски. – Ты что тут делаешь? Льюис на секунду замирает, словно олень в свете фар, пораженных нежданной встречей. - Привет, Макс. Я… ну знаешь, шопинг! – как-то совершенно неубедительно указывает на свою корзинку, словно тот факт, что они уже в супермаркете, не объясняет все сам по себе. - У тебя вечеринка намечается – Макс фыркает, глядя на переполненную корзину. - А, нет! – Льюис странно хихикает. – Просто… хочу освоить новый рецепт лазаньи. – прекрасный разговор, Льюис, просто, блядь, прекрасный. – Ну она вегетарианская. – добавляет после паузы. И не может понять, почему чувствует себя так странно под взглядом этих проницательных голубых глаз. Но, возможно это связано с тем фактом, что Макс поглядывает на флакончик смазки в его руках, и от этого Льюису приходится бороться с иррациональным желанием запихнуть его куда-то глубже в корзину, спрятав между овощами. Ну да, как будто Макс этого не заметит! Он начинает думать, что молчание со стороны Макса означает, что этот странный неловкий разговор закончился, но ошибается. - Знаешь, если тебе нужен именно вишневый вкус, то стоит выбрать другой бренд. – Макс говорит совершенно небрежно. – Но лично я не особо люблю все эти химические ароматизаторы. Натуральный вкус лучше всего. – и он подмигивает, будто этого было мало. - Эм…? Он что… флиртует? - Я просто прикалываюсь, расслабься! – Макс смеется так, будто это действительно просто шутка, как будто это так типично, обсуждать выбор смазки со своим коллегой-пилотом. Но то, как он несколько неловко потирает затылок, то, как видна слегка покрасневшая кожа щек под маской – это интересно. И Льюис выпаливает, не задумываясь. - Хочешь как-нибудь попробовать? Макс в замешательстве смотрит на него крайне странно, и Льюис хочет ударить себя по голове. - Лазанью! – поясняет торопливо, внутренне холодея от своего косяка. – Не смазку… - о, Боже. - А, да, конечно. – Макс фыркает, пожимая плечами. – Когда хочешь. Только напиши мне. - Хорошо. - выдыхает, даже не осознавая, что задерживал дыхание. – Так и сделаю. - Увидимся позже, Льюис. – Макс кивает на прощание и уходит, попутно подхватив пачку презервативов. И Льюис делает вид, что не замечает какой размер он взял.***
- Это не свидание. – Макс проговаривает достаточно категорично, ставя бутылку Пино Нуар на стол на кухне. Макс всегда достаточно откровенен, хотя Льюис сейчас не знает, кому больше верить – пилоту Ред Булл или бутылке красного вина, которую он принес с собой. В любом случае, этот вечер не кажется слишком подходящим для свидания, поскольку Макс помогает ему расставить тарелки на журнальном столике, и они сидят на диване в гостиной, едят домашнюю веганскую лазанью и смотрят повтор старой гонки NASCAR. Они подробно обсуждают прошедший сезон, жалуются на предстоящий гала-концерт FIA и Макс съедает больше половины всей лазаньи (что очень радует Льюиса). И это становится больше похоже на свидание, когда Макс откидывается на спинку дивана и улыбается. - Я рад, что мы устроили это. – проговаривает и Льюис вопросительно вздергивает бровь, отпивая вино. – С этими метаниями от одной гонки к другой, сложно найти время, чтобы просто… - обрывает себя на полуслове. Пойти на свидание? Мозг Льюиса здорово его подводит. - Пандемия не помогает, да. – проговаривает вместо этого и Макс согласно мычит. - Полагаю, гонки тоже мало помогают. – голос Макса становится хриплым, и смешок, который он издает, кажется приглушенным львиным рыком.. – Понимаешь, это сложно выбросить из головы, даже когда сезон заканчивается. Иногда мне кажется, что гонки - это все, о чем я могу думать. Не многие люди могут с этим мириться. И Льюис прекрасно знает это чувство – оказаться настолько сильно вовлеченным, что все, о чем думаешь, что чувствуешь, чем живешь и дышишь – это гонки. А все, что имеет значение – это адреналин, соперничество, победы, титулы, а все остальное настолько размывается, что становится фотом мимо мчащейся машины. - Да, понимаю. Иногда, даже когда гонок нет, я все еще слышу голос Боно в моей голове. – сопровождает это откровение легким смешком. – Как будто он дает мне инструкции, как действовать в жизни. Макс фыркает, и это выглядит одновременно неприлично и до странности мило. - Ты слышишь Боно в своей голове? – повторяет Макс, давясь смехом. – Это как? Он звучит, как твоя совесть? - Нет… я думаю… Но да, это немного похоже на мою совесть. – теперь, когда Макс озвучил это, описание кажется максимально подходящим. – С тобой такое когда-нибудь случалось? - Боже, нет! Я достаточно слышу своего инженера во время гонок, спасибо, больше не надо! - Макс хихикает, глядя на Льюиса так, будто и правда считает его немного странным. А Льюис не знает, почему это его так беспокоит, он полагал, что это один из моментов, который случается у пилотов, ну что-то профессиональное. Но смех Макса превращается в мягкую улыбку, безо всякой насмешки. «У Макса милая улыбка» - думает Льюис. Пухлые губы слегка кривятся, глаза прищурены, и именно это доказывает Льюису, что это не картинная улыбка, которую тот всегда адресует камерам и прессе, а совершенно искренняя, которая заставляет самого Льюиса улыбнуться в ответ. И он уверен, что они сейчас похожи на парочку идиотов. - Итак, что бы сказал Боно, если бы увидел нас сейчас? - Макс спрашивает почти невинно, отпивая вино. И голос Боно тут же отвечает в голове Льюиса, прежде чем он успевает что-либо сказать. Направляйся туда, Льюис. Макс фыркает, его скулы окрашиваются румянцем и на Льюиса накатывает легкая