Радуги (1970)

Ёлки и берёзки всё редели-редели и наконец совсем сошли на нет. Возле безымянного полустанка поезд чухнул, задрожал, сбрасывая скорость, и за окном потянулись виды городских окраин. Это началась Москва. До прибытия на Рижский вокзал оставалось минут пятнадцать. Опытный Модестас к этому времени был уже полностью готов — умыт, побрит, собран, в отглаженной рубашке — и пил чай, поглядывая то в окно, то на забавного соседа. Юному пионеру Вайдасу повезло этим летом дважды: за хорошую учёбу мама Алдона премировала его поездкой в Москву, но он даже не подозревал, с чего эта поездка начнётся. Увидев, что ехать предстоит в одном купе с капитаном «Жальгириса», мальчишка чуть весь поезд от радости не перевернул. Алдоне пришлось изрядно повозиться, чтобы уложить обрадованное дитя спать. Но вот настало утро, и ребёнок есть ребёнок — поиграв с одной игрушкой, мгновенно переключился на другую. Теперь Вайдас так же бурно радовался Москве, как вчера радовался Модестасу Паулаускасу. — А это что? А вон то что? — вопросы сыпались из любознательного третьеклассника, как из рога изобилия. Тыкал пальцем в окошко и спрашивал, тыкал и спрашивал. Модестас честно пытался отвечать, но ответы получались куцыми. Казалось бы, миллион раз он видел эти заводы, мосты, высотки, а твёрдо выучил только одно название. И то потому лишь, что, когда поезд проезжает рыбный универмаг «Нептун» — это значит, что через пять минут начнётся Рижский вокзал. — Скоро на выход, собирайтесь, — углядев за окном долгожданного «Нептуна», объявил Модестас. Где-то там, впереди, его дожидался друг — Серёга Белов. Они договорились: если разминутся у поезда, то встретятся под табло. Хотя что может быть глупее, чем потеряться двум баскетболистам на вокзале? Захочешь — а не спрячешься. Тем не менее, Модестас волновался перед долгожданной встречей — не из-за чего-то конкретного, а потому, что Серёга был ему ну очень близкий друг. Настолько близкий, что, прямо скажем, уже любовник, и всё это закрутилось между ними совсем недавно — полгода назад. Наверно, поэтому они оба вели себя как влюблённые дураки и постоянно волновались на пустом месте. И не на пустом тоже: ведь если, не приведи господь, попадёшься — за «взаимноактивную педерастическую связь» в СССР дают серьёзный срок... Соседка по купе, будто уловив настрой Модестаса, тоже волновалась. То поправляла коралловые бусики на смуглой шее, то ворчала на сына, то принималась паковать в сумку недоеденные бутерброды и термос, а они всё не помещались и не помещались, и было очень заметно, что Алдона нервничает перед чем-то новым и неизведанным. Ещё бы! Москва огромный город, столица огромной страны, такое не каждый день увидишь. Модестас несколько минут снисходительно наблюдал за суетой Алдоны, потом не выдержал и запихал упрямый термос в другую сумку. Алдона посмотрела с благодарностью. Смутившись, он взял чемоданы и пошёл на выход. Ребёнок увязался следом, как хвостик. Хотелось верить, что Алдона не имела в виду ничего такого, чего Модестас не хотел бы на себе испытать. Пусть она очень красивая (в духе актрисы Кустинской, только личико более литовское, без жеманства), но всё-таки чужая жена. И не просто чья-то, а жена милиционера. А сама учительница географии. Нетрудно представить, с какой радостью её уроки посещают старшеклассники, подумалось Модестасу. На школьницу похожа, а ребёнка вон какого бойкого и любознательного растит, в Большой театр отвести хочет на балет. Что характерно, ребёнка балеты не прельщали: пацан хотел чего попроще, и Модестас очень его в этом понимал. — Дядя, ты только не забудь! — звенел