the pulse in my weins,

Тишина бывает разной, и Га Он это не просто знает — он прочувствовал каждый из её типов на себе, находясь с Кан Ё Ханом наедине; Га Он никогда не думал, что один и тот же человек сможет вызывать дрожь до кончиков пальцев — и не только из-за страха. За столом напротив — шуршание бумаги, а вместе с ним в ушах проносятся отголоски их небольших разговоров и маленьких прикосновений, не сильно заметных для обычного зрителя, но ощутимых и приятных — для него. В руках — книга в твёрдом переплёте, названия которой Га Он не запомнил; диван под ним — ровный и мягкий, но он сидит будто бы на пороховой бочке и постоянно ёрзает из-за невозможности унять свои чувства и мысли, что проносятся в его усталой голове быстрым ураганом. — Может, сядешь уже спокойно? Га Он вздрагивает; голос его шефа — размеренная река, текущая туда, куда ей нужно. Она всегда сохраняет спокойствие и трезвую голову, но… с каких пор он научился слышать настоящие эмоции Ё Хана без каких-либо проблем? Он отводит глаза, пытаясь сконцентрироваться на тексте перед ним, а не на том всплеске раздражения, что ему послышался пару секунд назад. — Простите… Ё Хан хмыкает и закатывает глаза, перелистывая ещё одну страницу книги; Га Он привык видеть его другим: собранным и рассудительным, — но почему-то всё ещё не может свыкнуться с другой стороной своего начальника. Простой, домашней и комфортной. Стоп, комфортной? Секунда — и тёмные глаза смотрят прямо на Га Она, будто бы их владелец умеет читать мысли; он быстро отводит взгляд, чувствуя себя под прицелом оружия, что называется «Кан Ё Хан». Дьявол во плоти, человек, который живёт по морали другого мира — своего же мира с представлениями о справедливости, что имеют смысл лишь для него самого. — Ты мешаешь мне сосредоточиться, — твёрдый переплёт падает на стол, пока его владелец откидывается на спинку кресла и скрещивает руки на груди, — если хочешь сказать что-то — говори сразу. — Н-нет, — в горле пересыхает, Га Он прокашливается и пытается остановить своё так часто бьющееся в голове сердце, — ничего. — Тогда хватит на меня пялиться. Отвлекаешь, — Ё Хан последний раз зыркает на Га Она, снова берёт в руки книгу; вся комната наполняется звуком перелистывания страниц, и Га Он соврал бы, если бы сказал, что ему не нравится этот звук. Он был бы лжецом, если бы сказал, что жить вот так — в этом доме, в гостевой комнате на большой кровати в домашней одежде на несколько размеров больше — ему не нравится. Потому что под кожу начинает забираться чувство уюта и спокойствия, что он не ощущал с момента смерти родителей. Га Он не знает, как получилось так, что сидеть в кабинете своего шефа и читать какую-то книжку, сюжет которой ему интересно читать столько же, сколько ему хочется возвращаться в свою маленькую квартирку на окраине Сеула (то есть — нисколько) и украдкой засматриваться на такую версию Кан Ё Хана, противоположную той, что мелькает перед глазами каждый день в телевизоре и на работе, стало привычкой и чем-то необходимым. Необходимым для поддержания жизни, для знания — этот человек, что сидит в дорогом кабинете без единого следа взрыва и который манипулирует всеми, кого видит; который использует всех ради своих целей и выбрасывает ненужных людей, как грязные перчатки, — другой, его хочется обнять и не отпускать, хочется просто… Как можно быть таким разным? Пальцы Ё Хана останавливаются, не успев долистать до нужной их хозяину страницы; взгляд медленно поднимается на замерзшего Га Она, что скован цепями чувства, что его поймали на чём-то тайном и непристойном: глаза падают на белую бумагу, но уже слишком поздно. — Что? — голос тихий и спокойный, но Га Он скорее чувствует себя на тонком льду глубокой речки, чем на какой-то поляне с цветами в солнечный день: по всему телу проносятся мурашки знания, что одно неверное движение — и хрупкая иллюзия опоры под ногами рухнет в один момент. — Что? — «Как можно быть таким разным?» — книга снова оказывается на столе, только в этот раз — тихо и