Американо. С двойным сиропом. С собой.

Будильник. Смахнуть, не просыпаясь. Уснуть. Запасной будильник. Рык в подушку. Смахнуть. Закрыть глаза, попытаться уснуть, обреченно заорать. В подушку, конечно, стены-то тонкие. Резко сесть. Обреченно посмотреть в зеркальный шкаф и поклясться отрезать лохмы, спутавшиеся за беспокойный сон, минимум в половину. А лучше каре или вообще под машинку: тряпочкой протерла, как шутил охранник Ван, и хорошо. Вспомнить начальство — длинные шелковые (она проверяла, инфа сотка) волосы до жопы, ухоженные до рекламного «сияющего блеска» какими-то дорогущими маслами. Позавидовать. Посочувствовать. Встать. Найти один тапок, попытаться нащупать второй. Забить и пойти в одном, потому что часики-то тикают и тикают, сволочи, быстро, как перепившие кофе цикады. Ей бы тоже кофе. Мало, но крепко и сладко, чтоб сразу по мозгам дало. Ей, мозги-то эти, понадобятся. Три встречи: одна в офисе сразу после летучки, вторая в ближайшем ресторанчике в обед, а на третью ехать на другой конец города — какой мудак вообще назначает встречи после обеда? Думать и говорить, конечно, будет босс, она нихрена не понимает в этих цифрах и подковерных интригах, но её и не ради этого наняли. Юбки раздражают до скрежета, но как там секретарши ходят? Не настоящие, а те, которых показывают в дорамах: глупенькие, с маникюрчиком, профессионально раскладывающие пасьянс и растегивающие ширинку. Юбочка в обтяжку или платьице, полупрозрачная блузочка — и все на грани приличий. Отражение в зеркале намекает, что злое лицо к образу не прилагается. Приходится улыбаться. Главное, не скалиться. Ещё и единственная кофейня у офиса просто отвратительная: отвратительно милая, с таким же отвратительно слащавым названием (что-то там про ветер) и, да-да, с отвратительным бариста. Может, у них современная политика, брать на работу людей с о…особенностями? Потому что кофе он варит — тьфу, заело, но как ещё сказать — от-вра-ти-тель-ный. И почему она туда каждый раз заходит? Ну вот, опять. Он. У них что, денег нет нанять ещё кого-то? Стоит, хлопает совиными глазами, улыбается. Так противно, что сердце быстрее стучит и щеки краснеют, и хочется одновременно уйти и остаться. Заразно это, что ли: стоит подойти к кассе, как он тоже краснеет, да так ярко, что почти светится. Забавный такой, придурок. Придурок, но забавный. — Американо с двойным сиропом. С собой. Хорошо, что он её уже в лицо знает, этот Цао Вэйнин (и нет, она не помнит его имя, оно просто на бейджике написано!), а то заикался каждый раз, словно в руках держал не стаканчик с фломастером, а перфоратор. Сейчас он только краснеет, кивает зачем-то пять раз, а потом сбегает. Шумит кофемашина. Пока зерна превращаются в эликсир бодрости, проверить соцсети, почту, позалипать в ленту, отправить боссу восхищенный стикер на новый стих о несчастной любви (она хочет премию в этом месяце, в конце концов). Посмотреть пару раз на Цао Вэйнина. Чисто проверка, вдруг он отлынивает! Сколько можно готовить американо, в конце концов? Перехватить стаканчик, пока его не разлили из-за дрожащих рук (он что, пьет или болеет чем-то?). Выпить сразу половину и, ура, кое-как выдохнуть: может, день и не такой ужасный, и зря с утра орала в подушку. — П-п-прих-ходит-те ещё, — с третьего раза говорит отвратительный Цао Вэйнин. Он улыбается, и почему-то снова стучит сердце, и это просто какой-то ужасный ужас. Надо сходить к доктору У, вдруг она заболела? Ей надо быть здоровой и хорошо выполнять свои обязанности! Но погладить рисунок отвратительно милых кроликов, нарисованных на стаканчике рядом с её именем — святое. *** Будильник. Смахнуть, не просыпаясь. Уснуть. Второй будильник. Заорать в подушку, резко сесть, выключить навязчивую трель. Понять, что это не будильник, а звонок, выругаться, перезвонить. Медленно глубоко вдохнуть и посмотреть на часы. Выдохнуть. — Буду через пятнадцать… Нет, десять! Десять минут! Сегодня встреч нет, так что джинсы, футболка, кроссы, кепка, рюкзак. Быстро проверить: запасной костюм на дне, если вдруг надо будет срочно переодеться; сверху обезбол, прокладки, набор влажных салфеток — босс постоянно забывает, хотя