*
Они снова встречаются, когда Люмин готовит чёрного окуня по рецепту Сян Лин. Паймон хитро хихикает на вырезанный в форме сердечка заоблачный перчик. — В твоем любимом блюде есть рыба, поэтому я подумала, что должна приготовить что-нибудь с ней, – фея активно кивает, вспоминая их с Люмин бои без правил – обе хотели угодить Аяке и очень долго ломали голову. Пришлось даже к Томе сходить, узнать, что предпочитает «принцесса» клана Камисато. Паймон никогда не забудет его ехидную улыбочку и звонкое молчание, – только аккуратно, оно может показаться тебе довольно острым. В Ли Юэ любят добавлять много специй и всякие острые ингредиенты... Приятного аппетита! Аяка смотрит восторженно, взгляд инеевых глаз пересекается со взглядом цвета чистого золота: в груди что-то сладко-больно тянет; по лицу расплывается улыбка, но она тут же пропадает, стоит Паймон слегка толкнуть девушку в бок. «Ты такая красная, будто целую гору заоблачного перчика съела». — Я отойду, – бросает нервно и прячется за углом одного из домов. Она правда покраснела? Архонты, помилуйте. Люмин накрывает щёки руками, прикрывает глаза, но в сознании снова возникает знакомый изящный, нежный образ. Голова идёт кругом. Она прибыла в Инадзуму всего два месяца назад, с Аякой она знакома и того меньше, но, почему-то, при виде дочери клана Камисато руки и колени начинают дрожать, а сердце биться в три раза быстрее, будто Люмин не говорит с девушкой, а бегает от лавачурла четвёртый час подряд. Путешественница делает глубокий вдох. Возвращается она только через десять минут; на вопросы отмахивается, отвечает, что была занята спасением котёнка с дерева, но Паймон видит искусанные губы подруги, напряженные плечи и подрагивающие руки. «Всё ясно!» – проскакивает в маленькой светловолосой голове, и Люмин чувствует, что проиграла в этой тихой битве. — Это было очень вкусно, Люми, у тебя талант! – Аяка улыбается смущённо, отводит взгляд в сторону и нервно гладит собственные пальцы, – Я... ведь могу так тебя называть? Люмин не помнила, когда кивала настолько быстро.*
Чайный дом Коморэ был не самым роскошным, хоть и принадлежал непосредственно одной из трёх комиссий. Он был прост и аккуратен, не слишком богат, но родной сердцу. Не сердцу Люмин, конечно. Она часто бывала тут то из-за Томы, то из-за Аяки, то из-за их сомнительной борьбы против самой богини, но даже для неё это место наполнилось приятными воспоминаниями. Чего уж говорить об Аяке, которая бывает тут чуть ли не каждый день? Путешественница думает, что та знает каждую пылинку в этом здании и уже давно выучила собачий язык, чтобы говорить с Таромару. Девушка крепко сжимает слегка покрасневшими пальцами горячую чашу с зелёным чаем и пытается расслабиться, вдыхая приятный аромат. Он нежный, как ветер, яркий, как огонь, успокаивающий, как текучая вода, и до ужаса знакомый. — Пахнет, как Аяка! – восторженно, чуть ли не крича, говорит Паймон, а Люмин выдыхает тяжёлый воздух из лёгких и распрямляет спину. Не одна она подумала об этом. Значит, её влюблённость не так уж и заметна. — Это мой любимый чай, я очень часто пью его... – она прикрывает глаза и делает глоток, тут же расплываясь в улыбке, – честно, я не замечала, чтобы от меня пахло им, простите. Люмин с Паймон на это лишь кивают. Остальное время они, по большей части, проводят в молчании, иногда всё же перекидываясь парой слов. И то ли атмосфера была настолько спокойной, то ли чай обладает какими-то особыми свойствами – Паймон заснула, уложив голову на колени путешественницы. В голове пробегает мысль о подобных действиях со стороны Аяки, и сердце начинает биться быстрее. — Она очень милая, когда спит, – Аяка говорит шёпотом, ёрзает на месте и двигается чуть ближе к Люмин. А у Люмин сейчас, кажется, случится сердечный приступ. — И тихая, – хрипит от долгого молчания, тут же негромко прокашливается. — Люмин? – Камисато зовёт почти неслышно, будто надеется, что звук собственного имени мимо путешественницы проскачет незамеченным. — Что? — Тут сегодня вечером будут выступать музыканты... Не хочешь прийти и послушать со мной? Ох. — ...С Паймон? — Пускай она отдохнёт, – Аяка отводит взгляд, в пальцах мнёт подол платья, а потом бросает это дело – еще складки останутся! – я не настаиваю, ни в коем случае! Просто... Мне хотелось бы провести этот вечер только с тобой... Если ты не против, конечно. О, архонты. — Я приду, – говорит будто уверенно, но прямо сейчас хочет просто расплакаться. Она и Аяка, кажется, идут на свидание? – во сколько начнётся? — В девять! – Аяка сияет, как самый драгоценный камень на земле; блестит, нежно плывет по воздуху, как падающая снежинка, и у Люмин замирает сердце от вида счастливой девушки.*
