thrill-ride

Эрик стоит в темной комнате, задумчиво рассматривая мышцы груди перед зеркалом. Логичнее включить свет, дабы не пялиться в темень с примесью легкого света лампы в углу, но Ендже и так сойдет, потому что задумчиво разглядывает он кислотно желтый след ладони между соском и ключицей, который и так вырвиглаз в темноте, без всякого света. Кто притащил неоновые краски на вечеринку? Нахуя? Когда успели? Не суть... Эрику от экстази очень хорошо, поэтому и чей-то отпечаток он считает хорошеньким, не смотря на разорванную сетчатую майку, так даже секси. Ендже только сейчас замечает, что в комнате пусто. Ему привычнее, что в любых замкнутых пространствах на таких вечеринках уже либо спят, либо познают любовь — ту самую вспышку, забываемую на утро, разделяемую с маркой меж двух языков, именно такую, но все же любовь. С другой стороны, Эрик понимает, что у бассейна и в гостиной только сейчас начали крутить реально классную музыку, может поэтому люди там. А может ему от веселья в крови музыка кажется классной. Сейчас все кажется классным. Сон хочет выпить, даже идет к двери, ведь ходить, пусть и шатаясь, тоже классно, но вдруг в комнату заваливаются с той стороны, не дают выйти, опираются спиной на залопнувшуюся дверь. Кто-то тонкий и мокрый становится зажат между выходом и Ендже, молчит, не отталкивает, лишь елозит рукой по стене, ища выключатель. Не находит. — Дерьмо... Ничего не вижу... — Чанхиии, мальчик мооой, — шепот Эрика отзывается где-то у самого уха, — Это не потому, что выключен свет. Это потому, что ты под мескалином. Чанхи сначала в ответ молчит, хотя все понимает. Галлюцинации и правда реалистичные от света до звука, от звука до пространства, от пространства до сменяющихся эмоций. — Ты прав. Прав-прав-прав. Это же слово ты любишь слышать от всех и вся... — вздох. — Мои глаза могут нагло врать сейчас. Но отпечаток на груди реально желтый? — Желтый. — Тебе бы сейчас подошел розовый... Как безвкусно тебя кто-то облапал. А вот мне ноги зацелв... — речь местами дается Чхве с трудом. — За-це-ло-ва-ли зеленым. Хотя мне бы сейчас подошел голубой. Какие придурки. — Точно. Зацелованные ноги. Ты же был в купальнике час назад. Наверное час... — Эрика постепенно отпускает, он чувствует, но все вокруг до сих пор классное. Запах Чанхи и воспоминания о нем в купальнике — тоже. Сон улыбается своим мыслям. — Значит все-таки засматриваешься на меня, американ бой... Да, я был в купальнике Рюджин, — Чанхи заявляет с толикой гордости. — Это она меня и переодела. Это от нее я и сбегал, когда забрел к тебе в комнату. Так жарко... Вот что значит подружка позаботилась. — А? Переодела? Сколько на тебе одежды... — Ендже предпочитает считать руками. Он пальцами сжимает рубашку, лезет дальше, неуклюже нащупывает майку, а под ней еще и плотную футболку. Из этого всего ноль вещей принадлежит Чанхи, пахнут им или хоть немного ему по размеру. Ну, Эрик не хочет думать в чьи шмотки Рюджин нарядила Чхве, замерзшего после бассейна. Нуна очень заботлива, а еще очень пьяна, если вспомнить, сколько в ней шотов, поэтому Сон никого не винит. Он лишь помогает Чанхи раздеться. — Рю-джин. Какое сложное у нуны имя, да? — старший лепечет что-то, пока руки Ендже изучают его, а все тело податливо реагирует. — Не то, что твое... Эээрик. Красиво и просто. ХЭЙ! Что ты, блять, делаешь? Младший дёргается от вскрика хена. Чанхи немного отталкивает Эрика от себя, стоит тому попробовать снять рубашку с тонких плечиков Чхве. Откуда только такая ясность ума, вернувшаяся в считанные секунды? — Р.. раздеваю тебя... — сучий взгляд и гордая выходка Чанхи окунают Эрика в какое-то детское чувство, сродни стыду. Когда стоишь перед старшим, и ничего не натворил, но тебе кажется, что старший уже знает, за что тебя поставить в угол. — Ты сказал, что тебе жарко. Чанхи чувствует себя как-то глупо. Трезвость приходит моментально, личные границы смело отвоеваны, но...