осторожно; Га Он настороженно наблюдает за тем, как его шеф встаёт со своего любимого кресла и огибает деревянный предмет интерьера — точно также: тихо и осторожно. — Ч-что? — Ты только что спросил, как можно быть таким разным, — Га Он всё больше чувствует себя мышкой, пойманной котом и загнанной в угол; он не знает, почему не сидит ровно, а начинает вжиматься в мягкий диван — всё сильнее и сильнее с каждый шагом Ё Хана. — Нет, в-вы ошиблись, я такого… — Хочешь сказать, что я сумасшедший со слуховыми галлюцинациями? Га Он сглатывает, когда слышит эти вкрадчивые слова. Не знает, как дышать, когда Ё Хан кладёт одну руку в тёмном халате на спинку дивана — прямо у его головы. Забывает, как думать, когда Ё Хан наклоняется — запах шампуня, геля для душа и терпких духов, что не смылись с водой, заполняет собой все лёгкие и окутывает его с ног до головы; Га Он сдерживает себя от того, чтобы не набрать побольше воздуха в кровь и не закрыть глаза, наслаждаясь… — Тогда можешь добавлять в этот список ещё и зрительные. Он выходит из транса своих же мыслей лишь для того, чтобы впасть в другой транс — транс Ё Хана. — Ч-что? Ему самому уже надоело это слово из трёх букв, но ничего лучше его мозг выдать не может: Га Он — красивая птичка в клетке, прутья которой состоят из мельчайших деталей его шефа. Спадающая на лоб чёлка, густые ресницы у хитрых глаз, прямой нос и ровные губы, на которые он так упорно старается не смотреть, но каждый раз проигрывает в этой битве с самим собой, — всё это заставляет чувствовать себя сумасшедшим, ведь как может здоровый человек хотеть поцеловать другого настолько сильно? Верно, никак. — Когда ты успел стать попугаем, м? — По-попугаем? — Талдычишь одно и то же слово из раза в раз, — ухмылка и наклон головы в бок; Ё Хан наклоняется ещё ближе, прямо к уху Га Она, заставляя того ёжится от чужого дыхания, что так близко, — или может ты не заметил, что я очень хорошо чувствую твой взгляд каждый раз, когда ты смотришь «украдкой»? — Я не… — Лжец. Маленький лжец. Очередной выдох слов прямо на ухо; секунда — и Кан Ё Хан чуть отклоняется лишь для того, чтобы смотреть на реакцию своего подчинённого. Кан Ё Хан видит Га Она насквозь — закрадывается мысль о том, что он сидит без тёплого свитера и уютных штанов на нём, потому что лукавый взгляд оголяет не только тело — ещё и душа остаётся без единого намёка на броню каждый раз, когда тот оказывается рядом. Желание закрыться не даёт исполнить книга, о существовании которой он вспоминает лишь в момент, когда пальцы с треском прорывают твёрдую обложку; чувство нахождения под прицелом чужих глаз исчезает — оно перемещается на книгу и на тонкие пальцы, сжавшие несчастный переплёт до белизны на коже. Несколько секунд смотрит на испорченное издание и: — Перед тем, как лезть в мою жизнь, сначала разберись в своей собственной. Ё Хан отклоняется назад, становясь ровно, убирает руку с изголовья дивана лишь для того, чтобы заполнить ею карман привычного халата; Га Он сглатывает от неожиданной свободы от давящего на сердце присутствия самого известного в Корее человека, и вдруг ощущает потерю чувства наполненности в душе, что испаряется с исчезающим теплом тела напротив. В голове будто бы прорывает плотину: все остановившие движение мысли пришли в действие, сражаясь за первое место в соревновании по скорости достижения его мозга; Га Он чувствует себя одной из отколовшейся частей когда-то прочного сооружения, что теперь не имеет совершенно никакого смысла. — Тогда… что насчёт вас, судья Кан? — А что на счёт меня? Кан Ё Хан останавливается на полпути к своему столу, поворачиваясь корпусом ко всё ещё сидящему на диване Га Ону, в голове которого — ни капли намёка на чувство последствий: досточка, что плывёт на бешеной скорости не по своему желанию, меньше всего волнуется о том, как она будет выбираться из воды потом, когда всё поутихнет. — Вы сами разобрались в своей жизни? — слова слетают с губ слишком легко, но их владелец не обращает на это внимания; очередная книга оказывается