паника, когда понимает, что сказал это вслух. Но это же Макс, который флиртовал с ним возле стойки с презервативами, принес бутылку Пино Нуар на их не_свидание и возможно, стоит просто шагнуть ему навстречу. - Ну ты и придурок! – проговаривает Макс и это не звучит как оскорбление, а будто просто констатация факта. И тем не менее, он встает с дивана, правда, к большому разочарованию Льюиса – для того, чтобы собрать посуду со стола и отнести ее в раковину для того, чтобы вымыть. И несмотря на то, что Льюис настаивает на том, что грязные тарелки можно просто оставить там, Макс побеждает в этом локальном сражении, в итоге Льюис оказывается с полотенцем в руках и клочьями мыльной пены в волосах и яростно думает план дальнейшего развития событий, который не предполагает скорого прощания. - Ладно. – Макс заканчивает мыть посуду, щелкает мокрыми пальцами, посылая веер крохотных капелек воды ему на лицо. Вот и все. - Ладно. Макс закатывает глаза и открыто смеется, а Льюису начинает казаться, что он пропустил что-то очень важное. Золотистые волосы, голубые глаза, холодные влажные руки, которые ухватывают его за ворот футболки и притягивают так близко, что лица почти соприкасаются, и … Ой. - Ладно. – повторяет Макс, касаясь губами его. – Направляйся сюда, Льюис.***
Когда Макс оставляет свою кепку в его квартире в первый раз, Льюис выбрасывает ее в мусорку сразу же, потому что она отвратительная, мерзко-оранжевая, ну и еще за то, что выглядит как оскорбление на пышных золотистых волосах, которые он так любит пропускать между пальцев. Когда Макс оставляет свою кепку в его квартире во второй раз, Льюис позволяет ей полежать на кофейном столике целую неделю. Роско периодически обнюхивает ее, словно укоризненно напоминая о том, что этого тут не должно быть. Каждый раз, входя в гостиную, он думает - «куда тебя несет, Льюис?» Когда Макс оставляет свою кепку в его квартире в третий раз, Льюис кладет ее в ящик комода и полностью игнорирует эту проблему, как игнорирует банки Red Bull в холодильнике и чужую зубную щетку в ванной Льюис прекрасно знает, что они живут взаймы. Несмотря на то, что так до конца и не понимает, как им с Максом удалось сойтись, в его жизни было достаточно златовласых голубоглазых парней, чтобы понимать, что у всего этого есть срок годности. Он уверен, что они расстанутся, когда начнется новый сезон с его нагрузкой – бесконечные часы с командой, подгонка сидений, обязательная работа со СМИ – все это будет занимать почти все время, делая невозможными даже редкие встречи для секса. Но Макс все так же откидывается на постели, уставший после того как весь вечер изучал тонны новых данных, и как будто между прочим сообщает Льюису о своих предстоящих поездках в Милтон-Кейнс (которые Льюис старательно отмечает в своем календаре, чисто из организационных соображений). Макс встает каждый день в четыре утра, чтобы вывести Роско на прогулку, несмотря на сонные протесты Льюиса «Ничего страшного, детка, просто спи. Я все равно уже проснулся». Он уверен, что они расстанутся, когда Максу пришлось уступить позицию на последних кругах в Бахрейне, хотя Льюис прекрасно понимает, что в этой ситуации сам не полностью без греха в плане ухищрений с изменениями ограничений на трассе, и он спиной чувствует взгляд – яростный, словно прожигающий спину во время всей церемонии награждения. Он продолжает украдкой смотреть на Макса во время пресс-конференции после гонки, старается пошутить, хвалит его как пилота, восхищается их поистине эпической битвой, и внутренне почти умирает от того, что его соперник (возлюбленный? Друг по перепиху?) целиком и полностью его игнорирует, смотрит холодно и ерзает на месте так, словно ему неприятно находиться рядом и хочется сбежать. И он уверен, что все, это конец, когда Макс врывается в его водительскую комнату отдыха. Льюис выпрямляется, сидя на диване, готовый принять удар. Он надеется, что Макс сделает это быстро, как пластырь сорвет. Кажется, что он уже не сможет пережить острый, подлый разрыв, как с Нико, или долгий, болезненный, как с Себастьяном. Но Макс бесцеремонно седлает его колени и втягивает в медленный, совершенно неприличный поцелуй. А Льюис всего-лишь человек, как он может сдержаться и не простонать в этот горячий рот? Он наслаждается теплой тяжестью его тела пока может– потому что если это намек на прощальный секс, в конце-концов, не обязательно с ним торопиться. И только когда Макс соскальзывает на пол, становится на колени между его раздвинутых ног и стягивает его спортивные брюки вниз, до щиколоток, Льюису удается немного прийти в себя. - Что ты делаешь? Макс замирает, смотрит на него снизу вверх сквозь полуопущенные ресницы, не отрывая губ от внутренней стороны его бедра. - Я собираюсь отсосать тебе. – и ведет носом по плотной ткани нижнего белья Льюиса. Тот скулит от этого легчайшего прикосновения, даже сквозь слой ткани это чувствуется слишком сильно. Либо это лучшее расставание в его жизни, либо это не расставание вовсе, и прежде, чем это продолжится, он должен понять, что именно! - Но ты игнорировал меня весь вечер! Ты…. Ох… - Макс теперь обхватывает его рукой поверх белья. – На… пресс-конференции… И он буквально чувствует ухмылку на губах Макса, прижатых к его бедру. - Ты хотел, чтобы я отсосал тебе на пресс-конференции? – он хихикает и это возбуждает еще сильнее. – Не думаю, что Тото бы одобрил. - Ты не злишься? – он толкается бедрами вперед, сердце в груди делает кульбит, а на его боксерах появляется мокрое пятно и он должен