Твой взгляд — моя вредная привычка

Удивительно, но даже полудохлой нежити нужны поцелуи. Обычные такие, с чужим языком во рту и бесполезными попытками не поцарапать партнера клыками. Чтобы со стояком, прижатым к бедру, и надеждой, что все это не на один раз. Я даже не помню уже, когда в последний раз целовался. «Поцелуи смерти» — укус вампира, когда кровопийца полностью высасывает всю кровь жертвы, — не в счет. Хотя нет, помню. Предрассветный парк, когда сумерки еще не разбавились лучами солнца. Я любил солнце, но это были токсичные отношения: от его поцелуев на моей коже расцветали узоры волдырей, от которых спасаться разве что ампутацией пораженной части тела. И также было с Куртом: я тянулся к нему, я любил, а в итоге получил только боль и жалкие воспоминания, от мыслей о которых на языке оседал тухлый привкус падали. Потому что Курт убедил меня, что именно ею я и являюсь. Я был аристократом, урожденным вампиром. Я жил в замке, пил кровь рабов и трахал их же. Я жил так всю свою двадцатипятилетнюю жизнь — да, я был чертовски молод. И я еще не знал, что можно жить иначе. Но однажды, как в самой уродливой сказке, я заблудился. В лесу, дьявол меня дери. Как идиот. Голодный, трое суток без капли крови во рту. Я точно выглядел как труп, когда меня нашел молодой, только поступивший на службу хвостатый засранец. Он пах просто отвратительно: потом, мускусом, чуть сладковато — парфюмом. Он был огромным и крошечным одновременно, потому что я не доверял своему восприятию мира. Я не знал, что мне делать: чистокровным вампирам нельзя было выходить за пределы своего замка. А я вышел. Я впал в очередной длительный приступ меланхолии и апатии и решил сгореть заживо под палящим солнцем. Лучше б и вправду сгорел. Потому что оно того не стоило. Не стоило пить кровь оборотня. Не стоило давать разрешение войти в мой дом. Не стоило отпускать слуг из спальни, пока в ней находился чужак. Не стоило отдавать первому встречному свою невинность, разрывая длинными прозрачными когтями белую простыню. А я же верил ему. Верил, что я ему нужен не только как способ опробовать его узел, который не хотел принимать без зарегистрированного в храме брака ни один разумный. А я был безумным. Я ждал, ждал и готовился, терзая внутренности магическими миорелаксантами, ради чужого сиюминутного удовольствия причиняя себе жуткую боль. Зато я был почти счастлив, когда переполненный кровью, чье биение я чувствовал инстинктивно, орган увеличивался во мне, благодаря чуду и магии не разрывая меня. Я был молодым и глупым, я был влюбленным почти младенцем по меркам моих сородичей. Мать, когда узнала, что произошло, хотела было столкнуть меня с балкона высоченной башни или сброситься сама. Отец воспринял новость равнодушно и назвал шлюхой, игнорируя до последнего. А я пытался жить. Пытался пить слуг, чья кровь после волчьей казалась пресной, пытался ходить, но солнце и физическое состояние были против, пытался дышать, но было нечем. Вампиры — трупы с рождения, но мы имеем почти все признаки живых существ. И за возможность чувствовать я себя ненавидел: я ненавидел себя за то, что я не ненавидел Курта. Я его любил. Глупой, болезненной, саморазрущающей любовью. И вот тот самый последний поцелуй. Он пригласил меня на свидание. Ну, почти. Он собирался подставить мне шею: каждый вурдалак считал этот жест практически священным, а переход с вены под кожей запястья на шейную артерию — началом серьезных отношений. И я знал, что собирался сделать Курт, и хотел вместо укуса поцеловать его в шею и предложить встречаться по-нормальному. Да, норма изначально была не для нас, но я так хотел быть с ним не из-за инстинктов, а ради нашей любви. Но любовь оказалась лишь моей. Мне не предложили даже испить из запятья. Курт просто уведомил, что уходит, стоило его дыханию опалить мои губы в последний раз. А я… Я не стал ничего говорить. Я просто сел на скамью, остановившись невидящим взглядом на строгом узоре брусчатки. Я не слышал удаляющиеся шаги, я не чувствовал рук, ног, сердца. Но я ощущал то удивительное, что было бы сложно познать какому бы то ни было другому мужчине. Я чувствовал, что любовь к жестокому оборотню возымела последствия. Но я уже не мог встать. Я с улыбкой наблюдал за своим первым рассветом. Практически сразу запахло паленым, я ослеп, вокруг кричали разумные, кто-то ругался. А я горел. Я истлел почти до костей, чувствуя, что и внутри от былого меня остались лишь головешки. Помню, меня привезли в замок родителей на носилках. Мама постоянно плакала и молила самых разных богов, чтобы я выжил. Мне было обидно, что эта женщина так переживает, но сам я не понимал, хочу ли выходить из этого состояния. Хочу ли снова видеть, дышать и чувствовать. Хочу ли я жить. И все же я выкарабкался. Первые годы я учился заново ходить, питаться, я даже заново научился писать. Шрамы на руках первые лет пять, наверное, ныли и болели, стоило попытаться удержать в постоянно немеющих обожженных пальцах перо. Я плакал. Много. Много лет я жил один с десятками слуг, которые беспрекословно подчинялись, но им было на меня абсолютно плевать. Не будет меня — замок передадут другому кровососу-дворянину, один вампир ушел — другой придет на замену. Нужен ли был я кому-то? Нет. Нужен ли я был себе? Нет. Но внутри горела надежда. Горела и увеличивалась, пиная меня изнутри и побуждая пить, есть, ходить по замку. И теперь я сидел в кресле, укрытый пледом, и задумчиво смотрел в окно. Напротив меня сидел незнакомец. Волосы припорошило пеплом седины, на лице выражение смущения и все та же очаровавшая меня когда-то улыбка, на ногах — сапоги до бедра. Чтобы на лошади скакать удобнее было. И вот смотрю я на этого чужого, когда-то бывшего любимым мужчину, и понимаю: перегорел. Буквально, за каких-то пару минут навсегда лишаясь своих роскошных золотистых кудрей, приобретая взамен гладкую лысину, и душой. Я видел уязвленный, болезненный взгляд Курта, когда он впервые увидел меня. Вряд ли он не знал, что со мной случилось: о глупом самосожженном молодом вампире разве что русалы из дальнего поселения не знали, да и то потому что газеты под воду привозились с трудом. Что, не нравлюсь? Белокурый миловидный юноша нравился больше, чем обгоревший вурдалак? И мне так больно за того себя десятилетней давности. И мне жаль того Курта: он был юн, горяч, а теперь полностью седой, хотя ему сорока нет. А стареют оборотни поздно, лет после двухсот. Не чета вампирам, но для такого молодого возраста Курт выглядел потрепанно. Весь иссохшийся до одних бугрящихся мышц, хотя в свое время под кубиками на животе скрывался небольшой слой жира. А теперь оборотень стал печальнее, что ли. Взгляд желтизной лунной не горит, так, отсвечивает, руки дрожат. Война страшное с разумными