отложенной в сторону из-за невыясненных отношений, а Га Он — снова на ногах: слабых, мягких, не соображающих, куда они идут. — Плевать на жизнь — вы разобрались в себе? — маленький шаг навстречу замеревшему Ё Хану. — Вы хотя бы знаете, чего вы хотите? — Причём здесь мои желания? — Тогда объясните мне, почему вы постоянно прикасаетесь ко мне? — шаг. — Или думаете, что я не способен заметить на своём пальто столько пыли? — ещё один шаг. Га Он делает небольшие шаги в сторону не только Ё Хана, но и полного игнорирования факта того, что ему будет стыдно с утра — молоточек предчувствия и здравомыслия стучит по вискам, но дрель его упорства и усталости от собственных неизвестных реакций своего же тела и своих же чувств — в разы громче и сильнее. — Что ещё? — Взгляды, — шаг. — Смóтрите на меня так, будто бы… — Будто бы что? Га Он впервые понимает, что он подошёл слишком близко, когда вместо запаха дерева чувствует тот самый запах Кан Ё Хана; понимает, что они снова слишком близко друг к другу, когда они выдыхают один и тот же воздух. Когда они могут рассмотреть отражения каждого из них в тёмных глазах другого даже при тусклом свете ламп. Когда между ними — лишь напряжение и стена из гордости и нежелания признавать собственные чувства. В горле снова пересыхает, снова заходится сердце барабаном, снова хочется поцеловать Кан Ё Хана до чёртиков в глазах; Га Он будто бы проживает один и тот же момент с захлёстывающими и разрывающими его мозг на множество частей желаниями, чувствами и ощущениями, что в данный момент и в данной ситуации, спровоцированной им же самим, не помогает совершенно. — Будто бы я сметана на столе, а вы — кот, — он сам понимает, насколько глупо это звучит, лишь когда закрывает глаза от фырканья Ё Хана; чужой воздух попадает на губы, нос и глаза, обостряя все и так напряжённые ощущения до состояния натянутой струны скрипки, играть на которой Кан Ё Хан выучился в совершенстве, — Зачем вы это делаете, почему вы позволяете жить мне здесь?.. — Тебя здесь никто не держит, — Га Он не столько слышит эти слова, сколько чувствует их, — если что-то не устраивает — у тебя есть собственный дом. Глаза открываются не сразу — лишь через пару секунд после того, как его шеф закончил говорить; он очень сильно старается не смотреть на искусанные губы с мелкими трещинками, а наблюдать лишь за танцем различных эмоций в карих глазах напротив: хитрость и вызов создают непробиваемый каменный забор, но для него он почему-то кажется скорее стеклянным, и хоть стекло это — пуленепробиваемое, оно всё ещё прозрачное. Га Он чуть хмурится, когда видит ещё одно представление — грустное и трагичное, оно выражает одиночество и… умоляет? Глаза опускаются на губы. Подстёгивающая улыбка, что буквально кричит «давай, сделай это», вызывает уже давно прописавшееся желание прикоснутся к этим губам хотя бы пальцем, и в то же время даёт осознание: Кан Ё Хан — гениальный актёр своего же спектакля, умело разыгранного для него, Ким Га Она. — Кто бы мог подумать, — слова на грани слышимости, потому что Га Он буквально их выдыхает, не сводя глаз с розовых губ напротив; рука поднимается вверх, но замирает, не успев добраться и до половины пути, — что вы будете сбегать. — Я не сбегаю, — ещё большая улыбка, поднятая бровь и очередное фырканье, — я избегаю бессмысленного разговора ради интересной книги. Теперь фыркает Га Он — больно и горько. Поднимает глаза обратно вверх — и видит то, как загорается ширма святой веры в свои же слова Ё Хана: она вспыхивает, будто бы пропитанный керосином фитиль пороховой бочки, заставляя перестать ухмыляться. Секунда, две, может быть — у них осталось три секунды до большого взрыва, но ни один из них не собирается сделать и шагу назад для спасения; Га Он где-то слышал, что на войне должен выжить хотя бы один, но почему-то ни во время терракта в кабинете его шефа, ни сейчас — сбегать желания нет, есть лишь желание спасти того, из-за кого по ночам не удаётся спать, а днём — сосредоточится на работе. По рукам течёт