знать, вернется он после этого в гостиницу один или нет. - О, я злюсь… Глаза Макса сверкают весельем, ногти слегка царапают кожу на бедрах Льюиса, когда наконец стягивает белье. - Я в ярости… Он усмехается, прижимаясь губами к основанию члена, и Льюис просто теряется в этом. - Жаль проиграть такую огненную гонку как эта… Его горячее дыхание обжигает нежную чувствительную кожу, когда он шепчет… - Я был на взводе с четырнадцатого круга…. Макс ухмыляется, когда Льюис непроизвольно дергает бедрами… - Ты тоже был возбужден, детка? О, черт… И может быть, Макса можно было бы легко понять, можно было бы списать все это на то, что он явно получает удовольствие от борьбы, соревнования, адреналина, острых ощущений… Если бы не одно но, скрывающееся в сладости его поцелуев, в кромке голубых глаз, во внимательном взгляде. Макс тянет его к себе за колени, пока Льюис не оказывается на самом краю. - Так что я подумал, что ты, возможно, захочешь помочь мне снять это напряжение… Нежный, едва уловимый поцелуй около колена. - Если ты не слишком устал… Щеки Макса сверкают румянцем, он с трудом дышит, глаза мутные, очевидно, что он так же возбужден, как и Льюис. Тем не менее, стоя на коленях, он ждет разрешения Льюиса, его слова полны серьезности, говорящей о том, что он легко может отказаться от всего этого, и с радостью просто будет обнимать Льюиса на диване, если он скажет, что действительно очень устал. И вон оно – то, что Льюис не может понять. Это не восхищение, не преклонение, не желание добиться внимания. Это что-то новое, с чем сам Льюис еще не сталкивался. Это так похоже на нежность… Во всяком случае, сейчас немного не тот момент, когда можно всерьез об этом задуматься. - Все, что хочешь, Макс… - зарывается пальцами в слегка влажные золотистые волосы, потому что уже не может не касаться, не тогда, когда он думал о том, что еще минута и они расстанутся. – Что угодно… пожалуйста. Может быть, ему кажется, но он слышит хихиканье Макса в промежутках между поцелуями – от колена по бедру, но жажда снова возвращается, когда слышит горячий шепот. - Я собираюсь отсосать тебе. Да, пожалуйста. Макс проводит языком по всей длине, и осторожно скользит пальцами, раздвигая его ягодицы. -… а потом я собираюсь трахнуть тебя. Ой. Это что-то новое. - Потому что сегодня я уже достаточно был под тобой. Макс творит своим языком невообразимые вещи. И черт…это невозможно. Ты справишься, Льюис. Отрыв от Ферстаппена состаляет 0,0. Нет, только не сейчас, оставь меня в покое!***
Может это уже признак приближающейся старости, но Льюису все больше и больше нравится возвращаться домой. (Может это признак зрелости, что он наконец-то думает о Монако, как о своем доме) Нет, это не потому, что ему надоели гонки – это по прежнему его жизнь и с этим ничто не сравнится. Но все переезды становятся слишком утомительными, а в гостиничных номерах становится слишком одиноко, а Роско так любит лежать у камина с одним голландцем, который постоянно следит за тем, чтобы собака Льюиса была самым избалованным существом на свете. И если раньше Льюис чувствовал пустоту, возвращаясь после гоночного уик-энда в пустую квартиру, теперь он понимает, что совсем не возражает против тишины и покоя. А может из-за того, что когда Роско и Макс вместе – дома никогда не бывает полностью тихо, а квартира не кажется такой пустой, когда в самых неожиданных местах раскиданы вещи с символикой Red Bull (Это просто мягкая игрушка быка, Лью, что в этом такого? Что странного?), трофей из Монако, который определенно не принадлежит Льюису и некий голландец, который заставляет его думать о том, что ко всему этому можно привыкнуть.***
Макс разговаривает по видеосвязи, сидя на полу на кухне, опершись спиной о кафельную стенку. В таких случаях Льюис предпочитает уйти за покупками, потому что крохотная возможность уловить что-то из стратегии Red Bull не стоит моральной травмы от того факта, что он будет слышать голос Кристиана Хорнера на своей кухне. Еще Макс звонит своей сестре каждый вторник, поэтому по вторникам Льюис берет Роско на прогулку, и выбирает для нее длинный маршрут через парк, и покупает веганские пироженные в кондитерской. - Я принес морковный пирог и лимонный! – объявляет он, скидывая обувь и заходя на кухню, чтобы поставить бумажные коробки на столешницу. - Кто это? – голос Виктории из динамика телефона Макса кажется слишком пронзительным. Он замирает, все еще держа коробки в одной руке, а поводок Роско в другой, понимая, что сейчас здорово проебался. Макс в панике встречается с ним взглядом, и между ними происходит безмолвная беседа «Что, черт возьми, сейчас делать??» - О, Макси! Ты должен видеть свое лицо прямо сейчас! - Виктории смеется в полном восторге. – Однажды тебе придется познакомить меня с твоим секретным парнем! Ха-ха, секретным кем? И одновременно происходит несколько вещей. Льюис замирает в шоке, коробки с пирожными падают на пол с хлюпающим звуком, он упускает поводок Роско и собака прыгает на Макса, чтобы яростно облизать. Виктория вскрикивает. - Так это же…! И Макс в панике выключает связь, произнося торопливое «Мне пора идти!» и роняет телефон на пол. Их почти синхронное дыхание – единственные звуки, которые нарушают повисшую тишину. Макс осторожно смотрит на него. - Итак, - начинает он и Льюис думает, что никогда до этого не видел Макса настолько неуверенным в себе. – Не волнуйся. - Я не волнуюсь. – бормочет в ответ едва слышно и совсем неубедительно. Я, блядь, в ужасе. - Как думаешь, твоя сестра все