делает. — Лу… — хрипло, шепотом, без привычной когда-то уверенности. — Лайош, — не мог не поправить я. Когда-то это было моим именем, но Лу больше нет. Лу умер в тот день, когда под сенью кедра был мой последний поцелуй. Я не помню подробностей, лишь то, что первыми от прожигающих лучей горели губы: они все еще помнили вкус возлюбленного, они начали гореть намного, намного раньше. Не от солнца, что в насмешку поднимается из-за горизонта каждое утро, а от того, что навсегда погасло во мне. Погасло вместе с пропажей тяжелого взгляда желтых глаз. Вместе с моими попытками хоть на что-то надеяться. — Лайош, — те же губы. Не такие сочные, как когда-то, но тот же абрис, та же нервная усмешка. Теперь я понимал, что он не насмехался надо мной, он волновался при виде меня. Но что это теперь вообще значит? — Прости меня. — За что? — я был искреннен. За эти годы я успел простить его. Я не держу зла на того оборотня, что был самым ярким впечатлением в моей жизни. Оттого, может, зрение долго ко мне не возвращалось, несмотря на старания лекарей. Зачем видеть, если тот, кто притягивал к себе твой взгляд, никогда не объявится. — Лайош, — на выдохе. Ему больно. А мне плевать. Я свою боль пережил, переступил через нее и через себя. Я не сломался. У меня просто не было права еще раз выйти на свет. — Прости меня за то, что я бросил тебя. Я… Я не хотел. Я собирался уехать к клану, получить благословение альфы… — Ты бы его никогда не получил, — чтобы чистокровный оборотень, пусть и сирота, вышел замуж не просто не за омегу, а за врага, вампира, не говоря уже о том, что браки мужчин и женщин для перевертышей всегда были предпочтительнее. — Я хотел, — плачешь? Я так давно не видел слез. Своих я не видел никогда: я не отражался в зеркалах, но оставлял доказательства своей слабости на подушке. — Я хотел быть с тобой. Я любил тебя. — Все проходит. — Я… Я люблю тебя, Лайош. Давай попробуем все исправить, — серьезно? После того, что случилось, после того, кем я стал? После многолетней попытки собрать себя по частям, сейчас я вмиг разбился старым сервизом, когда почувствовал биение чужого сердца. Сердца, когда-то запускавшего мое собственное. Сердца, которое оказалось каменным. — Что исправлять? Мы разные разумные, Курт. Мы друг другу никто. Я тебя больше не знаю, — я говорил тихо — голос мне вернули, но даже просто громкая речь мне больше не давалась, — и абсолютно спокойно. А внутри… Я умирал. Я снова сгорал, глядя на желтый огонек впереди. Но теперь солнц было два: глаза мужчины пристально смотрели на меня. Во мне просыпалось злорадство, когда я ловил на себе изучающий, насквозь прошитый чем-то горьким взгляд. На меня даже мать так не смотрела: смирившись с моим уродством, теперь она гордилась, что я вообще выжил благодаря ее связям в Центральной Магической Лечебнице. — Лайош, — мольба в голосе меня не тронула, а проскользнувшая у стены тень вызвала прилив паники. — А… Что? — Шерилин, отойди! Шер! — я вздохнул, пытаясь всунуть внезапно воспалившееся от переживаний сердце обратно в ребра. Я, чувствуя безысходность, смотрел, как небольшой, размером со среднюю собаку, волчонок лезет лизаться к Курту. Я же просил слуг не отпускать его из комнаты, пока у нас гость… — Это… Это мой сын? Лайош, у нас все это время был сын? — я не понимал, что происходит. Почему я окоченел, почему по моим щекам струились полосы, которые холодил воздух. Я коснулся рукой лица. Слезы. Обычные глупые слезы. Бессильные и бесполезные. — А почему он все еще в форме зверя? — почему ты это спросил? Почему?! — В форме зверя? Ты хотя бы можешь представить, как трудно скрывать вампирского ублюдка от волчьих кланов?! Да от всех кланов: Шера и медведи, и ослы прибьют, не глядя, если узнают, что он родился от понесшего от оборотня вампира, — будь у меня возможность кричать, я бы кричал. Но я хрипел и закашлялся, чувствуя, как же я устал. От попыток защитить сына, от борьбы с самим собой. Я просто хотел жить, растить своего малыша и быть обычным. Да хоть человеком. Я хотел спокойствия, а не одиночества. Я даже сыну жизнь не мог обеспечить. — Родители от меня фактически отказались, как я бы смог устроить встречу с более взрослым оборотнем, если все они попытались бы убить моего мальчика? — я замолк, чтобы мои рыдания не вылились в звук. Слезы я еще могу стерпеть, но жалкое хныкание было бы слишком для меня. — Лу, — Курт, подхватив моего по-щенячьи взвизгнувшего сына на руки, опустился передо мной на колени. — Прошу, прости меня. Прости, что покинул, прости, что не удостоверился в твоей смерти, прежде чем уйти на войну. Я не хотел возвращаться, Лу. Я же ушел, чтобы вернуться. А потом узнал, что ты сгорел. Я знал, как опасно солнце для вампиров, и не мог себе простить твою смерть… — Ты мог написать письмо. Ты мог приехать. Ты мог не уезжать… — я говорил, а слезы текли. Я их не вытирал, не моргал, стараясь прояснить и без того не лучшее зрение. Я сидел, различая только свет и тень, и чувствовал, что могу. Сейчас, стоит мне встать, сделать два шага, отодвинуть тяжелые пыльные бархатные шторы, укутывающие комнату во тьму, рассеянную лишь несколькими поплывшими свечками на блюдцах, и просто шагнуть. Даже не вниз, простого выхода на балкон в середине дня хватит, чтобы солнце сделало свое дело. Чтобы Курт не успел спохватиться. Вряд ли Шеру нужен такой никчемный отец, как я. Я не смог подарить ему достойное детство, так зачем портить ему и юность? У него теперь есть Курт, и я уверен, что сын от него будет в восторге. Я сам когда-то им восхищался. — Я мог, Лайош. Я так многое мог и ничего не сделал. Я мог не быть ублюдком, мог показать тебе, насколько ты мне дорог. Не прощай меня, Лу. Я того не стою. Я сам себя никогда не прощу. Но позволь мне извиниться. Я хочу хотя бы попытаться стать не таким отвратительным для тебя. Позволь снова любить тебя, Лу. Слезы высохли. Заныли суставы, знаменуя о скором дожде. Я не хотел давать шанс. Я хотел оставить себе путь для отступления. Я так долго мечтал уйти, я так хотел знать, что мой сын не останется один. И теперь у него появился второй отец, пусть и незнакомый пока, но точно более подходящий. Как минимум, на моей памяти только у двух виденных мною разумных ниже поясницы росли хвосты. И оба этих существа сейчас смотрели на меня. — Я не хочу этого. Я устал, Курт. Я не хочу думать о тебе, о твоих мотивах, я не хочу надеяться на тебя. Да и не смогу я больше. Забери Шерилина. Подари ему хорошую жизнь за меня, — слез не было. Десять лет назад я сгорел, а теперь, похоже, высох. — Нет, — на мои колени опустились пушистые лапки. Я закусил губу, чтобы снова, как и каждый день, не подумать о том, что мой сын худой, почти тощий. Я его постоянно кормил, первые пару лет так вообще грудным молоком, радуясь, что малыш