Many a true word is spoken in jest

В Снежной две проблемы: дураки и дороги. И если с Фатуи ещё можно что-то сделать, то на дорогах остаётся только молиться, чтобы не отбить себе задницу на кочках и не свернуть себе шею во время гололёда. У Кайи ещё есть личный дурак, который какого-то хрена не встретил делегацию из Мондштадта ещё на подходах к границе северного региона. Хотелось бы думать, что того работа не отпускает, да вот только если что-то вдруг происходит — сам дьявол на месте не удержит. Здесь должна быть отвратительная шутка о том, что Король Демонов слегка старше по званию, чем какой-то там дьявол, но Царица — ещё страшнее, особенно в гневе. Они познакомились, когда Тарталью для дипломатической миссии командировали на пару недель в Мондштадт. «Дипломатической» миссию можно назвать с натяжкой, потому что Чайльд включает внутреннего дипломата только когда это действительно необходимо, а во всё остальное время предпочитает, чтобы словесными баталиями и тыканьем в буковку договорённостей занимались подчинённые Синьоры. Кажется, Кайа тогда потащил северного товарища в «Долю Ангелов» — побесить Дилюка, и, может быть, узнать кое-что интересное о планах Фатуи, — так что как-то так получилось, что вышли из таверны они тоже вдвоём. Переспали. А на утро Кайа как ни в чём не бывало ушёл выполнять обязанности капитана кавалерии и заместителя действующего Магистра, оставив Одиннадцатого Предвестника с кучей вопросов и без единого ответа. Ладно, сам тоже особо ничего не узнал, потому что пьяный снежиец на удивление держал рот на замке, но потом они прикармливали друг друга небольшими порциями информации, сохраняя обоюдный интерес. На самом деле они познакомились ещё раньше: десять лет назад, в той части Бездны, что некогда называлась Каэнри’ах. Кайа вспомнил, Чайльд, судя по всему — тоже, но почему-то предпочитает об этом не говорить. Или не может говорить. В любом случае, такие своеобразные свободные отношения их более чем устраивают. Никто никому ничем не обязан, а хороший секс при встрече стал приятной традицией. Как говорится: зажми врага между собой и другом, да будет групповуха. Тарталья действительно не выбрался из Заполярного Дворца по рабочим моментам. Вообще чудо на самом деле, что он в принципе оказался в Снежной в тот момент, когда прибывает делегация из Мондштадта, потому что чаще всего задания, непосредственно связанные с работой Предвестника, возникают в других странах, но никак не в пределах родины. За это, наверное, стоит сказать «коллегам» спасибо — они терпеть не могут его, он терпеть не может их, и работа в других государствах — лишний повод не видеть их рожи. Жаль только, что чем длиннее командировки, тем больше он скучает по семье. — И какими судьбами? Кайа, наблюдающий за тем, как повозки Мондштадта минуют распахнутые ворота во внутренний двор Заполярного Дворца, едва жмёт плечами и насмешливо фыркает: — Всё теми же. Мы же добрые соседи и должны поддерживать отношения между нашими регионами, разве не так? Тарталья закатывает глаза. Между Мондштадтом и Снежной множество камней преткновения, и не последний из них — детки. В последний раз, когда Фатуи приезжали в город Свободы и под предлогом укрепления отношений между регионами забрали нескольких детей в ряды своей армии, ни один из них не вернулся. Вот и сейчас уже действующий Магистр Джинн решила непосредственно переговорить с Предвестниками и, помимо капитана кавалерии, взяла с собой ещё нескольких доверенных рыцарей Ордо Фавониус. Тарталья бы сказал, что смысла в этом нет, и не стоит тратить время зазря: если тебя приняли в ряды Фатуи, то едва ли кто-то даст тебе вольную добровольно. В этом и кроется самый главный подвох: у тебя есть отличный паёк, тебе прилично платят, твоя семья практически ни в чём не нуждается, но ты должен доверять свою жизнь людям, которых видишь впервые в жизни, и никогда не знаешь, в какой момент тебе суждено умереть. Многие так и не учатся доверять, а некоторые пользуются доверием. Чайльд знает, где будут проходить переговоры, поэтому и ведёт Кайю сразу туда, здраво предположив, что остальные