ОДИН ВЗДОХ ДО РАССВЕТА

…Времени оставалось все меньше, они оба чувствовали это – тогда, в свою предпоследнюю встречу. Время бесцветным песком утекало сквозь пальцы, и каждая секунда до крови резала душу. Удивительно еще, что Джедайту вообще удалось вырваться в тот раз. Отголоски едва затихшего эха войны снова расползались по Внутреннему Кругу, пробуждая тревогу. Невидимые тени на Терре сгущались все больше, и серая четверка была как никогда нужна дома. Правдами и неправдами Лорд Иллюзий выторговал себе несколько часов, а прямой телепорт Эндимион ему организовал уже по собственному почину, отговорившись усмешкой: «Что я, не понимаю, что ли?» и уже невысказанным серьезным: «Не задерживайся». У них в самом деле было очень, очень мало времени. И даже они сами не знали тогда, насколько. Почти все краткие часы того мучительно-сладкого свидания они молчали. Им было нужно сказать друг другу так много, а минут, отпущенных им, так оставалось мало, что казалось расточительством тратить их на слова. Да и какие слова можно было найти?.. …– Тебе пора. – Рей говорит негромко, но слова колоколами бьют в грудь. Оранжевые блики скользят по ее ресницам, каплями падая на щеки. А зрачки темны, непроницаемо, безысходно темны, полны лиловых теней. – Да. – Гортань саднит от непролитой соли. – Меня… ждут на Земле. Другая на ее месте нашла бы тысячу вопросов – зачем, надолго ли и будет ли он скучать, и чтобы он был осторожен, и что будет скучать она сама… но она только молчит. Смотрит на него сквозь огонь, неподвижная, нежная, сморит невозможными, древними, юными своими глазами, и оранжевое плещет в фиолетовом, переплетаясь с ночью. – Я не спрашивала огонь о том, что будет. – Ее голос звучит странно хрипло. – Не хочу знать наверняка. Не хочу не надеяться. Джедайт на миг закрывает глаза. Наверное, он солгал бы – да, он солгал бы, чтобы утешить, да вот беда: ни он, ни она лгать не умеют, и не спасет никого эта ложь. Война беспощадна, это знают они оба, и путь в смерть ведет только в одну сторону – и это они знают. Но бегство от долга стократ хуже смерти. И это они тоже знают. Оба. И поэтому он ничего не расскажет ей. И поэтому она не спросит больше ни о чем. Он осторожно тянется к ее руке, сжимает теплые пальцы, перебирает их, ища слов, которые могли бы утешить и зная, что их нет. – Я вернусь, – говорит он наконец, сам себе не веря – но страстно желая поверить. – Так или иначе, но я вернусь к тебе, феникс. Глаза ее – темные озера. Темные, темные озера, древние, горькие, мягкие, как бархат, чистые, как огонь. Единственные глаза. И грустные. Невозможно грустные и невозможно всезнающие – что бы она там ни говорила о своем нежелании смотреть в будущее. – Да, – она опускает ресницы, потом поднимает их – тяжко, медленно. – Так… или иначе. Алые блики переливаются на ключицах, кольцом охватывая шею, путаясь в волосах. Алые блики играют на песке и подоле белой полотняной сорочки, отчего кажется, что та залита кровью. – Помнишь, я говорила однажды, что нет цепи, которая бы удержала феникса? – Да, – отвечает он. – Помню. Она долго молчит, лиловые зрачки пьют огонь. – Я была неправа, – говорит она наконец. – Такая цепь есть. Одна. Глаза ее – две пропасти – смотрят сквозь огненную пелену, и рыжие сполохи мечутся в них беззвучно, как птица, запертая в стекле. Сейчас, в этот момент, она до сердцевины души раскрывает себя, отдавая себя, позволяя приблизиться так, как никому и никогда не позволяла. Впускает его туда, куда даже сама проникает не всегда. Впускает – и сама подходит невероятно близко. Становится его сердцем, его дыханием, его жизнью. Это почти… больно. Так смотреть. Это все равно, что восходить на костер. Но отвести взгляд – значит навсегда упасть в бездну. Оборвать нить. Исчезнуть. Тянется, берет его ладонь. Пальцы тонкие, белые, тени как кружево, сжимают крепко – сердцу нечем дышать. – Ты тот, в чьих глазах я вижу свою душу. Голос тихий, как шелест песка, и слова древнего языка шелестят, как песок, как ветер из былого в грядущее. – Ты тот, кто может звать меня любым именем, каким захочет. Огонь гудит, тщится поймать рыжими пальцами звезды – да не дотянуться ему, не достать до небес. – Ты тот, чей голос я услышу с любого берега жизни и смерти. Она склоняет голову, черные мягкие волосы – плащом на его руке, траурным, королевским шелком. Поцелуй жжет ладонь, словно клеймо. – Я признаю себя принадлежащей тебе. Слова падают в сердце, словно печать. Слова взламывают душу, как брошенное копье – отвесно, до самого дна – и та идет сетью трещин, выпуская наружу то, запертое так давно, что казалось погасшим. То, неуправляемое, иррациональное, живое, от которого бывает так… Больно. Рейана, что же ты делаешь, Рей, огненная моя!.. Зачем ты говоришь мне это сейчас, когда я не могу – не имею права – тебе ответить?.. Сейчас, когда ничего уже не изменить, когда мы уходим на почти-верную смерть, когда времени у нас меньше, чем монет в нищенской суме! Сейчас, когда я беззащитен перед тобой. Сейчас, когда я должен защитить тебя. От себя самого. Ослепительное, кипящее волной поднимается со дна разорванного в клочья сердца, сжимает горло, жжет глаза, мешая смотреть… И бессильно бьется в стену намертво запертых губ. Нет. Никаких оков для тебя, феникс. Не сейчас, когда мне нечего оставить тебе, кроме горя. Но, о Великое Небо, я… Я люблю тебя. Он молчит сейчас, не размыкает губ, но это признание – в прикосновении пальцев, в странно беззащитном взгляде, в улыбке, спрятанной под сдержанностью. Я люблю тебя. Он не произносит ни слова, но слова шепчет сердце, говорит в полный голос, кричит так, что крик достает до колючих звезд. Я люблю тебя – пульсирует в венах, в шелесте вздохов, в треске огня. Я люблю тебя, я-люблю-тебя, ялюблюлюблюлюблю…. Никогда и никого не будет, кроме нее. Никогда и ничего не будет – без нее. Даже если этот день, эти часы, эти минуты – единственное, что им позволено – ничего больше не будет. Даже если он не вернется – он навеки останется здесь, в этой пустыне, держа ее за руку. Навеки. …Они так ничего больше и не сказали тогда. Они молчали. Ни объятий, ни поцелуев, ни слез, ни обещаний. Только стиснутые ладони и переплетенные до боли пальцы. Только глаза смотрели в глаза сквозь танцующее пламя. Они отсчитывали последние секунды – ударами сердца, выдохами и вдохами, толчками пульса, бьющего в виски. Они молчали. Они прощались. И прозрачно-темное, пересыпанное звездами небо безмятежно раскинулось над ними там, где плескалось когда-то море жидкого камня, и земля воздевала к небу огненные руки, то ли молясь, то ли танцуя. И тонкие ржаво-красные дуги, изваянные ветром из песчаника, поднимались навстречу пересыпанной звездами вечности. Их последней вечности перед тем, как все закончилось. Закончилось для всех. …Последний осколок лег на место. Фитиль почти догорел, и яркий бледно-золотой лепесток трепетал и метался, разбрасывая тени по стенам – прозрачные, дымно-оранжевые пятна рябили и переливались, напоминая шкуру диковинного хищного зверя. Джедайт пошевелился, разжав пальцы – они онемели, словно держали лед… или раскаленный металл. Кожа горела, как обожженная, и гладкий фарфор ранил, словно наждак, врезающийся в открытую рану. Сколько все же энергии занимает в нынешнем мире процесс восстановления разрушенного! Словно сам этот мир отвергает исцеление, любя разрушение больше созидания. Словно разрушение вплетено в саму ткань этого мира… Разве за такой мир они отдавали свои жизни? За такой мир заплатили разрушенными судьбами единственных нареченных? Такого мира они хотели? Победили ли они тогда… или проиграли? Поздно задавать себе такой вопрос. Слишком поздно. Слишком поздно… пламя свечи дрогнуло, словно в такт этим, мысленно произнесенным словам… или он сказал это вслух? Как же болит голова… Джед тряхнул головой, боль чугунным молотом ударила по вискам изнутри, отвесно вонзилась в затылок, ознобом прошла по позвоночнику, липким потом выступила на лбу, набросив на глаза мерцающую паутину. Нет, Кунсайт завтра точно ему выскажет все, что думает о таком отношении к собственному здоровью. И будет, в общем-то, прав… Кунсайт… остро-холодный лед, пахнущий свежестью… на ноющий затылок, на лоб… как было бы хорошо… если не лед, то хотя бы воды, хотя бы глоток… Но зато работа закончена. Маленькая расписная чаша лежала в его руках фарфоровым округлым совершенством, и фениксы танцевали в черноэмалевом небе ее боков, золотясь под огненными бликами свечи. Нарядные, яркие, с пышными хохолками и длинными хвостами из красно-оранжевых перьев. Совсем не такие, как настоящие. Конечно, сказал себе Джедайт, давно уже не осталось никого, кто знал, как выглядели эти птицы на самом деле. Даже в его время лишь единицы видели живого феникса. И то его время тоже безвозвратно ушло… Так много чудес, которые уже не вернуть. Так много ран, которые уже не излечить. Так много ошибок, которые уже не исправить. Так… поздно. Слишком поздно для всего. …Наверное, и то, давнее его молчание было ошибкой, подумал Джедайт, прикрывая ладонью глаза. Имел ли он право тогда молчать? Тогда ему казалось, что имел. Имел ли он право решать за них обоих? Решать за нее? …Они – все четверо – тогда промолчали. Они – все четверо – самонадеянно решили взять все бремя на себя. Они – все четверо – были движимы главным стремлением: защитить. Знать бы тогда, чем обернется их воительницам эта защита. Знать бы, куда заведет их эта гордыня. Вот только не бывает в жизни сослагательного наклонения. И чудес… почти не бывает. …А ведь она никогда, никогда ни о чем не просила. Не настаивала, не задавала вопросов. И никогда не требовала слов любви. Ничего, ни одного признания. Она знала все – без слов. Но… может, именно это ей и было нужно? По крайней мере, тогда, в их последнюю ночь на Марсе, когда ее глаза смотрели на него сквозь огонь, словно пытаясь прочесть в его лице что-то. Она всегда была горда, так горда и так ранима, она никогда не призналась бы в слабости, особенно ему. «Феникса нельзя приручить. Он останется, только если сам этого захочет». А она ведь хотела. Хотела остаться, хотела разделить его путь и пойти по нему до конца по обычаю женщин своей планеты. И она прошла бы до конца. Это было ее право. Но именно этого он допустить не мог. Не мог своими руками отправить ее на гибель вместе с собой… хотя получилось, что именно туда и отправил. Он был неправ, во всем неправ. Столько ошибок, следующих одна за другой… Если бы он поговорил с ней тогда! Если бы сказал, на что они все собираются пойти… на что, возможно, пойдут ради Терры и мира в Системе! Если бы не был так уверен в том безрассудном плане… впрочем, другого у них не было. А должен бы быть. Если… Столько безнадежно опоздавших «если», которые ничего уже не смогут изменить. Слишком много ошибок уже сделано. Слишком, слишком много. Слишком поздно… «Поздно…» – шелестящим эхом пролетело между стеллажами. Он опять сказал это вслух?.. Голова прямо-таки раскалывается, как же это выматывает… Свеча дрогнула, черно-желтые тени заполошно заметались по стенам, искажая очертания, вызывая головокружение и тошноту. Джед прикрыл глаза рукой – неяркий свет резанул зрачки, как бритва. Надо все-таки отдохнуть, хоть немного, а то он совсем никуда не годен… «Никуда не годен… не годен… не годен…» Он вздрогнул, сбрасывая с себя короткий морок, с силой провел ладонью по лицу. Невыносимо хотелось уснуть. Уснуть, не думать, не чувствовать, просто исчезнуть… «Исчезнуть…» Да что с ним такое?!.. Если бы он только мог сосредоточиться… Если бы только перестала так болеть голова… и сердце. Грудь ломило, и с каждой минутой все сильнее, словно там рос холодный чугунный комок, перекрывая дыхание, парализуя мысли. Это была даже не боль, а… Тревога. …Тревога. Рей никак не могла стряхнуть это ощущение – и не могла понять его. Тревога появилась медленно, необъяснимо, незаметно, наполнила пространство как неслышный, но назойливый комариный писк, наждаком царапающий нервы. Тревога сочилась из углов – терпкая, мутно-бурая, как остывший до горечи чай. Тревога давила. Рей нахмурилась, напряженно вглядываясь в темноту. С таким же успехом она могла вообще не открывать глаз: ночь лежала на лице плотным черным сукном, едва не душа. Мрак был осязаемым, прочным, липким. Мрак давил на грудь, не давая вздохнуть, не давая подняться. Сейчас ведь не должен быть такой воздух, подумала она, ведь в эту пору он всегда прохладен и свеж. Это только летом, когда ночи так жарки, синий, полный светлячков сумрак липнет к коже, как теплый мед… А этот… холодный. Это неправильно, зазвенел тревожный молоточек рассудка, так быть не должно. Сейчас ведь луна. Сегодня не должно быть дождя. Сейчас весна. Весной синие, холодные, прозрачные ночи. Не такие черные, как эта. Это неправильно. Рей обреченно вздохнула, откинула одеяло, встала, присела к огню. Протянула руки – ища то ли тепла, то ли поддержки, то ли ответа. Ответа не было. Огонь тоже тревожился, огонь шипел и метался под ее пальцами, но упрямо отказывался показывать хоть что-то. Тогда, в прошлый раз, на одно мгновение ей показалось… На одно жуткое, сводящее с ума, мгновение… Рей поморщилась, стараясь изгнать из памяти ощущение жгуче-ледяной, выпивающей жизнь, удушливой волны ненависти, которая едва не коснулась ее. Или… все-таки только померещилось?.. Учитывая ее расстроенные чувства, такое вполне могло бы быть. Или не могло?.. …Рыжие сполохи стали расплываться перед глазами, путаясь в ресницах. Рей нервно мотнула головой, прогоняя липкую полудрему, но безуспешно. Она не поняла, как и когда смятенный поток ее мыслей превратился в плавное, сонное течение – но лучше от этого не стало. Сон не приносил облегчения. Да и не сон это был – томительное, тягучее забытье, выпивающее, а не возвращающее силы, не дающее спокойствия, раз за разом гонящее мысли по опостылевшему замкнутому кольцу… …Могли ли они тогда, давно, выбрать что-либо, кроме смерти? Разум может взвешивать варианты. У сердца вариантов нет. Оно всегда знает, как единственно правильно, даже если обманывает себя. Вот только их сердца не имеют права на обман. Чьи угодно – но не их. Они, сейлоры, разные, да. Но они очень похожи. И, несмотря на неизменную веру в лучшее, никто из них не строит бесполезных иллюзий. Если они борются за что-то, значит, оно стоит того, чтобы за него бороться. ...Стоит?.. Рей вспомнила отчужденно-застывшие глаза Джедайта, похожие на потрескавшееся стекло. Что он прячет там, за своей болью? И стоит ли это того, чтобы сделать шаг по углям? Хотя кого она обманывает. Она уже сделала этот шаг. «Ты ведь уже простила, Рей». Ах, Ами. Мудрая, проницательная Ами. Ты ведь тоже все понимаешь, правда? Ами, ах, Ами, зря ты считаешь себя слабой. Ты сильнее многих из нас. У тебя хватает мужества отделять мысли от чувств, сохраняя ясность и вторых, и первых. У тебя хватает мужества не скрывать от себя правду. «Нас ведь тоже тогда никто не заставлял умирать, Рей». Вот только правда у нас с тобой разная. Одна и та же, но – разная. Да, нас не заставляли умирать тогда. Не просили, не убеждали, не приказывали. Нам дали свободу выбирать. Нас заставили выбирать. Милосердно до жестокости, право слово. Рей подумала, чувствуют ли ее подруги то же, что она сейчас. Стало ли прощение концом их мучительного пути – или только его началом? Чувствуют ли они, будто идут по углям, рассыпанным по тонкому льду? И значило ли для них простить – только сделать первый шаг по этому огненному ковру? Как они подбирают слова, запинаются ли, случайно встречаясь глазами, полными прошлой боли? Ведь каждая из них несла камень под сердцем. Каждая – свой. Ами рассказала свою историю, но были и те, о которых молчали Мако и Мина. Было то, что отразилось в глазах Усаги, когда Рей в гневе упомянула имя Эндимиона. То, о чем воительница Марса никогда не спрашивала пламя – потому, что была не уверена, что ей хватит сил услышать ответ. Она была жестока в разговоре с подругами, очень жестока и несправедлива – впрочем, боль никогда не бывает справедливой. А в ней тогда говорила именно боль. И девочки это знали. Каждая из них знала, даже Усаги. Особенно Усаги. А ведь она так ничего и не рассказала о той, давней встрече с Эндимионом во дворце Берилл, подумала Рей, вспомнив глаза подруги. Не сердитые, не ошеломленные, не обиженные, а… грустные. Словно прячущие что-то за этой грустью. Словно Усаги очень хорошо понимала, о чем говорит огненная жрица. Возможно, даже лучше нее самой. Что ты скрываешь за беззаботной улыбкой, кролик?.. …Прости меня. …прости, прокатилось по углам сухое хохочущее эхо. Прости?.. П…сти-и… Рей вздрогнула, вскинула голову. Она что, разговаривает во сне? Но все было тихо, она могла бы поклясться, что не слышала ни единого звука. Все было тихо… Даже как-то слишком тихо. Вокруг нарастала странная, болезненная неправильность. Священное пламя не давало обычного живого тепла, и оранжевый свет его гас в двух шагах, словно поглощаясь липким, плотным, таким не-ночным мраком. Огненные языки казались картинкой, нарисованной на черной бумаге. И мир тоже казался мертвенным, ненастоящим. В скудном ночном свете предметы смотрелись плоскими, словно фигурки, вырезанные из картона. Вязкая, как мутный кисель, тишина вилась вокруг змеей, и эхо умирало в ней, едва родившись. И эта тишина тоже была какой-то… неправильной. Тишина ширилась и давила, как густая смола. Тишина была осязаема и тверда, как слежавшийся горный снег – и так же холодна, зыбка и опасна. Она душила, колыхалась, грозя вот-вот обвалиться в пропасть невидимой слепящей лавиной, которую – еще секунда – и ничем, ничем уже не остановишь, и тогда…       И что тогда, принцесса?.. Это ей снится?.. Это эхо… откуда в нем насмешка, ирония? Оно словно… издевается над ней?       