поняла? – сознательно игнорирует очевидное. - Ну, она твоя фанатка. – медленно отвечает Макс, пристально глядя на него. – И я думаю, она узнала Роско. Пес, при звуке своего имени лает, и Макс, смеясь, чешет бульдога за ушами. - Ну и хаос ты устроил, мой слюнявый толстячок. Ты чуть не вызвал у своего отца сердечный приступ! Роско смотрит на Льюиса, будто ищет подтверждение сказанному, а потом идет обнюхивать упавшие сладости. - Как думаешь, она будет сильно беспокоиться об этом? – Льюис изо всех сил пытается казаться беспечным. - Из-за…. Нас? - Нет, не будет! – легко произносит Макс, наконец, поднимаясь с пола. – Ты же слышал, она хочет с тобой познакомиться! Она хочет познакомиться с твоим парнем. - А ты хочешь этого? Парня, которого можно познакомить со своей сестрой. - Да. – Макс пожимает плечами. – Только когда ты будешь готов. Когда. Откуда столько уверенности? С явной решимостью Макс подходит к Льюису и крепко обнимает его. - Не сходи с ума. – шепчет ему на ухо, и его глубокий голос с сильным акцентом успокаивает моментально. – Это только мы, это все только наше. И нам не нужно давать этому какое-то название, если ты не хочешь. – отстраняется немного, в глаза его смотрит. – Хорошо? И Льюис немного взволнован – это ведь он должен быть старшим, более зрелым, но Макс, кажется, всегда гораздо лучше в этом разбирается, чем он. - Хорошо. Он только сильнее прижимается к парню, сам обнимает его и пытается в этом объятии выразить все то, что не может сказать вслух. И когда сердце странно дергается в груди, Льюис вдруг со страхом понимает, что нет никакой разницы между приступом панической атаки и осознанием влюбленности. Черт. Красный флаг. Красный флаг. Притормози, Льюис.***
- Был ли кто-то до меня? – спрашивает Макс, наверняка уже зная ответ. Но есть что-то невыносимо интимное в том, как Макс трепетно проводит кончиками пальцев по льву, вытатуированному у него на груди, в том, как они лежат, тесно прижимаясь друг другу, мокрые, расслабленные в посторгазменной неге. И поэтому он только прижимает Макса к своей груди, рассказывает ему о Нико и его обидных насмешках, о Себастьяне и его влюбленных улыбках, рассказывает сказки о златовласых юношах, которые рано или поздно уходят. И Макс рассказывает о девушках, которых целовал для фото в Инстаграм, о мальчиках, которые пробирались к нему в спальню через окно, они делятся воспоминаниями о первой любви, о разбитых сердцах и в какой-то момент Льюис просто не может больше сдерживать тоску в сердце. - Как это может сработать у нас? – спрашивает он, покрывая легкими поцелуями ключицы Макса, зарываясь лицом в место, где плечо переходит в шею. – Отношения. Быть парой. И как обманчиво легко эти слова срываются с языка. - Но это же до сих пор работало. – Макс пожимает плечами, очерчивая контуры татуировки-компаса на его коже. – Мы сражаемся на трассе, а ночью пробираемся друг к другу в гостиничные номера. – он переплетает их пальцы, держит так крепко, что могут остаться синяки. – Мы делаем это день за днем и разбираемся с проблемами, когда они возникают. Мы доверяем друг другу. - Мы не можем давать друг другу никаких обещаний. – они правда не могут. Потому что придет время гонки и кровь снова вскипит, никто из них не отступит от сражения, в конце-концов, все равно, только один выйдет победителем, а второй проигравшим. Но он доверяет Максу. Он доверил бы Максу свою жизнь. – Мы не можем давать никаких обещаний. Но я хочу попробовать. И он прижимается лбом к его, Макс его горячо целует и смеется, хрипло, рычащее. Его маленький лев.***
Всегда нужно пережить плохие дни, чтобы наступили хорошие. Льюис зачитывает цитату с Пинтереста, когда они оба прячутся от отвратительной реальности в номере Макса в Азербайджане. Смех Макса такой хриплый, словно он разучился смеяться – прошедший день как на американских горках дает о себе знать. - Боже, я ненавижу это место! – Макс устало трет глаза, но все-таки легко улыбается, Льюис улыбается в ответ и думает, что возможно та цитата не такая уж и глупая. В любом случае. Они предпочли бы больше никогда не повторять этот опыт в Азербайджане.***
- Макс, это была пятая победа, ты на 32 очка опережаешь Льюиса Хэмилтона в борьбе за титул Чемпиона мира! Не мог бы ты рассказать нам немного о том каково это – быть на такой волне успеха? Льюис пересматривает хайлайты с пресс-конференции на телефоне, камера сфокусирована на лице Макса и Льюис знает наизусть каждую морщинку на лице, появляющуюся от улыбки, которая сейчас скрыта под маской. - Да, меня это воодушевляет, но я все так же сосредоточен на остальной части сезона. Впереди еще много гонок, и нужно набрать максимум очков. Реальный Макс выходит из ванной, оставляя на полу след из капель воды. -…Нам нужно убедиться, что каждый уик-энд мы достигаем максимума, используем весь потенциал машины… Макс присоединяется к нему на кровати, бросив полотенце на пол, целует в шею, кусает мочку уха. - Выключи это. – просит горячо и требовательно. И Льюису остается только подчиниться. В Максе легко потеряться. В том, как он прижимается к Льюису, словно тот весь его мир, в том, как он напрягается и скулит от прикосновений, как сжимается вокруг пальцев, как хнычет «Пожалуйста» и «Еще», в том, какой он горячий, когда Льюис проникает в него, и в том, как он полностью отдается, позволяет брать все, что нужно, дрожащий, гибкий: раскинутые колени, золотые волосы и смятые простыни в момент, когда он стонет его имя. И так заманчиво предположить, что этого достаточно. Легко притвориться, что он не замечает, что Макс больше не оставляет свои трофеи в его квартире. Легко притвориться, что это не беспокоит Льюиса. А потом случается Сильверстоун***