подтянутся после формальных приветствий и обмена любезностями между Джинн и Педролино. Едва ли Её Величество Ледяная Императрица удостоит делегацию аудиенции, разбираться со всем наверняка будут Предвестники. «Гаересис» — последнее место, куда хотелось бы приходить, но, как бы ни было иронично, «Гаересис» защищён чуть ли не лучше самого Заполярного Дворца. Иль Дотторе слишком ревностно охраняет свою экспериментальную подпольную арену, поэтому лучшее место представить сложно: мондштадцев едва ли кто-то пустит на уровень самой арены, повышенная звукоизоляция не даст им заподозрить ничего лишнего, к тому же на своей территории Фатуи имеют некоторое преимущество. Совещательный зал в «Гаересис» представлен практически тёмным помещением с овальным столом, двумя десятками стульев, несколькими широкоформатными картами для удобства переговоров, и другими не самыми важными мелочами. Без своего непосредственного владельца «Гаересис» выглядит почти что нормально. Тарталья до сих пор помнит, как ему самому приходилось выходить на экспериментальную арену — воспоминания не из самых приятных. — Это тебе. Сувенир. Чайльд смотрит на вещицу, которую Кайа пододвигает к нему по поверхности стола. Цветок — засушенная ветряная астра, напоминающая маленькую вертушку из бумаги, раскручивающуюся на ветру. Точнее, это детские игрушки делают по подобию астры. Чайльд берет сухой стебелёк, вертит его в пальцах и откидывается на высокую спинку стула, а Кайа, наблюдая за ним, скрещивает руки на груди и покачивает ногой, свободно опускающейся до самого пола. Город Свободы у всех на слуху, только слово «свобода», видимо, каждый воспринимает по-своему. Например, от минимальных рамок приличий. — Ага, спасибо, — Чайльд засовывает цветок куда-то в толщу страниц записной книжки, лежащей перед ним, скорее, больше для вида, чем если бы он реально собирался что-то писать. — И слезь со стола. Альберих вскидывает брови. — Как грубо. Или ты сейчас предпочтёшь видеть меня не на столе, а под столом? У Чайльда сбивается дыхание, потому что он помнит, что у Кайи отличная растяжка: тот способен лежать грудью на поверхности стола и при этом ещё на стол согнутую ногу закидывать, чтобы раскрыть себя ещё больше. Он имеет отвратительную привычку смеяться во время секса и подначивать действовать грубее, а потом задыхается и громко стонет, когда получает то, на что нарывается. Картинка перед глазами настолько отчётливая, что Тарталья неуютно ёрзает по стулу и пихает Кайю в бок со словами «слезь со стола». Кайа смеётся. Опять. — Значит, под столом. Никакие протесты Кайа не слушает. Он знает, что переговоры с Фатуи успехом не увенчаются, и на то есть несколько причин: это территория Фатуи, мондштадцев слишком много, развязывать конфликт — нецелесообразно, а сотрясать воздух — лишняя трата времени. Ему чертовски скучно только от одной мысли о том, что придётся сидеть здесь ещё несколько часов и выслушивать аргументы каждой из сторон, но он знает, что ему выдадут карт-бланш на руки сразу же, как только Джинн удостоверится, что её методы не работают. Нужно всего лишь подождать. И сократить ожидание чем-нибудь приятным. Кайа сползает со стола и встаёт на ноги, немного тянет носок сапога, чтобы сильно напрячь икроножную мышцу и затем сразу же расслабить. Небольшой прилив тонуса, потому что некоторое время он вообще не будет способен распрямить колени, а это чертовски напрягает. Тарталья ещё пробует возразить и безапелляционно указать на соседний стул, но этот жест капитаном кавалерии Ордо Фавониус нагло игнорируется, а словесное возражение прерывается влажным поцелуем. Ладно… ладно, чёрт возьми. Чайльд поднимает руку и запускает пальцы в иссиня-чёрные волосы истинно дьявола в человеческом обличии. Их тянет друг к другу не так, как должно тянуть заинтересованных людей, или даже врагов, или даже собирающих информацию агентов. От них обоих фонит Бездной, и внутренние звери чувствуют это. Кайа опускается перед ним на колени; Чайльд почти что чувствует этот плавный, грациозный прогиб, слышит как металлические части портупеи и цацки-цепочки перезвякиваются