Разве, принцесса? Разве ты боишься меня? Или… себя? Рей яростно тряхнула головой, безуспешно стряхивая дрему, которая – она поняла это – явно была искусно сплетенным мороком. Медленно, борясь с собой, она склонила голову – спутанные волосы легли на руки, на пол, как черная тонкая паутина. Темнота свилась в кокон, прильнула к ладоням, скользнула по шее, прохладно дыша в самое ухо – невесомая, почти ласковая. И огонь не мог прогнать ее. Не мог… …Нет! Я не хочу! НЕТ!!.. Гнев плеснул в ней жгучим, яростно-алым… и захлебнулся в липкой, шепчущей тишине.       А чего ты хочешь, принцесса? Прощения? …Прощения?.. …Светлейшая Селена – тогда, давно – не осуждала Небесных Королей за содеянное, даже сочувствовала им. Хотя знала, что скоро они придут на ее планету, как убийцы… Огонь – и лунный свет. У них разные понятия о справедливости, не так ли? И о страдании. Селена смогла простить. Даже тогда, она смогла. И что же, силой это было – или слабостью? Слабостью?.. А она, Рей? Сможет ли простить она? …А должна ли?..       Это то, чего ты хочешь?       Это действительно то, чего ты хочешь, принцесса-воин?       О, прости, БЫВШАЯ принцесса, конечно же… …Так много всего случилось. Так много потеряно навсегда.       Легко говорить о прощении лишь тем, чье сердце холодно, как хрусталь.       Легко говорить о прощении тем, кто по-настоящему не любил.       А ты – ты ведь любила, принцесса? Любила ли она? Великое Небо, она?! Любила ли?? Рей едва не рассмеялась – грудь скрутило болью, неожиданно острой и свежей. …Что с нами произошло, Джед? Что мы позволили сотворить со своей жизнью, своим миром? Когда-то нам казалось, что мы будем вместе всегда. Что нет ничего, что смогло бы разлучить нас. И я – я, знавшая будущее! – никогда не могла представить, что ты сможешь стать моим врагом. И тем более, что ты сможешь…       А он – смог. И спокойно наслаждался этим. Убивая тебя. Убивая твой мир.       И ты все еще хочешь для него прощения, принцесса?       А нужно ли оно ему?       А знал ли он на самом деле, как ты страдала? Знал ли, как это – умирать? В самом деле, да знает ли он, что это такое? Если бы он понял!.. От этой мысли Рей замерла, чувствуя, как где-то внутри нее щекотно зацарапал сладко-холодный комочек.       Хочешь ли ты, чтобы он понял все?       Хочешь ли ты, чтобы он почувствовал все, что чувствовала ты?       Хочешь ли, чтобы он страдал, как страдала ты?       Хочешь ли, чтобы ему было так же плохо, как и тебе? Нет, беззвучно прокричала Рей. Нет, я ведь не такая. Мы все не такие! Мы сражаемся за справедливость…       Но ведь это будет только справедливо? Не так ли, Воин Добра и Справедливости? Тишина шептала, мягкая, невесомая, вкрадчивая, щекочущая, как сотни проворных паучьих лапок, ткущих невидимую паутину…       Хочешь ли ты наказать его?       Хочешь ли ты, чтобы он ответил за все сполна?       Увидеть его боль?       Так, как он когда-то видел твою? Так, как когда-то он… Старая боль резанула неожиданно ярко, опалив жаром и холодом – металлическим, острым, разрывающим кожу души. Старые раны не такие уж и старые, оказывается. Да и могут ли они излечиться до конца? …Может ли вообще до конца исцелиться такое?.. Говорят, время лечит. Кто не испытал – тому не понять. Не понять! Вот так, шептало холодное, сладкое изнутри нее. Вот так, больше, больше… Не борись с собой, не сдерживай себя. Твой гнев справедлив, твой гнев оправдан. Отдай свою боль ему, он заслужил это, ведь так? Это не я. Нет. Нет! Это. Не. Я. Это ты, отвечала тишина. Конечно же, это ты. Не лги себе, принцесса.       Все правильно. Все справедливо.       А ты имеешь право желать справедливости. Рей рванулась, сцепив зубы. Еще и еще. Холод и жар стиснули грудь, липкой чернотой обволокли легкие, не давали двигаться. Боль раздирала пространство под ребрами, не ее боль, как с ужасом поняла Рей, но боль вполне реальная, выматывающая силы, выпивающая жизнь. Что происходит?.. Все правильно, вкрадчиво прошептала тишина. Ему больно так, как было тебе. Ведь это именно то, что ты хотела. Это то, чего она хотела?.. …Джедайт?.. Она попыталась мысленно потянуться к нему – впервые за эту земную жизнь. Это было неумело, это было безнадежно, их старая нить, скорее всего, разорвана…но нет, вот она, цела… Удар. Рей задохнулась и выгнулась дугой, как от электрического разряда, под нахлынувшим на нее шквалом агонии. …Джедайт!!! Что происходит?? Только то, что ты сама хотела, прошептало эхо. Только то, что ты считаешь справедливым.       А ты ведь имеешь право желать справедливости. Тишина сгущалась вокруг, терпеливая, вязкая, хищная. Тишина выжидала. Тишина смыкалась в кольцо. Тишина лишала воли.       Не сдерживай себя. Рей дернулась, почти физически ощущая, как тянутся мягкие, тяжкие путы сна, сковывающие тело. Поднялась на локте, перевернулась набок, упала – в голове закружилось и зазвенело.       Ты имеешь право желать возмездия.       Ты имеешь право на гнев.       Ты имеешь право на ненависть. Она зажмурилась, глубоко вздохнула, с усилием заставляя себя дышать медленно – и закашлялась. Воздух был густым и холодным, как осенний туман, воздух наполнял легкие, не принося кислорода, парализуя, давя на грудь, разливая в крови студенистый бесцветный ужас. Второй вздох, усилие, третий… Четвертого она сделать уже не могла.       Не борись с собой.             Не борись… Сердце метнулось, забилось тяжко и рвано, и каждый удар отзывался в висках шуршащим, шепчущим звоном, каждый удар разрывал грудь, опаляя ее огнем… огнем, запаянным в стекло, огнем, гаснущим от удушья – и есть лишь несколько мгновений, несколько яростных, исступленных мгновений, когда он еще может бороться, и он будет, будет гореть… …до самого… …конца… … …Джед!!.. Он услышал ее. Ее мысленный голос едва пробивался сквозь тошнотворный звон в ушах и, окутанный пеленой боли, был едва различимым эхом, неосязаемым колебанием тишины, давящей на виски, как смола. Ее голос казался иллюзией, галлюцинацией измученного сознания, вызванной неистовой жаждой теплоты. Но это был ее голос. И ничто кроме этого не имело значения. Он сосредоточился, попытавшись дотянуться до нее – виски прошило болью, под веками запестрели искры. Плотное, безжизненное пространство этого мира не отзывалось, оно было мертво, как болото, оно засасывало в себя, не давая пошевелиться. А времени оставалось мало, так мало! Внезапная вспышка ярости перекрыла кислород. Ничтожество! Он почти ничего не может сейчас в этом изменившемся мире, с резервами, исчерпанными почти до нуля, с несмываемым клеймом предателя на душе. Он ничего, ничего не может!.. Джед зажмурился, резко втягивая в себя воздух. Тревога липким змеиным кольцом сжимала душу, и пульс бился заполошно и рвано, словно спеша куда-то и не успевая… Не успевая.       …Рей!.. Нет, остановил себя он. Нет. Сейчас нет времени предаваться сожалениям и ненависти к себе. Слишком зыбок баланс сил, слишком хрупка оболочка, и, если она разрушится, страшно представить, что вырвется наружу, и сколько сил потребуется, чтобы обуздать тогда сердце. А сейчас ему как никогда нужны все его силы. Весь его разум. Разум. Разум достаточно холоден, чтобы взвесить все варианты, чтобы определить все пути причин и следствий, чтобы, будь оно все проклято, не чувствовать. Не чувствовать!       …Больно… …Тишина вливается в грудь, как свинец, душит, стягивает вены резиновыми лентами, сжимая мир до точки, обведенной тонкой красной чертой, где-то за ней, далеко, глухо и неровно, как чужое, бьется сердце, мыслей нет, мысли давно сгорели в этом белом слепящем, льющемся с неба, чье имя уже не вспомнить…       …Ей больно… Секунды утекали по капле, обжигая, как угольки, и каждая оставляла в сознании зияющую опаленную дыру, и становилось все труднее контролировать себя, и…       Ты не успеешь, прошептала тишина. Ты знаешь, что не успеешь. …мир остановился и замер, как плоская картинка, бессмысленный, никому не нужный теперь мир, ненастоящий, серый, медленно, по капле, по секунде теряющий кровь…       Она умрет, она уже умирает, и ты ничего не сможешь сделать. …пламя заперто в стеклянный шар, душа бьется внутри, ломает крылья, кричит, срывает голос, срывает кожу, пространство звенит от крика, крошится, как сухой песок – там, за невидимой стеной…       Она снова умрет. Как тогда. …Рей… Нет! Даже если это будет последним, что он сделает в этой жизни. Даже если это будет последним, что он вообще сделает в жизни. Она – не умрет. Никогда больше. Никогда. Не разум – сердце – рванулось вперед, через вязкую муть пространства, через морок и боль, сквозь призрачную стену, разбивая собой стекло и… …разбиваясь. Вдребезги. Пустота взорвалась ему в лицо оранжево-алым, пустота закричала, рассыпаясь дождем осколков, и каждый из них жалил, как игла – но боль не имела значения. Потому что сквозь марево полуугасшего сознания он услышал то главное, что так жаждал. Вздох. Тихий. Облегченный. Живой. А значит, все было не напрасно. Не напрасно… Рей. …– А?.. Рей вскрикнула и резко открыла глаза. Она что, задремала? Вроде бы нет… по крайней мере, не настолько, чтобы видеть сны, да еще такие отчетливые. Отчетливые?.. Тогда… почему она ничего не помнит?.. И откуда это ощущение сухой, жгучей горечи на губах и тонкого, выматывающего звона, сверлящего уши? Откуда эта боль, эта тень угасающего ужаса и гнева? Откуда эта невозможная, сосущая сердце, смертная тоска? Откуда это настойчивое, полузабытое чувство, будто… Будто кто-то… позвал ее?.. …Все, что он еще мог чувствовать, была боль. Она была повсюду: и в пульсирующих висках, и в затылке, куда, казалось, вколачивали раскаленный прут, и в глазах, горящих, словно от кислоты. Горело и горло, и кожа рук – будто ее, эту кожу, с них содрали. Он медленно, с трудом разлепил ресницы, болезненно прищурился: даже неяркий свет невыносимо резал зрачки. Реальность кружилась и расползалась на тошнотворно-пестрые клочья, собрать которые в одно целое не представлялось возможным – не было ни сил, ни основы. Память рассыпалась сухим песком, заволакивая разум и обжигая губы. Холодно… Почему так холодно?.. Он нахмурился, с усилием выдохнув, стараясь собрать воедино хотя бы редкие, доступные ему фрагменты. Откуда-то всплыло твердое знание: сознанию нельзя дать угаснуть. Иначе – конец. Яркое пятно иглой прошило глаза – четкое, в отличие от размытых клякс теней и света. Черно-красный фарфор, золото, летящие птицы… Свеча затрещала, желтый огонек метнулся, словно попав в ловушку. …летящие фарфоровые птицы, то единственное, что он смог восстановить. Вот этот маленький, яркий, хрупкий осколок разбитой реальности, хоть что-то из утраченного безвозвратно.       «Безвозвратно…» Он потянулся рукой, осторожно провел пальцем по гладкому фарфоровому краю, ощущая глянцевый бок… и замер, ощутив крошечную, почти незаметную глазу щербину. Ту, для которой не хватило осколка. Он стиснул виски – те отозвались уже привычной звенящей болью. Звон становился все громче, разрывая мозг, вытесняя слова и мысли. Темнота вокруг неожиданно вспыхнула – ярким, лихорадочным многоцветьем огней. Они заполнили все вокруг, обожгли, ослепили… Свеча задрожала, угрожая погаснуть. …ослепили – но там, на внутренней стороне век непереносимо ярко отпечаталась картина, выжженная на сетчатке – на сердце – навсегда. Черный, играющий влажными бликами, фарфор. Длинные струящиеся хвосты. Идеальная, покрытая узорной вязью перьев, гладкость. И крошечный скол на ней – как разрез. На шее одной из птиц. Точно поперек горла. Свеча вспыхнула – ярко, обжигая глаза. «Трудно будет сделать так, чтобы следов не осталось…» Трудно. Но он надеялся… на что? На чудо? «Я не надеюсь. Я склею». Он коротко, хрипло рассмеялся, и этот смех прозвучал как крик. Все правильно. Предателям не позволено надежды. И чуда им не позволено. Свеча зашипела и захлебнулась воском, наполнив комнату удушливым запахом гари. Резким, горько-горячим, разъедающим горло. Он закашлялся, голова отозвалась раскаленно-белой болью, дурнотой ударило в грудь, и звоном в уши… А потом все погасло. И стало уже не больно. И наступила тишина. Серая, мягкая, глубокая. Никакая. И медленно-медленно, спустя одну – или тысячу – секунд со дна этой тишины стал нарастать звук. Слабый, едва слышный, как течение равнинной реки. Настойчивый, как писк комара. Назойливый и ширящийся во все стороны, как шум приближающегося пожара. Режущий, стрекочущий, выматывающий, как звон тропических цикад. Ровный, непрекращающийся, сводящий с ума, бесконечный, шелестящий… Пепел. Это был пепел. Пепел, летящий на ветру. … …Нефрит сам не знал, что заставило его в тот вечер – вообще-то даже ночь – поторопиться с возвращением домой. Строго говоря, он совсем не собирался возвращаться – очень уж не хотелось надолго оставлять Литану. Но что-то настойчиво гнало его домой, какой-то неотвязный внутренний сигнал, почти на грани ощущений – словно на краю сознания ворочалось нечто огромное и неразличимое. И очень, очень мешающее. Слишком мало для тревоги, слишком невесомо для страха, слишком неопределенно для предчувствия… и слишком настойчиво, чтобы это проигнорировать. Поэтому он открыл телепорт (слава Небесам, со знакомыми координатами не было проблем), успокоив себя тем, что непременно успеет вернуться к рассвету, до того, как Лита проснется – и успеет поймать ее первую, самую сладкую утреннюю улыбку. В атмосфере вокруг дома не ощущалось никакой неправильности – как, впрочем и в самом доме, отметил Нефрит, открыв дверь. Полутемный холл по-прежнему был уютным, гулким и немного пыльным. Привычным. И никаких вызывающих опасение перемен он не заметил. Вот только невидимая нить в груди все натягивалась и натягивалась, дергая и теребя душу надрывным чувством тревоги, тем более беспокоящей, что она была необъяснима. Интересно, остальные тоже это чувствуют? И, кстати, где все эти остальные?.. Нефрит сосредоточился, пытаясь нащупать мысли товарищей. Выходило все еще неважно: в инертной, плотной, насыщенной низкочастотными колебаниями и полями среде современного мира ментальные волны гасли, как рябь на масляном пятне. Скорее всего, потребуется много недель тренировки, чтобы приблизиться хотя бы к стандартному уровню, не говоря уж об их прежнем, с досадой подумал он, а то ведь не дело это, друг друга не слышать, а нынешние средства связи куда как ненадежны, да и по качеству совсем не то – ни эмоций, ни образов не передают… …Так, ну, Кунсайт с Эндимионом, помнится, планировали что-то вроде тренировки на морском берегу (былое вспомнить, похоже, решили). Как только вернулись со своих свиданий и снабдили Лорда Звезд строгими и ценными указаниями по поводу безопасной доставки их дам домой, так сразу же и сбежали. Взрослые, солидные люди, называется… Зойсайт… а, кстати, где этот рыжий?.. Наверное, опять отирается у Амелии под окнами, даром что окна эти на двадцать-каком-то этаже… Нефрит сочувственно вздохнул, мысленно пожелав принцессе Меркурия терпения и настойчивости, а другу – смелости (которая у него иногда присутствовала прямо-таки в избытке, но в присутствии синеволосой феи – исчезала бесследно). Эх, устраивать чужие судьбы они все горазды, а вот в своей разобраться… Стоп, а Джедайт?.. Ну этот, наверное, опять сидит в библиотеке, делая вид, что ничуть не переживает. Сколько он уже так?.. Вообще-то за него как раз обычно приходится беспокоиться в последнюю очередь, ибо Лорд Иллюзий всегда был самым осмотрительным и здравомыслящим из их компании. Вот уж кто всегда мог позаботиться и о себе, и об остальных, поддерживая общий моральный дух не только разумным отношением к реальности, но и стойкостью. Впрочем, именно стойкие ломаются внезапно, мелькнула непрошеная мысль. Не надо ему там так сидеть в одиночестве. Лучше уж побеспокоить его, пусть недовольничает, зато здоровее будет. Хотя… света из комнаты не видно, может, все-таки внял жалобному голосу рассудка? Нет, если судить по ауре, то вроде бы он здесь… Он что, один в темноте сидит? – подумал Нефрит, машинально открывая дверь. Остановился на пороге, пригляделся – сумерки в библиотеке были какими-то уж особенно плотными и густыми. Потом, подойдя ближе, заметил что-то светлое на полу. Шагнул вперед. И увидел. … …Нефрит ошибался. Оказалось, ментальная связь вполне может восстановиться сама. Оказалось, для этого на самом деле нужно не больше нескольких секунд. Джедайт лежал на полу ничком, неловко подогнув под себя левую руку и отбросив в сторону правую. Ладонь его была судорожно стиснута на воротнике рубашки, словно та душила его. Волосы, всегда аккуратно причесанные, рассыпались в беспорядке, выделяясь на геометрическом фоне ковра светлым пушистым пятном. Вокруг не было крови, в воздухе не ощущалось признаков яда или какого-то другого грубого материального или магического воздействия… и от этого было еще более жутко. Разум замер – но тело действовало по старой, отработанной годами привычке. Нефрит рванулся вперед, провел ладонью над телом, задержавшись над головой и грудью – проверяя целостность ауры. Приподнял, перевернул, придержав безвольно упавшую голову. Джед был бледен, бледнее, чем обычно, так что синие тени, уже много дней привычно окружающие глаза, казались почти черными. Лицо его даже сейчас сохранило свою обычную бесстрастность, и нужно было сильно постараться, чтобы заметить тонкую страдальческую морщинку между бровями. Казалось, Лорду Иллюзий просто снится какой-то на редкость неприятный сон. Вот только проснуться от этого сна было явно невозможно. Дыхание его не было дыханием спящего. Оно было хриплым и неровным, оно то и дело прерывалось и замирало, словно за каждый глоток воздуха приходилось бороться, и вздохи, слетающие с потрескавшихся губ, то и дело срывались на стоны. Сердце у Нефрита болезненно дернулось – и ухнуло в ледяную пропасть: Джедайт никогда – никогда! – не показывал