брезгливый, как та фифа из последней дорамы, которую она смотрела исключительно со скуки. И, нет, не плакала, когда главный герой почти умер у фифы на руках. Не докажете. Ей бы мотик, но по утрам это чистой воды самоубийство, а вот электросамокат решает кучу проблем. Долетает с ветерком. Увы, никакого кофе этим утром. И вообще, Ло-цзе из пиар-отдела говорила, что это вредно для кожи. Но её кожа не сильно парит, пока не болит и не мешает работать, так что в обеденный перерыв она спускается вниз и перебегает дорогу. Быстро смотрит в витрину и раздраженно хмыкает. У неё же нормальная кожа, да? В кофейне не протолкнуться. Утром-то она приезжает заранее, до основных очередей, а тут вся офисная рать стекается за черным, как их душа, кофе. Бесят толпы. Бесит Цао Вэйнин, который улыбается, не краснеет и не заикается. Бесит, что она замечает: с ним что-то не так, и дело не в поразительном умении разговаривать целыми предложениями. Не выспался, что ли? А если да, то чем он там занимался? Пытается представить, но как-то не вяжется мальчик-зайчик и сцены рейтинга NC-21. Или хотя бы семнадцать. Да и пятнадцать с натяжкой. Он вообще хоть за руку кого-то держал, недотепа? Пока она думает, очередь заканчивается. Заряд адекватности у Цао Вэйнина, кажется, тоже. — А-а-а-Сян, — почти кричит он, как-то радостно и напугано, и это не вымораживает, но поражает, как сказал бы босс, в сердечко. Такое пошлое красное сердечко из фетра, которое она ему в детстве подарила на день святого Валентина и которое, она знала, он хранит в сейфе вместе с остальными её поделками. Так вот, когда она успела стать «а-а-а-Сян?». Хочется подъебнуть, но этот Цао-щеночек-Вэйнин выглядит таким счастливым, что язык не скручивается в нужные слова. Пусть ценит её милостивость. — Американо. — Как вы себя чувствуете? — говорят они одновременно, и тут Цао Вэйнина прорывает: — Просто вы утром не пришли, а вы всегда приходите, и это так необычно, я боялся, что вы заболели, простите, я просто очень волновался и волнуюсь, и поэтому много говорю, я всегда много говорю, когда… Когда, эм, американо? С двойным сиропом? С собой? Как обычно? Милостивый кивок. Потому что она не добивает слабых, а Цао Вэйнин выглядит так, будто по нему уже кто-то успешно потоптался. Если присмотреться и подключить зачатки фантазии (которой у неё, по словам босса, нет), то можно увидеть отпечатки следов на униформе. В этот раз на стаканчике была смущенная овечка, пушистая и круглая, как облако. Она желала хорошего дня и протягивала одной лапкой ромашку. И как догадался, что она любит ромашки? Догадливый дурак. Но кофе все ещё отвратительный. *** Будильник. Быстро смахнуть, пока не заорал, и внимательно посмотреть вниз. Лицо босса… Лицо Син-гэ нездорово-бледное, волосы спутаны, губы искусаны. В углу офиса армия пустых бутылок, у дальней стены валяются осколки флейты, бумаги разбросаны по полу, как ритуальные деньги в какой-то нелепой постановке. Его истерический надтреснутый шепот-крик до сих пор звучит в ушах: «Он умирает, а-Сян. Почему он умирает? Почему они все умирают, а я никогда, НИКОГДА не успеваю?!» Вдохнуть, прикрыть глаза, выдохнуть. Свернуть куртку и осторожно подложить её Син-гэ под голову вместо своих коленей. Собрать документы в несколько более-менее надежных стопочек. Не забыть бы разобрать. Выйти из кабинета, обойти свой стол в приемной, заглянуть в тумбочку за тонкими резиновыми перчатками — не для этого купленными, зато по размеру, у уборщицы, Лин-аи, руки пошире и с длинными пальцами — заодно быстро проглядеть свою коллекцию одноразовых стаканчиков. Красивая узорчатая бабочка подмигивает и говорит, что она со всем справится, а сад камней (она тогда была на взводе, злая, как бродячая собака, после почти удавшегося покушения) навевает мысли о покое. В крохотном зеркальце из детского набора отражается дрожащая улыбка и синяк под левым глазом — правый уже не вмещается. Чудно, как говорит Син-гэ. Чудно. Дойти до конца коридора, заглянуть в кладовку: мусорные мешки, щетка с длинной ручкой, совок. Ещё бы пол вымыть, но пока придется отложить. Вернуться. Собрать бутылки, осколки, выволочь все в