от каждого движения. Иногда он хочет спросить, не перенял ли Альберих эту привычку от красавиц Сумеру, но каждый раз забывает, потому что никогда не может определиться, какую остроту всё-таки выдать, а Кайа умеет выбивать из разума любые лишние мысли. Длинная скатерть, покрывающая стол, смахивает на гобелен — тёмно-зелёная ткань с геометрическим узором, края практически касаются пола. Кайе приходится приподнять её и буквально оказаться под ней — потому что Тарталья не собирается сдвигать стул и хоть как-то облегчать ему задачу. Скотина. Это не займёт много времени. Немного приватного времени друг с другом скоротает ожидание начала переговоров. Двери хлопают. Пиздец не вовремя. Кайа замирает. К столу приближаются шаги, и он буквально видит, как напрягаются ноги Чайльда. Благо на конкретно этом столе низкая драпировка, так что едва ли пришедший человек разглядит что кто-то там сидит под столом. — Ну и отлично, — Кайа узнаёт этот голос даже не видя перед собой его обладателя. Эта пренебрежительно-агрессивная манера, будто все вокруг ему что-то должны, слишком запоминающаяся. Иль Дотторе, тот самый псих, который уже приезжал в Мондштадт года полтора назад, как раз после того, как Дилюк вернулся из путешествия по Тейвату. — Пока они сюда не нагрянули, есть возможность обс… Всегда можно просто подняться из-под стола и поздороваться в духе «простите, что нарушаю вашу идиллию, но вообще-то я здесь», и объяснить это чем угодно. Упавшим пером, к примеру. Или же. Кайа вновь переводит взгляд на бёдра Чайльда которые только-только расслабились, судя по положению на сидении кресла. Или же можно слегка себя поразвлечь, а заодно послушать, что там такого хотел сказать Дотторе. Тарталья действительно напрягся, когда Дотторе зашёл, но сейчас, видя как Доктор распинается о никчёмности Ордена и их странных предъявах о пропавших детях, расслабляется; Кайа почему-то не спешит подниматься из-под стола, и чем дольше он там сидит, тем страннее будет его появление после. Так что, стараясь особо не шевелиться верхней частью тела, чтобы не привлекать лишнего внимания, Чайльд сдвигает ногу и пытается не глядя пнуть мондштадского товарища с намёком перестать валять дурака. И вновь замирает, когда чувствует лёгкие прикосновения к собственным бёдрам. Твою мать, Кайа. Нашёл, чёрт возьми, время. Кайа слишком легко уклоняется от голенища чужого сапога, которое явно пыталось нащупать его бок и подпихнуть в сторону выхода из-под зелёной скатерти и поверхности стола. Достаточно просто протянуть руки и скользнуть пальцами по паховым сгибам, зацепить портупею, опоясывающую бедро, затем и пряжку ремня рядом с гидро Глазом Бога, потянуть. Кайа старается действовать аккуратно, чтобы громкое щёлканье пряжки не разнеслось по всему помещению, хотя едва ли не затыкающийся Дотторе услышит что-то кроме самого себя. Чайльд явно считает, что время неподходящее, потому что пытается ладонью слишком наглеющего Кайю от себя отпихнуть, но тот лишь растягивает губы в ухмылке и прихватывает чужие пальцы зубами прямо через тонкую ткань перчаток. Чайльд дёргается, но тут же замирает под взглядом Дотторе; вряд ли тот, конечно, что-то заподозрил, потому что практически тут же отвернулся и продолжил говорить. Чужие зубы сжимают пальцы, покусывают и не отпускают. Тарталье приходится поддаваться на провокацию и проталкивать пальцы глубже, давить в самую «чашечку» языка — не самую приятную болевую точку. Зубы тут же разжимаются. Кайа морщится и прижимает язык к нёбу, смачивает. Перчатки — не то, что хочется пробовать на язык, Чайльд мог бы и снять их. В отместку Альберих не торопясь расстёгивает пряжку ремня, чуть вытягивает его из шлёвок для удобства, и только после этого подцепляет сгибами фаланг большого и указательного пальцев застежку. Щёлк. Он не удерживается от того, чтобы провести пальцами по линии ширинки вниз, слегка придавить подушечками, представить на секунду тепло и пульсацию, стоит приспустить мягкую ткань штанов и добраться хотя бы до нижнего белья. Кайа сглатывает лишнюю слюну: уже хочется ощутить тяжесть упругого и твёрдого