собственной боли. Даже во сне, даже в состоянии забытья. Даже в тот момент, когда из его плеча выдергивали стрелу, а потом прижигали рану вживую. Даже в тот день, когда в последний раз вернулся с Марса – с совершенно спокойным лицом и мертвыми серыми глазами… Грудь обожгло ужасом, как током – и в следующее мгновение по ментальной сети полетел безмолвный сигнал, не звучавший на Терре несколько тысячелетий. На три вектора, по прозрачным, натянутым сквозь эфир, нитям, дрожа и звеня: опасность! беда! Зов Красной Тревоги, означавший, что над кем-то из них нависла смертельная угроза. Зов, который каждый из пятерых услышал бы даже с другого края Галактики. И пришел бы – несмотря ни на что. Теперь главное было – продержаться. Нефрит резко выдохнул, концентрируясь, обхватил руками голову друга. Сжал пальцами виски, пытаясь восстановить пошедший вразнос баланс энергетических токов. На мгновение мысленно коснулся сознания – и, не выдержал, задохнулся от волны холода и боли, пробиться сквозь которую было невозможно. Может, Энд сможет, где уже их всех носит, секунды утекают, время, время, время!!! …Джед, Джед, осел ты этакий, до чего же ты, гениальная задница, сам себя довел? До чего же ты нас всех довел? И как нам всем теперь из этого выбираться?.. Тревога ширилась и росла, заполняя грудь удушливым липким комом, перекрывающим воздух, впрыскивающим в кровь холодный серый яд, вязкой болью отзывающийся в напряженной, как рвущаяся струна, душе. Нефрит стиснул зубы, понимая, что надолго друга не удержит, что его затягивает, неумолимо затягивает вслед за ним в зияющий холодом черный провал беспамятства – но рук не отпускал. Просто не мог, хотя пальцы неумолимо остывали, а легкие разрывало от недостатка кислорода. Сзади что-то грохнуло об пол и резко выругалось голосом Зойсайта. Тот буквально вывалился из портала где-то в метре от пола – явно очень спеша, без своего обычного эффектного изящества. Приземлился, неуклюже ударившись об пол локтями и коленками одновременно и неразборчиво ворча – и оборвал ворчание тотчас же, как только оценил обстановку. Чтобы сориентироваться, огненному лорду потребовалось не больше полсекунды. Он метнулся вперед, резко рванул Нефрита в сторону, отбрасывая его руки, и тот, почти теряя сознание, почувствовал, что снова может дышать. – Совсем сдурел?! Куда суешься? – крикнул Зойсайт. – С твоей-то эмпатией! Затянет тебя – и что нам с вами обоими делать? – А что мы будем делать, если затянет его? – проговорил Звездный Лорд. Он приходил в себя, глубоко и жадно дыша, как едва не утонувший пловец – и ощущая, как медленно, невыносимо медленно восстанавливается исчерпанный почти до дна резерв. – Всмотрись. Это не простое переутомление, Зой. Он выгорает, как метеор в атмосфере. Медлить нельзя. Рыжеволосый лорд нахмурился, осторожно переложил светловолосую голову с ковра себе на колени. Провел кончиками пальцев по липкому от пота лбу, коснулся затылка. Помрачнел, окончательно перестав быть похожим на мальчишку. – Влипли мы, – лаконично констатировал он. – Энд где? – Вызвал. Скоро будет. – Скоро – не сейчас. Давай-ка хватайся со мной. Да не вздумай на себя перетягивать, делим поровну, смотри у меня, слышишь! – Слышу-слышу, генерал Зойсайт, – бледно улыбнулся Лорд Звезд. Умеет же рыжий насмешить даже там, где все поводы для смеха умерли еще в зародыше!.. Потом, превозмогая противную слабость, потянулся к лежащему другу, снова прижав пальцы к золотисто-пшеничным вискам. Знакомый холод хлынул в душу, правда, теперь не так остро, но так же изматывающе. Больше они не разговаривали. Секунды тянулись медленно, как резиновые нити – и так же медленно, по капле, с ними уходила сила. Нефрит не шевелился, крепко закрыв глаза – так легче было переносить отвратительное головокружение. Зойсайт, наоборот, шипел и дергался. В четыре руки они пытались удержать хотя бы видимость баланса, но энергия утекала как вода в сухой песок, и было уже почти невозможно держать и совсем невозможно отступить… Проклятие, Кун с Эндом там что, на Плутоне тренируются или на внешнем кольце астероидов?!.. Они появились через несколько, растянувшихся на бесконечность, десятков секунд. В неподвижном воздухе библиотеки раскрылось голубоватое окно портала, окатив комнату волной солено-ледяной йодной свежести. Двумя тенями оттуда скользнули Эндимион и Кунсайт. Хранителю было достаточно одного взгляда. Увидев безжизненное лицо Джедайта, он без единого звука метнулся вперед, мягко-быстрым движением отстранил обоих друзей и склонился над его головой, оплетая пальцами лоб и затылок, призывая живую силу, текущую в сердце планеты. Из его рук заструилось теплое прозрачное золото – а глаза, наоборот, потемнели до черноты, открывая обморочную бездну. Кунсайт, не проронив ни слова, встал сзади, сжав ладонями плечи принца, как делал в прошлой жизни тысячу раз, создавая энергетическую связь. Зойсайт с Нефритом молча взяли Джеда за ладони, намертво переплетая пальцы, отдавая те капли энергии, которые еще могли отдать. Это была битва. Неожиданная, непонятная, битва с неизвестным, невидимым, безымянным врагом, подкравшимся изнутри. Битва тем более страшная, что они ее не искали и не ждали – уж точно не здесь, в месте, которое они только-только начали звать домом, не сейчас, когда они только-только вырвали для себя у судьбы хоть один глоток покоя. Но это ничего не меняло. Это была битва, и на кону в ней стояла жизнь одного из них. А значит, жизнь всех пятерых. И пусть противник был невидим, а вместо мечей были только сердца и руки. И пусть у них не было ни войск, ни доспехов, а полем брани были их собственные сознания – не имело значения. Это была битва. А значит, они не могли проиграть. Сцепив руки, шипя и беззвучно выдыхая ругательства – а потом уже молча, потому что сил для ругательств не оставалось – они держали его, держали в четыре пары рук, держали над невидимой, неизвестной пропастью, и знали: если падать, то сразу всем. Зойсайт кривился, до крови кусая потрескавшиеся губы. Нефрит замер в напряженной неподвижности, и лицо его сильнее, чем обычно, напоминало классическую статую. По нему скользили слабые блики ночного света, не прибавляя жизни, а наоборот, добавляя сходства с полированным камнем. Кунсайт был похож на занесенный клинок, готовый ждать до бесконечности – только бесконечность эта становилась все короче. Лицо его застыло в выражении сосредоточенной, холодной ярости. Под полуприкрытыми ресницами мерцало электрическое серебро, а сквозь смуглый тон кожи все явственнее просвечивала бледность, похожая на медленно прорастающий иней. А вот ярость на лице Эндимиона не была ни спокойной, ни холодной. Она искажала его обычно уравновешенные черты пугающей маской, а синие глаза полыхали, как два золотых горна, темных и ярких одновременно. Руки его подрагивали, вливая чистую золотую жизнь планеты в почти опустошенную, почти выпитую неведомой силой оболочку, за которую еще каким-то упрямым чудом цеплялась душа. Напасть на одного из его людей было очень плохой идеей – кем бы ни был нападавший, это знали все. Напасть на одного из Небесной Четверки, которых он считал братьями ближе кровных, было самоубийством. И кем бы ни был враг, исход для него был предрешен – это тоже знали все. В подобных сражениях Хранитель Терры не брал пленных. Впрочем, сейчас, вероятно, появились те, кто не знает этого достаточно хорошо. Или… наоборот, слишком хорошо знает. Кто-то, достаточно могущественный, чтобы бросить вызов им пятерым. И, по всей видимости, достаточно хорошо их знающий, чтобы бить в самые уязвимые места. И бить наверняка. …Атмосфера тревоги в сумрачном пространстве библиотеки неумолимо сгущалась. Даже золотые потоки энергии на руках Эндимиона не могли отогнать тяжкой, липкой темноты, которая сгущалась, выползая из углов, подобно живому (или не-живому), жадному и дикому существу. Темнота была медленна и терпелива. Темнота выжидала. И это чувствовали все. Джедайт дышал резко и рвано, и каждый раз промежутки между вдохами становились все длиннее, а сам вдохи – короче и слабее, походя скорее на судороги легких, безуспешные попытки вырвать несколько драгоценных частиц кислорода. И каждый такой промежуток тишины наждаком раздирал нервы. Нефрит и Зойсайт, забыв свои обычные препирательства, держали холодные руки Третьего Лорда, чувствуя, как все реже и реже становится неровный пульс – все сильнее сжимали ладони, словно этим могли его удержать. Кунсайт крепче стискивал пальцы на плечах своего принца, невероятным усилием поддерживая баланс. Белизна его лица уже могла соперничать с волосами, а дыхание оставляло в воздухе облачка ледяного пара. Серые глаза мерцали тусклым серебром, и тускнело оно с каждой секундой все сильнее. – Энд, – хрипло сказал он наконец. – Ты выдыхаешься. Тот в ответ прошипел что-то нечленораздельное и упрямо мотнул головой. – Это… Как черная дыра… – выдохнул Зойсайт, слизнув кровь с потрескавшихся губ. – Что это вообще за дрянь такая?.. – Уходит, – беззвучно проговорил Нефрит. Лицо его было неподвижно, глаза закрыты. Только голос выдавал чудовищное напряжение. – Мы… не… удерживаем. Эндимион замер. Профиль его стал заостренно-хищным, почти пугающим. – Ну уж нет, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Нет, слышите вы?! Руки его загорелись ярким, почти опаляющим золотом. Серый, густой сумрак вокруг них стал осязаемо-плотным, почти удушающим, зазвенел от напряжения, словно в воздухе столкнулись сотни невидимых стальных игл. – Я его не отдам, – прошипел принц на грани слышимости. – Что бы и кто бы это ни было, я его не отдам, ясно?!! – Энд. – Первый Лорд крепче сжал пальцы на холодеющих плечах. Ладони его призрачно мерцали от ледяной силы, струившейся сквозь кожу. – Резерв на нуле. Я буду держать, сколько смогу, но могу я не долго. Как и все мы. – К Хаосу! – рявкнул принц. Его глаза стали совершенно черными, золото переливалось поверх ночи как жидкий огонь. Он оглядел всех и произнес, рвано, гневно, выталкивая слова как снаряды: – Я больше не потеряю никого из вас, ясно?! Какая бы метальева дрянь на нас не напала! Я. Не отдам. Никого. Из вас. Никому! Никогда!! Зрачки его полыхнули золотым, и золото раскаленной лавой рванулось по венам, сгущаясь в маленькие солнца на кончиках пальцев. – Слушай меня, – негромкий голос Хранителя беззвучно сотряс пространство. – Слушай меня, Джедайт, Третий генерал Небесной Четверки, я – твой Король, и я приказываю тебе остаться! Густая тишина повисла в воздухе. Ее разрушил свистящий прерывистый вдох… потом еще один и еще. Затем дыхание выровнялось. – Все. – Эндимион откинулся назад – Кунсайт едва успел подхватить его и уложить потяжелевшую голову себе на плечо – и обессилено закрыл глаза. – То есть как все? – не понял Зой. – Ты хочешь сказать… – Все, что мог. Сделал. – Слова вырывались короткими выдохами на грани слышимости. – Он в стазисе. У грани. Ниже не соскользнет… клятва удержит. Но и выше не выберется. Не могу… вытащить… – Он закашлялся, светящаяся голубым ладонь Кунсайта тут же прижала яремную вену, регулируя пульс. – Ровнее дыши, – проворчал тот. – У тебя резервы на нуле. Силы береги. Не хватает нам еще и тебя потерять. – Мы… еще никого… не потеряли, – яростно прохрипел принц. – И не потеряем!.. – Если не будем сходить с ума, – вздохнул Нефрит, наконец, открывая выцветшие до сине-стального глаза. Безвольной руки Лорда Иллюзий он не выпускал. – Энд, серьезно, побереги себя. Пока ты есть, есть и надежда для всех нас. А если тебя не будет, то где мы все окажемся тогда? Твоя жизнь, уж прости, важнее. – Слыхали уже эти речи, – прошипел Эндимион, почернев глазами. – Тогда, на Терре. И к чему они привели? – К тому, что все мы сейчас здесь. – В спокойном голосе Первого Лорда, как поток воды в снежном коконе, пряталась тревога. Его пальцы, безошибочно находя контактные точки на висках и шее друга, посылали короткие энергетические импульсы, восстанавливая почти до дна исчерпанный резерв Хранителя. – Кончай с этим, Кун, – слабо дернул головой тот. – Ты сам на пределе. – Кто бы говорил, – проворчал Зойсайт. – Ты бы себя сейчас видел. Худющий, лохматый, страшный, в чем только душа держится… – В упрямстве, – коротко и невесело усмехнулся Нефрит. – Исключительно и только в нем. Вот придет завтра Серенити, увидит тебя такого, и какими глазами мы на нее смотреть будем? Принца не уберегли… – Я не кисейная барышня. – В тихом голосе оного принца было слишком много усталости, чтобы осталось место для гнева. – И сам себя поберечь способен. – Ой ли? – усомнился Звездный Лорд. – В том и дело, что ой. Кун, хватит. Я в норме. – Он встал, пригладил темные волосы и шагнул вперед, ухитрившись не пошатнуться на первом шаге. На втором Нефрит с Зойсайтом успели подхватить его под руки. – И что я там говорил про упрямство? – вздохнул Второй Лорд. – Твое Высочество, ты нам нужен живым. И я не шучу. Мне иногда случается говорить верные вещи, как ты помнишь. Эндимион обернулся, заглядывая ему в лицо. Взгляд его, пристальный, темный, требовательный, задавал вопрос. Звездочет по-своему кивнул – опустив и поняв веки в знак согласия. – Ведь знаешь, я и сам не люблю предсказаний, – тихо сказал он. – Зато они тебя любят, – невесело съязвил Зой. – Ох, рыжий, ну вот хоть сейчас не начинай… – Успокойтесь, оба. – Резкий голос Первого Лорда был подобен ведру воды, перемешанной со льдом. – Не время сейчас. Он легко, как подростка, подхватил принца на руки и отнес на кушетку – тот распластался по ней невнятной черной тенью, зажмурившись и уронив голову на подлокотник. – Джеда бы лучше уложили, – выдохнул Эндимион, не открывая глаз. – Ему сейчас нужнее. – Не уверен, что его вообще можно трогать. – Кунсайт склонился над бесчувственным телом Лорда Иллюзий, сжимая запястье и считая пульс. – Энергобаланс фактически на нуле, сердце скачет, как безумное. Любой толчок… Нам даже вчетвером его не вытянуть. – Вытянем, – процедил Эндимион, изо всех сил стараясь дышать ровно. – Должны. – Тебя самого вытягивать впору, – покачал головой Нефрит. – Поспорь еще у меня, – не открывая глаз, проговорил принц. – И поспорю, – отозвался тот. – Если повод разумный. – Хватит вам уже, разумные, – хмуро заметил Зойсайт. – Наш с вами разум вон, без сознания валяется. Все невольно посмотрели туда, где сломанной куклой лежал Джед. Уж он-то точно внес бы сотню дельных замечаний – и изрядную долю спокойствия. Как не хватало сейчас его незаметного, но такого уравновешивающего присутствия! Они переглянулись, и Зой озвучил то, что безмолвно билось в мыслях у всех. – Что… это вообще было? – хрипло спросил он. – Да, – кивнул Кунсайт. – Хотелось бы понять, во что мы на сей раз влипли, господа. У тебя есть предположения, Энд? – Нет, – мотнул головой тот. Я не смог понять, что это за энергия. Даже нет, не энергия… Пустота. Черная дыра, как воронка… – Пустота, пожирающая саму себя… – задумчиво произнес Нефрит. – Был, кажется, такой эпитет, у древних… Вспомнить бы, что он означал… – Джед бы вспомнил… – невпопад заметил Зойсайт и осекся, оборвав себя сам. – Да, – жестко заметил Кунсайт. Глаза его были серо-стальны и полны усталости. – Скорее всего, он даже знал бы точно. Но сейчас он нам ничем помочь не может. Наоборот, это наша задача – ему помочь. Так что будем справляться сами. – Знать бы еще как… – Нефрит, присев, взял вторую руку Джедайта в свои. – Эх, ведь он уже с утра явно был не в порядке, надо было его еще тогда остановить… – Его остановишь, как же, – хмуро встрял Зой. – И он давно уже не в порядке. Он же никого не слушает. Уперся как носорог и уработал себя до смерти… – Сплюнь, рыжий! – фыркнул Звездочет. – Накаркаешь еще! – Сам-то… Зойсайт не успел договорить. Его прервал хриплый свистящий вздох – голова Джедайта метнулась туда-сюда, мазнув по ковру светлыми волосами. – Джедайт! – Эндимион дернулся, пытаясь встать, зажмурился от тошнотворного приступа головокружения, поднялся на локте. – Ты нас слышишь? Джед!! Тот рванулся, словно борясь с невидимым врагом, морщинка между бровей углубилась, исказив лицо маской страдания. Нефрит наклонился, придерживая его голову, нахмурился: – Лоб горит, – сухо сказал он. – А руки наоборот, ледяные. Энергия падает. – Да что ж это такое! – вдруг резко выкрикнул Зойсайт. – Джедайт, прекращай уже это! Джедайт, да твою ж мантикору! Джедайт! – Не надо, Зой, – тихо сказал Кунсайт. – От того, что ты будешь ругаться, он в себя не придет. – А откуда ты знаешь?! Может и придет! Сам же видел, его же аж коробит, когда кто-нибудь рядом бранно выражается! – Его уже и так вон как коробит, и без твоих выражений, – покачал головой Нефрит. – А может, они как раз и действуют! – Рыжий, не питай иллюзий… – …ил…люзии… Шепот был едва слышен, но его услышали и мгновенно прервали спор. – Джед? Что ты сказал, Джед? Ты нас слышишь? – встрепенулся Зойсайт, наклоняясь ближе и едва сдерживаясь, чтобы его не встряхнуть. – Он не ответит, Зой, – Первый Лорд тихо положил руку ему на плечо. – Он слишком далеко. – …нет… – Джедайт! – …нет… – не шепот, эхо шепота. – …ничего нет… ее нет… совсем… Голос окончательно сорвался в тишину, и без того бледное лицо Третьего Лорда стало стремительно сереть. – Джед! – Эндимион, собрав наконец силы, скатился с дивана, едва не выругавшись. – Не смей! Ты меня слышишь? Джедайт! Но он не слышал. …Он не слышал ничего, кроме ветра. Он не чувствовал ничего, кроме ветра. Он почти не помнил ничего, кроме ветра. Ветра – и пустоты. …Конечно же. Он должен был понять сразу. Но позволил себе надеяться, глупец. Все было ненастоящим. Все это было только сном, бредом измученного сознания. Издевательской, краткой передышкой, глотком воды среди ада, после которого ад становится еще кошмарнее. Конечно же. Все справедливо. Предателям не позволено надежды. …Ничего не было. Маленькая леди Сатурн, Иллюзион, Энд