Церковь, утонувшая во грехе

спертый, распаленный жаром мокрых тел воздух. тяжелые вздохи и гортанные стоны заполнили маленькую комнату в кладовой церкви. интересно, есть ли грех коварнее, чем осквернение священного места грязными шлепками? сетчатые колготки разорваны. случайно. они лишь попались под руку. бесполезная часть гардероба. только препятствует возможности насладиться великолепными бледными бедрами. правда на нежной коже красуются пару красных полосок и несколько еле заметных синяков. немного все же перестарался. чертова рубашка. эти расстегнутые пуговицы выглядят развратнее, чем любая самая дорогая шлюха в порту или журнал с помятыми страницами под кроватью. остальные пуговицы расстегивать слишком долго и трудно, поэтому один рывок и под треск ниток и стук пластмассы о пол слышится протяжный глухой стон. упс, кажется длинные коготки оставили на смуглой груди лишние царапины. — откуда у тебя вообще ключ от кладовой? — шепот на ухо дразнит жаром и по коже бегут мурашки. невыносимо. — хах…стащила у барбары…для личных нужд. — говорить тихо, когда твою шею терзают искусанные губы, нереально. эти же губы спускаются ниже, слизывая капли пота, покусывая и выводя языком молитву, которую не примет ни один из богов. ужасно. трахаться вот так, в какой-то коморке в церкви, с главным правилом «никаких поцелуев», и надеяться, что никто не услышит безуспешно подавленное «ох, бляяять», когда язык обводит один из сосков, а рука сжимает грудь, пальцами оттягивая второй. — будь тише, нас могут поймать. — ни за что. никто не должен узнать об этом. это второе табу, после поцелуев. если кто-то застукает одну из сестер церкви и капитана кавалерии ордо фавониус за подобным, то единственным выходом будет убийство. а убивать кого-либо, даже себя, грешно. но одна только мысль о том, что кто-то может сейчас распахнуть дверь и увидеть все самое непорочное, заставляет кровь отлить от мозга куда-то вниз, а температуру воздуха подскочить вдвое. адреналина в крови сейчас больше, чем лейкоцитов. юбка уже валяется куском ткани на полу вместе с кофтой и девушка теперь стоит в одних только трусах. от вида обнаженного и желанного тела брюки в паху начинают давить. кэйа облизывает кончиком языка пересохшие губы и становится на колени, как перед молитвой. только сейчас он собирается не замаливать грехи, а подцепить зубами резинку черного кружева и стянуть его, а после закинуть бедро розарии себе на плечо. — ты чт…ааахх, — приходиться закусить до боли костяшку пальца, чтобы не простонать в голос. у черта слишком юркий язык. и его силуэт между ног слишком ахуительно возбуждающий. до сих пор непонятно сказывается ли это долгое отсутствие секса или алкоголь в организме берет верх над разумом. в любом случае сейчас тело чересчур чувствительно к ласкам, а он еще и как будто знает нужные точки. играется, мучает, заставляет обперется свободной рукой о его плечо, чтобы не рухнуть случайно от очередного помутнения в глазах и дрожи в коленках. и когда остается совсем немного, останавливается, обрывая весь кайф, оставляя лишь чувство неудовлетворенности. будто загрузка сбросилась на 99 процентах. — я тебя...нгх..ненавижу. — дыхание рваное, будто пробежала марафон. тело дрожит, а в глазах дьяволята скачут, подначивая повалить его на этот грязный пол кладовой и сделать уже все самой, садясь на лицо и хватаясь за волосы. но сейчас выходило лишь трясущейся рукой расстегивать чужой ремень. — рано ты еще свой восторг показываешь. — после усмешки слышится звук открытия какой-то упаковки. он заранее что ли знал к чему все преведет?! — ты всегда носишь с собой презервативы? — брюки наконец-то получается стянуть до колена, дальше пусть кэйа разбирается с ними сам. животная похоть дурманит сознание, руки тянутся сразу к боксерам. — как ни странно, это случайное стечение обстоятельств. — остатки одежды летят в пыльный угл, а пачка из-под презерватива теряется в тряпках. секунда, розария прижата к стене. от холода по коже пробегают мурашки, а контраст с распаленной кожей кажется возбуждает просто до предела. шлепок о влажную кожу и протяжный стон отразились от стен. пришлось вцепиться ногтями в потную спину и прикусить парню плечо, иначе розария могла выдать их маленькую тайну уже через пару секунд. одной рукой кэйа придерживал ее бедро, сжимая его и не думая о нежности и о том, что возможно потом все будут видеть синяки. плевать. абсолютно. другой же рукой пришлось облокотиться о стену, склоняясь при этом к уху девушки, издавая скорее какие-то рыки, в попытках сдержаться и не кончить прямо сейчас. счет времени потерялся. неизвестно как долго комната находилось под властью гормонов и адской жары. и также неизвестно осталось ли все происходящее сокрыто в ящике пандоры или кто-то все-таки случайно, или не очень, прошел мимо запретной кладовой. в любом случае, если кто-то был рядом в момент оргазма обоих, то он точно услышал это. ибо кажется сам дьявол в преисподне издал смешок, после протяжного стона кэйи и вскрика розарии.

***

пекло на улице не давало свободно вздохнуть, а кипа бумаг, которую предстояло разобрать лишь повышала желание улизнуть из душного кабинета в какую-нибудь таверну с прохладными напитками и приятными официантками. но откладывать эти отчеты больше некуда и перебрать их нужно было как можно скорее. стоило взять в руки стакан с водой и верхний листок из стопки, как дверь со щелчком открылась. — эй, казанова, тебя убирать за собой не учили? — не успел кэйя возмутиться, на листок уже упала пачка из-под презерватива. — не понял. —  пришлось на пару секунд вернуться в ночь (которая на самом деле из головы то и не выходила) и прогнать все воспоминания по новой, чтобы вспомнить, как несчастная обертка была выкинута просто в ведро. — блять. теперь понял. — умница, что смог додуматься, но в следующий раз, чтоб такого не было. будь добр, убирай такое сразу в карман или засовывай в рот, чтобы не потерять. — да хорошо, хорошо. стоп, в следующий раз?! но девушка уже скрылась за дверью, оставив вместо ответа повторный щелчок.