приемную. Бросить взгляд на часы: до прихода первых сотрудников осталось сорок минут, так что стоит поторопиться. Дожидаться Лин-аи нет смысла, она всё это не утащит, да и причитать будет. Быстро вызвать клининговую службу. Ребята знакомые, работают быстро, молча и, главное, совсем рядом. Приехали, забрали, испарились. Любо-дорого. На обратном пути захватить подушку с дивана и плед с верхней полки платяного шкафа. Вернуться в кабинет. Устроить Син-гэ поудобнее. Приоткрыть окно. Воздух немного отрезвляет, шум всегда забитых автомобилями улиц напоминает, что за пределами их личной драмы есть жизнь. Покрутиться на компьютерном кресле, хлопнуть себя по щекам. Собраться с духом. Разобрать документы на испорченные (один пришлось склеивать прозрачным скотчем) и целые, а целые — на подписанные и пустые, на договора с красным стикером, синим стикером и без. Поставить напоминалку, чтобы Син-гэ, как проснется, пересмотрел документы без стикеров. Подскочить, когда Син-гэ начинает ворочаться и что-то бормотать, метнуться за аспирином и водой. Замереть на месте и побежать за тазиком и тряпкой, на ходу улыбаясь сотрудникам «у нас все в порядке» улыбкой. Вернуться. Вытереть рвоту, помочь Син-гэ вытереть влажными салфетками лицо и волосы, сполоснуть рот и выпить аспирин. Возненавидеть этого «а-Сюя», кем бы он ни был. — Сходи за кофе, а-Сян, — говорит, нет, просит Син-гэ. Кивнуть. Она не дурная и понимает, что брату надо остаться одному, собрать себя по осколкам в бессердечного директора Вэня. Она будет лишней. Она не знает, что там написано у неё на лице, но Цао Вэйнин кроме двух стаканчиков с кофе вручает ей бумажный пакет с миндальным круассаном, а на её стаканчике рисует… да её и рисует. По-мультяшному мелкой, но с большой головой, бодро закинувшей на плечо меч и наступившей на поверженного врага, от которого отлетает дух. Смех вырывается сам собой. Немного истерический, но это она у Син-гэ заразилась. Выхватывает у Цао Вэйнина фломастер и рядом с призраком подписывает «а-Сюй». Мелкое злобное удовлетворение растекается по всему телу, и она впервые широко улыбается Цао Вэйнину: почему-то сегодня он её совсем-совсем не бесит. А этот стаканчик она Син-гэ никогда не покажет. *** Будильник. Смахнуть. Перекатиться на другую сторону кровати и нелепо, как в дорамах, уткнуться в чужую подушку. Пахнет средством для стирки, потом и кофе. Приподнять голову. Принюхаться: кофе пахнет во всей квартире, как в рекламе, где на аромат свежесваренного с закрытыми глазами и через кучу препятствий идут актеры. Сесть, потянуться, довольно зажмуриться. Тело приятно ноет, как после хорошей тренировки, только побаливает синяк на локте — они увлеклись, и она стукнулась им об изголовье. Неприятно, но не смертельно. Засунуть руку под кровать, нащупать тапки, напомнить себе купить в эту квартиру ковер, а то тянет сквозняком. Почесать живот, который тонко намекает: туалет и плотный завтрак, а иначе объявит бунт. Мозг вяло поддакивает, разморенный и очарованный запахом кофе, за которым почти не надо никуда идти. Прислониться к дверному косяку, пафосно, как в фильмах, сложить руки на груди. Любоваться. Окна кухни выходят на солнечную сторону, так что Цао Вэйнин одет не только в трусы и фартук, но и в солнечные лучи. Он забавно приплясывает под музыку из наушников и помешивает что-то в сковородке. Подойти со спины, обнять и удержать от резких движений — и его, и сковородку. Укусить в шею, там, где уже наливаются фиолетовым несколько засосов. Водолазку придется надеть под горло. — Д-доброе утро, а-Сян. — Цао Вэйнин привычно краснеет с кончиков ушей до груди, но говорит почти не заикаясь. Прогресс. Поцеловать в награду. — Кофе на столе. Сиропа нет, но там рядом сахарница. Ты будешь завтракать сейчас или тебе положить с собой? — Сейчас. Помочь накрыть на стол. Бросить в чашку сахар, помешать. Не краснеть под взглядом, не краснеть! Ай, ну ладно, поздно уже. Все равно Цао Вэйнин никому не расскажет, а если вдруг, то она покажет ему, где раки зимуют! Ну, хоть на кофе можно сэкономить. Таком же отвратительном, все-таки этот Цао Вэйнин ужасно рассеянный, когда волнуется. Но почему-то вкусном.