и ребята, утренний город, старый дом, кофе, книги и булочки… Ничего не было. Белый, залитый солнцем, каменный двор храма, сердитая кошка Луна, серьезные лица девочек-сенши… Ничего этого не было. Фарфоровая чаша в тонких руках, черные волосы, грустные лиловые глаза, острые грани осколков на старых камнях… Ее тоже не было. Она была сном. Бредом. …Рейана… Ее. Не. Было. Все правильно. Предателям не дано прощения. …Пепел забивал горло, не давая кричать. Ветер срывал соленые капли, прежде, чем они успевали выступить на ресницах. Ее не было. …Ветер выл на одной ноте, пронзительно и надрывно, ввинчивался в сознание, не давал думать. Он упал на колени, закрывая руками голову, зажимая уши – но никуда, никуда было не деться от этого звука, рыдающего, стонущего, зовущего, невыносимого, выгрызающего мысли и память… Он хотел бы умереть. Но предателям не позволено даже смерти. …Пепел летел по ветру, впивался в кожу, в мысли, в дыхание, обгладывал до костей, пожирал заживо, стирал сознание, мысли, чувства, надежду. Стирал все, что было – им. И он зажмурился, обхватив руками грудь и стиснув зубы, оберегая то крошечное, что осталось в нем живого, призрачную память о вспыхнувшей на краткий миг надежде… беззвучно твердя кровоточащими губами последнее, что еще не стало пеплом… Имя. …Рейана… …Больно. Почему так больно?.. Рей никак не могла прийти в себя, глубоко дыша и растерянно оглядываясь вокруг. Странно, в воздухе отчетливо пахло пожаром, хотя нигде не было видно ни следа сажи или пепла. Священное пламя было ровно и спокойно, идеальную чистоту деревянного пола, татами и расписных ширм не нарушало ни малейшего пятнышка гари. Но ночь пахла огнем и тревогой. Ночь теребила и звала. Куда? Неужели… …Что за сон ей снился?.. Кошмар?.. Почему она не помнит?.. Рей сжала виски ладонями. Там, в голове, на месте воспоминаний о только что привидевшемся сне была вязкая серая хмарь. И это было неправильно. Это было совершенно неправильно! Рей сосредоточилась, вслушиваясь в мысли, в разум, в память. Бесполезно. Вокруг была тишина. Безмятежная, весеннее-свежая, прозрачная, полная звезд, нераспустившихся бутонов и шорохов ночного сада. Живая тишина. И все было вроде бы хорошо, кроме… Рей вздрогнула. …Боль. Опять эта боль. Она ныла и дергала за сердце, она не кричала, а уже тихо, безнадежно рыдала где-то в центре груди. Боль не давала покоя и звала… Совсем как тогда, давно, в прошлой жизни, когда она спешила на помощь… Сейчас она тоже должна спешить, почему-то подумала Рей. Она должна спешить, иначе… Иначе что? Что тогда произойдет? Рей не знала. Сдвинув ширму, она вышла на веранду, огляделась, запрокинув лицо в небо. Звезды переливчато мерцали в самом зените, далекие, безмятежные. Деревья тихо перешептывались с ветром. Все вокруг дремало, готовясь встретить утро. Все вокруг дышало покоем. И только внутри нее нарастала буря. Тогда она сделала то единственное, что могла. То, что, непонятно почему, вызывало у нее ужас. Она отключила разум и легко, как всегда делала во время медитаций, окунулась в сумрак собственных эмоций. Нащупала резкую горячую нить, спутавшую сердце. И скользнула по ней – так далеко, как смогла…       …холод… …тревога… …боль…       «Ведь это то, что ты хотела»… …шепот…        «Ведь ты имеешь право желать справедливости»… …ужас… …удушье…       «Пусть ему будет больно так, как было тебе»… …ненависть… Рей вскрикнула, выпадая из транса, и зажала рот обеими руками, пережидая приступ ужаса и боли. Как она могла забыть? Что за сила атаковала ее – и смогла заблокировать память об атаке?! И как она вообще осталась жива?.. И… …Джед?!..       «Пусть ему будет больно так, как было тебе»… Ну уж нет!       «Но ведь у тебя почти ничего не осталось»… …У нее почти ничего не осталось. У нее больше нет ни драконов, ни огненных птиц, ни красных рассветов Марса. От Фобос и Деймос остались лишь имена, и золотая Фира давно спит под ржавым песком. У нее не осталось даже ее прежнего имени. У нее нет ничего… …Ничего, прошептала тишина откуда-то изнутри ее существа. Оставь все, как есть, ведь ты уже ничего не изменишь. Ничего не вернешь… Она стиснула кулаки, до крови закусила губу. Ничего не изменишь, значит? Ну, посмотрим. Дочери Марса сдаются только мертвыми. А она, как ни крути, еще жива. И намерена таковой остаться. Рей улыбнулась – короткой, гневной улыбкой, которую подруги редко видели у нее, а враги – часто. Перед тем, как погибнуть. …Кажется, тут кто-то говорил о праве на гнев? Хорошо. Будет вам гнев. И не говорите потом, что вас не предупреждали. Она закрыла глаза, собирая всю боль, все пламя, весь непролитый соленый крик, разрывающий ее сердце. Сжала в тугой, огненный, нестерпимо горячий комок. Глубоко вдохнула и… …отпустила. …Огненная …Стрела …Марса! Она не призывала жезл для перевоплощения. Она не становилась в позу атаки. Она забыла, что в человеческой форме сила, скорее всего, не откликнется, а если откликнется, то серьезно навредит ей самой. Она забыла, что это не ее планета, и ее возможности здесь ограничены. Она забыла обо всем, кроме летящего по ее венам огня. В этот момент она и была – огонь. …Кажется, потом она выбежала во двор. Она не подумала, что на ней, вообще-то, была ночная одежда. Она не знала, куда ей бежать и как она сможет туда добраться. Она не знала, что будет делать потом. Она знала только одно. Она должна быть с ним. Сейчас! Негромкий хлопок и порыв холодного воздуха заставил ее обернуться. Как раз вовремя, чтобы увидеть в паре метров от себя серебристое окно портала. …– Что нам делать? – прошептал Зой. – Он ведь так долго не протянет. Все молчали, чувствуя, как редкими, короткими, драгоценными глотками утекают секунды. Джедайт дышал все реже и прерывистее, бледность на его лице уже начала переходить в мертвенную голубизну – и даже теплые оранжевые блики от зажженных Зойсайтом свечей не могли прогнать этой холодной, терпеливой тени. – Как он подпустил к себе эту мерзость? – тихо произнес Кунсайт. – Его щиты всегда были совершенны, чуть ли не на порядок прочнее, чем у любого из нас. Особенно против ментальных атак… Он просто не мог не заметить. – Если только его не волновало что-то, более важное, чем собственная защита, – заметил Нефрит. – Кроме того, в последние дни он был на пределе… – Да уж, вот от кого не ждали, – выдохнул Эндимион. – Джед, Джед, ну где была твоя голова?! – Да уж ясно где… – Чашка, – вдруг сказал Зойсайт. – Что? – не понял Нефрит, забыв обидеться, что его перебили. – Чашка, – повторил Лорд Огня, неотрывно смотря на стол. – Разбитая, помнишь, Джед тогда собрал осколки? Он сказал, что склеит ее и вот, склеил. Нефрит осторожно взял в руки полукруглый лепесток фарфора, доселе не замеченный никем из них. Красно-черно-золотое, гладкое и совершенное переливалось в его пальцах – ни малейшего намека на следы починки или клея. Молекулярное сцепление. Регенерация неживой материи. Высший пилотаж… И столько усилий… – Зачем? – тихо спросил он. Зойсайт понял суть вопроса и так же тихо ответил: – Это Рейанина чашка. Она тогда ее в руках держала. А потом уронила и разбила, о камни. Ее чашка, понимаете? Джед потому и хотел ее склеить… – Ясно, – прошептал Эндимион. – Ох, Джед, Джед… Кунсайт не сказал ничего. Он молча смотрел на яркую безделушку в руках Нефрита. Чашка Рейаны, значит… …Наверное, это плохая идея. Может быть, даже безнадежная. Вмешиваться в то, что и так разбито вдребезги… Мина, скорее всего, была бы очень и очень против. Или, возможно, наоборот, за – ее решения иногда продиктованы столь сложной и таинственной логикой, каковая ему не доступна. Но… «Ей больно». Знала бы ты, как сейчас больно ему, девочка… Приняв решение, он поднялся и легко шагнул в сторону, открывая портал – так быстро, что только Эндимион успел его заметить. Ответив на его непонимающий взгляд коротким кивком: «Не надолго», Первый Лорд шагнул в снежно-ледяное кольцо проколовшей пространство магии. Туда, где была та единственная, которая, как он надеялся, еще могла помочь. …Кунсайт не думал, о чем будет говорить, и что будет делать. Честно говоря, сейчас он и сам этого не знал. Серьезная беседа с Рейаной по сложности стоила хорошей схватки – тем более, что именно схватка была местом одной из их последних встреч лицом к лицу (не считая той, недельной давности, во дворе храма) – и тогда он едва не убил ее подругу-принцессу. Ярость и страх в глазах огненной воительницы он хорошо помнил до сих пор, и видеть эти эмоции снова у него не было никакого желания. Уже оказавшись на каменном дворе, он с запозданием сообразил, что являться вот так запросто к девушке посреди ночи – это не совсем вежливо и даже несколько неприлично. Но обстоятельства не оставляли выбора, и, кроме того, отступать он не привык, поэтому… Стоп. Похоже… его здесь ждали? Рейана не спала. Более того, она была уже во дворе – и она была в полной боевой форме. Сейлор-фуку на ее теле переливалось пламенными сполохами, аура пылала огненным, пульсирующим кольцом – и воздух вокруг опалял жаром, оплывая и потрескивая. Тонкие шпильки ярких туфель кинжалами вонзились в камень, оставляя на многовековых плитах звездообразные трещины-шрамы. Волосы, багровые от сполохов, облаком плыли вокруг ее головы. А на лбу вместо диадемы ярко сиял огненный знак Четвертой Планеты. Она обернулась – и, заметив его, рванулась вперед с таким выражением лица, что Первый Лорд с трудом удержался от того, чтобы не отступить назад – хотя бы на полшага. – Рейана, я… – осторожно начал он, но та не дала ему договорить: – Что с ним? Кунсайт пораженно замер. А потом подумал, что Мина, возможно, была права, и чувства огненной жрицы куда как глубже и сильнее, чем можно подумать. Возможно, что ничего еще и не потеряно. Возможно… – Мы не знаем, Рейана, – сказал он вслух. – Он жив, – добавил быстро, заметив в лиловых глазах панический сполох, едва не прорвавший и без того нестабильную ауру. – Он жив, но без сознания. Эндимион сумел удержать жизнь в его теле, но вот душа… мы не знаем, где она сейчас. Его разум не откликается, не реагирует. Словно находится в глубоком сне. – В кошмаре, – прошептала Рей. – Что? – Не во сне. – Лиловые глаза бывшей (бывшей?) марсианской принцессы горели огнем. – В кошмаре. – Откуда ты… – начал Кунсайт и осекся. – Хотя да. Конечно же, ты знаешь. Прости. – Не знаю, – возразила та. – Чувствую. – Рейана… – он остановился, подбирая слова. – Я знаю, что между вами все сложно… и долю нашей общей вины с себя ничуть не снимаю. Но сейчас… – Хватит болтовни, – резко перебила она. – Ты не за этим сюда пришел. – Ее глаза чуть сузились. – Веди. Немногословна, как мужчина, подумал Первый Лорд. И, как всегда, заслуживает уважения более, чем многие и многие из мужчин. – Тебе нужно будет взять меня за руку. – Он протянул ладонь, не касаясь первым. – Будь осторожна: у нас полярные силы. Горячие пальцы твердо легли в его ладонь, алая аура зашипела, переплетаясь с невидимым льдом. – Смотри сам не обожгись, – усмехнулась воительница Марса. И, не колеблясь, шагнула в снежно-голубой портал. ...Второй раз за эти дни Рей видела всех четверых вместе. Хотя нет, пятерых – потому что Мамору был здесь, и этот новый Мамору был с ними явно одним целым. Хотя опять нет. Уже не Мамору. Определенно Эндимион. Как только она шагнула в темную, пахнущую горячим воском, книжной пылью и тревогой, комнату, к ней синхронно обернулись три пары глаз разного цвета и одинаковой настойчивости. Даже сейчас, в обстановке более чем домашней, они выглядели так, словно прямо сейчас шли на битву. Ничего не изменилось, подумала Рей. Да, все верно. Это сенши когда-то упали из одной жизни в другую, не сохранив даже имени. А они – они просто перелетели из эпохи в эпоху, разве что перьев на серых крыльях прибавилось. И… шрамов под перьями. Их лица показались ей неожиданно измученными – даже больше, чем неделю назад, когда она видела их в первый раз. Впрочем, тогда она их толком не разглядела, не до того было… Что ж, мирная жизнь иногда бывает неотличима от самой настоящей войны, мысленно вздохнула Рей, и вздох этот получился чуть менее ироничным – и чуть более сочувственным, чем она бы хотела. Нет, она вовсе не испытывала жалости. Дочь планеты воинов, она презирала жалость и не была склонна легко прощать. И эти четверо, стоящие перед ней сейчас, прекрасно знали это. Она смотрела на них – отрешенно, словно бы видя впервые. Она смотрела на них – тех, кого когда-то так рада была назвать братьями. Тех, кто когда-то предал все, что было для нее свято. Тех, кто уничтожил все, что было ей дорого. И они знали это – было видно по глазам. По глазам, в которых кипела непередаваемая смесь вопроса, тревоги… надежды? И – одна и та же просьба: помочь. И ни капли сомнения, что она – сможет. Кто бы мне помог, невесело усмехнулась Рей. Внутренне усмехнулась, не дрогнув ни одной чертой белого, как рисовая бумага, лица. Боль нарастала, раздирая ребра изнутри, не оставляя места для вдоха. Молчание затягивалось. Потом Мамору с трудом поднялся и шагнул ей навстречу. – Рей, – тихо сказал он. – Спасибо. Глаза его были обведены черными кругами, словно маска, которую он носил когда-то, въелась в кожу. – Не благодари. – Голос стал неожиданно хриплым, и она осеклась. – Еще не за что. – Есть за что. – Взгляд земного принца были непроницаемо темным. – Даже если ты больше ничего не сможешь сделать, только быть здесь… все равно спасибо. – Сдаваться не в твоем характере, Ма… – Рей замерла. – Эндимион. – И не в твоем… Рейана. Девушка вздрогнула. Старое имя, произнесенное знакомым голосом, обожгло хуже кипятка. А потом они расступились – и Рей увидела. И замерла. И молча, забыв обо всех, шагнула вперед. Джедайт лежал на ковре, безвольно откинув голову и протянув в сторону руку. Друзья явно пытались устроить его поудобнее, но в неловкой, изломанной позе тела, похожего на брошенную марионетку, не было уютной, мягкой естественности, свойственной сну. Он был похож на сломанную куклу, и, кажется, даже ясное, всегда аккуратно уложенное золото волос выглядело спутанным и потускневшим. Рей подошла, смотря невидяще, двигаясь бессознательно – словно ее тянуло невидимой нитью. И действительно, тянуло – то, знакомое, продернутое сквозь не-вспомнить-сколько тысячелетий тянуло настойчиво и тревожно. Присела, взяла его за руку – холодная, какая холодная! – и заметила на ладони четыре запекшихся красных полумесяца. Сердце толкнулось в грудь тяжелым и холодным комком. Она закрыла глаза, прикусив губу до соленого металла на языке. Потом подняла голову, рассеянно, вопросительно обвела всех глазами, словно вдруг забыв, что не одна здесь. Они не сказали ни слова в ответ, но взгляды их… Умоляли? И мольба эта смешивалась с сознанием несмываемой, непростительной вины, сознанием недозволенности прощения – и одновременно с решимостью бороться до конца – и с надеждой такой силы, что бывает только у грани отчаяния. Все это порождало такой эмоциональный шквал, что воздух дрожал словно при пожаре. Рей невольно поежилась. Нет, ей было по-прежнему их не жаль, совсем нет. Да и не нужна была им эта жалость – тем более, от нее. Но при всем этом их боль не переставала быть болью. Так же, как и их страх за друга. И их надежда, тающая, как песок в песочных часах. А Воительница Марса очень хорошо знала, что такое – тревога за тех, кто дорог. И невозможность им помочь. – Я сделаю все, что смогу, – сказала она, хотя ничего говорить не собиралась. – Я… – Она замялась, не зная, что еще сказать этим молчаливым, напряженным людям, которые когда-то были ей близкими. – Я постараюсь. – Спасибо, – хрипло ответил стоявший ближе всех Зойсайт. Его глаза поблескивали нервно и напряженно, словно он хотел в чем-то признаться, но никак не мог решиться. – Рейана, он вовсе не… Ты… – Он смешался, резко, дергано мотнул головой, отбрасывая волосы с глаз. – Ты… Спасибо. Наверное, в другой ситуации она бы все-таки рассмеялась. Или улыбнулась бы, по крайней мере. Сейчас же – только слабо качнула головой. Потом сказала тихо и коротко: – Оставьте нас. Мамору кивнул и, встретив ее взгляд, вышел из комнаты. Трое остальных отрывисто поклонились ей – поклонились! – и последовали за ним. Уже в дверях Зойсайт помедлил и обернулся, словно опять хотел что-то сказать ей… но так и не сказал. Только зачем-то пристально посмотрел в сторону стола, потом на нее – и выскользнул из комнаты, бесшумно притворив дверь. Уже выходя, он успел увидеть, как Рейана опустилась на колени рядом с бессознательным телом Лорда Иллюзий и склонилась к его лицу. И ее черные волосы пологом укрыли обоих. …Круг замкнулся. Снова они были вдвоем в круге оранжевой теплоты, окруженной неведомой, неназванной тьмой. Снова под ее пальцами билась не-чужая боль, угасала не-чужая жизнь. Снова они балансировали на краю бездны – вдвоем. Вдвоем. Снова. Только огонь теперь был не костром, а всего-навсего догорающим лепестком свечи, слишком слабым, чтобы отпугнуть тени – и те выжидательно притаились на стенах, время от времени колеблясь, разминая призрачные крылья. Круг замкнулся. Чтобы их пламя наконец догорело – или вспыхнуло заново? Словно… словно бы им был дан еще один шанс исправить прошлое, начать заново… или хотя бы закончить то, что никак закончиться не могло. Сказать то, что должно быть досказано, наконец. Ах, Джед, какие странные у нас с тобой все время выходят встречи! Странные – и страшные. Рей провела ладонью по бледному до голубизны лицу, коснулась виска, где редко и неглубоко билась синяя жилка – неровный, угасающий трепет жизни. Не так быстро, как тогда, на Марсе – но так похоже. Словно невидимый лед расползся от пальцев по руке, заставив заныть локоть, потом плечо, потом коснулся сердца невыносимой тоской и холодом, сухим, серым, горьким, как пепел… …Пепел… Откуда эта мысль?.. А ведь холод