не кусал мои и без того чувствительные до болезненности соски. Но физической еды не хватало. Нужна была сильная магия, которую оборотням давал или родитель, или вожак стаи. Я был вампиром, и моя магия сыну просто не подходила, из-за чего я первые годы сходил с ума, а потом просто ненавидел себя. — Лайош, — Курт склонился ко мне, прижимаясь лбом к моему. Непозволительно близко. И мне невыносимо больно. — Я не уйду. У меня не было права на ошибку, но я совершил ее. Я делал с тобой то, что не должен был. Я никогда не вымолю у тебя прощения, но… Я хочу быть рядом. Можно я буду твоим рабом? Я буду давать тебе свою кровь, а ты взамен позволишь мне обучать сына. Прошу… Я не каменный. Я выгоревший, но не бесчувственный. Я не сдержался: яркие, четко очерченные, оставшиеся все такими же привлекательными губы были соблазном. И я так давно не целовался. Десять лет. Десять лет меня не касался никто, кроме лекарей и сына. И мне было так стыдно чувствовать, что на каждое неуверенное касание сильных рук я отзываюсь. Я так соскучился по ласке, по тем же поцелуям, по теплому телу рядом. Но я не позволил себе заняться любовью с Куртом. Да и не любовь бы это была. Скорее издержки десятилетия в одиночестве. Но спал я сегодня не один: стоило лечь в ледяную от старого шелкового белья кровать, как к моему животу прижался меховой серо-рыжий комок. И почти сразу в комнату зашел Курт. Я не испугался, когда он стал раздеваться, но и предвкушения или желания я не почувствовал. Зато вздрогнул, когда вылепленное словно из одних мышц тело содрогнулось в судороге, перетекая в огромную волчью тушу. И эта махина тут же забралась на кровать, ложась позади меня, и совершенно не протестовала, когда я укрыл нас троих одеялом. Впервые за долгое время я проспал спокойно. Без кошмаров, страхов и холодного пота с утра. Но меня разбудили. От приятного пряного запаха скрутило живот, и я, не сдержавшись, перевернулся, впечатывая обнаженное несопротивляющееся тело к кровати. Курт специально порезал себя, чтобы спровоцировать во мне голод. Я хотел отказаться от такого подарка, но не смог: впившись губами в рану на шее, я пил одуряющую во всех смыслах кровь и чувствовал, что возбуждаюсь. Я пил и пил, чувствуя на своем члене ласковые пальцы. При этом Курт не лез дальше, хотя в свое время он обычно игнорировал мой член, предпочитая сразу совать свою дубину в мой зад. Следствие таких его пристрастий сейчас посапывало, лежа на спинке и подставив моему взгляду светлое шерстяное пузо. — У тебя есть какое-то масло? — спросил вдруг Курт, и после кивка в сторону тумбы взял бутылочку эвкалиптового масла, которым я смазывал кожу, когда старые шрамы давали о себе знать внезапными болями. Я смотрел, как перевернувшийся на живот оборотень растягивает себя. — Что это? — шепнул я, с ужасом рассматривая небольшую тонкую розоватую полоску, уходящую от сердцевины расслабленной смазанной звездочки вниз. Курт в это время действовал так, словно пассивный анальный секс был привычным для него. — Что с тобой сделали? — Ты про шрам? Ничего страшного, просто невтерпеж было, гормоны бурлили, а стоять у меня давно перестало, — я с пропускающим удары сердцем опустил руку вниз и нащупал мягкий безучастный член. — И тот парень, тоже солдат, забыл, что я не течная омежка, и повязал, — я молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Ни ругательства, ни сочувствия. — Но ты не переживай, я у лекарей зашивался, мне сказали, что все в порядке, меня можно трахать. Лу, возьми меня уже, я готовый. Это был, кажется, худший секс в моей жизни. Даже когда Курт без спроса меня вязал, у меня всегда крепко стояло, да и рвать меня никто не собирался, хоть растянутый до предела зад часто побаливал. А тут… трахать молчащего мужчину, у которого между ног висит тряпочка? Курт молчал, не издавая стонов да и, кажется, не дыша. — Лу, — когда я замер, собираясь отстраниться, оборотень обхватил мое запястье пальцами и мягко потянул на себя, заставляя прижаться к его спине и проникнуть глубже. — Я знаю, что это странно, но мне все еще приятно, когда ты проходишься по моей простате. Почему мы раньше никогда так не делали? А, впрочем, неважно. Оттрахай меня, Лу. Я не кончу, но я очень хочу, чтобы ты кончил в меня. В моей голове не укладывалось то, что когда-то сильный и сексуально активный мужчина стал импотентом, который позволил альфе трахнуть себя, так еще и тот альфа узел не сдержал, порвав и явно причинив сильную боль. И теперь я вбивался в податливое тело, впервые за долгие годы чувствуя живое тело под собой, но при этом понимая, что до финала я Курта не доведу. Потому что его член не реагировал на ласку, оставаясь мягким и болтаясь между ног. Но я кончил. Внутрь, как мужчина и просил. Высовывая свой член, я ужаснулся: после длительного воздержания оргазм был бурным, и мое семя текло вдоль шрама, пачкая все еще полные яйца. Я смотрел, как Курт, стоя на коленях, опустился грудью на простыню, и стал сжимать и расслаблять свой сфинктер, помогая сперме вытечь из него. Я смотрел на припухшую звездочку и ужасался тому, что я сам оказался на месте оборотня. Теперь я, а не Курт, приношу сомнительное удовольствие и рассматриваю залитую собственным семенем задницу. Но Курт оказался доволен. Наигравшись, он перевернулся на спину, уложил меня на себя и поцеловал. Я млел. И мне было не стыдно: я мог бы любой свой поступок оправдать годами одиночества. Например, то, что я еще раз укусил оборотня, выпив пару глотков и зализав рану. — Я так мечтал об этом, — шепот, прожигающий мозг. Руки, обугливающие мою кожу своими касаниями. Взгляд, от которого мне хочется простить. Но я не прощаю. Я пока не прощаю и пока не люблю. Жизнь потекла своим чередом. Курт ухаживал за Шером, восполняя те десять лет жизни сына, что он пропустил. Шерилин был очень доволен от того количества внимания, что ему стали уделять. Курт гулял с ним в лесу, и я не боялся, что моему сыну навредят в присутствии отца-оборотня. Я вообще перестал бояться. Мне стало спокойнее, но на душе скребли дикие виверны. Каждую ночь в моей постели спали два волка. Но к сыну я привык и не выгонял его в свою комнату, где холодно в любое время года, а слуги никогда не могли усмотреть за огнем в камине, который вечно тух посреди ночи, и Шер на следующий день шмыгал носом и просился на ручки, облизывая лицо. А причины для того, чтобы в моей спальне спал старый любовник, попросту не было. Но я млел от тепла мехового тела на своей обнаженной коже. Спустя время мне стало нравиться каждое утро пить из шеи оборотня. На месте моих ежедневных укусов начала формироваться метка: вокруг двух отверстий от клыков не сходила обширная гематома, которая со временем будет заживать, но на ее месте сосуды образуют особый узор — метку