члена на собственном языке, представить, какими словами Чайльд будет мысленно проклинать его. Вообще-то он не думал, что после знакомства с этим сумасшедшим снежийцем у него появится сайз-кинк. Пальцы вновь поднимаются выше. Кайа и сам весь приподнимается ненадолго, цепляет клыками застёжку и жарко выдыхает сквозь приоткрытые губы прямо в пах Чайльду, когда тянет вниз и краем глаза видит, как с усилием сжимается в кулак чужая ладонь. Тарталья силой удерживает себя на месте даже когда член в штанах дёргается от чужого тёплого дыхания, а кровь начинает явно отливать от головы и приливать к паху. Нельзя дёргаться, нельзя. Это усилие награждается лёгким поглаживанием по бедру от Кайи и слабым укусом во внутреннюю сторону бедра прямо через ткань серых штанов. Теперь можно забраться руками под ткань и приспустить нижнее бельё, вынуть ещё толком не вставший член и вспомнить, какой он на вкус. У Чайльда специфический привкус: немного горчит от кофе, немного вязко и солоновато на языке. Чайльд может сколько угодно пытаться отпихнуть от себя Кайю, но тот буквально видит, как член чуть подёргивается, наливаясь кровью, а вот яички поджимаются. Ничего, скоро Чайльд забудет, что сидит своей потрясающей веснушчатой задницей на стуле в конференц-зале грёбанного царства грёбанного психопата. Не было толковой прелюдии, они даже толком не целовались перед тем, как Кайа оказался под столом [один смазанный поцелуй не в счет] и безапелляционно развёл ему бёдра, так что понятное дело, что возбудиться Чайльд толком и не успел, тем более находясь перед Дотторе. Вообще-то, если бы у него встал только под взглядом Дотторе, у Кайи появилось бы множество вопросов. Просто раскрыть рот и принять на язык, одновременно с этим сдвигая крайнюю плоть со скользкой головки. Кайа прижмуривается, когда охватывает плотно губами прямо под щёчками головки и думает о том, как это будет чувствоваться, когда член окончательно окрепнет, буквально на языке увеличится. Поначалу он ведь может брать полувозбуждённый член на всю длину, а вот потом — окончательно вставший — уже с большим трудом, пока, наконец, не расслабит глотку и не позволит скользнуть по самому корню языка вглубь. До этого есть немного времени, так что Альберих даже не сглатывает — пусть скользит по мокрому, тёплому и мягкому языку, — охватывает губами плотнее и плавно ведёт головой, чтобы практически уткнуться носом прямо в рыжие волоски паха. Тёплая, обволакивающая мягкость — дыхание сбивается, Тарталья сглатывает и не отводит взгляда от Иль Дотторе. Благо пока его участие в монологе не требуется, поэтому удаётся создавать видимость внимательности к происходящему. Пальцы вновь неосознанно путаются в иссиня-чёрных прядях, только в этот раз Чайльд не пытается оттащить Кайю от себя, а наоборот — тянет ближе, сам едва сползает по сидению стула и разводит бёдра для удобства шире. Невольно он всё ещё прислушивается, надеется, что Кайю, чёрт возьми, не слышно, иначе невозможно предположить, какими последствиями обернётся эта небольшая прихоть. Чайльд буквально чувствует, как Кайа сглатывает: мягкий язык прижимает чувствительную головку к ребристому нёбу, трёт о него, создавая непередаваемое ощущение очень слабой вибрации. От такого яйца ощутимым возбуждением тянет, проявляется желание вынудить Кайю не тормозить, а принять на всю длину, и не важно, увидит это кто-то или нет. Нельзя, чёрт возьми, вести себя так и предполагать, что это останется безнаказанным. Муки совести прерывает внезапный вопрос, от которого Чайльд чуть не подпрыгивает. От неожиданности Кайа мажет кромкой зубов по нежной кожице и сдерживает раздражённое шипение, когда чужие пальцы сжимают волосы у корней сильнее и грубо натягивают, заставляя молчать и не издавать громких звуков. Кайа послушно замирает, раскрывает рот и выпускает член, удерживает разве что головку на плоскости языка и лукаво смотрит снизу-вверх. — Я прекрасно тебя слышу, — через паузу отвечает Тарталья. У него голос заметно просажен, но он откашливается и едва кивает «коллеге». — Дай им время. Не выпускай свои игрушки с арены, и им не к