знакомый, она уже ощущала его недавно, в том вязком, ядовитом сне, от которого никак не могла проснуться. Стоп. Никак не могла проснуться… Значит, Джедайт тоже… Значит, напали на них обоих. И она смогла вырваться, а он… Почему? Ведь он не слабее ее, даже сейчас! Он наверняка нашел бы способ не подпустить морок к себе! Если только… Рей вздрогнула, вспомнив тот едва ощутимый толчок извне, отдернувший ее от парализующей черты. Это был он?.. Оттолкнул ее, а сам… А сам остался. Там, в сером кольце. Рей стиснула зубы от гнева. Ну конечно же. Это так на него похоже! …Нет уж, милый, больше молчать и жертвовать собой я тебе не дам! Ты моего мнения вообще хоть раз спрашивал перед тем, как героически за меня умирать?! Нет?! То-то же. Вот и я твоего не спрошу. Вытащу как миленького – и попробуй мне только не придти в себя! Только попробуй, слышишь?! Ах, не слышишь… Ну, значит, придется тебя вернуть хотя бы затем, чтобы у тебя точно не осталось никаких шансов от меня отвертеться. И выслушать наконец все, что я тебе скажу. Рей не знала, как распутать то, что между ними было. Она не знала, как встретить то, что еще будет. Она не знала даже, что делать с тем, что у них сейчас есть. Но она знала одно. Она не может смотреть, как он умирает. Просто не может и все. Она глубоко вздохнула, припоминая то, чему он сам учил ее когда-то, в прошлой жизни. Ей не нужно было настраиваться: вопреки всему, она все еще прекрасно слышала и чувствовала его – даже сейчас, после всего произошедшего… и когда он был у той грани, от которой редко возвращаются. Ну что ж, подумала Рей, если что – не вернемся оба. Это, конечно, безумие. Но это единственное, что она могла сделать сейчас для него. Для себя. Для них обоих. Хотя есть ли еще они оба, ей было неведомо… Что ж, вот и узнаем, подумала Рей. Она встряхнула кистями и прижала пальцы к его вискам, зарыв их в спутанные светлые, коротко обрезанные волосы. Закрыла глаза. И почти мгновенно рухнула в бездну. …Бездна была бесцветной, непроглядно-черной и ослепляющей. Бездна была обморочно-жуткой и маняще-сладкой. Бездна шептала тысячами голосов, и шепот ее оглушал, как ураган. Бездна призывно тянула руки ей навстречу. Она шагнула вперед – хотя в этом странном пространстве, где тело было лишь фантомом привычной оболочки, для этого требовалось скорее усилие воли, а не мышц. Итак, она напрягла волю – и… …едва не задохнулась. Пустота, казавшаяся такой вкрадчивой, почти ласковой, взорвалась вихрем – и тот с размаху ударил ее, едва не швырнув оземь (хотя где тут земля?). Потоки ветра били, как камни, не давая дышать, пытаясь раздавить. Ага, поняла Рей. Не хочешь, чтобы я туда направлялась? Ну, значит, именно туда я и пойду. Она рванулась – пустота резко, коротко толкнула в грудь, рассыпалась искрами на сомкнутых веках, отозвалась звоном крови в ушах. Потом искры медленно, нехотя, погасли, а звон… Звон становился все сильнее. Даже не звон, а свист. Ветер?.. Ветер был везде. Ветер был сух и горяч, ветер нес серую мелкую пыль, забивая ее в волосы, оседая на коже, лишая ее цвета. Пепел?.. Здесь не было ничего кроме пепла. Ветер нес его бесконечным потоком – мириады серых пылинок, обманчиво мягких и легких, пахнущих остро-горькой гарью. Ветер хлестал как бич, серые крошечные иглы впивались в губы, покрывая их сетью трещин, которые наливались влажной солью, тут же застывая на ветру. Пепел… мертвый огонь. …Мертвый? Ну что ж, посмотрим. И она крепче стиснула зубы, продвигаясь вперед. Ветер уже не свистел. Ветер выл, кричал, бранился, издевательски хохоча. Он рвал волосы, и концы их, как острые черные плети, больно хлестали по щекам. Серая горькая пыль забивала горло, резала легкие, как толченое стекло. Ветер бросал в лицо целые горсти этих страшных, обманчиво мягких пылинок, жалящих, подобно осам, вгрызающихся в тело, словно желая содрать кожу до кости. Ты не первый, кто этого хочет, недобро усмехнулась Рей. Много вас таких было, и где теперь вы все?       Он мертв, шептал ей в ответ ветер.       Он мертв, и его все равно не спасти.       Забудь, шуршали песчинки.       Забудь, ведь его участь справедлива.       И ты скоро будешь мертва, совсем мертва, принцесса мертвой планеты, и лунное серебро не вернет тебя к жизни, как не вернуло твой дом. Холодное, холодное, равнодушное серебро, холодный, предательский свет, которому ты так верно служила…       Чем он отплатил тебе за службу, принцесса мертвой планеты? Что принес тебе, кроме горя? Рей стиснула зубы. Хорошая уловка. Очень хорошая. Бить в самое уязвимое место – или то, которое, предположительно, должно быть уязвимым. Грамотно. И, может быть, даже сработало бы, если бы это была первая попытка. Но во второй раз в одну и ту же ловушку она не попадет. Я не слышу тебя, сказала она ветру. Что бы ты ни плел мне сейчас, я не слышу тебя. Тебе меня не остановить. Я – огонь.       … а огонь гаснет под ветром, девочка, отважная, безрассудная девочка, твой огонь угаснет, как гасли тысячи до тебя и погаснут после тебя миллионы. Я не слышу тебя, повторила Рей. Слабые гаснут. Сильные – разгораются ярче.       … а ты уверена, что ты достаточно сильна, девочка, умиравшая на развалинах мертвого дворца, умиравшая во льдах, умиравшая на прозрачных плитах перед троном врага среди холодной вселенной?.. Рей рванулась. Еще раз, изо всех сил. И еще раз. И еще. То, древнее, горячее, дикое, что казалось давно мертвым, метнулось изнутри, крича и пылая. Тот голос, что заставил ее некогда нестись через полпланеты на помощь тому, кого она не знала – и кого знала всегда. Я – жива, гневно крикнула она. Я, умиравшая трижды – жива! Была и есть – и буду! И тебе меня не остановить! Потому что я не одна. И – нас – тебе – не остановить. Никогда!! Ветер остервенело сек ее серой пепельной плетью, ветер метил в глаза, в потрескавшиеся губы, ветер не давал дышать, не давал видеть. Но ей не нужно было видеть, чтобы знать, куда идти. Боль в беспокойно ноющем сердце была надежнее любого компаса, она врастала в душу тонкой, до предела натянутой нитью, режущей, как стальной трос, тянущей тем сильнее, чем ближе была ее цель. Ближе. И еще ближе. Сейчас. Ветер взвизгнул, рванулся в последний раз, плюнув ей в лицо жгучей пепельной горечью, прошипел что-то зло и обиженно – и исчез. И стало тихо. Так тихо, что враз заложило уши. И тогда она увидела. …Он был лишь тенью собственной тени. Он был серым призраком среди пустоты. Но она узнала его. Сразу. Он узнал ее. Сразу. Хотя…это не могла быть она. Это совершенно точно не могла быть она, только не здесь, не в этом тусклом, пропахшем гарью, бесцветном аду, где терялись очертания предметов и мыслей, искажались образы, шли трещинами привычные чувства… здесь, где она была единственным островком красок, единственным мазком жизни среди пустоты. Здесь, где ей настолько не место. …Нет, конечно же, это не была она. Его разум практически разрушен, он не способен оценивать происходящее… это просто еще одна из его иллюзий. Просто еще один из признаков агонии… что ж, на этот раз хотя бы приятный… Нет, это не она. Она не пришла бы. Только не теперь. Только не после всего, что было… Но даже если это только тень… Только призрак, иллюзия, появившаяся, чтобы мучить его… Он больше не может видеть ее мертвых глаз. Больше не может. … – Джед? Рей сама не знала, произносит ли это вслух. Вполне возможно, что нет… но слова ее каким-то образом становились слышимыми – и даже видимыми – взвихряясь, как маленькие смерчи в сером мареве ядовитых частиц. Но тот, которого она звала, не видел и не слышал ее. Он стоял на коленях, сжавшись в комок, обхватив себя руками, словно пытаясь удержаться за пустоту – или согреться холодом. Короткие серо-седые пряди волос, упавшие на лоб, закрывали опущенное лицо, и казалось, что там, под седой пеленой у него вообще не осталось лица. – Джед?.. – Уходи. …Рейана Марсианская не боялась ничего и никогда. Даже первого – в три года – полета на драконе. И первой – в шесть – схватки с демоном. И последней – той, на острых, расколотых в черепки, уже-больше-не-белых камнях. Даже тогда она не боялась, нет. Хино Рей тоже рано научилась не бояться. В пять лет, когда в могиле, усыпанной цветами, были похоронены все ее страхи – настоящие и будущие. Бояться больше стало нечего – большего ужаса в ее жизни случиться уже не могло. И поэтому Сейлор Марс лишь смеялась в лицо смерти, стоя у края бездны. Она не боялась ничего и никогда. Но сейчас – сейчас ей стало страшно. – Джедайт, – прошептала она, не слыша собственного голоса. – Это я. Это я, Джед… – Уходи!! Он поднял голову – и взгляд его был, как удар в грудь. Рука, уже протянутая, чтобы коснуться, упала, словно перебитая, на полпути. В глазах, когда-то голубых, не осталось ни капли бирюзы. Они были серыми – пусто-серыми, как все окружающее не-пространство. Как и тот, кто стоял на коленях в шаге – в вечности – от нее. – Уходи, – повторил он. – Я не могу больше. Все, что угодно, только не ты. Даже если ты – это не ты. Уходи. Серая, припорошенная пеплом кожа, серые, будто седые, пряди волос. Казалось, весь он состоит из песка и пепла, и достаточно одного прикосновения, чтобы то, что еще и осталось от Третьего Лорда Терры, рассыпалось в пыль на жадном ветру. Рей опустилась на колени, потянулась вперед – пустота спружинила, как тугая пленка, не давая коснуться. – Джед, – спросила она – спокойно, хотя сердце колотилось о ребра как безумное. – Почему – не я? Я – всегда я, и никто больше… Она не договорила. Лорд Иллюзий рассмеялся. И таким жутким был этот хриплый, срывающийся звук, больше похожий на крик, чем на смех, таким неуместным, абсурдным… безумным? – Никто больше, – повторил он. – Всегда ты и никто больше. Всегда. Всегда! Ветер и пепел, боль и серые камни, ненужные битвы и темные троны, мертвые призраки вместо друзей… это ты, всегда ты! Жизнь и надежда, огонь и тепло… приходят, улыбаются и гаснут… не коснуться… – Остановись… – выдохнула Рей – видеть его сейчас было жутко. – …никогда не коснуться! Я – проклятие и смерть. Не могу коснуться… тут же исчезаешь… Умираешь снова, снова и снова… А я – не могу!!! – последние слова он почти выкрикнул, в серой пустоте вокруг зрачков тлели крохотные искорки безумия. – Перестань… – Не могу, не могу, не могу умереть… Так давно, так долго… Ты умираешь и умираешь и умираешь, а я не могу! Не могу наконец умереть!! – ПРЕКРАТИ!!! Ужас внутри нее достиг своего предела – и взорвался гневом. Алое, яростное плеснуло ей в сердце, опалив жаром – и, кажется, даже пепел зашипел, едва не воспламеняясь. Не думая о преградах, она рванулась вперед и… …барьер тишины осыпался дождем стеклянных осколков, серая хмарь колыхнулась тяжкими, тепло-красными толчками пульса. Рей замерла, ошеломленно смотря на собственные руки. Что она сейчас сделала? Она… – Рейана… Сердце ударилось о ребра горячо и больно. Прохладные пальцы дотронулись до ее щеки – осторожно, едва касаясь, так… знакомо. – Теплая… – Джед смотрел, как смотрят внезапно разбуженные люди: тревожно, вопросительно, неверяще. И в его глазах, хоть и устало-серых, больше не было безумия. – Это и в самом деле… ты? Горький комок в горле мешал говорить – Рей тяжело сглотнула. Не помогло. Тогда она потянулась вперед, обхватывая его лицо ладонями, зарываясь пальцами в короткие, такие мягкие волосы у висков. – Я, – прошептала она, не узнавая собственного голоса. – Это я. – Ты пришла. – Он подался навстречу ее рукам, накрыв их своими, закрыл глаза. Замер. – Ты замерз совсем, – тихо сказала Рей. – Неважно… Ты пришла. – Он мотнул головой, пряча лицо в ее ладонях. – Пойдем, Джед. – Она мягко отняла руки, обхватила его за плечи. – Пойдем. Здесь нельзя оставаться. – Да. – Он провел по ее щеке кончиками пальцев. – Ты не должна здесь оставаться. – Мы не должны, – настойчиво повторила Рей. Эта усталая покорность так была не похожа на несгибаемого, выдержанного, гибкого как сталь Лорда Иллюзий, что ей снова стало жутко. – Давай уйдем отсюда. Уйдем, слышишь? – Скажи мне, ты правда настоящая? – прошептал он, будто не слыша. – Здесь кругом одни призраки, а я сейчас совсем не могу думать... Это настоящая ты? – Настоящей некуда, – раздраженно выдохнула воительница Марса. – Нам уходить надо, Джедайт! – Живая… – Он поднял голову – в сером вокруг зрачка разгорались яркие голубые искры. – Ты живая. Ты по-настоящему живая, и неважно, что теперь будет со мной. Он смотрел на нее с нежностью и благоговением, как смотрят на святыню, на чудо. И от безнадежной ласки этого взгляда становилось невозможно горько. И невозможно страшно. – Мне важно, Джед. – Голос сорвался: Рей почувствовала, как из ее пальцев ускользает невидимая нить, та нить, что еще связывала их вопреки всему. – Пойдем. Он покачал головой. – Ничего не выйдет, Рей. Оно не отпустит меня. – Что за чушь? – нахмурилась та. – Что такое это «оно» и почему оно может тебя не отпустить? – Это – мой ад, – тихо сказал Джедайт. – Это мой ад, и я заслужил каждую крупинку этого пепла. Пепел… погасшее пламя – вот то, во что я превратил мою жизнь… и другие, более важные жизни. Все, что здесь происходит со мной, справедливо. – Это НЕ справедливо, – гневно отрезала воительница Марса. – Жить, дышать, ошибаться и исправлять ошибки, падать, вставать и залечивать раны, сражаться и побеждать – или не побеждать, но все равно сражаться – вот что справедливо. А сидеть здесь, в собственной иллюзии – это не справедливо! Это… трусливо, Джед! – Дело не в трусости, Рей, – Третий Лорд с трудом поднялся с колен, потянул ее за руку. – Смотри. Он шагнул вперед – не шагнул даже, лишь только напрягся для шага – и ветер ожил. Ветер вырвался, как зверь из засады, упругой серой волной ударил в лицо, свистя, рыча и воя, поднял тучи ядовитого пепла, сплетая вокруг них призрачную гибкую клетку. Он вцепился в черные волосы огненной жрицы, трепля их так яростно, словно хотел выцарапать из них все краски, столь возмутительно яркие для этого безжизненного места. И почему-то именно это разозлило ее больше всего – настолько, что она окончательно растеряла остатки страха. – Это – иллюзия! – крикнула она. – Этого нет! – Да. – Даже в этом безумном вое голос Джедайта оставался жутко спокойным. – Это – то, что внутри меня. И потому мне отсюда нет выхода. – Выход есть всегда! – вцепилась в его плечо Рей. – Я смогла пройти сюда, а значит, и обратный путь тоже есть! – Для тебя. – Джед накрыл ее ладонь своей. – Не для меня. Рей стиснула зубы, едва не шипя от ярости и бессилия. – Я пришла сюда за тобой, – с нажимом сказала она. – Я пришла сюда за тобой, и уйду отсюда только вместе с тобой, ясно? – Рей, – покачал головой он. – Пойми. Я не смогу отсюда уйти. – Ты можешь! – крикнула она. – Ты – один из четверки Серых, ты тот, кто не сдается, кто может все! – Никто на свете не может все. – Ты – можешь. – Она смотрела так яростно, что даже застывшие слезы казались каплями огня. – И только попробуй убедить меня в том, что ты не сможешь! – Пепел нельзя разжечь вновь, Рей. – Нельзя, говоришь? – лиловые глаза сузились. – А это мы сейчас посмотрим! – Рей, – нахмурился Джед. – Рей, что ты… – Отстань!!! Она отбросила его руку и отвернулась, становясь в позу атаки. Сосредоточилась. – Хорошо же. – В голосе огненной жрицы появились низкие угрожающие нотки. – Не хочешь бороться ты – значит, буду я. И пусть только оно попробует мне помешать! – Рей… – Вот уже семнадцать лет как я Рей, – процедила она. – Ничего нового. Отойди и не мешай, фаталист. Она зажмурилась – тонкий и неожиданно назойливый свист ветра не давал сконцентрироваться. Скрестила пальцы, призывая пламя, и… Ничего. Только жар привычно защекотал ладони, но вырваться наружу – не смог. – Ничего не получится, – выдохнул Джедайт. – Ты верно назвала меня фаталистом: на сей раз это судьба. И это… справедливо. Голос его был мягким, грустным и терпеливым, словно он объяснял печальные истины ребенку, пока еще верящему в чудеса. И именно эта интонация довела Рей до крайней степени ярости. Ее зрачки сверкнули оранжево-огненным, обжигающим, нестерпимо ярким в этом мире бесцветия. – Не смей сдаваться, слышишь! – закричала она. – Будь оно все проклято, не смей! Не уйдешь ты – значит, и я не уйду, ясно?! Слышишь, я без тебя не уйду! Слышишь, ты, я зла на тебя, я не простила тебя, я невероятно хочу задать тебе трепку, но здесь я тебя не оставлю!! – Рей… – Ты вообще что о себе думаешь? Ты что обо мне думаешь? А о других, которые сейчас там места себе не находят, друзьях своих ты думаешь?! Очнись, Джед! Вспомни, кто ты! Вспомни, кем ты был! Ты же воин, в конце концов, где твоя честь?! – Рей! – Как же ты не поймешь! Этот твой ад – не только твой, Джедайт! Мы оба в нем, мы уже много лет, много жизней в нем, и нам никак не выбраться! А ты говоришь мне о справедливости! Ты? – мне?!!! Да гори она огнем, эта справедливость!! Да гори оно все ОГНЕМ!!! …Алое, древнее, гневное плеснуло в стороны взрывом сверкающих лент, жаром окутало тело – и Рей рассмеялась, на миг забыв обо всем. Она смеялась, приветствуя ликующую силу, приветствуя пламя, бывшее ее сутью, пламя, спавшее столько столетий. Она смеялась, чувствуя, как взорвалась столетняя стеклянная боль внутри – и осыпалась вихрем прозрачных осколков. Она смеялась, приветствуя то, для чего была рождена. Битву. Мгла зашипела и отпрянула в стороны с отвратительным, булькающим, стрекочущим каким-то звуком, вязко-серыми жгутами метнулась в стороны. Рей расхохоталась громче. …Сбежать хочешь? От меня? Она ударила – еще раз и еще. Пепел шипел, разлетаясь в стороны – и тут же смыкался вновь. Все равно, что резать воду бритвой… Но сдаваться воительница Марса была не намерена. Особенно теперь. Если бы только умолк этот проклятый плачущий ветер… – Рейана… – Отстань, – выдохнула она, уже настолько сердитая, что сердиться из-за имени было бессмысленно. – Я и