очень явная потребность поправить чёлку и сказать какую-то банальность, вроде «я здесь, вы можете мне верить», или же «не бойтесь себя рядом со мной». И он уже дёргается, чтобы обнять, но… Но мы не можем спасти тех, кто сам этого не хочет. Ё Хан прерывает зрительный контакт, отворачиваясь и будто бы сооружая ещё один забор, ключей от которого у Га Она нет; он закрывается, не давая увидеть то, как сгорает последняя крупица самообладания. Магия момента заканчивается, только вот ощущение чужого присутствия на коже — всё ещё свежо и не собирается уходить; Га Он чувствует резкую слабость в коленях, будто бы его единственной опорой был взгляд Кан Ё Хана — он чуть не падает на пол, но в последний момент всё же находит в себе силы выдавить из себя что-то, похожее на нормальное предложение. — Я уложу Элию, — голос не слушается, срывается и сбивается; Ё Хан стоит всё также спиной, оперевшись одной рукой на стол, не поворачиваясь на шёпот чужого голоса — лишь еле заметно вздрагивает, — спокойной ночи, судья Кан. Звуки шагов смешиваются в голове Ё Хана с желанием сказать хоть что-то, что сделает финальную ноту их вечера менее напряжённой, но язык будто бы онемел — когда он последний раз желал кому-то спокойной ночи? Дверь его кабинета хлопает достаточно громко, чтобы дать понять: он один. В который раз один, и вина в этом одиночестве — полностью его; колени подкашиваются, он падает на деревянный пол, не чувствуя боли физической, ведь она кажется пустяком на фоне боли внутри. Пороховая бочка взорвалась, только вместо красивых фейерверков — болезненные осколки, неизвестно как попавшие прямо в сердце. Ё Хан бьёт себя по самому важному органу в любом человеке, будто бы он сможет дать ответ на то, почему так трудно дышать; в голове не каша из мыслей, а целое болото глубиной в несколько метров, куда встряли ещё и чувства. Голова прислоняется к холодной поверхности стола, Ё Хан садится на пол, пытаясь научиться снова дышать; горькая улыбка — искренне, хоть и уставшее и горькое пожелание «спокойной ночи» кажется успокоительным для больного сердца, даже несмотря на то, что знание, что он не заснёт сегодня по разным причинам, от этого никуда не испарилось. Маленькая улыбка и тихие слова в холод пустой комнаты: — Спокойной ночи, судья Ким.

***

Перед глазами Га Она — яркий экран, что светится белым из-за открытого документа дела; бесчисленное количество букв, что складывают слова, перетекающие в предложения и бесконечные абзацы ощущаются скорее как гипноз, чем работа, которую нужно сделать как можно скорее. Хочешь сказать, что я сумасшедший со слуховыми галлюцинациями? В голове — заевшая плёнка вчерашнего вечера, которую так сильно полюбил не смогший заснуть мозг; Га Он вздыхает, закрывает глаза, считает про себя до трёх, открывает глаза, надеясь на хотя бы минутное спокойствие и отдых, но по итогу получает лишь ещё более чёткий голос Кан Ё Хана в голове. Голова падает на стол: Га Ону надоело чувствовать себя добычей, которой некуда деваться, но в то же время — он ничего не мог с собой сделать не только из-за за страха. Что-то внутри начинало биться быстрее каждый раз, когда они находились хотя бы в одной комнате; что-то внутри не давало ему покоя каждый раз, как только он начинал думать о своём шефе — недоступной для такой маленькой птички, как он, территории, и в то же время — притягивающей к себе слишком сильно для любого сопротивления. Тогда можешь добавить в этот список ещё и зрительные. — Судья Ким, как ты думаешь, — женский голос где-то слева, — что можно сделать в данном случае? — Ничего, — Га Он отвечает не думая, всё также лёжа головой на столе; звук выходит глухой, еле разборчивый даже для него самого. — Что? Удивление в голосе заставляет его сесть ровно; он переводит взгляд на Джин Джу и недоуменно переспрашивает: — Ты о чём? — О деле, конечно. А ты?.. Конечно же, судебное дело, — проносится у него в голове с насмешкой. Га Он встаёт, начиная натянуто улыбаться, и подходит к соседнему столу, наклоняясь: одной рукой