чему будет прицепиться. Одиннадцатый Предвестник мимолётно опускает взгляд вниз и натыкается на дьявольский блеск в единственном глазу капитана кавалерии Ордена. «Твою мать», — думает Чайльд. «Значит, арена», — отмечает про себя Кайа. Кайа опускает взгляд и смыкает губы, аккуратно пряча зубы за ними, специально давит сильнее прямо под щёчками головки, посасывает только её, мокро касается языком. Место очень чувствительное, они проверяли — так можно за считанные минуты до оргазма довести, да и Кайа может бессовестно намекнуть, что самое дорогое-ценное для Чайльда сейчас буквально в его власти [ну или не во власти, во рту — какая, к чёрту, в самом деле, разница]. Чайльд почти готов сказать «ублюдок», но вместо этого больше не опускает взгляд — и так сказал больше, чем должен был бы. Всё, что сейчас прозвучит в конференц-зале, может быть повёрнуто против них самих, и даже нельзя дать какой-то знак Дотторе, чтобы тот перестал трепать языком и просто заткнулся. Чайльд сам притащил волка в загон. Благо, о том, что такое «арена», Кайа не знает, а вот Чайльд знает, как потом отвлечь его внимание на что-нибудь совершенно другое. У Тартальи есть привычка дрочить быстро и грубо — почти насухую, потому что чувствительность немного притуплена. Кайа это знает, поэтому и выделывается так — сосёт самую головку, буквально создаёт вакуум во рту и усиливает давление, чтобы создать нужный эффект. Чужая ладонь скользит по шейным позвонкам, и Кайа ёжится рефлекторно. Ладонь поднимается выше, ненавязчиво, но ощутимо давит на затылок, и Кайа, стараясь не мыкнуть возмущённо, вынуждено раскрывает рот шире, чтобы принять член глубже и сразу на плоскость языка. Вот так гораздо лучше. Чайльду уже почти плевать, как он выглядит со стороны. Он всё ещё сидит прямо, так что, наверное, он выглядит просто излишне расслабленным, и прямо сейчас благодарит небеса за то, что сам по себе довольно тихий и практически не стонет во время секса, будь то орал или проникновение. Он может скалиться, рычать, но не стонет. А вот будь на его месте сам Кайа — честно, Чайльд бы посмотрел, как бы тот пытался не застонать в голос. Кайа никогда не берёт до горла сразу, это не в его стиле. Он предпочитает касаться губами головки, осыпать её мокрыми поцелуями, следить за тем, как блики преломляются на влажной и скользкой поверхности нежной кожи. Зачем заканчивать всё быстро — подрочил, на бок и забыли, — когда можно растянуть удовольствие. Последнего, правда, не понимает Чайльд: зачем растягивать, когда за это же время можно попробовать несколько разных вариантов и от всех получить всё что хочется. Кайа высовывает кончик языка, давит на щель уретры и щекочет, при этом ладонью охватывает ствол и сдвигает кожицу ниже, ласкает неторопливыми движениями, с удовольствием чувствует, как член напрягается и подёргивается. Уже можно вновь охватить губами, приласкать языком, опустить кольцо пальцев до основания — так придерживать в одном положении удобнее — и скользнуть губами ниже, сполна ощутить как головка проскальзывает по плоскости языка до самого корня, затем — обратно, упираясь в немного ребристое нёбо. Постепенно наращивать интенсивность движений, расслаблять глотку, с каждым разом дразняще подпускать к самому корню языка, чтобы в какой-то момент — по собственной инициативе или же из-за давления ладони на затылок — пропустить уже в глотку, от неожиданности ощущений попытаться сглотнуть и зажать головку нежными стеночками, усиливая давление узости. В такие моменты Чайльд мог бы — если бы при этом касался пальцами горла Кайи — чувствовать, как член слегка распирает глотку изнутри. Выпустить и беззвучно, прерывисто выдохнуть, рефлекторно облизываясь. А затем — всё по новой, пропуская до глотки и теперь уже не прерываясь, с удовольствием чувствуя солоноватый привкус естественной смазки на языке. Чайльд откровенно поплыл. Без заигрываний и попыток довести до белого каления Кайа своим языком может творить невозможные вещи. Ему правда хочется удерживать того как можно дольше на пике — чувствовать, как рефлекторно сжимаются стеночки глотки и зажимают