Льюис часто думал, особенно когда просыпался от того, что Максу снился очередной кошмар, что, если он встретит Йоса Ферстаппена, то он ему врежет. Не менее часто Льюис думал о том, что если он встретит Йоса Ферстаппена, то тот врежет ему сам. Но Льюис никогда не думал, что, когда наконец встретит Йоса Ферстаппена, он будет сам хотеть, чтобы тот ему врезал. - Какого черта ты здесь делаешь?! – голос Йоса настолько похож на голос Макса, что Льюис вздрагивает. У него болит голова, потому что последние два часа он стоял около больницы и смотреть на неоновую вывеску с надписью «Больница Ковентри», прохаживаясь взад-вперед перед главным входом, куда его не допускали. В отчаянии он пытается заглянуть Йосу за спину, в надежде увидеть Макса. - Макс… - он старается, чтобы голос звучал максимально собрано, словно он не собирается разрыдаться прямо здесь. – С тобой все в порядке? - И у тебя хватает смелости, щенок! – Ферстаппен-старший словно старается прикрыть своего сына спиной. Льюис хочет, чтобы ему врезали, чтобы эта боль хоть немного облегчила его чувство вины, которое болезненно распирает изнутри. - Мне нужно поговорить с Максом. – и теперь он умоляет. – Я хочу попросить прощения. - Ты… - Йос выплевывает это слово как ругательство. – Близко к моему сыну не подходи, ты, кусок дерьма! - Папа! – Макс прерывает его стальным, резким голосом. – Хватит. Ты должен уйти. Теперь он может видеть Макса, стоящего в свете фонаря, бледного, потрепанного, с явными темными кругами под глазами. На его нижней губе следы запекшейся крови, и Льюис видит кошмарные синяки, виднеющиеся из-за ворота футболки, и он не ставит правую ногу на землю, а опирается всем весом о костыль. - Что? – у Йоса словно челюсть отвисает. - Вики ждет в машине. – тон Макса становится предупреждающим. – Со мной все будет в порядке. Его отец смотрит на одного и на второго, его недоумение сменяется на подозрение, и в какой-то момент в глазах мелькает озарение. - Он?! – рычит буквально. – Ну охуеть теперь! - Льюис здесь, чтобы извиниться. А тебе стоит уйти. – взгляд Макса не отрывается от Льюиса, когда он обращается к своему отцу – льдисто-синий, режущий, как стальные лезвия. – Спасибо, что был со мной, папа. Льюис тяжело сглатывает, чувство вины только ширится в его груди. Он думает о том, что Йос может дать отпор, но ничего не делает, уходит с недовольным бормотанием, оставляя их одних. - Мне так жаль. – проговаривает и требуется вся его сила воли, чтобы не дать волю подступающим слезам. – Мне так жаль, Макс. Я не знал. Он не знал. Он праздновал свою победу так, если бы это был очередной чемпионский титул. Он праздновал, как человек, жаждущий побед, купаясь в восхвалениях своих фанатов. Он не знал, потому что никто не сказал ему, что когда он праздновал, Макса привезли в больницу, оглушенного и раненного после аварии. Он не знал, потому что не спрашивал. Это всегда казалось таким абстрактным понятием, идеализированным, почти романтическим убеждением, что гонки всегда должны быть на первом месте, что это все, что должно волновать и ничто иное не должно мешать. Но вся жестокая правда в том, что мысль о том, что его парень может быть не в порядке, что он может быть ранен, может страдать от боли совсем один, в чужой больнице, даже не приходила ему в голову, потому что Льюису было все равно, в голове была только победа-победа-победа. И в этом нет никакой романтики. - Я знаю, что просить тебя простить меня – это слишком много, но я никогда не хотел навредить тебе. Поверь мне, пожалуйста. Макс не произносит ни слова очень долго, его губы поджаты, словно он напряженно думает, ответить ли или просто развернуться и уйти. Но вместо этого смотрит на Льюиса и в его глазах отчетливо видна боль. А Льюис так сильно хочет коснуться Макса. Хочет прижать его к себе, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Но он не знает, позволено ли ему это, и все сомнения и неуверенность возвращаются с новой силой. Он думал, что их отношения не доживут до предсезонной подготовки, он думал, что они не переживут Бахрейн. Но как пережить то, что случилось сейчас? Льюис задается вопросом, сможет ли он когда-либо простить себя сам. Макс глубоко вдыхает, медленно выдыхает. - Ты можешь забрать меня отсюда? – голос хриплый и очень уставший. Льюису требуется несколько секунд, чтобы осмыслить вопрос, но он кивает, вспоминая, что в Хитроу его ждет частный самолет, предоставленный командой. - Хорошо. – проговаривает Макс. – Я устал. Я хочу домой. Дорога в аэропорт проходит в молчании, они не разговаривают, ожидая разрешения на взлет, и во время двухчасового перелета они тоже не разговаривают – Макс, свернувшись калачиком, все время спит, а Льюис просто этому рад. Все время он просто смотрит на Макса, который выглядел бы почти умиротворенно, если бы не опущенные уголки губ и то, как его лоб морщится от боли. Льюис не смотрел кадры аварии. При мысли о том, чтобы пересмотреть этот момент - его скручивает изнутри. Но он точно знает, что ему придется на это посмотреть. Придется заново пережить все это в мучительных деталях, изучить углы, посмотреть диаграммы, траектории болидов, точки торможения и все остальные чертовы данные. Потому что, чья бы ни была вина, всегда нужно извлечь урок. От этой перспективы его начинает тошнить. Он не может смириться с тем, что ему нужно нести