принадлежности вампиру. Мне. В какой-то момент я понял, что Курт все же получает удовольствие от секса, пусть он во время него всегда стоял на четвереньках и словно заставлял себя мне подчиняться. Спустя время, игнорируя бесшумные тени ставших ненужными слуг, оборотень начал себя предлагать и вне спальни. Он просто задирал юбку (хотя этот предмет одежды давным-давно перестали носить его сородичи, Курт любил надевать его, смущая меня) и склонялся над любой досточно крепкой горизонтальной поверхностью, демонстрируя припухшую от растяжки блестящую маслом звездочку между покрытых мягкими волосами упругих ягодиц. Я постоянно чувствовал на нем запах своего семени, который с подачи самого Курта обновлял каждое утро, день, ночь. Сын в эти моменты обычно спал, наигравшись с отцом. Я стал больше работать. Когда ты живешь в запертом замке без возможности выйти на свет, твой выбор профессии строго ограничен. Я переписывал храмовые и древнемагические трактаты, дублируя информацию со старых, проеденных насекомыми и выжженых солнцем страниц на свежие чуть желтоватые листы пергамента. За годы работы я научился выполнять ее без ошибок и клякс, а мой почерк ценился среди коллекционеров памятников письменности. Не то чтобы мне сильно много платили, но я откладывал все деньги, надеясь, что когда-нибудь смогу оплатить обучение сыну в магической академии. Шерилин, несмотря на то, что он оставался в теле волчонка, был очень смышленным и даже умел читать. У него были проблемы с восприятием цвета из-за ипостаси, в которой он застрял, но в остальном он был обычным девятилетним ребенком, любящим активные игры и книжки с иллюстрациями. Я уже почти привык к тому, что посреди работы на мои колени клали тут же сворачивающегося в уютный клубок сына и обнимали со спины, прижимая к широкой горячей груди. Я давно простил Курта, но за прошедшие годы так и не понял. А теперь я его понимал. Пусть скрепя сердце, но теперь я понимал, почему этот оборотень так себя повел, почему ушел и не возвращался, почему не давал о себе знать и теперь позволял издеваться над своим телом. Он правда верил в мою смерть. И я чувствовал, как постепенно восстанавливается в нем магия, как радостно бьется сердце его зверя, когда тот прижимается ко мне ночью, засыпая. Курт давно выбрал меня, но так и не научился быть рядом, не научился проявлять любовь. А где бы он узнал об этом? Приютский оборотень, познавший азы жизни в армии, а после в военной академии. Его били, над ним издевались, его приучили к жестокости и тому, что это единственный правильный путь. Сослуживцы рассказывали, как во время увольнительных загибали своих подруг, пришедших на встречу, как безжалостно трахали всех подряд. Курт учился тому, что должны объяснить родители, у тех, у кого этих родителей либо не было, либо те были настоящими мерзавцами, отправившими собственных детей пушечным мясом сначала в армию, а после на войну. А куда еще идти-то. И теперь, понимая, что нет моей вины в его поведении, я расслабился. Я спал с Куртом, пил его кровь, трахал его сладко поджимающийся зад и позволял мужчине проводить все свободное время с сыном. Я почти полюбил вечера, когда мы втроем сидели у камина. Шер спал, я переписывал исторические сводки, а Курт смотрел на меня. Просто наблюдал, как я макаю кисть или перо в чернильницу, как пишу под светом от огня. Оборотень любил быть рядом, иногда подползая ко мне на пузе, сверкая оголившимися ягодицами из-под задравшейся юбки, и сосать мне. Тихо, чтобы не разбудить сына, нежно, потому что теперь он знал, что нравится мне именно так. Я не любил грубость, я не хотел причинять боль. В какой-то момент я стал мечтать о том, чтобы вылечить недуг Курта. Отсутствие мужской силы, казалось, совсем его не заботит, наоборот, он не хотел вести, он загнал себя в клетку внутри собственной головы, убеждая себя, что за то, что он наворотил, будет до конца жизни платить мне беспрекословным подчинением и собственной задницей. А я не хотел так. Я хотел создать семью с этим мужчиной. Да, мы сделали много ошибок. Он ушел, я чуть не убил своего сына, свою любовь и отраду, хоть и не знал, что я в положении. Я не винил нас, я просто понимал, что все это произошло. Мы расплатились с жизнью шрамами на душе и теле, но я не могу отпустить, прогнать этого оборотня. Потому что я вспоминал. Вспоминал, за что я полюбил когда-то молодого парня, который спас меня от солнца в лесу, а после поселился у меня, охраняя близлежащие к моему замку территории. Да, тело изменилось, волосы засеребрились даже на заднице, но мне нравился Курт. Юным, горячим и оглупевшим от похоти, не контролирующим свои силы, но в моменты, когда он позволял себе быть собой, это был безумно ласковый и нежный любовник, приносящий мне завтрак в постель и вылизывающий мой натруженный зад своим заживляющим раны благодаря лечебной слюне языком. Нравился и взрослый, заматеревший и внезапно ставший мягким, как оплывший воск горящей свечи, волк, словно он позволил себе быть слабым. И мне это нравилось. Я понимал, что слабость — это временное, что оборотню нужно простить себя, нужно отпустить свои чувства, а не уродовать их доминирующе-подчинительными отношениями. И в один из ежегодных визитов матери, которые, как я считал, она устраивала лишь ради того, чтобы убедиться, что я не умер в одиночестве, и что еще не пора продавать мой замок, я попросил ее привести ко мне лекаря. Мама сначала недовольно на меня посмотрела, а потом вдруг согласилась. Я не знал причину своей везучести, но через пару дней к нам пришел врач. — Ваша проблема исходит не от болезни тела. Физически вы здоровы, ваш разум не позволяет вашему телу работать так, как надо. Простой лекарь вам не поможет, да и лекарь душ тоже навряд ли. Постарайтесь понять, почему вы не хотите быть тем, кто вы есть. В тот день Курт лег не позади меня, а с обратной стороны, прижав к себе нашего сына, но проснулся я все равно в горячих объятиях. И я вдруг безумно захотел почувствовать распирающий изнутри жар. — Курт, — тихо, чтобы не потревожить сына. — Лу, — едва слышно, хрипло ото сна. — Я хочу тебя. — Бери, — оборотень стал доставать из-под подушки флакон масла и тут же прогнулся, словно я уже вдавил его грудью в постель, припечатывая ладонью лопатки. — Не так хочу. Хочу тебя внутри, — я отобрал масло из ослабевших рук и перевернул Курта на бок, прижав его ладонь к своему животу. — Я не могу, — свистяще. Я видел своим ночным зрением слезы, стекающие по небритым щекам, и светящиеся лунно-желтым глаза. Пальцы обвели толстый рубец, улыбкой прорезающий низ моего живота. Я никогда не переживал из-за него, понимая, что это не самый страшный шрам на моем теле, да и ничего плохого в доказательстве того, что я подарил жизнь своему сыну почти ценой