Вайдас, как велосипедный звонок, и цепкой ладошкой дергал Модю за штанину. — Ты не забудь, мы идём на Красную площадь! Прямо сейчас! — Будет вам и площадь, и ГУМ, и ЦУМ, и «Детский мир»... — щедро пообещал Модестас. — Панамку только надень, а то на солнце тридцать градусов — припечёт. Не будучи родителем, он понятия не имел, что обещать ребёнку всё подряд антипедагогично. Зато об этом хорошо была осведомлена Алдона и на каждую их реплику шипела где-то позади: — Вайдас, отстань от дяди! Товарищ Паулаускас, ну что же вы потворствуете! Держи дядю за руку, Вайдас! И не приставай! Чем дальше, тем больше голос Алдоны тонул в общем гомоне — пассажиры поезда «Вильнюс-Москва» высаживались на перрон с такими бурными эмоциями, как будто прибыли на Луну. А Модестас, наоборот, вдыхал горько-дымный воздух вокзала и вслушивался в привычные звуки, которыми встречает пассажиров Рижский: лязг тележек, весёлый ор таксистов. Всё это тихо радовало его и настраивало на мирный лад. Как в деревню приехал, а Москва ведь и есть «большая деревня». Пришла их очередь высаживаться. Модестас шагнул на перрон, обернулся. — Матери помоги, сумку её возьми! — подсказал он Вайдасу, но мальчик не понял и, как обезьянка, вцепился не в сумку, а в мать. Сзади уже напирал кто-то скандальный, и Модя, недолго думая, снял с поезда их обоих и поставил рядом с чемоданами. — Вот и приехали. — Слава богу! — выдохнула Алдона и красиво улыбнулась. На этот раз не случайному попутчику, а Москве, и поэтому никто не смутился. — Идёмте, покажу, где оставить багаж. Модестас перевесил свою сумку на сильное правое плечо, подхватил чемоданы и пошёл вперед. Почти сразу углядел в толпе встречающих Серёгу, а тот — его. Пересеклись взглядами, Белов подпрыгнул на радостях, замахал руками и побежал, почти полетел навстречу. И Модестас тоже побежал, и никак не мог понять, почему по мере сближения серёгино лицо так странно вытягивается, и вместо радости на нём рисуется что-то совсем другое — чуть ли не испуг. — Физкульт-привет! — с середины дистанции закричал Модестас и помахал чемоданом. — Серый! Друг не стал кричать в ответ. Правда, когда встретились возле фонарного столба, соизволил первым протянуть руку. Но до чего ж вялое и нерадостное рукопожатие последовало за тем! — Доброе утро, — подчёркнуто вежливо поздоровался Белов, глядя ему за спину — Как вы доехали? Здрасти-sveiki, что за чёрт? Ничего не понимающий Модестас обернулся и напоролся взглядом на своих запыхавшихся попутчиков. Как гром среди ясного неба, пришло понимание ситуации, и стало очень неловко — сразу и перед всеми. Бедным людям пришлось бежать за ним полвокзала по жаре, поди, подумали, что чемоданы хочет украсть! А Серёга теперь думает, что эти двое ему не чужие! Во дела... Пока Модестас соображал, как объяснить другу, что обещанный по телефону «сюрприз» никак не связан с этой белокурой мамочкой и её сыном, ситуация разрешилась сама. — Спасибо, очень хорошо доехали! — отрапортовал Вайдас Серому. И начал радостно делиться новостями и планами (не забывая придерживать Модестаса за штанину). — А дядя Модя-капитан с нами в купе ехал! Он мне журнал подписал, представляете? И про Америку рассказал! Сейчас покажет нам с мамой Красную площадь! А потом «Детский мир»! И зоопарк! А я вас знаю, дяденька, вы снайпер Беловас! А вы уже были в зоопа... — Vaidai, elkis gražiai! /Вайдас, веди себя прилично!