зачем? Ему даже не пытались сделать ничего плохого. Смятение и глупость меняются на злость, сама ситуация вымораживает Чанхи, от того ноготки неприятно сжимают плечо Эрика. Тот героически молчит и терпит. Чхве ухмыляется. Злость наконец сменяется приятной томной эмоцией — сладким и пылким возбуждением. — Жарко. Да. Продолжай. Эрика долго упрашивать не надо. Раздевать хена легко, но увлекательно до невозможности. С тонкого стана чьи-то оверсайз вещи соскальзывают сами, но добраться до тех самых плавных линий тела Чанхи хочется очень и очень. Когда голая кожа живота наконец играет всеми оттенками нежности на подушечках эриковых пальцев, он задыхается от довольства. Как давно он хотел потрогать именно этого человека именно в таких обстоятельствах. Когда они хоть немного вровень. Эрик знает Чанхи достаточно, они всегда стоили друг друга, они никогда не соперничали, но было в Чхве удивительное свойство — казаться значительнее, ярче, эпатажнее в глазах смотрящего, нежели Эрик. И Сона не бесило это от слова совсем, просто доставляло особое удовольствие сбрасывать хена с вершины обратно, обязательно вдали от чужих глаз, обязательно только в свои крепкие руки. Сейчас опьянение друг другом ярче, чем опьянение наркотиками, кондиция примерно одна, позерства ноль, а вещей, которые просто делают смысл — миллион. Дешевая сережка с привкусом металла в ухе Чанхи, которая сталкивается с дорогой штангой в языке Эрика, запах травки, который пробивается в душную спальню из коридора, окончательно размазанный хеном желтый неон на Эриковой груди, дорванная до конца майка и расстегнутые джинсы на Чанхи в отместку. Чхве расстилается по двери очень доверчиво. Он поднимает руки вверх, расслабленно поддается вперед, открывает каждую тонкую косточку на ребрах и буквально подставляется под чужие губы. Эрик, спешно старающийся ласкать Чанхи и одновременно раздеваться, чуть шатаясь, иногда резко выставляя руку вперед и опираясь на дверь, становится целым шоу для старшего. Чхве лыбится, почему-то рассыпается чувствами в сторону младшего и за шею тянет его к себе, целует победоносно и даже как-то торжественно для атмосферы похоти, баса, пьяных криков и дыма. Губы сухие и горячие у обоих, потому что с любых увеселителей в таблетках и порошках всегда потом сухость хуже похмельной. Эрик вспоминает про бутылку обычной минералки со льдом на камоде, притащенной самолично, ладонью пару раз схватив воздух, все же ее находит, и, не жалея, выливает на две головы — свою и хена, заставляет того взвыть и дернуться от неожиданности, почти разозлиться, но прохлада воды становится спасительной, потому что у Чанхи высокая температура с бассейна или отходов. Он нагло вырывает воду из рук Ендже, жадно пьет, смотрит при этом в глаза, а после не успевает вдохнуть, как его снова тащат в глубокий поцелуй, мстительный даже, потому что Эрик пить хотел тоже. Утолить жажду старшим получается, а в штанах обоих уже стоит безбожно, оба знают, оба трогают и дразят через грубую джинсу. Чанхи разворачивают резво, с легкостью. Оцарпывают жадно талию и бросают на кровать, и он обычно не терпит (страстно желает) такого отношения к себе. Как у Эрика получается заглядывать глубже напускного и стервозного куда-то в плюшевое, податливое и розовое, Чанхи не знает, но точно знает, что хочет этим умением младшего насладиться. Раздеваться становится до бесстыдства легко, раздвигать ноги шире — тоже. Сон чувствует себя завоевателем, и это скорее животрепещущее и важное, нежели животное и инстинктивное. Кажется, он начинает понимать, откуда торжественность поцелуев. Голым сидеть между ног Чанхи, наслаждаясь его тонкими губами на своем языке, резко становится любимыми занятием младшего, он даже не замечает, как Чхве протягивает ему новенький, не помятый презерватив. Ярко-красная