своей, нет. Но, кажется, Курт считал иначе. Он обожал нашего сына, но винил себя в том, что из-за него мое не созданное для деторождения, хоть из-за ряда факторов способное выносить ребенка тело получило большие увечия из-за беременности. И пусть на моих груди и животе остались зажившие растяжки, а соски остались темными и крупными. Мне было плевать на мое физическое воплощение, я был счастлив, что у меня есть мой сын. — Ты можешь, Курт. Или ты меня не хочешь? — да, жестоко. Да, шантаж и манипулирование. Но я хотел вытащить этого оборотня из скорлупы. Я хотел иметь возможность быть с ним не только как вампир и его донор. — Хочу. По моему калечному телу заскользили широкие ладони, впервые за прошедшие месяцы совместной жизни позволяя себе столь активную ласку. Кожа на моем теле была почти нормальной, но она была покрыта шрамами от приклеившейся к горящей коже одежды, которую лекарям пришлось удалять не магией, а пинцетами и антисептиками. Так что выглядел я почти нормально, особенно врачи постарались над лицом: да, я был лыс и у меня не росли брови и ресницы, но страшным чудовищем я не стал. Скорее стал настоящим вурдалаком, отталкивающим, но не пугающим. В детстве моим родителям часто говорили, что я слишком красив для рожденного вампира. Теперь не слишком. Теперь я как раз такой, каким меня хотели видеть. Руки сменились губами, губы — языком, и в итоге меня буквально заласкали, заставляя выгибаться от нежных касаний и поцелуев. Каждый мой шрам не остался без внимания, каждая мышца под грубой кожей чувствовала сладостную дрожь. Опустившись ниже, Курт с видимым наслаждением прижался лицом к моему паху, где чудом остались на месте волосы. Светлые, кудрявые и сильно отросшие сейчас, но оборотню они так нравились, что я не стал их срезать. Пусть наслаждается. Девять лет назад, когда я с ребенком на руках понял, что мог лишиться главного счастья своей жизни из-за своей глупости, я с присущей мне тогда ненавистью к себе думал, почему же я не надел другую одежду. Почему надел плотные кожаные брюки, сквозь которые солнечные лучи не пробрались, и полупрозрачную рубашку, из-за которой я стал гореть, как подожженный от свечи кусок пергамента. И потом я понял: я ж для него и старался. Я хотел выглядеть красивым для Курта, который, как я надеялся, предложит мне свою шею, и мы будем вечно вместе жить в моем замке. Так глупо и так очевидно для моего юного мозга. Я же любил, любил и хотел, чтобы меня любили. Я хотел нравиться, а в итоге мое желание выглядеть хорошо сделало меня таким, какой я есть. Жалею ли я сейчас? Зачем? Я перерос то время, когда из-за каждого мелкого изъяна казался себе уродом. Когда я действительно им стал, я просто перестал обращать внимание на свою внешность. Мой сын меня не пугается, значит, все отлично. — Тебе не больно? — шепот, от которого бегут мурашки по спине. — Не больно, — и это правда. Мне хорошо. Мне сладко от губ вокруг моего члена, от попытки Курта спрятать свои клыки под губами, чтобы не поранить меня. Но я хочу видеть его реакцию. Я хочу видеть, что ему тоже хорошо. Подняв за длинные жесткие волосы покрасневшее лицо с опухшими влажными губами, я впился в них поцелуем. Потянув темные пряди вниз, я уложил оборотня на постель и раздвинул коленом мохнатые бедра, открывая доступ к смыкающемуся и расслабляющемуся анусу. Больно сжав ягодицу и оттянув ее в сторону, я плюнул на пульсирующую звездочку и размазал слюну большим пальцем. Курт едва слышно заскулил, подкидывая бедра и насаживаясь мягким горячим колечком на мой палец. Я просунул руку под поджавшийся живот и с восторгом ощутил не мягкую, а чуть напряженную плоть. И хоть меня расстраивало, что, похоже, единственным способом пробудить физическое желание Курта было насилие, я понимал, что могу оборотня им обеспечить. В голове всплывали переписанные мной когда-то давно свитки с историями оборотней об их традициях и культуре. Тема подчинения для перевертышей была очень важной, формирующей их общество. Самое логичное доказательство своей доминантности над другим сородичем — придавить к земле своим телом и укусить за холку. Но, судя по синеватому рисунку вен и капилляров, похожему на ветвистый шрам на голой земле после удара молнии, на месте былого синяка на шее Курта, я и так нередко использую такой метод подчинения. Второй вариант — сношение с последующим оставлением семени внутри нижнего, чтобы тот принял на себя запах верхнего. Это тоже происходило между мной и Куртом. Трахая пальцами тяжело дышащего оборотня, я с раздражением понимал, что все это время воспринимал как попытку вымолить прощение через собственную покорность именно обряды для установки связи между альфой и покорным ему оборотнем. Я не могу сказать, что Курт меня использовал. Он целенаправленно выбрал меня и беспрекословно подчинялся, став для меня ходячим искушением со своей юбкой, скрывающей круглую, вечно смазанную и готовую волосатую задницу. И в случае моего невнимания к себе Курт отращивал треугольные волчьи уши и хвост, который он отводил в сторону и как бы «дышал» своей задницей, мерцая в вечно тусклом свете замковых комнат подтекающим маслом. А я никогда не был каменным и в такие моменты набрасывался на постанывающего оборотня, который после, благодарно обсосав мой член, вытирал перепачканные спермой бедра тряпкой и, ковыляя, шел в другую комнату. Чтобы научить нашего сына чему-то новому, рассказывая ему о жизни оборотней. Я закусил клыком губу, до крови, но плевать. Вспомнив еще один способ подчинения, я вздохнул. Высунул три пальца из припухшего зада и зашел в купальню, где всегда стоял кувшин с питьевой водой. Обычно она предназначалась для Шера и Курта, так как мой организм вполне мог существовать на крови, а точнее, на магии, которую я через нее получал. Но сейчас я, с непривычки чувствуя болезненные спазмы в груди, выпил полный кувшин, чувствуя себя странно наполненным. Вернувшись в комнату, я застал печально сидящего, сгорбившись на постели, Курта, который поглаживал выгнувшегося и посапывающего во сне Шера, дергающего задними лапками. Надеюсь, ему снится что-то хорошее. — Курт, — окликнул я негромко, тут же ловя голодный взгляд оборотня. Кажется, он не врал, когда говорил, что хочет меня. А я хочу его. И собираюсь наступить на горло своим пацифистским принципам, чтобы попытаться помочь этому невозможному мужчине. — Пошли. Когда я открыл дверь, Курт тут же зашел внутрь и осмотрел обстановку. Это был кабинет прошлого владельца, который мне не нравился своей нагроможденностью и мрачным пафосом укрытых темными гобеленами стен. Зато в этой комнате был старый пушистый ковер, который пора бы уже выбросить, но слуги систематически все равно его мыли и выбивали от пыли. Три из четырех стен, включая ту, которую прорезала