одна справлюсь. – Нет. Не одна. Твердая рука осторожно легла ей на плечо – все еще холодная, с едва заметно подрагивающими пальцами, но по-прежнему сильная. – Неужели ты подумала, что будешь биться в одиночку? – Джедайт шагнул вперед, становясь рядом. – Ты не одна. И никогда одна не будешь, пока я существую. – Слова, слова… – раздраженно выдохнула Рей: серый морок резал ей глаза, забирая силы. – А кто тут навсегда остаться вздумал? А кто тут праздновал труса? Вот выберись сначала, а потом обещай. И тут произошло невероятное – Джедайт рассмеялся. Рассмеялся! Здесь, на грани небытия, посреди воющего серого вихря, что жаждал поглотить их жизни. И это был самый настоящий смех, теплый и мягкий, как когда-то, в редкие и давние, сейчас уже почти что и не-бывшие минуты. – Договорились, принцесса. – Рука на ее плече сжалась крепче, начиная теплеть. – Не смей называть меня прин… – А об этом поговорим потом, – его дыхание чуть щекотнуло ей ухо. – Принцесса. – Ненавижу тебя, – отрезала Рей, от души хлестанув пространство пламенем. – Вот дай только выбраться, и я тебе поговорю! А вот выбраться оказалось сложно. Намного сложнее, чем ей хотелось бы верить, даже с ментальной поддержкой Джедайта. Серая хмарь впитывала пламя как губка, мгновенно смыкаясь вокруг тесным, подвижным, заунывно свистящим кольцом. И после каждой атаки кольцо становилось все уже. И еще уже. И еще… – Так не выйдет, – даже в этом безумном вое Лорд Иллюзий ухитрялся оставаться спокойным. – Все это происходит внутри моего сознания, значит, и справляться с ним нужно мне. – Хорошее же у тебя сознание, милый мой, – выдохнула Рей. – Ты это сейчас серьезно? – Про сознание? Совершенно серь… – Нет, не это. – В голосе Джедайта, кажется, слышалась улыбка. – То, что ты сказала потом. – Ну, знаешь! – гневно выдохнула Рей. – Ты о чем вообще тут думаешь?! Мы тут за жизнь боремся, а ты к словам цепляешься! – Но ты это сказала. – Просто. Случайно. Вырвалось. – Но ты сказала! – Я сейчас тебе врежу, честное слово! – Да ради Небес, огненная, – рассмеялся он. – Все равно ты это сказала. – Мальчишка, – фыркнула Рей. – Ненавижу тебя. – Девчонка, – шепнул он ей в ухо. – Я тоже тебя люблю. – Ты… что? – оторопела она. Но он уже не смотрел на нее. Он смотрел туда, прямо в серую визжащую пульсирующую хмарь, и взгляд его был невозмутимо-заинтересованным взглядом исследователя. – Я понял, – сказал он. – Наши атаки ему не страшны. Мы уступаем ему поодиночке. Значит, нужно ударить вместе. – У меня сил только на одну атаку, Джед, – серьезно и тихо ответила Рей, забыв про свой игрушечный гнев. Не время было сейчас для игр. – Мы с тобой никогда не сражались вместе… – Только друг против друга, – так же серьезно ответил он. – Я помню. Но у нас получится, феникс. У нас не может не получиться. – Точный расчет? – усмехнулась огненная сенши. – Нет. – Кажется, он улыбнулся. – Просто вера. Если хочешь… интуиция. – Интуиция! У тебя? Ну, значит, мир перевернулся! – фыркнула Рей, изо всех сил стараясь не замечать, что у нее дрожит голос. Она совершенно не боялась, но сил и впрямь оставалось все меньше… а серый липкий морок становился все ближе. – Однажды одна мудрая волшебница сказала мне, что самые важные вещи мы видим сердцем, – мягко и тихо сказал Лорд Иллюзий, и девушка вздрогнула, неожиданно поняв, как он, оказывается, к ней близко. Прямо до мурашек… – Ну что, готова? – Главное, сам приготовься. – Воительница Марса прищелкнула пальцами, одевая ладонь в броню из живого текучего огня. – Как всегда, принцесса, – тихо ответил тот, становясь за ее спиной. – Как всегда. – Я бы не стал бороться за себя, – сказал он чуть громче, обращаясь в пространство. – Не стал бы, потому что считаю все это… справедливым. Но ее… – его глаза сузились, плеснув ярко-голубым. – Но ее я не отдам. Никому. Никогда. И вскинул руку – в жесте коротком, как удар: – Исчезни!!! Рей ударила секунда в секунду. Пепел полыхнул огнем, серое марево вокруг зашипело и забулькало, словно полчища саранчи, сгорающие в верховом пожаре. Мгла завибрировала – и рассыпалась серыми клочьями – они опали и растаяли в пустоте… …и все погасло. …Джедайт открыл глаза, удивляясь тому, что вообще еще жив. По его расчетам, вероятность этого сводилась к сотым долям процента, особенно если учесть все сопутствующие факторы… Ох. С определением «жив» он явно поторопился. Болело, кажется, все, даже то, что теоретически болеть не могло. Каждая клеточка тягуче ныла, мышцы иголочками кололо изнутри, горело неведомо от чего пересохшее горло… даже ногти на пальцах, кажется, тоже болели. Но при всем том ему было странно, нелогично хорошо. Необъяснимо хорошо. Так хорошо, что объяснение этому искать даже и не хотелось. Пошевелив головой, Джедайт понял причину этого странного чувства. Голова не болела. Все остальное болело, а голова – нет. Голова. Не. Болела. Совсем. Поразительно. Кажется, за последнее время он успел забыть, как это бывает. Джедайт закрыл глаза, на несколько секунд позволяя себе просто раствориться в невероятном ощущении легкости. Боль была его постоянным спутником на протяжении почти всей этой недели, и он успел настолько привыкнуть к ней, что почти уже перестал замечать. И только теперь, когда она оставила его, подарив чувство восхитительной, блаженной, согревающей ясности, он понял, какой груз на самом деле нес. В голове царила приятная пустота, которую просто не хотелось заполнять мыслями. Хотелось просто чувствовать и быть. Хотелось просто лежать на полу и наслаждаться покоем… Стоп. А почему, собственно, он лежит на полу? Что ж, как это всегда с ним случалось, без мыслей было никак не обойтись. Джедайт снова закрыл глаза. Потом открыл, созерцая потолок. Потолок был самый обычный, со старомодной побелкой, по которой уже кое-где пробежала пара трещин. Оранжевые круги света от горящей свечи переливались на нем медленно и лениво, как густой липовый мед. Свет. От горящей свечи. Что-то в этом есть неправильное… Ах, да. Свеча же погасла. Он сам видел это за две с половиной секунды до того, как… Память обрушилась внезапно, серым пепельным холодом, горьким ветром и немым криком тишины. Воздух затвердел и комком забил горло. Джедайт поперхнулся на полувдохе и уронил голову вниз, плотно прижав ладонь к губам, останавливая готовый вырваться крик. Нет. Нельзя. Не сейчас. Он инстинктивно сжал левую ладонь, потом, сделав над собой усилие, разжал ее. Осторожно пошевелив головой, ощутил, что та лежит на чем-то мягком. Чуть повернув шею вбок, он опознал кашемировый шарф Нефрита – тот самый, темно-синий с искрой, его любимый. Так. Стало быть, ребята были тут. Вероятно, это они зажгли свечу. Наверное, он здорово их напугал, мысленно вздохнув, подумал Джед. …А, кстати, где они?.. Джедайт осторожно попробовал приподняться на локтях – и почувствовал то, на что до этого не обращал внимания: теплую, мягкую тяжесть на груди. Он чуть склонил голову и увидел… (О. Все-таки у Небес невероятное чувство юмора). …волосы. Очень много очень перепутанных очень черных, как вороново крыло, волос. Волос, которые он узнал бы из тысячи, даже если ослеп бы на оба глаза. Рей. Здесь. И… Мысли вдруг перекрыл мгновенный испуг от того, что она лежит слишком неподвижно. Ужас накатил, обжег – и тут же схлынул, как волна, едва он уловил ее ровное неглубокое дыхание. Спит… Спит на его груди, в его библиотеке, в доме его друзей, хотя сейчас исход ночи и, если его не обманывает чувство времени, она давно должна бы быть дома. Так. Что он пропустил? Джедайт закрыл глаза и сосредоточился, сопоставляя факты. Свой, явно не простой, обморок. То, что за ним последовало (он невольно поморщился). Вновь зажженную кем-то (скорее всего, встревоженными ребятами) свечу. Шарф под головой. И… Рей. Значит, это не было сном. Не было галлюцинацией, иллюзией. Она действительно туда пришла. Осторожно подняв руку, он, едва касаясь, провел по спутанным черным волосам. Потом, чуть помедлив, обхватил тонкие плечи, чуть-чуть прижимая к себе. Зажмурился, на несколько драгоценных секунд представляя, что имеет на это право. Что она – его. «Я признаю себя принадлежащей тебе». …Она не вернула той, древней клятвы. Не отреклась от нее. Даже тогда, в тот пылающий последний день не отреклась. И сейчас она пришла за ним. Туда, на самое дно его ада. Она пришла. Джедайт зажмурился: сухие глаза жгло огнем, и он был бы счастлив заплакать – но знал, что не может. Давно уже не может. Но что бы ни было в прошлом – и что бы ни ожидало в грядущем – никакая сила в мире не могла изменить настоящего, отнять у него это драгоценное знание: она – пришла. Спасибо тебе, Небо. Даже если эта ночь – единственное, что осталось, все равно – спасибо. Джедайт боялся шевельнуться, боялся вздохнуть – лишь бы не потревожить ее, не спугнуть эти драгоценные ласковые минуты… Но, конечно, все-таки потревожил – Рей проснулась. Она пошевелилась, глубоко вздохнула – шеи коснулось щекочущее влажное тепло – потом уперлась ладонью ему в грудь. Замерла. И резко приподнялась, вскинув голову. Ни капли не сонные лиловые глаза внимательно смотрели на него сквозь завесу спутанных волос. Так привычно. Так знакомо. Так… На миг Джеду показалось, что он лежит не на ковре, а на пестротканых, вытертых от времени марсианских покрывалах, пахнущих дымом и пряностями. И над ним не белый потолок, а сводчатый резной камень, выщербленный ветром и столетиями. И оранжевые блики огня – от костра, зажженного в пустыне, а не от магазинной восковой свечи. И что само время повернуло вспять, великодушно дав им новый шанс, стерев все эти кошмарные тысячелетия, сделав их всего лишь сном – а теперь они оба наконец проснулись, и можно просто жить, жить по-настоящему, без бремени грехов и сожалений, и уж теперь точно не совершать глупостей, никогда не отпускать друг друга… Свеча колыхнулась и треснула, резко пахнув паленым – и видение пропало. Бесследно. Разумеется. Не может время повернуть вспять. Таких чудес в мире не бывает. И не зажжет больше никто на Марсе костров. И девочка, полулежащая на его груди, уже давно больше не девочка, и из глаз ее на него смотрят несчетные столетия – и пройденные сквозь них жизни… и смерти. Смотрят серьезно и выжидающе. И настороженно. И… словно спрашивают о чем-то. – Спасибо, – тихо сказал он. – Спасибо за то, что пришла. Она нахмурилась, губы дрогнули, безмолвно шепча что-то. – Не благодари. – Голос ее был сухим и ломким, как осенний лед. – Я не могла не прийти. Не могла… Джед на миг прикрыл глаза. Ее старая клятва, конечно же… Да и ребята наверняка применили все методы, чтобы дать ему шанс выбраться. Если речь заходила о жизни одного из них, Ши-Тенноу способны были играть без правил… – Зря они позвали тебя, – сказал он вслух. – Не надо было… так. Договорить он не успел. – Я поняла. – Темные глаза сузились и вмиг похолодели. – Прошу прощения за доставленное беспокойство, милорд, – и она соскользнула с его груди, оставив острое чувство холода и утраты. Джед уронил голову, проклиная себя за опрометчивость. Ну вот, он, конечно же, опять обидел ее. Не прошло и двух минут. Молодец, нечего сказать. Наверняка пережитый приступ (не простой, явно не простой был этот обморок, надо потом подумать об этом, обязательно…) повлиял на его способности логично оценивать обстановку. И повлиял самым роковым образом. Иначе почему он ведет себя так… по-глупому? Но и она тоже… Ведь там, в иллюзорном пространстве, она была совсем другой, настоящей… или ему показалось? Почему здесь, в реальности она так ранима, так спешит уйти в броню своей гордости? Что этот мир сделал с ней? Что этот мир сделал с ними обоими?.. – Я позову остальных, – ровно сказала Рей. – Они очень волновались за тебя. Она поднялась с колен – легко и почти бесшумно, но Джед слышал шелковый шелест волос и резкое, чуть сбитое дыхание. Он слышал, кажется, даже стук ее сердца… вот только как им услышать друг друга? Кто бы ответил… – Ты… не лежи тут на полу. Холодно, – помедлив, с неохотой проговорила огненная жрица. Замялась. – И… чтобы ты знал… Я никогда бы не пришла просто потому, что меня попросили. – Рей, – сказал он, не открывая глаз. – Не уходи. Она вздрогнула и замерла на секунду. Но не обернулась. – Мне пора, – сказала ровно и безжизненно. – Скоро утро. – Рей, – еще тише повторил он. – Остановись. Она замерла – рука на миллиметр не дотянулась до дверной ручки. Помедлила. – Незачем, – выдохнула беззвучно. Он с силой провел рукой по глазам. Глубоко вздохнул. – Так. – Тихий голос Джедайта словно расколол что-то. – Все. Хватит. Следующих нескольких секунд Рей даже не осознала. Она уже успела забыть, как быстро и бесшумно умеет двигаться Лорд Иллюзий, когда действительно этого хочет. Вот она стоит, нажимая на ручку двери – и в следующее мгновение уже прижата к стене, и руки ее охвачены теплыми кольцами ладоней, прочных, как сталь. – Отпусти! – Она задохнулась от гнева. – Что ты вообще себе позволяешь?! – То, что давно уже должен бы, огненная, – очень спокойно ответил тот, и это спокойствие возмутило ее еще больше. – Отпусти!! – Отпущу. – Руки на ее запястьях сжались сильнее – крепко, но не больно. – Отпущу, когда ты честно ответишь мне на два вопроса. – А почему не на двадцать два? Ты что, со мной торгуешься вообще? – Нет. – О невозмутимый голос Джедайта, как о скалы, разбивалась вся ее ярость. – Просто ставлю условие. – По его губам скользнула бледная тень прежней мягкой усмешки. – Боишься? Рей едва не закричала, но вовремя стиснула зубы: этим его сейчас однозначно было не пронять. – Ну?! – Она вскинула подбородок – и тотчас за него ухватились теплые пальцы, придерживая ей голову, не давая отвернуться. Другой рукой он продолжал сжимать оба ее запястья, сильный же, мерзавец!! – Первый вопрос. – Глаза его были непроницаемо спокойны. – Почему ты тогда не убила меня, Рейана? Я знаю твой народ и знаю, что, даже умирая, ты могла бы это сделать. Но ты не сделала. Почему? Рей задохнулась. Грудь ее перехватило от боли – и кипящей, оглушающей ярости. – Мой народ, лорд? А где он сейчас? Напомнить, что с ним сталось? – Память об этом навсегда будет моей карой. – Джедайт не отвел взгляда. – Что мне до твоей кары, лорд? – беззвучно выдохнула огненная жрица. – Что мне до твоей боли? Теперь, когда прежнего не вернуть? – Справедливо. – Бирюза вокруг зрачка чуть потускнела, но через броню самообладания не прорвалось ни единой эмоции. – И все же ты не убила меня тогда. Почему? – Почему? – с убийственным спокойствием процедила Рей. – Смерть – награда, не наказание. Это было бы слишком легко и просто для тебя – умереть тогда. – Верно. – Лорд Иллюзий на миг опустил ресницы. Только на миг. – Жизнь бывает куда мучительнее. Особенно вечная. Особенно под проклятием. Все верно. – Ты сам выбрал это, – ровно сказала Рей. Глаза ее были темны и сухи. – Да, – кивнул Джедайт. – И не исключено, что, если бы все повторилось, я бы сделал этот выбор вновь. Потому что другого выхода не было. – Всегда есть другой выход, – сказала Рей. – Всегда. – Нет. – Лорд Иллюзий едва заметно качнул головой. – Не всегда. И ты знаешь это, воительница Марса. Ты знаешь, что такое долг. Ты знаешь, как это – идти на смерть. – Но я не знаю, как это – идти на предательство, – отчеканила та. – Так что не сравнивай наши пути. – Небо меня упаси, – невесело усмехнулся Джед. – Скажи, огненная, если бы я умер тогда, ты бы меня простила? Слова ударили в грудь, как камень – почти физически больно. Она рванулась – скорее из гордости, чем действительно надеясь освободиться: знала ведь, что безуспешно. – Ты не умер тогда, – выдохнула она, зажмурившись, не в силах видеть его лицо. – Умерла я. – И ты думаешь, после этого я остался живым, Рей? Она разлепила ресницы: голубые глаза смотрели внимательно… и понимающе. Непереносимо понимающе, чтоб его!!.. – Неважно, что думаю я, – вытолкнула она сквозь сжатое горло. – Неважно, что думаешь ты. Мы не изменим того, что было. – Верно. Не изменим. Но в наших силах изменить то, что будет. – Даже сам Хронос не в силах изменить того, что будет. – Воздух, казалось, стал вязким, как текучее стекло, и мешал выговаривать слова. – Все уже определено. – И это то будущее, которое ты хочешь, Рей? То, которое ты ждешь? Огненная жрица вздрогнула. «Я ничего не жду», – сказали ее глаза. – Я ничего не хочу, – сказали ее губы. – Мы больше не одно целое, Джед. У каждого из нас своя судьба и свой долг. Мы не умерли друг без друга, и мы сможем жить друг без друга. Пальцы на ее запястьях дрогнули – но не разжались. – Ты права. Она резко вдохнула, откинув голову, словно он ударил ее. По бледным губам прошла судорога, но сквозь них не вырвалось ни слова. – Я не умру без тебя, Рей, – ровно произнес Джедайт. – И ты не умрешь без меня. Это только в слезливых балладах весь мир сходится клином на любви, и без нее жизнь рушится в бездну. Но реальность намного страшнее, ведь так? Он склонился ближе, едва не касаясь. Ярко-голубой цвет глаз сейчас имел стальной оттенок, и это было бы почти страшно – если бы Рей была не Рей. Огненная сенши не сдвинулась ни на дюйм и не отвела взгляда. – В реальности жизнь продолжается, несмотря ни на что, принцесса. – Лорд Иллюзий говорил все тише, но, несмотря на это, каждое слово заставляло воздух звенеть. – В реальности у каждого из нас остается долг, который следует исполнять, и близкие, которые нуждаются в нас. И которые предпочли бы видеть нас живыми, несмотря ни на что. И мы будем живыми – и ты, и я. Мы будем просыпаться, дышать, трудиться и сражаться – и даже улыбаться время от времени, вот только… Он помедлил. Она не отозвалась ни словом, не отвела глаз. – Вот только будет ли это жизнью, Рейана? – договорил Джедайт. – Спроси себя, будет ли это жизнью? Она не ответила. Зажмурилась и несколько раз глубоко вздохнула. Руки, державшие ее, не причиняли боли. Но душе