Люмин, пожалуй, никогда раньше так не нервничала: руки совершенно не слушались, ноги были будто ватными, а голова только от мысли о их с Аякой свидании шла кругом. Размеренное дыхание не помогало успокоиться, а сердце колотилось так быстро, словно сейчас выпрыгнет из груди. Но свежий, вечерний воздух отрезвлял; пусть не до конца, зато дрожь в руках спала на нет, а сердце изменило свой ритм. В мозгу всё равно тем самым хиличурлом-берсерком бегало осознание: Люмин и Аяка сейчас проведут не менее часа только вдвоём, но путешественница старалась не думать. Она кто, в конце концов? Опытная искательница приключений, почётная рыцарка! Значит, драконов и древних божеств она побеждает, а сходить на свидание с любимой девушкой не может? Любимой? Люмин останавливается, сжимает пальцами переносицу и глубоко дышит. Если бы Паймон сейчас была здесь, девушке стало бы легче. Без феи она чувствовала себя как будто голой – привыкла к вечному присутствию болтливого существа рядом. Глупые разговоры Паймон забавляли и расслабляли, прямо сейчас феечка могла бы отвлечь Люмин вопросом о еде или, может, о тканях в магазине мисс Огуры... Но Паймон здесь нет, так что придётся мириться со своей нервозностью самостоятельно. Стоит ли Люмин купить что-нибудь для Аяки? Какие-нибудь цветы или безделушку из сувенирной лавки? Надо было, наверное, думать об этом раньше... Ещё один глубокий вдох, и путешественница заходит в Чайный дом; привычно здоровается с Таромару, быстро чешет того за ухом и проходит в одну из комнат. Аяка уже там. Сидит у столика, взглядом выжигая в нем дыру. «Задумалась и не заметила» – мелькает в голове. Тусклый свет фонарей бликами играется в её белесых волосах, причудливыми тенями ложится на лицо, блестит в глазах. Сердце в который раз замирает. Хочется руками огладить розоватые щёки, намотать на пальцы изумительно-белые волосы, целовать каждый сантиметр кожи. Хочется трогать-трогать-трогать. Но нельзя. Только сейчас или вообще – Люмин не уверена. Взгляд цвета золота продолжает метаться, пытаться заметить каждую деталь, отложить в голове, запомнить, но время неумолимо движется к девяти. Путешественница неловко кашляет в кулак, стараясь привлечь внимание. Когда Аяка поднимает на неё свои прекрасные нежно-голубые, блестящие глаза, Люмин готова умереть, стоя прямо перед ней. Вместо этого улыбается приветливо и так ласково, как не улыбалась ещё никому, садится рядом, поправляет платье и, наконец, поворачивается лицом к Аяке. Так близко. Кажется, путешественница может разглядеть каждую её ресничку, каждое пятно на радужке, увидеть каждый недостаток кожи, но являются ли они им? Аяка так прекрасна, волшебна и невероятна, она завораживает, заставляет утопать в себе, а Люмин прыгает с разбега, желая почувствовать больше и ярче. «Ты такая красивая». Говорят шёпотом, почти одновременно. Вспыхивают, словно фитиль морского фонаря в Ли Юэ, отворачиваются, краснея так сильно, будто съели самое острое блюдо на свете. Так неловко. Но так до одури приятно. Сердце совершает кульбиты, пока на мини-сцену наконец не выходят музыканты. Мелодия льётся легко и тихо, совсем не губит установившуюся атмосферу. Неловкую паузу между ними рушит Аяка, прочищая горло и трясущимися руками пододвигая ближе к Люмин чашу с зеленоватой, прозрачной жидкостью. Нетрудно догадаться, что это. — Надеюсь, я не надоела тебе со своим чаем, – Аяка смеётся тихо и смущенно, но, Люмин клянётся, это лучше любой музыки, которая играла в этой комнате. Нет, во всем мире! Хочется заткнуть музыкантов, рассказать Аяке дурацкую шутку, чтобы снова услышать. Путешественница в который раз краснеет, берет посуду в руки и несильно дует, чтобы остудить. — Всё хорошо, Аяка, – она