дверь в мою спальню, были заставлены огромными полками с книгами. За всю жизнь, что я провел в этом замке, я успел изучить каждую брошюрку, каждый фолиант в этой комнате. Оттого я отлично владел заклинаниями, хоть никогда не умел магичить. — А тут уютно, — улыбнулся Курт, не обращая внимания на нашу наготу и свой полувставший, к моей радости, член. Я никогда не перестану удивляться спокойному отношению оборотней к своему обнаженному телу. Все-таки не зря их называют детьми природы. — Садись, — я указал рукой на массивный темный стол размером с мою кровать, на которой помещались два оборотня и я. Курт покорно уселся голым задом на лакированную поверхность и тут же, согнув колени и опираясь стопами о край стола, раздвинул ноги, предлагая себя. И я обязательно воспользуюсь щедрым предложением, но сначала нужно выполнить важное дело. — Ты не против… — я посмотрел на свой мягкий член. — Лу, с каких пор ты вообще меня об этом спрашиваешь? Я никогда не против, — негромко попенял Курт, сжимая приоткрытый анус, из которого тягуче вытекла капля масла, падая на глянцевый стол. — Я не совсем об этом, — шепнул я, чувствуя, что мой непривычный к питью чистой воды организм хочет от нее избавиться. Подойдя к оборотню и направив свой член на него, я смотрел в расширяющиеся до одурманенно-огромного размера зрачки и видел, как сначала неуверенная, слабая струя попадает на покрытые темными волосами яйца, а после, окрепнув, заливает приоткрытый анус. Я мочился на неподвижного Курта, который, кажется, впал в транс. Жидкости во мне было много, и я успел покрыть живот, грудь, шею, а перевернув замершее тело, и спину с ягодицами. Последние золотистые капли попали на холку, заставляя метку на ней поблескивать. По столу стекало, капая на ковер, но мне было плевать. Потому что все мое внимание привлекал такой знакомый, но почти забытый стояк оборотня. Крупный, с яркой головкой и темным стволом. Боги, как же я соскучился по этому члену. Перевернув лежащего с закрытыми глазами Курта, я взял в рот чуть солоноватый от моей собственной мочи член в рот и начал его сосать, как самое прекрасное лакомство в мире. Противно не было: брезгливость у вампиров атрофируется в тот момент, когда для того, чтобы выжить, ты пьешь кровь первого встречного, не интересуясь, болен ли он чем-то или хотя бы мылся ли он в последней декаде месяца. — Нет, подожди, пожалуйста, — неожиданно залепетал Курт, отстраняясь, скользя по мокрому столу задом. — Возьми меня, прошу. — Как пожелаешь, — я поцеловал растерзанные клыками влажные губы, поднимая тяжелое сильное тело на руки и укладывая на мягкий ковер. И мы занялись любовью. Да, перед этим я по-оборотнически пометил Курта, теперь не только вампиры, но и перевертыши по своим законам будут считать этого мужчину моей парой. Я даже сейчас чувствую, как плавно меняется его запах, под действием гормонов и магии становясь более густым и острым, что ли. Кажется, оргазм я получил не из-за пульсирования тугих стенок вокруг своего члена, а от вида густых тяжелых белесых капель, которые тугой струей лились из большого горячего ствола, к которому Курт не позволял мне прикасаться. Наконец-то. Наконец-то я, спустя полгода совместной жизни, довел этого мужчину до оргазма. Погладив колючую щеку заснувшего оборотня, я поднял его на руки и унес в купальню, подогревая воду магией и быстро омыв пахнущего потом и аммиаком мужчину. Я уложил его на кровать и лег рядом, укрывая себя и двух главных в моей жизни спящих мужчин одеялом, слушая сопение двух волчьих носов. Постепенно жизнь стала налаживаться. В конце концов, спустя еще год, когда деревья отцвели и мои мужчины стали реже выбираться в лес, чтобы не простыть — Шер был еще слишком молод, чтобы иметь обычный для оборотней непробиваемый иммунитет, — я все-таки уломал Курта, греющего отросшее шерстяное пузо у камина, на смену ролей. Я был безумно счастлив, когда он согласился. Не то чтобы мне не хватало члена в заднице, хотя и это тоже, но мне хотелось почувствовать, что оборотень расслабился, позволил своему желанию захватить чуть большую часть его сознания. Да и я теперь не тот молодой глупый юноша, неспособный сказать, что ему нравится, потому что тогда я даже не представлял, что секс может быть приятным. Да, я перетрахал в свое время всех своих слуг, но то было скорее из-за того, что я никак не мог понять, в чем вообще разница. Пол, возраст, внешность — они не играли никакой роли. Мне было скучно, и я перестал экспериментировать. Поэтому и решил, что в активной позиции мне попросту не нравится быть, поэтому я даже не заикался с Куртом о том, чтобы присунуть ему. И при этом я не говорил, когда мне больно, не говорил, что узел в моей мужской заднице, не предназначенной для предметов размером с крупный кулак, ощущается не столь приятно, как для тех же омег. Да и трудно постоянно магически расслаблять мышцы, растягивать зад всеми продолговатыми предметами, что были в замке. Кажется, если бы Курт не ушел, я бы все равно перестал ему давать, потому что смотреть на свою кровать и понимать, что ради удовольствия своего партнера я готов был совать в себя круглые набалдашники на четырех столбиках моей постели, было почти унизительно. Да и, я был уверен, будь у меня другой рацион питания, как минимум, состоящий из твердой пищи, я бы на стены лез при дефекации. Но я всю жизнь пил одну кровь и как-то даже не задумывался, что постоянно травмирую свой зад, потому что по прямому назначению я его никогда не использовал. Да и Курт, наслушавшись своих сослуживцев, сплошь встречающихся с омегами, не понимал, что не у всех мужиков течет смазка из задницы, не все считают огромный растягивающий внутренности до боли узел пределом мечтаний. Мы оба были горячими, сексуально озабоченными и неосведомленными о многих вещах, поэтому я не мог винить нас, разве что теперь посмеивался над нашей глупостью и наивностью. Но придет время, и я обязательно объясню все особенности физиологии разумных Шеру. Не могу я позволить сыну совершить те же ошибки, что сделали когда-то его отцы. Это было незабываемо. Я выл, стонал и терся стояком о длинный ворс ковра в кабинете, прогибаясь под становящимися все более уверенными толчками и забываясь от удовольствия. В первый за долгие годы раз Курт был не слишком нежен, выплеснув всю ласку во время долгой прелюдии, но мне это и было нужно. Почувствовать его силу, напор, желание, не переходящее за рамки, не причиняющее ни мне, ни ему дискомфорт. Я кончил несколько раз, вконец охрипнув, и позволил Курту выйти наполовину, чтобы кончить внутрь, но не повязать стремительно набухающим узлом. Я перевернулся, сел, устраиваясь перед стоящим на коленях оборотнем, скрещивая ноги, и сжал обеими руками перевитый венами член, ставший у