ее было больно – больно так, словно ее изнутри резали осколки. – Отпусти меня, – тихо сказала она. – Ты обещала мне два вопроса, огненная, – мягко ответил Лорд Иллюзий, и мягкость в его голосе была невыносимее жестокости. – Хорошо. – Она тяжело сглотнула: губы пересохли и болели. – Два вопроса. Какой второй? – Почему ты пришла сейчас? Рей вздохнула. Она могла бы притвориться, что не поняла вопроса, но оба они знали бы, что это неправда, а до такого не опускались ни она, ни он, даже в самые худшие свои времена. – Твои братья просили помочь. – Я спрашивал о настоящей причине, Рей. – Подозреваете меня во лжи, лорд? – В сузившихся лиловых глазах плеснуло обжигающее алое. – Ты сказала: «Я никогда не сделала бы этого просто потому, что меня попросили». Так почему, Рей? Почему ты все же пришла? – Если ты не знаешь этого сам, – выдохнула она, – то объяснять бесполезно. – Это не ответ, Рей. – Это ответ. – В неподвижном лице огненной сенши не дрогнула ни одна черточка. – Другого не будет. – Трусиха. Негромкое слово упало меж ними беззвучным взрывом – и уши заложило от пронзительного крика тишины. – Вот как? – медленно проговорила Рей. – Ты хорошо подумал, прежде чем это сказать?! – Можешь быть уверена, – бесстрастным тоном ответил тот. – Думать, как ты помнишь, мне всегда удавалось лучше всего. Ты трусишь, принцесса, ты боишься самой себя, и ты лжешь самой себе. – Не называй меня… – Буду. Буду, потому что это так. Прости, но я не могу не называть вещи своими именами. – Слишком поздно. – Никогда не бывает слишком поздно для правды, огненная. – Для правды? – Рей дернулась вперед с такой силой, что ей почти удалось пошевелить рукой – только пошевелить: его пальцы держали как стальные тиски. Теплые, осторожные, ничуть не причиняющие боли – но несокрушимые. – О какой правде речь? О той, когда ты убил меня? О той, когда с любопытством смотрел на мою смерть? О той, когда ты впустил смерть на мою планету? О той, когда стал врагом – моим и моих сестер? Слишком много правды, Джед, и вся она невыносима!!! – Закрывать на нее глаза не менее невыносимо, Рей, и ты знаешь это не хуже меня. – Отпусти!! – Ради Небес. – Его руки разжались так внезапно, что она покачнулась от инерции собственного рывка. – Иди. Ты свободна. Выйди, закрой эту дверь и забудь обо мне… если это то, что ты действительно хочешь. Больше я не буду искать с тобой встречи, не буду тревожить. Больше ты не услышишь обо мне. Она отшатнулась, смотря безумными, горящими глазами, отшвырнула волосы за спину – так резко, что концы черных прядей бичами распороли воздух. – А ты все-таки очень жесток, Джедайт. – Усмешка на ее лице была похожа на открытую рану. – Как я уже сказал тебе однажды, мы с тобой сейчас оба равно жестоки, Рейана. – Рейана умерла! – Нет! – Гневная вспышка проколола бесстрастную пелену, запертую кольцом вокруг зрачка. – Опять лжешь. Рейана не умерла – я видел ее сегодня. Видел, когда она гневно кричала на меня, когда вытаскивала меня из адского морока, когда сражалась за меня своим огнем. Я видел этот огонь, он не погас, Рей! И он хочет гореть, он может гореть! Почему ты отрицаешь свою суть, почему не желаешь признать ее? Почему ты прячешься от своего собственного огня, феникс? – От твоего феникса давно остался пепел, лорд, – выдохнула она ему в лицо. – Как и от моей планеты. – Лжешь. – Убийственно спокойный голос Лорда Иллюзий странно контрастировал с его глазами, электрически сверкающими то ли от ярости, то ли от боли. – Ты лжешь. Лжешь мне. Лжешь всем окружающим. И, что хуже всего, лжешь себе самой. Рей стиснула зубы, сцепила ладони, сжимая пальцы до ломящей боли. – Не тебе говорить мне о лжи, – медленно произнесла она. – И не тебе говорить о прошлом. – Возможно. – Джед видел нарастающую агонию в глазах Рей – и чувствовал, что идет по краю. Этот разговор был стрелой, застрявшей в ране – и, как стрелу, его нельзя было остановить. Только довести до конца. – Но кто еще скажет это тебе, принцесса? Кто еще откроет твои глаза на то, чего ты так давно не желаешь видеть? На тебя саму, Рей? – А с чего ты взял, что ТЫ знаешь меня, Джед? – Тихий голос огненной сенши прозвучал как крик. – Та, которую ты знал, давно умерла. – Та, которую я знал – бессмертна! – яростно выпалил он. – Что случилось, воительница, ты сдалась?! Ты забыла собственную суть?! Ты, кирия Четвертой! Ты погасила свой огонь? Ты предала их, ты забыла их? Их жизнь зависит от твоей веры. И потому – не смей разрушать себя, Рейана! Не смей!! Он подался вперед, схватив ее за плечи – крепко, не вырваться. – Ты закрылась страхом потерь, отказалась от надежд. Но правда в другом! Правда в том, что Марс жив, пока жива ты! Ты и есть – Марс! Все они не умерли, пока ты этого не позволишь, пока не смиришься, пока не поверишь, что ничего сделать нельзя! Пока не примешь их смерть! Бледное лицо огненной жрицы стало цвета фарфора. – Что ты знаешь о смерти? – прошептала она страшным, свистящим голосом. – Что ты знаешь о потерях и надеждах? Не смей… – Я – смею, принцесса!! – В тоне Джедайта звенел неприкрытый, исступленный гнев, почти отчаяние – никогда она не слышала подобного у него. – Очнись! – Он слегка встряхнул ее. – Очнись, ты же жива, Рей! Ты жива, а значит, живы все, кого ты несешь в памяти! Ты – кирия Четвертой, ты – Сердце Марса, ты принцесса, ты воин, и ты никогда, никогда не сдаешься! Не смей убивать себя, Рей! Не смей больше убивать себя! Не смей гасить свой огонь! Не смей себя разрушать! – Не разрушать, вот как? – Голос ее дрожал и ломался, как стекло, и грани резали яростью и болью. – Разве не вы когда-то разрушили все, что было мне дорого? Разве не вы принесли смерть в мой мир? – Я. – Он по-прежнему не отвернулся. – И это бремя мне нести вечно. И ты можешь убить меня – но не убивай себя! Это малодушие, Рей! Это трусость! – Да будь ты проклят!!! Молчание, которое повисло после этих слов в комнате, было оглушающим, как удар. Джедайт на секунду закрыл глаза. Потом открыл их – совершенно спокойные, непроницаемые, не выражающие ничего. – Хочешь ненавидеть меня – ненавидь, – тихо и ровно сказал он. – Хочешь презирать – презирай, это твое право. Хочешь убить – вот, я перед тобой, я не уклонюсь от удара. Огонь в твоих руках, я не стану защищаться. Если моя смерть принесет тебе освобождение, я готов. Я приму ее из твоих рук, я приму все, что угодно из твоих рук, Рейана. Но одного я не приму, слышишь, не приму, Рей!! Твоей смерти. – Вот как? – Пламя полыхнуло со дна лиловых озер, чуть не сжигая обоих. – Не ее ли вы когда-то призвали ко мне своей рукой, милорд? – Это мой грех. – Джедайт не отвел взгляда. – Это мой грех и мой ад, и память будет моим палачом на все жизни, что отведены мне Небом. Я не отрекаюсь от вины, я признаю ее и принимаю бремя своей кары. Но это не твое бремя, Рей! Это не твоя тьма!! – Ты еще не понял? – гневно выдохнула она. – Разве ты еще не понял?! Нет не-моей боли и нет не-моих проклятий! Все твое бремя лежит и на мне, Джед! Вся твоя боль лежит на мне! И ты не сможешь забрать их себе – разве только вырезать вместе с моим сердцем! Вырви его, забери его, освободи уже меня от этого, если сможешь, Джед! Не сможешь?! Тогда и не учи меня. У тебя нет на это права. – У меня есть на это право. – Лорд Иллюзий не шелохнулся, хотя ярость огненной сенши ощутимо жгла даже на расстоянии. – У меня оно есть. Я был тем, кто встретил с тобой третий рассвет. Я был тем, кто предал тебя. Я был тем, кто… принес тебе смерть. И я был… я есть – тот, кто любит тебя, Рей. – Не смей говорить мне про любовь! – едва не с ужасом выкрикнула она. – Не буду. Но от этого ничего не изменится. Я несу ответственность за тебя. – Я освобождаю тебя от этой ответственности, – процедила Рей, роняя слова, как удары меча. – Прости, родная моя, – очень мягко ответил Лорд Иллюзий. – Но это не в твоей власти. Что-то раскололось у нее внутри, рассыпалось, обожгло осколками, рванулось огнем по венам, застелило глаза. Она выдернула руку – неожиданно легко – коротко замахнулась – и… Ударила. Наотмашь. Со всей силы. Звон пощечины хлестнул по нервам, как бич. Рей отшатнулась, смотря едва не безумно, стиснув левой ладонью запястье правой так, что под кожей выступили вены. Джедайт замер, чуть откинув голову, след на его щеке наливался красным. – Бей, – совершенно спокойно сказал он. – Бей, если тебе от этого станет легче. Бей, если это унесет твою боль. Уничтожь меня – но не себя! Не себя, Рей! – Ты что, предлагаешь мне… убить тебя? – тихо спросила она. – Если тебе от этого станет легче. – В глазах Джедайта скользнуло что-то очень усталое, такое усталое, словно копилось столетиями. – Делай все, что захочешь, только не мучай себя больше, Рей. – Разве это я мучаю? – прошептала она. – Разве я убиваю? Он длинно, с усилием вздохнул, и на миг его черты исказились такой болью, что у нее внутри что-то сжалось. – Что мне сделать, Рей? – бесцветным голосом спросил он. – Умереть? Уйти? Сгореть в твоем огне? Но я и так горю в нем, феникс, я горю в нем уже которую вечность. Моя жизнь не имеет значения. Но ты – не смей умирать, слышишь! Не смей! – Значит, предлагаешь сам умереть… вместо меня?.. – В невыразительном тоне огненной жрицы проскользнули какие-то странные, надтреснутые ноты. – Если захочешь, Рей. – Он чуть склонил голову, словно непосильная тяжесть пригибала его к земле. – Небо свидетель, все, что захочешь. – Вот как. Что захочу, значит?.. – В лиловых глазах мелькнуло что-то яростное, древнее, угрожающее, палящее – и она рванулась вперед. Джедайт зажмурился, откинув подбородок, чтобы ей было легче атаковать – он почти не сомневался, что она нанесет удар, возможно не смертельный, но явно болезненный… хотя ничто не могло быть страшнее боли в том аду. Ничто. Лишь бы потом не упрекала себя, не казнила… Она вцепилась ему в затылок – больно – и рванула на себя, и… …впилась губами в губы. Это не было нежно. Это не было ни сладко, ни мягко. Это не было ни наслаждением, ни лаской, ни любовью. Это было мукой. Ее руки вцепились ему в волосы, едва не вырывая их, ее зрачки полностью утонули в огне, утратив сознательное выражение. Ее губы терзали и причиняли боль, ее дыхание было горьким огнем, ее поцелуй исходил яростью, как свежая рана исходит соленой кровью. Ее поцелуй был больнее удара и мучительнее самой искусной из пыток. Если это и была страсть, то разрушительная. Если это и была любовь, то смешанная с ненавистью. Если это и было наказание – то причиняющее боль обоим. Джедайт чуть покачнулся – и обнял ее в ответ. Нежно. Он прижал ее к себе – крепко, вбирая ее боль до капли, лаская ее гневные губы, принимая на себя всю ее тысячелетнюю непролитую горечь. Он гладил ее волосы – мягко, едва касаясь – и от каждого прикосновения она всхлипывала ему в рот. Рей отпрянула внезапно, резко, с рыданием, похожим на крик. Глаза ее прояснились, и в них медленно проступил ужас. – Небо, я… – Она смотрела на него взглядом смертельно раненого зверя. – Я же никогда так… Что ты делаешь со мной? Что ты со мной делаешь, Джедайт?!!.. – Я люблю тебя, Рей. – Замолчи!!!.. – В ее крике был едва ли не ужас. – Нет. Я люблю тебя. – Не надо!.. – Надо. Это давно, очень давно было надо сказать. Я люблю тебя. – Ты!.. – Она всхлипнула, пряча в руках лицо. – Будь ты проклят! – Я давно уже проклят, огненная. – Ненавижу тебя. – Знаю, феникс. Но это неважно. Джедайт подошел чуть ближе, легко, невесомо коснулся темных волос. – Есть то, что осталось непроизнесенным в нашу последнюю встречу, – проговорил он. – Мои слова ни к чему тебя не обяжут, но… Будем мы вместе или расстанемся, я должен сказать их тебе. Я давно должен был их тебе сказать. Он взял ее за руки. Бирюзовые глаза мерцали мягко и нежно, напоминая оттенком небо – чистое звенящее небо давно сгоревшего Марса. – Ты та, кто держит в руках мое сердце. – Слова древнего, мертвого вот уже несколько эпох языка звучали безупречно-живо, ясно, без малейшего акцента. – Нет, – потрясенно прошептала Рей. – Нет, ты не можешь… – Ты та, перед кем я никогда не подниму щита. – Остановись… – Ты та, на чей зов я приду с любого берега жизни и смерти. – Не надо!.. – Я признаю… – Прекрати! Прекрати, я не хочу, не надо!!! – …я признаю себя принадлежащим тебе. – Он сжал теплыми пальцами обе ее ладони, поднес к губам, касаясь каждой поочередно. Потом отпустил. Отступил на шаг. И сказал: – А теперь – иди. И отвернулся. Это было слишком. Просто слишком. Рей и так держалась из последних сил. Прошедшая неделя и так была одной из самых трудных в ее нынешней жизни – а эта ночь и вовсе оставила от обычного самообладания жалкие клочья. Привычная броня спокойствия шла трещинами, и бреши становились все шире с каждым вдохом. И с каждым вдохом острые грани все сильнее резали грудь где-то очень глубоко внутри, и любые попытки удержать то, рвущееся наружу, невысказанное, не имеющее имени, обжигали болью, как колотое стекло, сжатое в руке. Но, несмотря на это, она сжимала эту невидимую руку все сильнее. Сжимала, потому что отпустить ее означало отпустить бурю, которая снесет все на своем пути и – она с жуткой обреченностью осознавала это – не оставит ничего от Хино Рей, жрицы храма, примерной ученицы, нежеланной дочери знаменитого политика. Бурю, которая разрушит ее до основания. …зачем, зачем, ЗАЧЕМ он делает это??!!!.. – …Зачем?.. – Губы едва слушались. – Что ты… – Уходи, – резко, не оборачиваясь, перебил Джедайт. – Уходи, если хочешь, чтобы между нами все закончилось здесь и сейчас, раз и навсегда. Уходи сейчас – и не оглядывайся никогда – слышишь, Рей, никогда! Ты бесконечно дорога мне, но принуждать тебя я не стану. Если ты действительно ЭТОГО хочешь – уходи. Но сделай это прямо сейчас, Рей, потому что другого шанса не будет ни у тебя, ни у меня. Потому что… Он обернулся – голубые глаза мерцали в оранжевой полутьме электрическим огнем, жутким и завораживающим одновременно. И в них было все, что угодно, только не спокойствие. – Потому что больше я не отпущу тебя, Рейана, – срывающимся, свистящим голосом проговорил он. – Не смогу. Никогда. Рей шевельнула губами – но с них не сорвалось ни звука. Боль разрывала ее изнутри, разбивала вдребезги, и она мысленно сжалась, пытаясь собрать воедино искореженные осколки себя – но те когтями пропарывали душу, и мир выскальзывал из ее слабеющих рук, мир фарфоровой чашей разбивался о камни – а огонь, всегда верный союзник, превратился во врага, сжигающего ее привычную сущность, изнутри разрывающего сердце, словно ему тесно было в смешной человеческой оболочке – и Рей вдруг вспомнила рассказ Ами о том, как это бывает больно – гореть… …о Небо, как же это бывает больно!.. …и вдвойне, втройне, в тысячу раз больнее от того, что он – здесь. Он – здесь. Сердце рвется, как сухая кожа земли, выпуская наружу жидкий огонь. Сердце бьется и кричит, ломая клетку ребер, темницу хрупкого тела, такого слабого тела, такого человеческого. Сердце, дикое, мудрое сердце, чует того, кого ждало оно все эти дни – века – эпохи – жизни, кого желало так исступленно, так яростно, так слепо. Сердце хочет раствориться, исчезнуть, сгореть и воскреснуть – вдвоем – и стать, наконец, живыми, потому что глупости все эти битвы и разделения на друзей и врагов, на правых и виноватых, на убийц и жертв, потому что оба они тогда умерли и оба вернулись, потому что – вот, он здесь, и все остальное неважно, совсем неважно уже, и нужно только шагнуть… Только шагнуть. Один раз. И… Внутри нее что-то надломилось – и рассыпалось вдребезги. Она зажала ладонью рот, вцепилась зубами в кожу, загоняя внутрь нечеловеческий крик – потом согнулась, падая – Джед едва успел подхватить ее – стиснула рукой грудь, едва не раздирая пальцами… Боль под ребрами, словно невидимая стрела насквозь пронзала ее тело. Рей выгнулась в его руках – и зарыдала. Она не плакала по-настоящему со дня смерти матери. Она никогда и ничему не позволяла задеть ее до таких глубин. Она изливала боль в гневе – но не в слезах. Она уже почти забыла, как это делается… И… как это мучительно. …Это было страшно. Это не было красиво. Это не было ни трогательно, ни грустно. Это было… невыносимо. Жутко и больно. Рей захлебывалась рыданиями, билась и корчилась, как приговоренный, сгорающий на аутодафе. Она кричала, исходила криком и болью, и рыдания ее были хриплыми и рваными, они резали горло и душили, ослепляли. Она кричала, словно невидимое острие пронзало ей сердце, медленно проходя насквозь. И он ничего не мог сделать – только держать ее. Он держал. Молча, стиснув зубы и бессознательно контролируя дыхание, он держал ее, вбирая ее боль – и никак не мог выпить ее всю. Он держал ее, сгорая вместе с ней в этом невидимом огне, проходя эту пытку. Она билась в его объятиях – и он держал ее, не зная, были ли его руки опорой или цепями на этом костре – а может, и тем и другим одновременно. Но отпустить ее он не мог – и потому держал ее. И знал, что будет держать до конца. ...