член туже, чувствовать, как зубы нет-нет, да касаются нежной кожицы [это всегда дико непривычно, но ни разу ещё не было неприятно, Кайа умеет себя контролировать], ощущать, как чужие пальцы впиваются в бёдра, чтобы сохранить равновесие и стараться вести себя тише. Дотторе гремит какими-то старинными толстыми фолиантами, подхватывает несколько из них и направляется к выходу из помещения, а Тарталья провожает его взглядом, полным невысказанного облегчения. Хлоп. Как только дверь закрывается, Чайльд тянет и вторую руку к голове Кайи, запускает пальцы в волосы и несдержанно толкается бёдрами, неровно выдыхает сквозь приоткрытые губы. Кайа упирается обеими ладонями, стараясь компенсировать напор, но и отстраниться не может — чужие руки мешают. Вместо того, чтобы и дальше сопротивляться, он расслабляет глотку и рот, только язык напрягает, чтобы уберечь от соприкосновения нежной плоти с кромкой зубов, позволяет буквально трахать себя. Теперь уже не вскидывает взгляд, не смотрит в глаза — влажная пелена не даёт сфокусироваться и отчётливо видеть. Вдалбливаться в мягкий, податливый рот — тем не менее следить, чтобы не перегнуть. Чайльд неприкрыто скалится: клыки у него чуть больше человеческих, это заметно, если приглядываться — или ощутить их на собственной коже. Плавно ведёт бёдрами, чуть резче, чем надо: ему нравится чувствовать, как головка с каждым разом преодолевает условную черту за корнем языка и иной раз упирается в стенку глотки. Пальцы давно запутались в волосах; короткие пряди у затылка взлохмачены неаккуратными действиями, несколько длинных прядей выбились из аккуратного хвоста и свешиваются через плечо тонкими петлями. Ему нужно совсем немного, чтобы кончить, потому что вся эта ситуация с вероятностью быть пойманными на месте здорово вдарила по самым нервам. На языке — больше горечи, больше вязкости. Кайа отстраняется и сглатывает, проводит кончиком языка по припухшим губам, чувствует покалывание от интенсивного трения. Вообще-то он бы и сам сейчас не отказался от внимания — напряжённый член ноет, прижимаемый тканью узких штанов к низу живота, но едва ли сейчас есть время на ответную любезность. Чайльд выдыхает, на секунду откидывает голову назад и крепко зажмуривается, пока перед глазами взрывается момент эйфории, а потом почти что оттаскивает Кайю от себя и кивает на соседний стул. — А ещё меня называют сумасшедшим. Альберих поднимается с колен, садится справа от Тартальи и стряхивает каменную пыль с тёмной ткани штанов. Вдох-выдох. пульсация крови, прилившей к паху, немного сбивает с мыслей. — Но тебе же понравилось. Чайльд охрипло смеётся. Да, Кайа не любит, когда ему без предупреждения кончают в рот, но тут ситуация такая — либо молча глотай, либо не доводи до оргазма, потому что мутное пятно спермы под столом конференц-зала «Гаересис» — практически необъяснимая вещь. Закончили они всё-таки вовремя: и пары минут не проходит, как в помещение подтягиваются несколько рядовых Фатуи из дипломатов. Чайльд навскидку узнаёт Льва и Наталью, а после заходят и Педролино с действующим Магистром Джинн. К тому времени, как начинаются переговоры, большая часть свободных мест за столом оказывается занята. Кайа подпирает щеку ладонью, слушает холодные, аргументированные доводы Джинн и думает о том, что дело изначально стоило просто доверить ему в руки. Фатуи слишком подкованы в вопросах дипломатии и переговоров, их так просто словами и буквой закона не проймёшь. Здесь требуется нечто неординарное, что способно вывести их на чистую воду самим фактом неожиданности действий. Иногда нечто из ряда вон выходящее срабатывает гораздо лучше, чем методы проверенными годами практик. Мягкое прикосновение к бедру. Альберих бросает неверящий взгляд вниз и действительно видит, как ладонь Одиннадцатого Предвестника проскальзывает с внешней стороны бедра на внутреннюю, а ребро под мизинцем прижимается к паху в ласково-потирающем жесте. Сам Чайльд при этом умудряется открыто улыбаться Прекрасной Леди и спрашивать, когда она последний раз проверяла квалификацию своих дипломатов. Ну нет. Вот сейчас точно не время.