переводит взгляд медовых глаз, смотрит любовно, заставляет переживания сойти на нет, – мне он нравится. «И ты нравишься» – хочется сказать, но Люмин кусает язык, отпивает чай, пытается проглотить навязчивые слова. — Тогда... Я рада, – Камисато прикрывает глаза, наслаждается музыкой, а Люмин наслаждается открывшимся видом. Сколько уже раз она замечала то, как великолепна Аяка? У неё подрагивают ресницы, она мычит знакомую мелодию, что сейчас играла, а потом открывает глаза, устремляя взгляд на сцену. Архонты. Люмин готова кинуть к её ногам весь этот мир. Путешественница решается на рисковый шаг. Либо сейчас всё будет хорошо, и они с Аякой продолжат неловко глядеть подруга на подругу, говорить комплименты, а потом безбожно краснеть, либо прямо сейчас Люмин все разрушит. Чаша весов склоняется, девушка двигается ближе к Аяке, садится почти вплотную и отворачивает голову. Неловко и боязно до жути, но Аяка удивляет: сокращает расстояние между ними, прижимается своими бедрами к чужим, соприкасается плечами, а Люмин теперь не может дышать. Поворачиваться не хочется – ещё секунда, и она умрет то ли от смущения, то ли от того, что бабочки в животе решат вырваться наружу. Слишком много она сейчас чувствовала, хотелось кричать, может даже плакать, просто для того, чтоб унять эту бурю. Возможно, для этого хватило бы всего трех слов, но Люмин слишком труслива. По крайней мере, сейчас.*
Музыканты замолкают. — Люмин? Собственное имя голосом Аяки звучит бесконечно правильно, красиво и приятно. — Что? Путешественница ощущает дежавю, но отгоняет эти мысли, полностью сосредотачиваясь на девушке. — Не хочешь прогуляться? Бабочки с новой силой начинают кружить внутри. — Конечно.*
Они медленно шагают по набережной за имением Камисато. Шелест волн кружит голову, манит своей постоянностью, завораживает неизменностью, вечностью. Это не отливы на Архипелаге, это родная сердцу мелодия. У Люмин много воспоминаний, связанных с водой: у океана она начала свое путешествие, в озере она спасла Паймон, у моря она сейчас возьмёт Аяку за руку. Если осмелится. Она тихо дышит, обдумывает секунду, а потом действует – аккуратно сплетает их пальцы, сжимает чуть крепче; Аяка словно иллюзия, неестественно прекрасная, будто нереальная – Люмин не хочет, чтобы та хитрым призраком улизнула отсюда. Ведь уйти с берега получится, выйти за границы страны тоже возможно, но кто выгонит её, в таком случае, из сердца Люмин? Но Аяка убегать не собирается. Лишь судорожно дышит, смотрит на Люмин с таким неподдельным удивлением, может, интересом, и ждёт. Они обе останавливаются, смотрят, пытаются читать подруга подругу, рук не разжимают, снова двигаются близко-близко. Аяка сглатывает и шепчет в чужие губы: — Луна сегодня красивая, правда? У Люмин в голове картинки сменяются друг другом, в горле пересыхает, а руки дрожат. Камисато сжимает их крепче, смотрит в глаза пристально, но ждёт ответа. Будет хоть вечность ждать. Паймон как-то раз говорила о такой фразе, заметив ночью на мостовой парочку. Она говорила о вкладываемом смысле, о словах, что считаются за ответ, и Люмин напрягается, пытается вспомнить. И вспоминает. — Такая красивая, – делает прерывистый вдох. Лёгкие будто наполняются водой, дышать становится невозможно, но она продолжает, – что умереть можно. — Я могу...? Люмин не нужно уточнять, чтобы ответить. — Можешь. Губы Аяки влажные, мягкие и отдают чем-то сладким; целуют нежно, чувственно настолько, что ноги подгибаются, но Люмин продолжает стоять. Отпускает руки Аяки, одной хватается за плечо, как за спасательный круг, а вторую устраивает на щеке, водит пальцами, пытается дать понять то, как много она ощущает в данный момент, то, какая буря эмоций сейчас бушует. Дышать становится сложно. Люмин чуть отстраняется и сглатывает слюну. — Откуда ты знаешь продолжение? – спрашивает с лёгкой улыбкой на губах, уже чуть покрасневших. — Паймон рассказала. — Надо будет её отблагодарить. Люмин со смешком утыкается лбом в плечо девушки, обвивает её талию руками и не хочет отпускать. И не отпустит. Она клянется сначала себе, а потом вполголоса Аяке. Та негромко смеётся, обнимает в ответ и обещает то же самое. И пусть звезды станут свидетелями.