Бесконечность реальностей. Одна семья

      — А вот и пирог! — Кольт внёс большой черничный пирог в гостиную и поставил на стол, закидывая полотенце в цветочек на плечо. Комната сразу же наполнилась изумительным запахом выпечки и в воздухе появилось несколько пар рук, стремящихся атаковать бедный десерт, по которым стремительно шлёпнула Пик.       — Сначала дождитесь именинника!       Удо и Зофия уныло выдохнули и отошли от стола. По глазам Удо было понятно, что до ночи пирог не доживёт.       — Грайс, ты и пироги умеешь печь? Есть что-то, чего ты не умеешь делать?       На шутливое замечание Порко Кольт не ответил, а вот шанс намекнуть, что приметил маленькое блестящее колечко на безымянном пальце Пик, не упустил. Чуть ли не играл похоронный марш холостяцкой жизни Гальярда, изображая руками самую маленькую в мире несуществующую скрипку. И трясясь от хохота, конечно.       — Ой, завидуй молча, — Порко высунул язык, мол, я теперь точно самый счастливый на свете, а ты скоро и брату родному перестанешь быть нужным и умрёшь в одиночестве, бе-бе-бе, но так тебе и надо. Мол, даже на порог свой не пущу, понял?       Пик сделала вид, что устала от этих двоих и отправилась искать Габи. Девочке надо было поменять рубашку, а то перед приходом фотографа она точно сто раз испачкается.       Погода была лучше некуда. Неделями стоял бесконечный дождь, прерываясь только на пару часов, а тут целый день и ни облачка на небе. Обычно жаркий август начинался довольно прохладно, но люди радовались хотя бы одному сухому дню, поэтому все высыпали на улицу и грелись под летним солнцем.       На улице же Пик нашла остальных детей. Габи и Фалько снова дрались, пинали друг друга, катаясь по земле и громко что-то крича.       — Я буду колоссальным! Ты уже был колоссальным, теперь я буду!       — Ты постоянно играешь за него, почему я всегда должен быть бронированным?       Увидев, как рубашка Габи превратилась из белоснежной в тёмно-коричневую, Пик вздохнула. Ну вот, опоздала.       — А что плохого в том, чтобы быть бронированным? — обиженно заметил Райнер. Он сидел в саду на плетеном стуле, закинув ноги на стеклянный столик, и наблюдал за детьми. В углу стола лежали газеты и стояла чашка недопитого Зиком кофе, которого срочно вызвали на собрание командиров.       — Ничего, просто колоссальный круче, понимаешь? Вот дети понимают, — усмехнувшись, сказал Бертольд, оставив попытки успокоить детей. Он тоже сидел в саду и перебирал какие-то семена, которыми закупился недавно Кольт. — Бронированный маленький и не такой… опасный.       Райнер фыркнул — что они понимают вообще в титанах? — и вернулся к чтению своей газеты. Как будто это не бронированному принадлежит большее количество побед на Земле. Что там дело колоссального — знай себе да круши корабли в море, а бронированный и шпионил, и разрушал, и даже чинить помогал. Самая важная боевая единица, вот что.       Пик кое-как оторвала Габи от Фалько, заставила их помириться и отправила переодеваться. Идя к дому, первая толкнула второго в плечо и, крикнув: «Кто последний — тот титанье говно!», ринулась к двери, громко хохоча, пока бедный мальчик не успел среагировать.       — А где Анни?       — Отца в больнице навещает. Его скоро выпишут, и она перевезёт его к себе вроде бы.       Когда с собрания вернулись Зик и Елена, почти вся семья была в сборе. Через несколько часов из города должен был прибыть фотограф, вызванный заранее. В доме стоял шум, как обычно, — все бегали, поправляли причёски, парадную форму, начищали ордена. Совсем новый покоился на воротнике, слева, такой маленький золотой кружочек. Переодевшаяся в новую рубашку и пиджак Габи смотрела на себя в зеркало, и её внимание то и дело привлекал этот новый орден. Она снимала его, вертела в руках, подносила к глазам, и свет солнца, заставляющий его блестеть и переливаться всеми цветами, завораживал девочку.       