за это ответственность. Что он мог совершить подобное с человеком, которому может доверить свою собственную жизнь, а теперь он видит доказательство, что ему самому-то доверять нельзя. Часть его, которая так и ждет хоть какого-то возмездия, хочет включить телефон и прочитает все хейтерские комментарии. Он хочет почувствовать эту боль, хочет пропитаться этой болью, если бы только он этим мог облегчить боль Макса. Он хочет утонуть в язвительных словах, которые Макс написал в своем посте в Инстаграме, которые в первый момент ощущались как удар в живот. И он знает, в каком гневе и как расчетливо писались эти слова, потому что Макс как никто другой знает Льюиса, и точно знает, как причинить боль. Он хочет снова прочитать слова Макса, хочет злиться на то, что ему намеренно причиняют боль, но правда в том, что «неуважительное, неспортивное поведение» и близко даже не покрывают тот уровень ненависти к себе, который Льюис испытывает. А затем – насмешливые, напутственные слова, которые никак не может выкинуть из головы – но мы идем дальше. Он смотрит на спящего Макса, на контур его носа, на губы, вкус которые он фантомно чувствует на своих, и задается вопросом. Кто мы, Макс? Мы идем дальше вместе или каждый по своему пути?***
Они молча едут из аэропорта Ниццы в Монако, и Льюис то и дело отрывает взгляд от дороги, чтобы посмотреть на мужчину на пассажирском сидении. Но он даже мельком не может увидеть его голубые глаза, потому что Макс отвернулся к окну, глядя на прибрежный пейзаж, залитый первыми лучами рассвета. - Я могу подвезти тебя куда тебе хочется. – нерешительно проговаривает, барабаня пальцами по рулю, останавливаясь на светофоре. Макс отводит взгляд от улицы. - Просто отвези меня домой. Он кажется измученным. Льюис пытается вспомнить, где находится квартира Макса, он задается вопросом – сможет ли довезти его туда, не задавая лишних вопросов. - Итак, мне нужно здесь свернуть направо, да? Макс резко вскидывает голову, смотрит на него широко раскрытыми глазами в недоумении. - Домой, Льюис! - рычит откровенно зло. – В твою, блядь, квартиру, где я живу последние полгода. Надеюсь, ты помнишь дорогу?! – он раздраженно фыркает, смотрит в потолок машины и отчетливо видно, как в уголках его глаз выступают слезы. – О, боже! Домой. Хорошо. Когда Льюис стартует на зеленый сигнал, его сердце бешено колотится. Домой. Он может это сделать. Он помогает Максу подняться на крыльцо, сердечно благодарит Анжелу за то, что она привезла Роско домой. Она обнимает его, обнимает Макса, прося позвонить ей, если что-нибудь понадобиться. Макс улыбается ей. - Спасибо, Энджи. – и Льюис хочет, чтобы она осталась, хотя бы потому, что благодаря ей Макс улыбнулся. Макс позволяет Льюису увести себя в спальню, опирается на него всем своим весом, бросает костыль и садится на кровать. Льюис помогает ему снять обувь, брюки, укладывает в гнездо из подушек, укрывает одеялом. И Макс уже спит, когда Льюис ставит стакан воды и блистер обезболивающих на тумбочку. Он оставляет дверь открытой, чтобы Роско мог в любой момент залезть на кровать к Максу со своими обнимашками. А сам он берет одеяло и идет на диван в гостиную, пытается устроиться поудобнее, хотя не думает, что может уснуть. Он прижимает к себе дурацкого плюшевого быка, который пахнет Максом и уже не может сдержать слез.***
Льюис просыпается от резкого звука и восклика «Черт возьми», доносящихся из спальни, и мгновенно вскакивает на ноги. - Что случилось? Все в порядке? – влетает в спальню и видит Макса, стоящего на полу, морщащегося от боли, в попытке дотянуться до упавшего костыля. – Что тебе нужно? Что принести? Макс разочарованно стонет и выглядит чертовски разбитым, измученным и бессильным. - Помоги мне дойти в ванную. Он обнимает Макса за талию, позволяя опереться на себя, пока ведет из спальни. И замечает, конечно же замечает его мрачный взгляд на сиденье унитаза, и чувствует его дрожь, пробежавшую по телу, когда пытается полностью стать на пол травмированной ногой. - Будет лучше, если ты сядешь. - Да не буду я писать сидя! – Макс ворчит, а Льюис только закатывает глаза и внутренне почти улыбается, потому что кажется, что Макс, его гордый, упрямый Макс вернулся. Но тот охает от боли, снова пытаясь поставить ногу и Льюис морщится. -Ты сделаешь только хуже. Просто сядь, ладно? Макс еще пытается слабо протестовать, но все-таки позволяет Льюису спустить его боксеры к бедрам, подвести к унитазу, но он все равно хмурится, понимая, что Льюис стоит рядом и смотрит на него. - Я не могу писать, пока ты тут смотришь на меня, Льюис! Конечно. - Хорошо. Я подожду за дверью. Позови меня, если понадобиться помощь, хорошо? И он терпеливо ждет, в сотый раз рассматривает узоры на двери. Он ждет, но Макс не зовет его, хотя прошло уже около двадцати минут. Он ждет до того момента, пока не слышит сдавленные всхлипы за закрытой дверью, тут же стучит. - Макс, все в порядке? – но в ответ только еще один приглушенный всхлип и его сердце сжимается от накатывающей паники. – Я захожу. Он видит Макса там же, где и оставил его, сидящим на сиденье унитаза, со спущенным бельем. Он сидит, закрыв лицо ладонями, и все его тело вздрагивает от сухих рыданий. - Что случилось? – он опускается на колени перед Максом, берет его руки в свои. Лицо Макса покрыто красными пятнами, слезинки стекают с уголков глаз, он морщится от явной боли. И Льюис не знает, что делать. – Ты хочешь, чтобы я позвонил кому-то? Может быть позвать твою сестру или твоего отца? - Боже, да пошел ты