Был ли шанс?

insomnia. я стал подобен смерти мне нет покоя даже в пустоте. ты — солнца луч. я — тень, в которой черти танцуют в безобразной наготе. — яд сайя

В ушах шумит: собственной кровью али от того, что она вновь поступила отнюдь не благоразумно, вмешиваясь в чужое сознание; врываясь в него, распахнув настежь двери. Но не нашлось тех кандалов, что смогли бы удержать — не после открывшейся правды. Она похожа на пламя, что подгоняет в спину; она похожа на кандалы, но они не мешают идти. Правда похожа на яд, предназначавшийся ей с самого начала. И, право, Алина, будто одурманенная, двинулась вслед за десятикратно проклинаемой нитью, как если бы та оказалась единственной путеводной звездой. Ком в горле разрастается, перекрывая доступ драгоценному воздуху, но Алина заставляет себя вдохнуть. Выдохнуть. Не закашляться, потому что порыв был бы похож на спазм сухих рыданий, а этого она себе позволить не может. Только всё равно — дура круглая, раз преподносит себя, на куски раздробленную. Обстановка, как и прежде, выхватывается осколками, и Алина успевает только заметить носки чужих сапог, прежде чем всё её внимание смещается, словно натягиваемые на кулак цепи, тем, к кому она столь необдуманно пришла. Не у Дарклинга ей искать утешения в его собственной истории. Слова Багры всё ещё звучат в ушах, выкручивают мышцы, тянут заскорузлыми пальцами. Алина слышит эхо чужих голосов правее, но Дарклинг даже в ту сторону не смотрит. Он и на Алину не смотрит, сидя на краю стола, совсем как в прошлый раз, только ныне он облачён в кафтан, как в доспех. И молча кивает: движение плавное, абсолютно недвусмысленное. Что бы ни обсуждалось до прихода Алины, аудиенция закончена. Ей бы вслушаться в обрывки фраз, чтобы хоть как-то помочь, прежде всего, самой себе в этой борьбе, но вдруг понимает с гулким отчаянием, что совершенно этого не хочет. Не сейчас. Другого раза, конечно, может и не быть. Но. Не сейчас. Сценарий практически привычен: они остаются одни, и засмеяться бы этой иронии. Вот уж не подумала бы Алина, что в подобном может быть что-то, похожее на привычку. Она хочет оглянуться, но знает, что этим выдаст свою беспомощность, если уже не выдала: пальцы крепко впиваются в собственные локти, оголяя то, что не видеть бы, прежде всего, Дарклингу. — Старуха рассказала тебе сказку? — он всё ещё не смотрит на неё. Только прямо перед собой. — Можешь не тратить время на удивление, я знаком с этим выражением на твоём лице. — Перестань. — Зачем пришла? Выразить сочувствие? Его взгляд похож на удар в солнечное сплетение. В живот. Так сталь вспарывает от пупка до шеи, прорубая мышцы, ломая кости, застревая в них, но всё равно добираясь до цели. Алина выдерживает и это, как и каждое его испытание, каждую его пытку. И вспомнить бы его уязвимым, вспомнить полнящимся злостью от её отказа, когда его дыхание опаляло кожу, а сама близость сводила с ума, — вспомнить каким угодно, но не пустым, не бесчувственным. Не закрывшимся в своей многовековой броне отчуждения. Потому что тогда он становится способным на всё. — Перестань, — повторяет Алина. Подходит ближе и садится по другую сторону стола, плечом касаясь плеча Дарклинга. Пальцы впиваются в край столешницы. Ощущение донельзя реальное. Острые грани впиваются в ладонь, но эмоциональная трезвость никак не наступает, не охлаждает разгорячённый рассудок и стенающее сердце. — Скажи мне, — она задирает голову, опускает веки. И сама не знает, чего хочет от этой встречи. Не совершает ли глупость, подставляясь так, позволяя увидеть свою мягкосердечность? Ведь именно так расценит её порывы Дарклинг. Он молчит. — Скажи, был ли шанс? Вопрос тихий, но каждое слово оставляет засечки. Не на коже вовсе, смешно. На костях. Но потребуй Дарклинг сейчас уточнить, она вряд ли найдётся с точной формулировкой: шанс на что? Был ли шанс у них самих? Был ли шанс не допустить раскола в Равке? Был ли шанс у мальчика, который слишком мало смеялся и слишком внимательно слушал? Был ли шанс у мальчика с красивой мечтой не стать чудовищем? Был ли шанс у девочки с солнцем в венах найти его в темноте? Был ли шанс? Алина прикрывает глаза. Плечо жжёт чужим присутствием. Слишком близким, более интимным, чем в прошлый раз, когда слоёв одежды между ними было меньше, а вожделение затапливало, качало на волнах и лишало рассудка. — Миру всегда предшествует разрушение, — она не видит лица Дарклинга, но отчего-то знает, что он улыбается. Как улыбнулась бы вечность. С неизбежностью. — И мы оба в нём лавины, — отзывается Алина глухо. Гораздо позднее она не сможет сказать, почему не смогла воспротивиться, почему позволила: Дарклинг переплетает пальцы их рук. Прикосновение вспыхивает, растекается по жилам патокой. — В тебе слишком много меня, — соглашается он, повернув голову. Алина глядит искоса, как он рассматривает её профиль. Задумчиво, что-то взвешивая. Какой он её видит? Всё той же серой мышкой? Темны ли её волосы? — Но в то же время, в тебе есть то, чего не хватает мне. — И поэтому ты так великодушен к моим предательствам? — И потому мне это претит, — он вновь улыбается, углом губ, на миг сжав их. — Но я почти смирился. И потому открыл ей своё имя? Очередная уловка? Порыв доверия? Что? Упущенный шанс из череды таких же провалов? Алина не противится ни в этот миг, ни в следующий, стоит Дарклингу потянуть её руку вверх и оставить на основании ладони лёгкий и от того жгучий поцелуй. Как ещё одну метку, вдобавок к шраму на плече. Был ли шанс? Алина вновь смежает веки, ощущая, как под ними начинает гореть — тем солнцем, которое вовсе не милосердно. — И ты тоже, — добавляет Дарклинг, его дыхание оседает на губах страшной клятвой, — смиришься. — Я буду бороться до конца. — И что будет в конце? Алине бы ответить со всем запалом, со всей ненавистью за всё им сотворённое, но слова женщины, слишком любившей своего сына, разоружают. — В конце останемся лишь мы вдвоём, — добавляет Дарклинг. И отстраняется первым, забирая с собой и смирение, и злость, и ту слабость, которую проклинают оба их упрямых сердца. Алина шумно выдыхает. Сжимает и разжимает кулак, пока кожу продолжает жечь. Дарклинг не прогоняет её разрезом. Дарклинг позволяет ей уйти самой. Чтобы спустя пару дней, глядя в небо, заполняемое чёрными кляксами созидаемых из скверны ничегоев, Алина со всей горечью грядущих потерь осознала: Шанс был. Но они его упустили.