Признаться тебе

Шото болен. Шото не здоров, Шото пора сходить на прием к парочке врачей или в крайнем случае получить хороший подзатыльник, чтобы привести мысли в порядок. А лучше — удар кулаком в район переносицы, чтобы в местах надбровных дуг болели косточки, а из одной из ноздрей текла теплая соленая кровь, застывающая вокруг губ. А лучше — все перечисленное в два подхода. Просто с ним никогда такого не было, и в книжках он тоже никогда такого не видел. И… точно ли это допустимо? Точно ли он не гребаный маньяк, сталкер или кто похуже? Точно ли Деку, который все так же расслабленно и миловидно улыбается рядом с ним, не угрожает опасность? На форумах в Интернете он ответов на эти вопросы не нашел. Имя Изуку вроде бы и резко, но, с другой стороны, мучительно плавно вошло в его сознание слишком плотно. Быстро, потому что друзья-то они сколько? Пару месяцев от силы. Но у Шото сложилось впечатление, что знает он это зеленоволосое нечто чуть ли не с начальной школы, поэтому в то же время и медленно. Изуку как-то сразу стал всем. Не просто одноклассником и хорошим другом вроде Ииды или доброй поддержкой вроде Урараки; Изуку, если говорить на чистоту, выполнял все те же функции, но кардинально отличался от ребят. Во-первых, его хотелось касаться. Тодороки было безумно интересно, какие наощупь его бесконечные шрамы: грубые, подсохшие или, наоборот, мягкие, такие, словно кожа на них тоньше, чем на всем остальном теле? Правда ли его волосы такие мягкие, какими кажутся по вечной небрежной укладке? Наверное, они еще и очень тонкие, ведь уже после разминки на тренировке пропитываются насквозь потом и темнеют, но наверняка еще потребуется выяснить. А еще у Изуку милый пушок на скулах, какой есть и у самого Шото, но только с ледяной стороны. Если верить собственным ощущением, то становится приятно, когда его касаешься, а кожу под ним будто слегка массируешь. Во-вторых, Тодороки слишком много смотрел и, как он уже признался себе, очень многое увидел. Поначалу Шото боялся и делал это украдкой, больше будто бы не просто так, а для чего-то. Например, он не упускал случая попросить у Изуку помощи на уроках, передать ему салфетку или еще что во время обеденных перерывов. Когда Деку занимался простыми бытовыми делами, он совершенно не замечал внимательного взгляда и становился таким… настоящим? В принципе, настоящим, даже искренне живым он был всегда. Но в такие минуты он был расслабленным, свободным и таким умиротворенным, что линии округлого лица все смягчались, а d зеленых глазах загоралось что-то, что не потухало, пока с его губ не сходила улыбка. Смотреть на такого Изуку было особым удовольствием. А позже Шото настолько устал, что посылал взгляды абсолютно открыто, не пытаясь прятаться даже за рассеянностью. Зачем? Деку вроде не против. Тодороки не очень хорошо разбирался во всей эмоциональной палитре людей, но мимику друга понимать научился идеально. Изуку смущался, да. Возможно, не понимал, что Шото на нем такого заметил, и паниковал: вдруг с ним что-то было не так? Развязанный галстук, пятно от сока или зеленый волосок на белоснежной рубашке? Стараясь не слишком суетиться, Деку в такие секунды нервно сжимал пальцы и бегло осматривал себя, а, ожидаемо не найдя изъянов, испуганно переводил глаза на Тодороки. Шото оставалось только улыбаться уголком губ и кивать мол «нет, все хорошо. Просто ты невероятно красивый, Мидория». Почему-то последняя фраза всегда звучала только в голове. В-третьих, Тодороки хотелось быть как он, быть с ним, быть в его роли, чтобы, кажется, понять его до конца. Да, хорошее слово: при помощи подстановки себя на его место увидеть мир его глазами и сориентироваться в его мыслях и чувствах. Все-таки Изуку был не так прост, как могло показаться при первой встрече или после пары совместных тренировок. Эмоции на его лице менялись со скоростью звука, и он совершенно не умел их прятать. Но одно дело просить друга скинуть фотки новых обоев, чтобы узнать, как теперь выглядит его спальня, или брать в супермаркете тот же сок, что и он, просто чтобы произвести хорошее впечатление… Да даже искать его одеколон по всем интернет-магазинам не плохо — всему этому можно найти логическое объяснение и какое-нибудь нелепое оправдание. Но не этому. Вообще не этому. Рассуждая в таком ключе, Шото лежал на кровати Изуку и вдыхал полной грудью полюбившийся запах. В голову лезли совершенно ненужные мысли, например, о том, что на этом самом месте Деку проводит треть дня, если верить науч-попу. На этом месте он дрочит, если, конечно, он дрочит, а в этом сомнения у Тодороки были, учитывая круг интересов Мидории и его стеснительность. Интересно, а если Изуку все же дрочит, то на что? В этой комнате общежития все было буквально пропитано Деку, и Шото невольно подумал, что если бы оказался в настоящем доме Мидории, то точно свихнулся бы от яркости ощущений, от такого