основания толще раза в четыре. Я мял, сжимал и гладил набухший узел, выдаивая густое белесое семя, которое текло и текло из неопадающего члена. Курт лег на спину, позволяя мне оседлать его бедра и имитировать сцепку руками, заставляя его стонать, извиваться и ненадолго падать в бессознательное состояние от удовольствия. Выплеснувшись до конца, оборотень хотел было заснуть тут же, на ковре в кабинете, но я, пересилив себя, перенес мужчину в нашу кровать, принесенной из купальни смоченной водой тряпицей обтер его бедра и укрыл одеялом. Сидя на лавке у пустой чаши, где обычно мы с Куртом мылись сами и купали Шерилина, я улыбался, как ненормальный, и печалился, что я не отражаюсь в зеркалах: хотелось посмотреть на себя, на следы несдержанности Курта на своем теле, приласкать свой припухший зад и рассмотреть свою метку. Мой мужчина даже в пылу страсти замер, проясняя мой мозг неудовлетворяемым желанием двигаться, сливаясь с влажными шлепками, чтобы спросить, хочу ли я его метку и позволю ли поставить ее прямо сейчас. Честно, думал я недолго. Или вообще не думал. Я хотел, чтобы этот оборотень наконец меня укусил, сделал своим, как я сделал его. Чтобы он никуда больше не пропадал. Потому что стоило Курту пропасть из моей жизни, пропал и я, утонув в одиночестве, из которого меня вызволял сначала нерожденный, а после совсем крохотный Шер. И я хотел рассмотреть отпечаток клыков на своей холке, приласкать себя, несмотря на то, что я был более чем удовлетворен: перед тем как взять меня, Курт сначала час прогибался подо мной и подставлял зад, раздвигая ягодицы руками, позволяя мочиться на него и постанывая от удовольствия. Я быстро понял, что общественные нормы созданы не для нас. Постыдные ритуалы подчинения для нас были возбуждающей прелюдией, нам было не стыдно показаться друг перед другом слабыми, страдающими или жаждущими соития настолько, чтобы просить об этом или отсасывать, стоя на коленях и заглядывая в глаза. Я снова полюбил Курта, или, скорее, позволил себе не игнорировать ту любовь, что никогда не проходила. Я влюбился в наш быт, в нас и наше безумие. Наш маленький мирок, где были только он, я и наш сын, был для меня тем, ради чего я жил и живу. Все еще улыбаясь, я погладил лежащего на большой подушке заметно подросшего Шера, поцеловав шерстяное плечо, осторожно, чтобы не разбудить, и лег под бок к Курту, который тут же прижал меня к себе, тепло дыша в голую макушку. Спустя еще пару лет Курт решил, что пора обращать нашего сына. Сколько моих слез было пролито оттого, что вовремя это сделать не получилось. Если бы наш малыш в свое имел доступ к магии сильного оборотня, он бы, наоборот, сейчас получил бы свою животную ипостась. Но Шер, родившись в волчьем обличии, как чистокровный оборотень, в первый год жизни не стал человеком, поэтому пришлось ждать его четырнадцатилетия, чтобы провести обряд Инициации. Курт дико переживал, волновался, перечитал кучу книг, часть из которых я и переписывал, чтобы сделать все правильно. И получилось. Даже слишком. И вот полная луна освещает поляну посреди леса. Два волка: один — большой, седой, с парой шрамов на огромной морде, и второй — поменьше с рыжими подпалинами волчонок-подросток, — сначала долго вылизывали морды друг друга. А потом Курт, придавив большой лапой выделяющиеся острые лопатки волчонка, зарычал, доминированием пробуждая древние неподвластные разуму инстинкты. Вот только, похоже, что-то пошло не так, и дальнейшее я знаю со слов мужа и сына, которые перепугались тогда больше меня. Видимо, то, что мы с Куртом часто использовали, казалось бы, безобидные обряды подчинения, сыграли со мной злую шутку. Мой отнюдь не оборотнический организм, напитанный магией Курта, использовал все свои силы, чтобы подчиниться своей паре и перекинуться в другую ипостась. Поэтому в день, когда мой сын стал человеком, я стал волком, застряв в том теле на месяц до следующего полнолуния. Но в тот месяц я был счастлив как никогда. Я мог видеть красивого высокого — хотя было бы удивительно, если бы у двух немаленьких отцов был низкий сын, — Шера, так похожего на Курта в юности. Тонкокостный, бледный, широкоплечий и длинноволосый. Его отец еще долго учился плести косу, которая у Шера была длиной с его рост, поэтому сын носил ее, повязав вокруг шеи на манер длинного шарфа. От секса мы на тот период не отказались, целые дни проводя с сыном, общаясь с ним, чтобы развить речь, и обучая письму, а ночи проводили в шумоизолированном кабинете, предаваясь страсти. Удивительно, но заниматься любовью, когда у тебя есть животная ипостась, только интереснее. И я не задумывался о том, что трахать зверя неправильно. Я, будучи волком, оставался в здравом уме, даже органы чувств не сильно изменили восприятие, — вампиры и слышали, и видели, и ощущали запахи лучше большинства разумных. Так что подставлять меховую задницу, отводя хвост вбок, теперь стал не только Курт, который просто влюбился в моего волка. Причем и он сам, и его зверь: как потом он объяснял, с годами животная сущность становится все-таки отдельной личностью, как внутренний фамильяр или вымышленный друг, который на самом деле есть. Так что меня трахал и Курт-человек, и Курт-волк, а я наслаждался новыми ощущениями и тем, что теперь у меня тоже есть узел, и теперь я знал, как приятно было моему оборотню, когда я ему массировал член, имитируя сцепку. И вот, спустя месяц общения с сыном в обратном формате — теперь я был волком, а он — человеком, — мы снова втроем ночью пошли в лес. Курт вылизал мне только морду, хотя я прямо-таки чувствовал, что ему было этого недостаточно, и заставил меня сменить ипостась. Как и в первый раз, было совсем не больно. Разве что хвоя в траве, на которой я лежал, приходя в себя, колола спину. Когда я открыл глаза, первым делом я встретился с двумя желтыми взглядами. Сын смотрел радостно и тут же бросился обниматься. Я прижимал его к себе, наконец чувствуя его вживую, без шерстяного барьера. Курт смотрел на меня восхищенно, словно на чудо, и стирал с моего лица слезы счастья. В тот же день я понял, почему Курт смотрел на меня удивленно. Как минимум, я случайно застал рассвет, потому что слишком долго лежал в отключке. И… ничего. Я не обжегся, не сгорел, разве что круги белые перед глазами еще пару минут мелькали, потому что я долго смотрел на солнце, которое будто никогда не видел. И когда я вернулся со своими мужчинами в замок, я потерял дар речи, взглянув в старое, покрытое пятнами плесени изнутри зеркало, висящее в купальне, в которое я, кажется, впервые посмотрел. И я увидел себя! Черт меня дери, это был я! Я шокированно гладил себя по голове, покрытой едва заметной щетиной, рассматривал свои, оказывается, синие, как васильки, глаза. Шрамов от ожогов больше не было, но