drunk me

Тэхен пристально смотрит на официантку. Она спрашивает, может ли принести напитки. Чимин заказал мартини, Юнги — виски со льдом. Тэхен знает, что должен сказать «нет». Он уже 117 дней трезвый. 117 дней в трезвом виде. Трезвый, не по более распространенным причинам. Не выздоравливающий алкоголик, не ходящий на собрания анонимных алкоголиков, не собирающий фишки трезвости. Трезв для своего здоровья. Будь то здоровье его ума или сердца, он не уверен. 117 дней с прошлого раза. Тэхен знает, что должен сказать «нет». — Виски, двойной, безо льда, — он игнорирует поднятые брови Чимина и Юнги. И когда ему приносят напиток, он выпивает его и заказывает еще один, который также выпивает. Затем приступает к третьему. Каждый раз одно и то же. С каждым глотком он надеется, что это будет последний раз, надеется, что сможет забыть, стереть образы и воспоминания, которые постоянно мелькают в его мозгу в случайные моменты дня, нежелательные, и выбивают из него воздух, разбивают его сердце на тысячу кусочков. Это странное чувство. Ты знаешь, что твое сердце разбито, можешь почувствовать, как оно разбивается в твоей груди, болит и все равно снова разбито. Тебе больно, и ты не думаешь, что сможешь физически выдерживать еще больше боли, но как-то ты можешь и делаешь. Ты чувствуешь, что твое сердце захлопывается снова и снова, боль разрастается, бьет и пронзает грудь. Иногда это происходит, когда он помешивает овощи на кухне после долгого дня на роботе. Внезапно — вот они! — приходят без предупреждения. Воспоминания с жизни, что больше не принадлежат ему. Они возвращают его обратно, но не совсем. Чонгук. Чонгук. Чонгук в другой жизни обнимает его сзади, смотрит, как он помешивает овощи, бормочет ласковые слова ему в шею, обдает дыханием его кожу. Реальность всегда возвращается, суровая и горькая. Она обрушивается на него и ставит на колени, пока он не окажется в одиночестве, воздух будет выбит из него, а сердце — разбито. Боль, всегда пронзительна, оставляет его совершенно потрясенным. К этому моменту он падал на пол намного больше раз, нежели он может сосчитать, находя себя прислонившимся спиной к шкафу, дивану, двери, головой к коленям. И однажды ему удается прийти в себя, полностью вернуться в реальность, его щеки окрашены слезами, и он даже не понимает, что начал плакать. И когда он достаточно приходит в себя, чтобы продолжить работу, которой он занимался, это происходит с зияющей дырой в груди, еще большей, чем раньше, с чувством беспомощности, полной закрытости и пустоты. Тоска по чему-то, чего он так отчаянно хочет, но абсолютно не может иметь. Это всегда хуже с алкоголем. Вначале он думал, что алкоголь принесет покой и временное облегчение. Что он избавит его от боли, даже если на одну ночь. Избавит от воспоминаний, удалит их. Но это не так. Алкоголь только усугубляет ситуацию. Каждый раз, когда он пьёт, воспоминания возвращаются все быстрее, сильнее, реальнее. Когда он пьян, он видит его везде, во всем. Он вспоминает. Помнит, как его кожа ощущается тёплой в его руках, мягкой под его касаниями, вкус его рта. Как его губы прижались к его шее, чтобы пососать ее, лизнуть, прежде чем потянуться вверх, чтобы захватить мочку уха. Как его зубы снова и снова царапали серьгу, и мурашки бежали по коже. Как он проводил поцелуями по ключицам, груди и ниже. Как он произносил имя Тэхена тихо. Едва слышно. И каждый раз он пьёт, он неизбежно делает то же самое. Это вероятно потому, что он не может остановить себя от выпивки. Он не хочет. — Тэхен, это четвертый стакан виски. Ты не можешь сделать это с собой снова. Тэхен поднимает взгляд на Чимина, затем смотрит на стакан в своих руках, подносит его ко рту и позволяет жидкости обжечь его горло. — Я иду домой, — он берет свою куртку со спинки стула и просовывает руки в рукава. — Не звони ему. — Не буду, — говорит Тэхен, но они оба знают, что он врёт. Он идёт домой. Вставляет ключ в замок. Открывает двери. Снимает куртку. Кидает её на пол. Садится на диван. Голова в его руках. Уличный и лунный свет струится через окна его квартиры. Почему? Почему? Почему? Я хочу, чтобы боль прекратилась. Заставь боль прекратится. Он встает. Идет в спальню. Останавливается при виде простыней. Серых простыней. Серых простыней под загорелой кожей. Серых простыней, под загорелой кожей, с зажмуренными глазами и тихими словами. И образы приходят, как он и знал. И он знает, что в его нынешнем состоянии он не может отгородиться от них. Чонгук притягивает его к себе, окутывает его в своих руках, смеется ему в ухо. Чонгук крепко спит, их ноги переплетены, губы нежно прижаты друг к другу. Чонгук хватается за простыни, выкрикивает его имя, откидывает голову назад в наслаждении. Чонгук. Чонгук. Чонгук. Нет, нет, нет. Нет. Чонгук. Причина того, что он спит на диване и не прикасался к кровати в течение шести месяцев. Он снова плачет без осознания того, что начал, и боль ослепляет, заставляет его чувствовать себя так, будто он раскалывается на две части. Тэхен берёт свой телефон из кармана его джинсов. Он набирает номер. Ему нужно только увидеть его снова. Всего лишь в последний раз. Чтобы запомнить его черты лица. Вдохнуть его одеколон. Прикоснуться к его лицу. Ощутить его губы. Выкрикнуть его имя. Всего лишь еще один раз. — Ты можешь приехать? Молчание. А потом: — Да.