большого количества объектов для изучения, от огромного набора потенциальных воспоминаний. Вот этот день, когда Изуку отлучился на кухню за двумя чашками чая, а в его распоряжении осталось все, до чего он мог дотянуться, Тодороки запомнит надолго. Наверное, особенно комфортно это будет представлять перед сном или на особо скучных уроках: вот, он лежит на мягкой, аккуратно застеленной постели, стараясь не наводить особого беспорядка: все-таки это все не его. Вокруг него разложены декоративные подушки, свет максимально приглушен: только на далеком письменном столе горит не особо мощная лампа. Поэтому царит полумрак. Если напрячься, можно услышать тихое тиканье настенных часов (и зачем они нужны, если Изуку ходит с наручными) и шуршание телевизора в какой-то из соседних комнат, Минеты, вероятнее всего. Ближайшие пару минут все вокруг в его распоряжении. Главное, не проворонить возвращение хозяина комнаты, иначе получится неловко. Хотя… к черту, может быть? Шото слишком хорошо понимал, что не сможет самостоятельно признаться во всем Деку. Он не создан для детальных описаный чувств в длинных монологах, так решили природа и воспитание. Поэтому на деле получится скомканная подводка и что-то по типу «мне нравится твое лицо сегодня больше, чем обычно». Классно для начальных классов, но Тодороки был на все возможные проценты уверен, что Изуку заслуживает большего. Пару раз он даже думал написать сообщение или реальное письмо, как это делают персонажи исторических сериалов. Так у него было бы время тщательно подобрать слова, выразить мысли последовательно и четко, если хватит смелости, даже вышло бы пригласить Мидорию на свидание. Но это было бы неправильно. Через сообщения уж точно. Это как отказаться идти к хорошему другу на день рождения, написав ему сообщение с одним-двумя пожеланиями за пару часов до начала торжества — так же неуважительно, что ли? А до письма руки упрямо не доходили, хотя мозг отчаянно кричал, что Шото такими темпами долго не протянет и сорвется на какую-то глупость. Хотя все это по определению — одна большая глупость. Подобные мысли уже даже не напрягали: Тодороки привык к ним. Но внутри что-то нещадно тянуло, заставляя качать головой, будто бы пытаясь прогнать что-то невероятно назойливое. Шото сам не заметил, как задремал. Сил противиться сонливости не было, да и зачем? Подушка под головой довольно-таки удобная, ногам тепло от длинных носков, а в воздухе витает такой приятный запах. Не хватает только мамы или старшей сестры рядом, которые бы что-то рассказывали, — и ты в детстве. Сквозь неглубокий сон он услышал щелчок дверного замка и веселый голос, что-то тараторивший, который оборвался так же внезапно, как и появился. Шото подумалось, что произошло нечто неправильное, то, чего он пытался всегда избегать, а потом по неосторожности допустил. Но возникшее на мгновение напряжение быстро заглушило приятное покалывание в висках: речь опять зазвучала, но теперь тише и ровнее. Парень любил эти легкие мурашки, постепенно перерастающие в расслабленное гудение, поэтому не засыпал без монотонной программы из телека или по радио. Но в этот раз все было еще лучше: покалывание переместилось сначала на впадинку за ухо, следом — на макушку и затылок. Так бывало, когда мама трепала его по голове или зарывалась пальцами в его волосы, массируя чувствительную кожу. Приятно, даже очень. Настолько приятно, что хочется просить продолжения равномерных движений, пока не растаешь от ласки, но всегда стесняешься и лишь довольно жмуришься. Шото собрался с силами и приоткрыл слипающиеся глаза, чтобы проверить собственную догадку: он дома? Чуть сузившиеся зрачки не зацепили ни привычного потолка родной спальни, ни белых локонов, ни домашнего свитера горчичного цвета, который по очереди носили мать и сестра. Вместо этого они остановились на небрежной укладке, милом пушке на щеках и огромных изумрудных глазах, в которых плескалось что-то положительное — Тодороки готов был поспорить. Что ж, это даже лучше. Во-первых, кажется, не придется признаваться, потому что его не согнали с кровати, его не выперли из комнаты, на него, на минуточку, даже не наорали. Во-вторых, рядом с ним лежал Изуку, дери его, Мидория собственный персоной, своими шершавыми пальцами перебирающий волосы Шото. Тодороки не был экстрасенсом, но это выглядело как проявление взаимной симпатии. И в-третьих, еще раз, это тот Изуку, которого жизненно необходимо как можно лучше рассмотреть, везде потрогать и изучить лучше, чем свою пятерню. Остановиться Шото решил пока что на «потрогать» и, прикрыв глаза, придвинулся ближе к Деку, утыкаясь носом в воротник его футболки. Чуть подумав, Тодороки поднялся выше, застыв у ключицы, и выдохнул, вызвав дрожь у друга (потребуется время, чтобы отвыкнуть от этого термина) и короткое ойканье. Пальцы ненадолго застыли, а потом принялись гулять по макушке с новой силой.