упаковка, клубничный запах, надпись «для оральных ласк» и ощутимо обильное количество смазки. Какого собственно хуя? младший про себя спрашивает, но мысль развить не может, стоит только лубриканту прыснуть на впалый живот хена двумя блестящими каплями. Слизывать не хочется, тело Чанхи вообще не хочется марать, Эрику странно с этого ощущения, но он его слушается. От того просто пальцами капли с живота собирает и чуть ли не в десна втирает, подобно лучшему порошку. Сон залипает в некой прострации и любовании старшим, потому отмирает только с тихим «ай!» от колкой боли на соске — ноготки Чанхи постарались. — Этот клубничный десерт щас тупо зальет мои яйца, и ты просто в меня насухую не втиснешься, мистер xxl, — Чхве звучит убедительно, с пренебрежением (восхищением) смотря на член тонсэна над своим животом. Ендже видит ебучий ритуал в том, как размазывает все с мошонки старшего меж ягодиц, входит сразу двумя пальцами на пробу внутрь под тихий скулеж. Он не понимает, как так быстро растягивает латекс по стволу, потому что стонущий Чанхи не дает сосредоточиться, но непонимание слишком ярко сменяется удовольствием. Вспышка. Та самая. Любовь-вспышка, которую, кажется, забывают на утро. Чанхи жаркий, очень тугой, но открытый, мягко говоря принимающий, блядски откровенный, колючий ногтями по спине и острый на язык своими — Блять, выйди! — Отрастил, мхм, хобот.... — Двигайся уже, ааайщ. Эрик даже не злится на каждое ругательство и слово, он старается быть нежнее, насколько это вообще возможно в их состоянии. Контролировать Чанхи так приятно — от жестоко сжатой шеи в ладони до заботливого желания подмечать каждое изменение в реакции старшего на действия Сона. Постепенно Ендже выбивает нежность из своих действий вмесие с последней каплей самообладания. Он долбит Чанхи. Долбит внаглую, даже не держа его, просто упираясь в хлопковые простыни над головой дрожащего Чхве. Долбит так, потому что старший сам стелится под него, сам сжимается, чтобы Эрик не выскользнул, сам елозит по простыни, подставляясь нужным углом. Окончательно равные, окончательно влюбленные. Это самое красивое в падении Чанхи с вершины общественного интереса в руки Эрика — шлюшья (самая преданная) покорность и честность, пробирающие до сердца даже в чужой душной спальне. Оргазм глухой и психоделически кровавый в глазах Чхве. Ему глаза застилает черным цветом с красными вспышками, он трясется, как припадочный, кажется, прокусывает себе губу и хватается изящными ладонями за плечо и руку Эрика, который куда скромнее изливается в презерватив. Младший хрипит и очень грязно шепотом ругается на английском около уха Чанхи, наполняет легкие горько-сладким запахом хена, с удовольствием становится якорем, когда тот цепляется за него. Успокоение доходит до них долго. Сперма на животе успевает стянутся и подсохнуть, Чанхи на это плевать, как и Эрику, целующему чужую шею лениво и мокро. — Хочешь дунуть? Эрик почти тянется к джинсам на полу, чтобы достать косяк для хена, но Чанхи останавливает его сильные руки, откровенно сжимает, лапает мыщцы несколько раз, будто изучает по новой. — Не хочу, — он встает довольно быстро для человека, отходящего от мескалина и оргазма, кое-как вытирает рубашкой Сона сперму с живота и натягивает на себя огромную футболку, сброшенную Эриком на пол. — Я хочу бургер. Жди здесь. И Чанхи правда выходит из комнаты. Голый, пьяный, оттраханный, в чьей-то футболке. Он возвращается быстро, реально приносит сочный бургер на пластиковой тарелке и жадно кусает, падая на кровать к Эрику. — Он ждал меня в микроволновке все то время, что мы трахались... Поешь со мной? И Сон на еду набрасывается. Они заедают вещества и общий вымученный яркий оргазм, Эрик размазывает по чужим губам кисло-сладкий соус, стекший с последнего куска, и целует Чанхи особенно любовно. Признается. Ни о чем не жалея.