нахуй, Льюис! – Макс рычит, смотрит на него с откровенной яростью в глазах. – Я не хочу, чтобы ты кому-то звонил и кого-то звал! – он давится воздухом, а слезы так и не останавливаются. – Я так злюсь на тебя прямо сейчас, и я знаю, что ты злишься на меня… Но я не злюсь на тебя. - хочется сказать Льюису. – Я злюсь на себя. -... И тебе следует злиться на меня, потому что я тоже тебя обидел. И я хочу это исправить, Льюис. Но сейчас я не могу. Я чертовски зол, и у меня все болит. Я не могу наступить на ногу, я даже не могу в туалет сходить без твоей помощи! И я не знаю, как буду участвовать в гонке через две недели! И отчаяние в голосе Макса просто разбивает Льюису сердце. - Мне так жаль… Макс на это только головой качает. - Мы обязательно исправим это. Завтра. – и это звучит и как обещание и как просьба. – Но прямо сейчас мне нужно, чтобы мой парень обнял меня и сказал, что все будет хорошо. Пожалуйста. И беспомощность в глазах Макса практически ломает его, он сам чуть не плачет, осторожно тянет его к себе за руки, прижимая к себе с осторожностью. - Конечно. – шепчет, и Макс не сопротивляясь устраивается у него на коленях. Льюис аккуратно поправляет на нем белье, удерживает крепко и очень осторожно, чтобы не задеть синяки. – Все будет хорошо. Макс всхлипывает, пряча лицо в изгибе его шеи, и Льюис понятия не имеет, как долго он так сидит на полу в ванной, укачивая Макса в своих объятиях. Он прижимает его к себе, шепчет ему ласковые успокаивающие слова, гладит по спине, пока Макс не перестает дрожать, пока слезы не высыхают на его лице. Прости меня, Макси. Я так сильно тебя люблю. Но он не говорит этого вслух, потому что сейчас не самое подходящее время. Он целует Макса в лоб, в кончик носа, в растрепанные прядки золотистых волос и надеется.***
- Это просто гонка. Всякое случается. – вдруг говорит Макс, упираясь ногой о балконные перила. Врач сказал, что через два дня можно уже обходиться без костыля, в Венгрии он еще может чувствовать дискомфорт, но после перерыва он должен быть как новенький. – Мы идем дальше. Если бы это было так просто. Макс принял его извинения, но огромное давящее чувство вины в груди едва ли стало меньше. - Это может случиться снова. – осторожно проговаривает Льюис. Может быть они справятся с этим, но это повториться снова и снова. Потому что они соперники, борющиеся за один и тот же титул, и ни один не отступит. - Мы справимся, если это произойдет. - Мы можем этого не пережить. Мальчики с золотыми волосами, которые рано или поздно уходят. Это не так просто, Макс. Это не просто победы и поражения. - И что? Ты хочешь прекратить это? – голос Макса звучит обвиняющее, будто Льюис заранее отказывается от битвы, в которой поклялся участвовать. Я хочу, чтобы у тебя было все, что ты когда-либо хотел, Макс. Разве ты не видишь, как это страшно? - Я не хочу стоять между тобой и твоим счастьем. Макс на это смеется сухо, натужно, как будто в отчаянии. - Какой же ты долбоеб, Господи! - шипит буквально, горящий взгляд голубых глаза будто в душу проникает. – Ты делаешь меня счастливым! И Льюис чувствует себя как-то совершенно пришиблено, отстраненно кивает, когда Макс буквально рычит. -Да, я буду бороться с тобой за этот титул. – как самая настоящая клятва. – Но я буду бороться за тебя еще сильнее. И что случилось с нежеланием давать обещания, мой маленький лев?***
Нога Макса быстро приходит в порядок. И они тоже. Льюис узнает, как правильно делать массаж Максу, чтобы избавиться от оставшейся скованности в мышцах, несмотря на все протесты «Тебе не необязательно делать, Бред может заняться массажем». Но Льюису нравится – чувствовать, как твердые мышцы становятся податливыми под его пальцами и видеть, как голова Макса откинута на подушки, как он стонет от прикосновений и как явственно видно его возбуждение. Быть может это какой-то признак того, что его парню тоже нравится массаж в его исполнении. - Нужна помощь с этой проблемой? – и ухмыляется, когда Макса прикусывает губу, тянет его за косички к себе, чтобы поцеловать совершенно откровенно. И в глубине души Льюис надеется, что Бред так не делает. Он все еще испытывает угрызения совести, когда Максу больно, особенно под конец дня, и каждый раз это напоминает о том, что синяки проходят быстро, а последствия перегрузки 51G сохраняются надолго. Он забивает морозилку пакетами со льдом, готовит горячие ванны для Макса, и понимает, что где-то становится гипер-заботливым и опекающим, когда возвращается однажды домой и Макс вручает ему горшок с цветком. - Это что? - Это тебе. – проговаривает Макс. – Ему нужен солнечный свет, умеренный полив, мне сказали, что это растение о котором легко заботится, но как показывает практика – это вранье. Льюис смотрит на Макса в некотором замешательстве. - Ты даришь мне цветок… чтобы я заботился о нем? – переспрашивает, чтобы уточнить правильно ли он все понял. - Да. – Макс целует его с нежностью. – С тобой очень хорошо, но твой синдром Матери Терезы сводит меня с ума! Ох. Ладно. - Только следи за тем, чтобы Роско его не съел!***