Она вспомнила день, когда получила этот орден. В большом бальном зале, где она раньше никогда не была, собралось много людей; в углу играл торжественные мелодии оркестр; вкусно пахло чем-то незнакомым.       — Они пришли ради нас, — шепнул ей тогда Марсель, и Габи совсем ему не поверила. Даже вступая на отведенную для награждений сцену, она не осознавала своё счастье, которое бушевало внутри неё и грозилось вырваться наружу радостным криком или обмороком.       Люди, и правда, любили их. Весь их народ и не только. Они обожали их, стремились увидеть их поближе, пожать им руку.       — А теперь самая важная часть этого вечера! Ура нашим воинам, гордости нации и всего мира! — мужчина в костюме и с тростью вышел к ним, держа в руках коробочку с чем-то тихо позвякивающим внутри. Зал разразился громким «Ура!» и глаза Габи наполнились слезами. Она сжала руку Пик, и та взглянула на неё, улыбаясь, как бы поддерживая. Хотя у самой Пик руки весь день тогда дрожали от волнения, и она время от времени то засовывала их в карман пиджака, то вытаскивала обратно, не зная, куда деть.       — За заслуги в подошедшей к концу войне, за проявленную храбрость и верность своему народу орден высшей степени вручается Габи Браун! Юная леди, истории о вас распространяются со скоростью света. Ваши родители, должно быть, гордятся вами?       Конечно, Брауны гордились. На негнущихся ногах девочка подалась вперёд, и мужчина сел на колени, чтобы нацепить маленький сияющий кружочек на воротник военного пиджака. Габи прикусила губу, чтобы не разреветься прямо у всех на глазах, но от переполняющего чувства беспредельного счастья ей казалось, что она вот-вот взлетит. Все воины в тот день были вне себя от восторга — кто-то меньше, кто-то больше.       И вот, смотря на титана-прародителя, изображённого на ордене, Габи закрыла глаза, позволяя счастливым воспоминаниям снова и снова уносить её.       Вернувшаяся из больницы Анни зашла в дом, держа огромную коробку, завёрнутую в разноцветную обёрточную бумагу. Она кинула ту Зику, который тоже стоял у зеркала, протирая очки и поправляя ордена. У него их было больше всех: конечно, один из главных командиров армии, получивший эту должность совсем недавно. Зик всеми силами делал вид, что на него это не повлияло, но каждый раз, когда кто-то в доме в шутку обращался к нему на «Командир Зик» или «Командир Йегер» внутри него всё аж таяло, как однажды высказалась Елена. «Ничего у меня не тает, звание ничего не значит, ясно?» — огрызнулся тогда Зик, а сам потом во всех бумагах, даже самых незначительных, расписывался как Командир третьего отряда Йегер.       — Что это? — он потряс коробку. Послышался глухой стук.       — Открой, и сам узнаешь. Если тебе не понравится или если ты куда-то её денешь, я куплю новую и с помощью неё тебя изобью, — то ли в шутку, то ли нет заметила Анни.       Зик с опасением сдёрнул бумагу, открыл коробку, заглянул внутрь и заорал от восторга.       — Это бейсбольная бита! И она подписана!       Весь дом в тот день выслушивал часовые рассказы о том, какой невероятный подарок Анни преподнесла ему, Зику, с автографом самого кого-то там, на которого всем в доме же было плевать, но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы валунами не разбрасывалось. В общем, именинник был счастлив. Елена, тенью мелькнувшая позади Зика, когда они вошли в дом, молча стояла где-то в углу комнаты и ей, несомненно, было до жути неуютно. Она всегда в этом доме чувствовала себя чужой: даже пройдя большую часть войны бок о бок с ними, она понимала, что никогда не станет частью семьи, потому что росла в совсем других условиях и пришла в их жизни недавно. Но, наблюдая за человеком, которого, возможно, любила и уважала больше всех, который в свой день рождения был рядом и в кои-то веки расслаблен и доволен, она тоже была счастлива — и её ситуация более чем устраивала. Особенно тогда, когда Пик, протянув ей тарелку с пирогом, потянула девушку к столу, возле которого все они должны были фотографироваться.       — Я тоже? — с недоумением спросила девушка, на что Пик закивала, не понимая, как это Елена подумала, что на фото её не будет.       — Шутишь, что ли? Или фотографируемся с тобой, или вообще нет!       Запихивающий в себя уже третью тарелку с едой Порко яростно закивал. Внутри Елены появилось странное чувство, но было оно определённо хорошим.       — Так вы что, скоро переезжать собираетесь? — кто-то за столом начал разговор о свадьбе, и Порко пустился в рассказ об их с Пик планах на ближайшее будущее: какой дом они купят, куда передут, сколько детей заведут.       На словах о детях Пик нахмурилась — и по выражению её лица Райнер подумал, что Порко ждёт неприятный сюрприз в будущем, но в том, что даже так он никогда её не оставит, Браун не сомневался. В конце концов, Порко, и правда, любил Пик больше чего-либо и был готов на всё ради неё. Её Райнер тоже понимал в какой-то степени: и сам не раз задумывался, хочет ли детей после того, через что они прошли и сколько им пришлось увидеть.       — Смотри, береги мою Пик! Узнаю, что обижаешь, приду и сам тебя обижу! — бросил рядом сидевший Марсель, и все за столом начали смеяться. Все, кроме Порко. Историю о том, как два брата влюбились в одну девушку знали все. Но никакой драмы: Пик сразу же сделала выбор, и второй уступил, не желая причинять боль двум родным людям.       Райнер увидел, как Анни вышла на веранду с пачкой сигарет в руке и последовал за ней. Девушка стояла с незажжённой сигаретой во рту и искала зажигалку по карманам, пока Райнер не подошёл и не протянул ей свою.       — Как отец?       — С каждым днём всё лучше. Когда выпишут, я хочу увезти его подальше отсюда. Куда-нибудь ближе к морю, может, арендую домик на побережье.       Райнер согласно покивал, ведь у него были примерно такие же планы на своих родителей. Мама была уже слишком стара, чтобы работать, и отец, которого Райнер видел нечасто из-за того, что тот работал в действующей армии, тоже уже был в возрасте. Ему хотелось, чтобы его семья наконец обрела покой, и он готов был сделать всё, чтобы они его получили.       — Он всё-таки простил тебя? — Райнер понимал, что Анни ненавидит эту тему, но не мог её не коснуться. Их семьи отличались. Если отец Райнера был в восторге от того, что именно его сына выбрали на роль воина, и он с гордостью пересказывал друзьям все его победы, то с мистером Леонхарт всё было по-другому.       Анни сбегала на тренировки по ночам, наблюдала за кадетами издалека, и ей нравилось драться и выполнять разные задания. Она грезила о военных походах и мечтала воевать за свою страну, а её отец до смерти боялся потерять единственную дочь сразу же после того, как он потерял жену. Поэтому в день, когда она собрала ранец, поцеловала спящего отца в лоб и убежала на базу, откуда отправлялся вертолёт новобранцев, он впал в глубокую депрессию и казалось, что он никогда её не простит.       — С трудом. Сначала он вообще не хотел со мной разговаривать, даже видеть.       Анни докуривала сигарету и вспоминала день, когда вернулась домой с последней, решающей миссии. Легонько постучала в дверь, обтянутую москитной сеткой, и стала ждать. Пожилой мужчина в халате медленно подошёл к ней и дрожащим голосом спросил, кто там. Он никого никогда не ждал и в гости не приглашал.       — Это я, папа, — тоже тихо сказала Анни. — Твоя дочь. Я вернулась.       — Нет у меня дочери.       Тишина, последовавшая за этим, давила. Анни стояла очень долго, возможно, несколько дней перед тем, как мистер Леонхарт вышел и крепко прижал дочь к себе, смачивая её куртку слезами. Они стояли так несколько долгих минут; он плакал, громко, сжимая её в объятиях и содрогаясь всем телом, а она молча гладила его по спине, не извинялась. Не за что было, она выполнила свой долг и обещание, данное ему, тоже выполнила. Вернулась живой.       Райнер похлопал её по плечу, и губы Анни тронула незаметная улыбка. Он видел, какой груз свалился с её плеч и всё понимал.       Когда все завалили Зика подарками и каждый нашел, что ему пожелать, нужно было ставить на пирог свечи и загадывать желание. «Надо бы ему приблизиться, что ли! Стоп, а если у него борода загорится?» — веселился Райнер, и Зик закатил глаза перед тем, как задуть все свечи разом. Когда с традициями закончили, пришёл фотограф и занёс огромный фотоаппарат в дом. Он поставил его в центр комнаты и попросил девушек сесть на стулья, а мужчин встать вокруг, примеряясь и оценивая, как лучше всего сделать снимок.       Фалько, Удо и Зофия сели на ковер перед сидящими спереди Пик и Анни. Елену из-за большого роста попросили встать сзади Анни, рядом с Зиком и Бертольдом. Габи так хотела сидеть на коленях у Райнера на снимке, что никому не оставила выбора, кроме как согласиться. Выглядело довольно странно — сидящий в самом центре огромный мужчина и маленькая девочка на его коленях, они точно притягивали бы всё внимание смотрящего на снимок в будущем, но не каждый имел в себе смелость отказать в чём-то Габи. На фото счастливая девочка прижималась к плечу брата, крепко обхватив его руками, и улыбалась во весь рот.       Было уже темно, когда Бертольд принёс стопку пластинок и завёл граммофон. Заиграла музыка, и Порко пригласил Пик на вальс, потянув её в центр. Она положила голову на его плечо, а он тем временем крепко сжимал её ладонь в своей. В доме стояла расслабленная атмосфера, и они медленно кружились по комнате. Удо и Зофия лежали, распластавшись на ковре, и ныли о боли в животе.       — Однажды переедите так, что превратитесь в титанов! Но безмозглых! — в шутку прикрикнула Анни.       — Не хотим в титанов! Мы больше не будем так много есть… Честное кадетское…       Кольт и Марсель убирали со стола, немного разморенная после вина Елена спала, прислонившись к Зику. Они сидели на диване, и мужчина что-то читал, иногда отвлекаясь на спящую девушку и думая о чём-то своём. Судя по улыбке, не сходившей с его лица, о чём-то приятном. Габи и Фалько убирали что-то в саду, вероятно, желая помочь старшему Грайсу, но что-то подсказывало, что они делали всё наоборот. Утром Кольту придётся пересаживать с корнями выдранные растения и выдёргивать бережно оставленные детьми сорняки, но сдержать их добрый порыв всем представлялось задачей посложнее.       Если вселенная бесконечна, то существует тысяча реальностей, в которых разные версии одних и тех же людей живут одновременно. В одной из них группа молодых людей в военных формах запечатлена на маленьком чёрно-белом снимке. Они, прошедшие всю войну вместе, рука об руку, были частью одной большой семьи, члены которой были похожи между собой лишь тем, как каждый дорожил этой связью. Возможно, была и та версия их жизней, в которой было чересчур много боли и разочарований, но им это было неведомо и не предстояло никогда узнать.       В тот нежный первый день августа, когда они праздновали день рождения своего командира и было сделано то фото, они чувствовали себя победителями, которым принадлежал весь мир. Их сердца не тревожило ничего, кроме приятного чувства покоя, полноправно царившего в их жизнях.