/ Пацан воззрился на раскрасневшуюся мать, хлопнул себя по лбу, мол, о главном-то забыл! И по-пионерски салютнул Серому тощей, но такой уверенной ручонкой. — Вайдас Армалис! Пионер! Перешёл в четвертый класс. Модестас с интересом ждал, что будет дальше — чего-чего, а общения Серёги с младшим поколением ему наблюдать не приходилось. — Сергей Белов, — очень серьёзно ответил Белов. — Заслуженный мастер спорта. Руководитель комсомольской организации сборной СССР по баскетболу. Что, Вайдас, третий класс на одни пятерки закончил? — А как вы догадались? — Интуиция помогла. — Кто такая Ин-ту-ци-ция? Как вы сказали? Вайдас не понял, почему взрослые встретили его реплику оглушительным смехом, но не смутился. А главное, что обстановка с этого момента окончательно разрядилась, и всё устроилось как нельзя лучше: Модестас остался развлекать ребенка на улице, Серый галантно помог его маме сдать вещи в камеру хранения, а потом они всей компанией спустились в метро и поехали смотреть Красную площадь. На месте Вайдасу, естественно, приспичило посетить мавзолей, и это послужило прекрасным поводом разойтись в разные стороны. Невзирая на жару под тридцать, поклониться мумии вождя желали многие: стояла длиннющая очередь, чуть ли не до решёток Александровского сада. Мама с сыном были пристроены в конец этого хвоста, и всё бы ничего, но прощание с попутчиками вышло неловким и оставило в душе Модестаса осадок. — Приходите на наши игры в Каунасе, всей семьей приходите, — напоследок сказал он им обоим. Не из вежливости, а от души позвал хороших людей посмотреть на хороший баскетбол. И ребёнок понял его совершенно правильно, с готовностью кивнул — приду! А вот товарищ Армалайте... Тоже вроде как обрадовалась модиному приглашению, зарделась. Но вместо благодарности почти прошептала, что её муж очень много работает. — Тогда приходите вдвоём, — ляпнул Модестас. Понял, что не стоило так говорить, но слово не воробей — в глазах Алдоны уже появился заинтересованный блеск. Как пить дать подумала, что он имеет к ней что-то личное! — Извините, у нас тренировка скоро, — пробормотал он и, подхватив Серого под руку, потащил в Александровский сад. Сначала шли молча, но то ли Модестас слишком мрачно смотрел по сторонам, то ли Серому его знаменитая всезнаистость не давала покоя — когда поравнялись с могилой Неизвестного солдата, спросил: — О чём это вы по-литовски толковали? Чего дядя Модя не весел? — Да ничего, — буркнул Модестас. — Просто меня удивляет, что женщины такие предательницы. — Не все же, — пожал плечами Серый. — Зачем обобщать там, где не надо. — Хорошо, не все. Но вот эта — точно предательница! У неё есть муж, а она мне, неженатому, глазки строит, и её сын это видит. И не стыдно ведь. — Во-первых, может быть, никакого мужа и нет, — мягко возразил Серый. — Ты что, паспорт её смотрел? — Нет. — А может, она стесняется, что у неё внебрачный ребёнок, или в разводе, например? — По мне, нет ничего глупее, чем пытаться понравиться через враньё. — А по мне, девушка всё правильно сделала. — Это как это? Модестас непонимающе уставился на Серого, а тот слегка наклонил голову к плечу и окатил его ТАКИМ взором из-под ресниц, что хоть стой, хоть падай. — А так это, — тихим проникновенным голосом мурлыкнул Белов. — Видит — молодой привлекательный парень, кольца нет, всё остальное есть. Чего бы и не построить глазки, м? — Тоже мне, спец по женской логике выискался. — Да уж получше некоторых секу. И Серый ещё раз продемонстрировал, как он умеет строить глазки, а потом моргнул — и как по мановению волшебной палочки принял свой обычный невозмутимый вид. — Как ты это делаешь? — восхищённо выдохнул Модестас. Но Белов притворился, что не понимает, о чём речь, и удивлённо округлил брови. — Что делаю? Я делаю? Ничего не делаю, гуляю. И, заложив руки за спину, пошёл