Через много – каждая длиной в вечность – секунд Рей снова вспомнила себя. Мир вокруг нее завис в коконе из тишины. Мир был беззвучным, темным и мягким, и теплые оранжевые блики едва пробивались сквозь слипшиеся ресницы. Мир был покоем и теплом – и кольцом держащих ее рук – и мерными ударами сердца под щекой – и она замирала, закутываясь в это тепло, прячась от своих мыслей, страхов, сомнений. От вопросов, которые так больно задавать, и решений, которые так не хочется принимать. Теплые руки обнимали ее, укрывая от реальности, от боли, от самой себя. Они держали ее бережно и крепко. Почти так же крепко, как и тогда, давно… Нет. Она не будет сейчас думать об этом, не будет вспоминать! Хотя бы еще несколько мгновений… – Прости меня. – Голос Джедайта был мягким, как дыхание, слова не звучали, а теплыми облачками касались волос. Рей молчала. Ей не хотелось нарушать тишину, разбивать мерное течение уютного беззвучия рваными, нервными, беспомощными словами. Словами, которыми можно сказать так мало… тем более, что она вообще не знала, что сейчас надо говорить и как… Стоп. Тишина. Она же тут только что рыдала, как младенец! Так, что наверняка даже в центре Токио было слышно! Им все было слышно!! …Ох… – Не бушуй, – руки мягко сжались, обхватывая сильнее. – Я поставил полог беззвучия. Никто ничего не слышал. Ну, разумеется. Предусмотрителен, как и всегда. До мельчайших деталей. – Виноват, принцесса. – Кажется, в его голосе прозвучал смех. – Зануден, как и всегда. Нет, он еще шутит! И мысли читает!! – Нет. Просто хорошо тебя знаю. Знает он… Рей возмущенно вскинула голову – и замерла, встретившись с ним глазами. Джед не улыбался. Бирюза вокруг зрачка потемнела до синевы… и было в ней столько усталости, словно он только что пронес неимоверную тяжесть, и до сих пор был не уверен, можно ли ее сбросить. Рей вздохнула и снова уткнулась лбом в его плечо – чего уж теперь… – Я пришла не потому, что меня позвали твои братья, – тихо сказала она. – Я пришла потому, что меня позвал ты. – Я знаю, – негромко произнес он ей в макушку. – Тогда… зачем? – Ответ был нужен не мне. Тихий голос ласкал и успокаивал, ощущаясь как прикосновение. Рей чувствовала его – так близко и остро, так привычно и так… нераздражающе правильно. – Я чувствовала твою боль, – сказала она. – Она звала меня. Ты звал меня. Я пришла. – Я тоже слышал ее, огненная. – Это ведь ты не дал… этому захватить меня? Ты спас меня тогда? Руки, которые уже почти разжались, обняли ее крепче. – Когда-то давно я не спас тебя, Рей. – И потому ты пришел сейчас? – Нет, – улыбнулся он ей в волосы. – Не поэтому. Он не ответил – но ответа она и не ждала. Она знала. – Рей… …Ох, нет… Не надо. Не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас… Она закрыла глаза, стиснула ладони, чтобы не поднять глаз. Непроизнесенный вопрос и непроизнесенный ответ на него звенели в тихом пространстве – и она почти ждала этих несказанных слов… и почти боялась их. – …знаешь, я склеил твою чашу. – Что?? – Чашу, – терпеливо вздохнул Джед. – Помнишь, она у тебя разбилась неделю назад? – Ах, та самая… – Рей отстранилась и села рядом, прямо на ковер, привычно поджав ноги и выпрямив спину – классическая поза жрицы, плечи опущены, подбородок поднят. – Но она же на мелкие кусочки… Как? – Я же умею, ты помнишь? – Лорд Иллюзий осторожно взял со стола красно-черный лепесток фарфора, подал ей. – И помню, чего это тебе стоило, – вздохнула та. – Это же столько сил выжимало! Ох…Джед! Ты вообще сейчас как?.. – После того, как мы выбрались – как ни странно, вполне хорошо. – Джедайт нахмурился. – А ведь действительно, странно… Эта враждебная сущность словно вытягивает силы, интересно, каким об… – Стоп! – Рей отставила чашу и взяла его за руки. – С врагами мы потом разберемся, не в первый раз. Ты о себе уже подумай наконец! – Вот и ребята так же твердят, – вздохнул тот. – Сговорились вы все, что ли? – Ничуть не изменился… Марсианская воительница вздохнула, сжала его ладони, потерлась щекой. – Столько сил, – прошептала она. – Столько мучений. Зачем так?.. Ради одной несчастной чашки? – Нет. – Джедайт улыбнулся, закрыв глаза. Ощущение ее кожи перекрывало боль в саднящих кончиках пальцев. – Не ради чашки. Вовсе не ради нее. Рей подняла глаза, но не возразила, не задала вопроса, который он ждал – только чуть качнула головой. Потом выпустила его руки и осторожно взяла хрупкую вещицу, рассматривая ее. – Совсем не похожи. – Она рассеянно провела пальцами по ярким линиям рисунка. – Но с другой стороны… чем-то все-таки похожи. Мне… нравится так думать. – Прости меня, – тихо сказал Джед. – За что? – устало спросила она. – За то, что смог вернуть так мало. – Мало? Ну, может, и не так мало, как ты думаешь… Кончик ее пальца продолжал рассеянно скользить по гладкой эмали… и вот, остановился, запнувшись о крошечную щербину. Она замерла, поднесла чашу к глазам, разглядывая ее. Джед зажмурился, усилием воли оставаясь на месте, чтобы не придвинуться, не коснуться ее сейчас. Тишина была густой и тягучей, секунды отмеряли ее медленными каплями, вязкими, как запекшаяся кровь. Как кровь, вытекающая из останавливающегося сердца… – А вот за это… – Джедайт запнулся, выравнивая голос. – Вот за это я не прошу прощения, Рейана. Потому что за такое прощения нет. Она не ответила. Вздохнула, потянулась, ставя чашу на стол. И лишь потом обернулась. Глаза ее были темными, обведенными кругами, устало-ясными и прозрачными. Ресницы слиплись тяжелыми, черными стрелами и казались рисунком тушью на белой рисовой бумаге. – Как знать, мой лорд… – Голос ее был очень мягким и очень грустным. – Как знать. – Ты ведь не сможешь забыть, огненная. – Нет. – Она легко качнула головой. – И ты не сможешь. Но… может, это и не нужно. Некоторые вещи заслуживают памяти. – Ради мести? – Ради жизни, – вздохнула Рей. – Глупый. Все такой же глупый… – Но уже не такой хороший, принцесса. – Джед явно хотел пошутить, но у него это вышло скорее тоскливо, чем иронично. Она покачала головой, едва не улыбнувшись, блеснула влажными глазами. Потом снова взяла в руки чашу. – Дедушка рассказывал мне, что следы времени придают вещам особое очарование. Они наделяют их жизнью, делают неповторимыми и дорогими для нас. Царапины на камне. Зеленый налет на медной утвари. Щербины на металле. Обтрепанный край шелка. Пожелтевшая бумага и выгоревшие чернила. Они превращают бездушную вещь в сосуд памяти. Поэтому каждый след времени драгоценен. – Даже такой, что причиняет боль? – негромко сказал Джедайт, не делая ни одного движения, чтобы приблизиться к ней. – Особенно такой. – Рей не отрывала глаз от линии поперек шеи летящей птицы. – Боль несет с собой опыт и мудрость. Все живое рождается с болью. – И умирает тоже. – Да, – не дрогнув, кивнула она. – И умирает тоже. Умирает, чтобы однажды родиться вновь, чтобы начаться сначала. Чтобы, может быть, повториться лучше, прекраснее, чем было. – Я не смогу простить себя, Рей, – ровно сказал Джедайт. – Ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю. Ты знаешь, что я – не смогу. Она не ответила. Вернула чашу обратно, мимолетно коснулась язычка свечного огня, потеребив его, как ушко котенка. Села – ровно, как прежде, не оборачиваясь. Рыжие блики играли на ее волосах, как на водах ночной реки. – Помнишь, я сказала, что нет боли твоей и моей? – Тон ее был отрешенно-задумчив. – Не прощаешь себя, не прощаешь и меня тоже. Я знаю тебя, знаю, что ты не откажешься от своей вины, будешь вечно нести это бремя. Значит… – Она вздохнула. – Значит, будем нести его оба. – Рей, это не… – Мы оба похожи, Джед. Мы оба слишком похожи, мы не терпим никаких клеток. Мы подпускаем к себе лишь тех, кого сами выберем, и лишь настолько, насколько сами этого захотим. И… я не знаю, подпустила бы тебя вообще. Но ты не спрашивал меня. Ты просто пришел и остался. – Ты тоже не спрашивала меня, огненная, – голубые глаза были непривычно мягки. – Ты просто подошла так близко, как сама того захотела. Ты просто подошла… и взяла то, что хотела взять. «Ты тоже можешь взять то, что хочешь», – подумала Рей, и почти испугалась себя в этот момент. Она действительно почти сказала то, что почти сказала? Она… действительно этого хочет? Да. Она хочет – этого. Она хочет, чтобы не осталось больше границ между ним и ею, не осталось слов, вопросов и воспоминаний. К Хаосу воспоминания. Она устала помнить о смерти. Она хочет жить. Сейчас. Рей медленно протянула руку и коснулась его щеки. Кожа под пальцами была теплой и чуть шероховатой. Совсем, как прежде… – Джед, – тихо сказала она. – Могу я попросить тебя об одной вещи? – Что захочешь, Рей. – Он коротко вздохнул и невольно подался навстречу ее ладони, прижимаясь крепче. – Пожалуйста… – Голос ее стал еще тише и мягче. – Пожалуйста, обними меня. Джед задохнулся. Она никогда его об этом не просила. Более того, он мог бы поклясться, что она вообще никогда и никого об этом не просила. Она была слишком горда для этого, слишком… Она была слишком… Рейана. И теперь… это никоим образом не было знаком слабости. Это было знаком доверия – неслыханного доверия с ее стороны. Она позволяла ему увидеть себя уязвимой, усталой, нуждающейся в тепле и защите – как уже позволила увидеть свои слезы. – Я так долго была неживой, Джед, – прошептала она. – Так долго. Пожалуйста, сделай меня живой. Он осторожно провел по ее щеке ладонью. – Ты… этого хочешь, Рей? Действительно, этого? – Я хочу всего, что ты можешь дать мне, мой лорд. – Она смотрела твердо и ясно. – Всего до капли. Он вскинул голову, молча задавая вопрос – и получая такой же молчаливый ответ в горячей, древней, мудрой и бездонной глубине ее глаз. – Рей… – Слова вырывались с трудом, горло неожиданно пересохло. – Рей, ты понимаешь, о чем просишь? – Тонкая черная бровь чуть приподнялась. – О Небо. Конечно, ты понимаешь. Это… безумие, Рей. – Вся жизнь – это безумие, Джед. – Ты понимаешь, что обратного пути у нас с тобой не будет? Если я… если мы дойдем до конца, то я уже никогда – слышишь, никогда! – не отпущу тебя. Просто не смогу. – А кто сказал, что я тебя отпущу? – усмехнулась Рей, ероша светлые коротко стриженые волосы на его виске. – Ты? – Он негромко рассмеялся. – Ты, безумие мое и мое счастье, ты никогда меня не отпускала… Даже когда я висел над пропастью, ты не отпускала меня. – И не отпущу, какой бы ни была пропасть. – Она взяла его лицо в ладони. – Ты тот, в чьих глазах я вижу свою душу. К добру или к худу, другого не будет. Никогда. – Еще бы он был, – нахмурился Лорд Иллюзий. – Не хотелось бы лишних жертв. – Ревнивец, вот как? – Еще какой… Он склонился к ней, чуть приподняв ее подбородок, и Рей машинально закрыла глаза, ожидая поцелуя… но его не последовало. Вместо этого его губы скользнули ниже, коснувшись горла – горячо, как ожог. Так горячо, что она вздрогнула. – Джед, что ты… – Ш-ш-ш… Один за одним поцелуи касались ее шеи, выстраиваясь в цепочку, безошибочно проходя тот путь, который когда-то проделало лезвие. С точностью до миллиметра. Легко. Осторожно. И невыносимо больно. И невыносимо нежно. И… – Это то, что я никогда не прощу себе. – Его дыхание щекотнуло ямку между ключиц. – И то, что никогда не забуду. Нет, молчи. Это моя кара, оставь ее мне, я благодарен за нее судьбе. Я… слишком много раз видел твою смерть. – В том кошмаре? – В том кошмаре. – Я умирала трижды с момента нашей последней встречи, – усмехнулась Рей, запуская пальцы ему в волосы и не давая поднять голову. – Я умирала – и вот, жива. Смерть на самом деле относительна, знаешь. – Не имеет значения. – Его руки сжались на ее талии. – И одного раза… слишком много. Он не добавил ничего больше – и она не спросила. …Рей… Она всегда читала в его молчании больше, чем в его словах. И с точностью до удара пульса знала, о чем он – не-сказал. Это… почти пугало в ней. И – восхищало. Джед едва слышно вздохнул, пряча лицо в мягком изгибе ее шеи. Минуты отчаяния, боли и битвы наждаком содрали с души все наросшие слои чешуи и кожи, обнажая то, что он, может быть, и хотел бы от себя скрыть – но уже не скроет. В огне этих мгновений сгорело все неважное и наносное, оставив только самую суть. Только истину. «Я признаю себя принадлежащей тебе». Это он. Это он, он принадлежит ей, принадлежит навсегда, навеки, каждой частицей себя – принадлежит. Она никогда ничего не потребует у него и никогда ничего не попросит. И именно поэтому он отдаст ей все, что может отдать – и больше того, что может. – …Однажды я видел золотую птицу, прилетевшую прямо из заката, – прошептал он, перебирая пряди текучих иссиня-черных волос. – Она вырвала меня у смерти, заставила мое сердце биться, когда оно уже сделало последний удар. – Он мягко взял девушку за подбородок, развернул к себе. – У нее были твои глаза, Рей. Карминно-алые губы дрогнули, но с них не сорвалось ни слова. – Я стоял на границе Теней, но моя память никогда не подводит меня, – сказал Джед. – Я помню. Помню твой огонь, Рейана. Он резко, почти рывком, обхватил ее за плечи, касаясь губами губ. – Останови меня, – прошептал беззвучно. – Останови меня сейчас – или не останавливай никогда. – Никогда. – Глаза ее потемнели до грозовой синевы. – Никогда… Он обнял ее – смеясь и плача, самому было не понять, зарылся лицом в черные волосы, коснулся дыханием щеки. – Ты пахнешь яблоками, Рей. – Глаза его, ярко-голубые, электрически мерцающие, заполняли все пространство. – Яблоками и гвоздикой, вином и нагретым камнем. Огнем. Жизнью. – Огонь и есть жизнь. – Руки ее скользнули ему на шею. – Это ты – жизнь…       …Это было жизнью – и смертью… …она обхватывает обеими руками его голову, прижимает к себе, зарывается ладонями в мягкие светлые волосы, ерошит их, скользя пальцами по вискам и затылку. И смеется прямо в губы склонившемуся бирюзовому небу, и небо, улыбаясь, целует ее в глаза – яркое, невыносимо нежное небо – и смотреть нестерпимо, и не смотреть – невозможно… …резко вздыхает и прижимает ее к себе – крепко, до дрожи – и прячет лицо в разметавшихся черно-шелковых прядях. Его дыхание, прерывистое, влажно-горячее, обжигает затылок, он шепчет ей в волосы что-то быстрое и неразборчивое, и дрожащие пальцы скользят по шее, лаская… …обнимая его в ответ, оплетает руками – не оторвать – утыкается лицом в плечо, вдыхая знакомый еще с прошлой жизни запах дерева и моря. Кожа под ее щекой теплая, гладкая и очень живая. Настоящая. Она целует, едва касаясь – и он вздрагивает, будто от ожога, и где-то глубоко в его груди что-то обрывается, и часто-часто бьется сердце – его? ее? – не разделить уже, и низкая прерывистая дрожь – то ли смех, то ли рыдание – трепещет в груди, и срывается с губ полустоном, полумолитвой: – Рейана… – Да, – шепчет она ему в губы. – Я – Рейана.       …Это было смертью – и рождением… …огненная волна поднималась из глубины, со дна ее существа, древняя стихия, спящая в шестнадцатилетнем теле, и в этом огне сгорала прежняя девочка – а та, что рождалась ей на смену, была древнее песков, скал и неба, была мудра, как само время. И эта, другая, не боялась, признавая голоса ночи. У этой, другой, были огненные глаза и певучее сердце, она не боялась, не задавала вопросов, всегда зная все. И та, что рождалась сейчас из пламени, была мудрой и вечной, как время, и внимала этим словам, вспоминая – понимая – зная их – всегда. И тихо, мудро улыбалась. Та, что рождалась сейчас, была красным песком и черными скалами, текучим огнем каменных недр и белым огнем небес, и невидимым вечным огнем, льющейся кровью вселенной. Та, что рождалась сейчас, была древней, как сама жизнь. Та, что рождалась сейчас, никогда не существовала – но всегда была. И птица, запертая в человечьем теле, расправляла горящие крылья, поднимая их к небу.       …Это было рождением – и полетом… …рушились барьеры и грани, мир терял четкие очертания – чтобы в следующим миг снова обрести их иными, яркими, исполненными смысла, который раньше даже и думал прочесть. Это было стихией и пропастью, восторгом и светом, смеющейся бурей, летящей над пустотой. Это было волной, край которой касался звезд – и вечная, нежная темно-лиловая полночь улыбаясь смотрела с зенита, и черным шелком обвивала руки, и не вырваться было от нее, не спастись, и все, что оставалось – это балансировать на грани стихии, танцующей в небесах, замирать на несколько секунд-веков-тысячелетий, целуя в губы огненную смерть, и смеяться, разбиваясь о вечность, и снова воскресать, танцуя на самом гребне волны… Это было – стать на миг настоящим, без масок, без вины, долгов и шрамов – здесь и сейчас, всегда и навеки, в этом мгновении, где «сейчас» длится вечно, а прошлого и будущего – просто нет.       …Это было полетом – и вечностью… …они падали, падали в угольно-черный провал, сливая дыхание и жизни, переплетая пальцы и души, они сгорали дотла, рассыпались пеплом, они стирали границу между «ты» и «я», они умирали от восторга, равного боли, и, умирая, воскресали как единое, пылающее, бессмертное, крылатое существо… …ликуя, падали в бездну, сгорая и возрождаясь, благоговея и подчиняя, обладая и преклоняясь, повелевая и принадлежа, смеясь и рассыпаясь на осколки и рождаясь вновь – огнем, дождем и ветром, светом и тьмой, заново творя вселенную – в тысячный раз и каждый раз как первый… …И пепел прежних эпох был снова горяч, как солнечный свет, а солнечный свет тяжел, как песок, а песок мягок, как ветер, а ветер пах скорбью и временем, а время было сухим листом в черной реке с белыми лучистыми рыбами, а рыбы были звездами, а звезды – птицами, сделанными из огня, смеха и вечности, птицами, которые не могут умереть – только улететь далеко-далеко, расколов небо, как стеклянную чашу, а осколки опадут на землю и прорастут белыми цветами, и будут резать босые души смертных, маня их миражами несбывшихся чудес, которые… …однажды… …все-таки… …сбудутся. И там, внутри, в огненно-обнаженной глубине, свободной от отражений и масок, золотая птица смеется и бросает вверх оперенные руки – высоко, высоко в небо – и небо смеется в ответ, яростно-голубое, мучительно-нежное, яркое – смотреть больно, и не смотреть невозможно – и летит все выше и выше – или это небо склоняется к ней, оно повсюду, вокруг, вверху и внизу, и не скрыться от него, и не отвести глаз – невозможно-нежное небо, оно шепчет – или кричит? – этот крик разбивает мир на осколки... – Лети, феникс! Слышишь меня? Лети!! ... и мир смеется в ответ, разлетаясь стеклянными брызгами и ложась на пустоту новым узором. И крик, разделенный на двоих, вторит ему. И где-то в невообразимой дали – совсем близко, на расстоянии вздоха – в золотых садах Иллюзиона взрывается лепестками третья роза. Белая, как сердце пламени. Обжигающе-чистая, как утренняя роса на губах. Роза цвета бессмертия.