рубец, через который лекари доставали Шера, остался, правда, перестал быть толстым и выпуклым. На его месте была выделяющаяся на светлой коже нежно-розовая полоска. Растяжек тоже больше не было, я вообще, кажется, стал более подтянутым. Разве что соски, с которыми обожал играть Курт, посасывая и кончая на них, остались темными, но пигментация изменилась не только на них: после долгих рассматриваний, я пришел к выводу, что потемнели у меня не только соски, но и гениталии, став из просто бежевых светло-коричневыми. Потом, после долгих поисков, мы с Куртом поняли, почему так произошло. Сами по себе вампиры — это скорее подвид любого другого существа, чей предок в свое время подхватил вирус, из-за мутации которого изменился геном всех последующих поколений. И поэтому я, будучи дальним человеческим потомком, если не считать особенности вампиров, по сути, не имел никаких отличий от людей. Поэтому, став оборотнем — а я именно им и стал, перекинувшись под воздействием магии Курта, — я изменился еще и внешне, потому что вампирская кровь выбеливала кожу, выдворяя пигмент из кожи и радужки глаз (из-за чего казалось, что вампиры красноглазые), но при этом оставляя естественный цвет волос у тех, чья магия хранилась именно в них — волосы и шерсть хорошо сохраняли в себе энергию, магическую в том числе. Поэтому моя шевелюра была желтовато-белой, как у женщин, которые лимонным соком осветляли себе волосы. Оказывается, я никогда не был блондином, просто из-за того, что моя магия так и не проснулась и не впиталась в мои волосы, я имел именно светло-золотистые кудри. И хотя сначала я удивлялся отрастающим рыжим волосам, сейчас я гордился тем, что у нас с сыном один и тот же огненный окрас. Хотя, когда Шер, став старше, отрастил бороду, та была темной, как у его отца. Выросший статный красавец Шерилин точно взял лучшие черты обоих отцов. И сейчас я сидел на балконе своего замка, который претерпел огромные изменения: ремонт, выселение рабов, смену мебели и мои первые эксперименты в попытке обуздать свою пробудившуюся магию. Курт всегда был рядом, обучаясь новому вместе со мной и сыном и помогая мне во всех начинаниях. Поэтому, когда сын пошел в академию магии, я был вне себя от радости оттого, что я копил деньги, которых хватило на обеспечение Шера всем необходимым, пусть и без излишеств. А те деньги, что Курт заработал за десять лет службы, мы вложили уже в наше с ним образование. И не ошиблись. Мы вместе страдали, пытаясь научиться колдовать, прочитали всю библиотеку своего замка и все-таки смогли поступить в ту же академию, что и наш сын. Мы старались не попадаться Шеру на глаза, но тот решил по-своему, познакомив нас со своей компанией. Так что годы в академии мы все вспоминали с теплотой, периодически встречаясь всей группой и устраивая семейные посиделки. Я решил стать врачом, потому что всегда хотел помогать другим. И стоило понять, что все возможно, стоит захотеть и заручиться поддержкой своего любимого, я подал документы в самую крупную лечебницу города, и меня приняли. Было тяжело, особенно когда я не мог неделями встретиться с Куртом, потому что сутками пропадал на практиках, а мой муж — да, мы все-таки решили узаконить наши отношения в храме год эдак на десятый, — стал советником министра экономики нашего королевства. И сейчас я смотрел на закат и ждал Курта, который обещал скоро вернуться. Шерилин и его чудесный парень отдыхали в своей спальне, а остальные гости давно разъехались. У меня был выходной после долгой, но увлекательной недели. Каждый раз, спасая жизни и помогая родиться на свет маленьким орчатам, кентаврам и котятам с щенятами, я чувствовал трепет и был счастлив, что могу приносить миру пользу. В свое время я сам столкнулся с добротой, когда меня спасли совершенно незнакомые существа, когда я, полусгоревший вампир, дымил на солнце. От былых шрамов ничего не осталось, волосы отросли, но я стриг их коротко, чтобы было удобнее надевать медицинскую шапочку. Это Курт отрастил себе кудри до задницы и щеголял передо мной голым, стоило оказаться нам наедине. Мой муж, справившись со своими страхами, оказался чудесным мужчиной. Красивый, умный, понимающий и дико, безумно сексуальный. Мы знакомы уже тридцать лет, а я не устаю в него влюбляться заново. — Лайош, любовь моя, — я подозрительно уставился на оборотня, ныне уважаемого министра экономики, вышедшего на балкон в одной короткой юбке, не скрывающей его мохнатое мускулистое тело. Я сам теперь был таким же и не скрывал удовольствия, когда замечал жаркие взгляды своего мужа на своем обнаженном торсе. — Да, любимый? — я задышал чаще, чувствуя на подсознательном уровне нетерпение, волнение и смущение Курта. — Что такое? — Да ничего, — мне в ладонь положили камешек. Простой такой, малиновый, в латунной резной оправе на цепочке. Вот только сердце мое удар пропустило, а глаза защипало. — Вот. — Курт, — я прижал к себе мужа, целуя его губы, шею, плечи и внезапно начиная делать минет, усаживая своего мужчину на подвесной диванчик и задирая его юбку. — Боже, если ты всегда будешь так реагировать на новость о моей беременности, я готов рожать хоть каждый год, — застонав и поглаживая меня по короткостриженным рыжим волосам, стонал Курт, подставляя член, яйца и задницу под мой язык. — Пока вырастим одного, а там посмотрим. Может, я тоже захочу минет в честь беременности, — получая в ответ очень довольный взгляд, я поцеловал самые сладкие в мире губы, а после повесил амулет с обычно прозрачным камнем себе на шею, не задумываясь о том, что для того, чтобы его активировать, Курту пришлось на него помочиться. — Я стану отцом. Нет, я и так отец, и ты отец, но мы еще раз будем отцами! — Мы будем просто прекрасными папочками. Как же я люблю тебя, Лу, — эти губы, руки, желтый взгляд… — А я люблю тебя, Курт. Я счастлив быть твоим мужем и твоей парой. Солнце садилось, окрашивая небо самыми сочными красками, а мы с любимым в очередной раз проверяли на прочность подвесной диванчик, пугая пролетающих мимо птиц своими стонами, в пылу страсти раскидывая декоративные подушки по всему балкону. Из соседней башни замка доносились такие же звуки, и я улыбался, понимая, что все не зря. Ради того, чтобы наш сын вырос и полюбил, чтобы мы сами любили. И я счастлив. Мы пережили трудности и смогли пойти дальше. Я сомневался в Курте, я не хотел жить без него. Я любил, безумно, но теперь это безумие было взаимным. И сейчас, лежа на мятом пледе и целуя загорелое запястье, чувствуя наш общий запах, наш общий пульс и одно на двоих пережитое удовольствие, я понимал, что не зря. Все для того, чтобы я до конца жизни мог шептать в нежные губы, как же сильно я люблю своего оборотня, и слышать, как он любит своего кровососущего оборотня, в ответ. 31.07.21.