себе вперёд вдоль памятников городам-героям. Приличный советский человек прилично гуляет по Александровскому саду, видали? Отставая на пару шагов, Модестас последовал за Серёгой. Теперь ему всё было ясно. Алдона вовсе ни при чём, и разозлился он не из-за того, что она такая красивая чужая жена, и не из-за мнимой её аморальности. Нет. Просто он очень сильно соскучился по Серёге. И даже сейчас продолжает немного скучать и злиться, потому что здорово, конечно, идти вот так вдвоём и молчать, но... Хотелось бы другого. А нельзя. А как же так? Ведь он влюбился, крепко, по-настоящему, и не в кого-нибудь там, а в очень хорошего человека. Но сказать об этом вслух на весь мир не может. И не может честно рассказать дома, почему на неделю раньше удрал в Москву. И даже не может обнять Серёгу при встрече как следует, потому что «кабы чего не вышло». Не может, не может, не может... Модестаса отчаянно раздражало не мочь. А что с этим делать, было непонятно, пока природа сама не подсказала. Не как в скабрёзном анекдоте — «природа, помоги», — а очень даже толково. Они как раз добрели до последнего памятника. Белов остановился, задрал голову и провёл ладонью по щеке. — Дождь, что ли, собирается? Модестас тоже уставился на небо и... улыбнулся. Над самыми их головами ползла хмурая черная туча и вот-вот должна была разразиться дождём. Очень вовремя! — Чему радуешься? — поинтересовался Белов. Модестас открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Как по заказу, блеснула молния, громыхнул гром. Мощный порыв ветра понёсся по саду, разгоняя духоту и ероша кроны деревьев. Капля, вторая, третья, всё чаще и чаще — и вот уже с неба хлещет настоящий летний ливень, и люди, визжа и смеясь, бегут по лужам в ближайшее укрытие — в арку. Туда же подорвался и Серёга, но Модестас удержал. —Ten! /Туда!/ — крикнул он и побежал не в арку, а наоборот, от неё. Долго бегать не пришлось. Увидел кусты погуще — и в них. Серый вломился следом. — Шикарно, Модя! — крикнул, смеясь. — Ты ж мой чемпион по пряткам! — и первым заключил его в объятия, и начал целовать. И стало так хорошо, что лучше просто не бывает. Потоки воды лупили по голове и хлестали в спину, со всех сторон тыкались какие-то ветки, листья лезли в лицо. Но Модестасу так даже интереснее было — спортсмен и есть спортсмен, вся жизнь в преодолении. Главное, что никто их не видел, а больше ничего не могло ему помешать любить Серёгу: дышать им, гладить его, сминать его тёплые отзывчивые губы своими и просто прижимать к себе крепко-крепко. Серёга отвечал тем же — нежностью и здоровым спортивным напором. В какой-то момент ливень начал слабеть и стихать. Они заметили это, и движения стали чуть осторожнее, дыхание тише. «Интуциция» и здравый смысл подсказывали, что пора совсем завязывать, но... Присказку про «не разлей вода» точно про них придумали. — Ну всё, ну всё... — Серый вроде как уже не лез, а наоборот, пытался отбрыкиваться от объятий, но вдруг — р-р-раз! — до треска оттягивал мокрый ворот рубахи и снова лез. Целовал в шею и выше — в горло, в скулу. — Ну давай, дава-а-ай, — «упрекал» его за это Модестас. — Пуговицу уже оторвал, так чего стесняться? Всю рубашку для полного счастья рви... — и сам не делал ровным счётом ничего, чтобы помешать Белову добивать эту несчастную рубашку, а только запрокидывал голову вверх и улыбался счастливой дурацкой улыбкой. В небе сквозь мелкий дождь вовсю сияло солнце, и аккурат над их с Беловым кустами расцветали две радуги — поярче и побледнее. Модестас находил это глубоко символичным, но не мог сформулировать, почему именно. Не до того ему было...