Они проводят летний перерыв вместе, прячутся на отдаленном острове с частным пляжем, Роско любит бегать по песку у кромки океана, а волосы Макса сияют как жидкое золото на солнце. Золотистые волосы, ярко-голубые глаза, пиратская улыбка. Льюис думает, что вот оно – счастье. И дальше, по ходу сезона он понимает, что накопил целую коллекцию фактов о Максе. Он любит смотреть документальные фильмы о войне и дурацкие реалити-шоу, которые (стоит признать) Льюису тоже нравятся – они вдвоем совершенно случайно увлеклись романтическими историями группы незнакомцев, оказавшихся на острове. Макс любит рассматривать его татуировки, оставлять легкие поцелуи над крестом на спине и мучительно медленно обводить губами каждую букву «Still I Rise», до тех пор, пока у Льюиса не заканчивается терпение и он не хватает его в охапку, прижимая к себе, целуя горячо, стирая эту коварную понимающую усмешку. Макс целеустремленный, упрямый, прямолинейный, он никогда не сдается и всегда честен. Он без предупреждения пробрался в сердце Льюиса и заставил забыть о том, что все когда-то заканчивается. По вторникам Льюис сидит рядом с Максом на полу и они созваниваются с сестрой Ферстаппена, и она заставляет их пообещать, что они приедут к ней, когда сезон закончится, а малыш Лука пытается ткнуть своих пухлым пальчиком в Льюиса через камеру, и Макс не устает жаловаться на то, что это несправедливо, что он перестал быть любимым дядей.***
Если Анжела и считает странным тот факт, что Льюис везет с собой цветок в горшке на другой конец света, когда начинается североамериканская часть гонок, то ничего не говорит об этом. Даже несмотря на то, что ей пришлось торчать лишний час в аэропорту, наблюдая, как Льюис пытается убедить таможенников, что «Нет, это не каннабис», «Нет, это не попытка ввоза экзотического вида растения!» и «Вы понимаете, я не могу просто оставить Флоренс (именно так он назвал цветок) без присмотра на целых три недели, потому что его нужно поливать каждые пять дней и разве можно оставить его в Монако умирать??». Да, Льюис прекрасно видит странные взгляды, которые бросают на него работники таможни и осознает, что завтра всюду появятся статьи об очередной эксцентричной выходке Льюиса Хэмилтона. Но самое главное, что его наконец-то отпустили вместе с Флоренс и он вздыхает с облегчением. Анжела по-прежнему ничего не говорит об этом. Но вот Макс, когда заходит вечером в свой гостиничный номер и натыкается взглядом на горшок с цветком, смотрит несколько растеряно. -Ты привез цветок с собой? Льюис только вздыхает. Ну вот, даже его парень считает его сумасшедшим. - Его нужно поливать. Что мне было делать? Макс только хихикает. - Ну не знаю… - легкий сарказм в голосе. – Попросить домработницу поливать его, пока тебя нет? Или кого-то из друзей? Или твою сестру? Эм… ладно. Возможно, были другие варианты. Но что делать с тем, что он чувствует личную ответственность за это растение?! - Они не знают, как это сделать правильно! – тут же возражает. Макс фыркает, скрестив руки и смотрит с веселой улыбкой. - Если налить много воды, то листья почернеют, а если недостаточно, то станут ломкими и опадут… - Льюис… - И это наш цветок, и ты доверил мне заботиться о нем! И я обещал тебе, что… -Льюис… - … Я не позволю ему умереть, пока за ним присматриваю! - Лью! - Что? Улыбка Макса светится ярче тысячи солнц. - Я тоже тебя люблю. Ох.***
И в этой битве эпических масштабов, финал откладывается до последней гонки. Всеобщее ожидание становится похожим на сюжет какого-то фильма. Макс соглашается с предложением Льюиса провести последний уик-энд раздельно, каждый в своем гараже, пока они готовятся к финальной схватке. Но когда Льюис ворочается в своей слишком большой кровати в отеле в ночь перед гонкой, не имея ни малейшей возможности отдохнуть, он уже сто раз успевает пожалеть о своем решении. -Роско скучает по тебе! – объявляет он, бесцеремонно вламываясь в номер Макса, таща за собой ворчащего бульдога, по которому явно видно, что он не хотел, чтобы его будили посреди ночи непонятно для чего. - О, серьезно? – Макс весело улыбается, глядя на то, как Льюис укладывает Роско на кровать, в гнездо из смятых простыней. Обычно Макс спит почти не шевелясь, никогда не комкая простыни, и поэтому, Льюис готов поспорить, что его парень тоже не мог уснуть. Льюис скидывает обувь, забирается на кровать, пока Макс гладит сонного бульдога, зарабатывая себе порцию облизываний, после чего Роско отворачивается и наконец укладывается. Он тянет Макса к себе за талию, укладывает рядом, прижимаясь всем телом, утыкается Максу в шею и знакомый запах в одно мгновение успокаивает его. - Мне кажется, он уже не может спать без тебя. – бормочет, поддавшись умиротворению, которое овладевает им. Макс хмыкает и мягко, расслабленно улыбается. - Бедный Роско. Льюис тоже улыбается. - Я нервничаю из-за завтра. – признается наконец. Может быть, «нервничать» - это не совсем подходящее слово. Он возбужден, обеспокоен, он не может дождаться завтра. И это никогда не пройдет, независимо от того, сколько титулов он возьмет, от того сколько мировых рекордов побьет Победа у него в крови. Гонки – это то, чем он живет и дышит. Никто не может сравниться с этим. - Я тоже нервничаю. Почти ничего. - Макс, я люблю тебя. – шепчет он и Макс забывает как дышать, переплетает их пальцы. И он иногда не может поверить в то, насколько они разные. Их переплетенные руки смотрятся как день и ночь. Но Льюис считает, что есть что-то в этом поэтическое, словно их миры стали вращаться друг вокруг друга, притягиваемые неизбежной гравитацией. Солнце и луна, Инь и Ян. – Что бы ни случилось завтра, у нас на двоих будет 8 титулов чемпиона мира. Макс смеется и этот хриплый рокот чувствуется в груди, там, где они прижимаются друг к другу. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Мой маленький лев. Макс касается губами его переносицы, губ, и усмехается, нарочито вызывающе приподняв бровь. - И пусть победит сильнейший.