Утешение

      Де Сарде по-кошачьи тяжёлый, тёплый — ласкается, пытается уместить голову на коленях наставника.       — Де Сарде, — тихо зовёт де Курсийон, проводит ладонью над собранными в низкий тонкий хвост волосы, не прикасается, не решается на большее.       — Прошу, — приподнявшись, де Сарде садится; упираясь ладонями, склоняется, тянется к плечу.       — Александр, — незримая линия границы: крепкая, выверенная положением и годами стена, превращается в песок от одного взгляда — немой просьбы.       Дрожи в опустившихся от ноши аристократичных плечах.       — Уллан, — шумно выдохнув носом, начинает де Сарде, — Иногда я чувствую себя инструментом, — глухое бормотание, личное.       — Оружием? — де Курсийон принимает, наклоняется — как удобно эмиссару.       — Письмом, мешком с деньгами, факелом инквизитора, — пальцы до болезненного скрипа стискивают простыню.       — Поэтично. Вы переняли это от капитана? — проба, бросок камня в колодец.       Александр не отвечает, поддавшись, прижимаясь утыкается носом в высокий воротник: всплеск тихий, звенящий ударом о дно.       Он истощён.       Ещё несколько просящих — и останутся только камни.       — Тише, — утешение, де Курсийон осторожно, самыми кончиками пальцев смахивает непослушную прядь, сдвигается ниже, прослеживая выбившуюся из-под аккуратной бороды худую кляксу метки.       Де Сарде вздрагивает, протестующе сопит, но не уходит.       — Я сообщу вашим спутникам, — настаивает де Курсийон, но встречает протест.       — Небольшой перерыв, и я смогу продолжить, — нескладно, неправильно; язык Александра заплетается.       — Сегодня вы останетесь в своей резиденции, — учительское наставление, на грани требования.       — Это необходимо? — не спорит, советуется.       — Жизненно, — правка, подчеркнутая лаской и немой просьбой отстраниться.       — Если это так, то… — де Сарде подчиняется — отклонившись, перекатывается на спину, раскидывает руки, — То я последую совету, — его голос звучит неуверенно, напряженно.       — Благодарю за доверие, — де Курсийон пробует встать, но, приподнявшись, Александр останавливает его, ловит за манжету, выпрашивающе тянет.       — Останьтесь, — просьба.       — Ваших спутников следует незамедлительно предупредить, — напоминание.       — Они могут немного подождать, — шелест.       — Вы уверены? — склонив голову набок, спрашивает де Курсийон.       — Одну историю, — торгуется де Сарде.       — Историю? — беспокойство, тревожный интерес.       — Я хочу на время забыть о том, что находится за стенами, — сейчас Александр слишком напоминает своего кузена.       — И что вы хотите услышать? — де Курсийон уступает.       — Что-нибудь о том, что было раньше, — не верит, притягивает ближе, не сдаётся до тех пор, пока де Курсийон не опускается рядом, ложится на почтительном, но близком расстоянии.       — Не об Острове? — уточнение.       — Только не о нём, — согласие; де Сарде подкатывается под бок учителя, упирается щекой в плотную ткань — и, прикрыв глаза, просит продолжить, растворяется в чужом тепле.       — Но, — проблеск здравого смысла.       — Не сейчас, — эгоистичное желание. Усталость и смутные голоса оставленных обязательств убаюкивают Александра быстрее, чем он надеялся; воспоминание превращается в обрывок.       Чтобы погрузиться в глубокий, заслуженный сон де Сарде не обязательно различать слова или слышать верные выводы.       Де Курсийон сдерживает слово.