опирается на стол, а другой — на спинку кресла. — Да так, мелочи. Так что там? Очередной экран с сотней букв; Га Он надеялся отвлечься от своих чёртовых мыслей хотя бы сейчас, но по итогу даже не слышит слова своей коллеги: в теле — вата на месте мышц, а по крови в который раз течёт взгляд Кан Ё Хана и его же слова. Лжец. Га Он вздрагивает, будто бы его ударило током вчерашнего вечера; закрывает глаза, слыша стук собственного сердца в голове и пытаясь взять победу над чувствами, объединившимися с мыслями и реакцией тела, и побеждает: сердце начинает биться чуть медленнее, давая возможность слышать что-то, кроме барабана в ушах, а дышать — становится легче. — Судья Ким, ты в порядке? Он опускает глаза — обеспокоенный взгляд Джин Джу, что повернула и подняла голову в его сторону, заставляет почувствовать укол вины; они достаточно близко, Га Он может слышать каждую нотку её духов, что проникают в лёгкие. Он видит каждую маленькую ресничку и лопнувшие капилляры около зрачков, но от такой близости не кружится голова и не спешит вырваться наружу сердце. От такой близости возникает лишь желание отстраниться и сохранять дистанцию в несколько километров, что была у них до этого. — Да, вполне, — он чуть отклоняется назад, убирая руку со стола и пытаясь не упасть на пол от слабости из-за бессонной ночи. — Так что ты там говорила?.. Звонок нового сообщения раздаётся на весь офис; на экране компьютера Джин Джу ничего нет, значит — что-то требуется от него самого. — Я сейчас, — очередная улыбка. Га Он быстрыми шагами подходит к своему месту и привычно открывает почту; замирает, видя отправителя и еле двигающимися пальцами открывает само письмо. Рваный выдох вырывается сам собой, он чувствует, как подкашиваются колени, когда раз за разом перечитывает небольшое письмо, состоящее из каких-то восьми слов. — Судья Ким, что-то серьёзное? «В мой кабинет. — С уважением, Главный Судья Кан.» — Н-нет, ничего важного, — он запинается, слыша это через стук снова сошедшего с ума сердца; улыбается до тех пор, пока не слышит в голове голос того, кто заставляет забывать всё, вплоть до своего имени. Маленький лжец. — Тогда почему ты побледнел? — Джин Джу слишком легко раскусывает враньё, и это напрягает тем, что приходится начинать копаться в себе — в последнем, в чём он уверен. — Я скоро вернусь, — Га Он вылетает из кабинета, хлопая дверью напоследок; шагает по длинным коридорам с неизвестно откуда взявшейся в истощённом всеми событиями энергией в теле и поднимается по лестнице, не замечая никого и ничего вокруг. Внутри — нервозность смешанная с предвкушением, она даёт неисчерпаемую энергию, что заканчивается, когда в бочку с мёдом попадает небольшая ложка дёгтя. Тебя здесь никто не держит, Га Он замирает на месте, резко и неожиданно, привлекая к себе взгляды мимо проходящих коллег; сглатывает, пытаясь потушить начавшийся в груди и голове пожар. если что-то не устраивает — у тебя есть собственный дом. Облизывает высохшие губы и делает глубокий вдох; улыбается одними уголками губ, когда избавляется от какой-то части тревожности, что появляется с новой силой в следующую же секунду — в секунду поднятия глаз и осознания, что он стоит прямо напротив двери самого дьявола, разрывающего его на сотни частей каждую их встречу. Или же дьявол — он сам, не знающий разницы между «шпионажем» и «влюблённостью»? Га Он делает маленький шаг вперёд, проклиная себя за спешку буквально пару минут назад; уже поднимает руку, чтобы постучать, как тут дверь открывается сама — спокойный взгляд превращается в хитрый, пристальный и проникающий под кожу, а улыбка… Га Он думал, что сдержаться и не поцеловать Кан Ё Хана в особняке было невыполнимой задачей, но он ошибался. Это был лёгкий уровень сложности, после которого его перебросили на режим «выживание» без предварительной подготовки. — Ты уже здесь? Я как раз думал идти за тобой, — шаг — только на этот раз его делает Ё Хан; Га Он чувствует на себе тяжёлую руку, что мягко, но уверенно толкает его в просторный кабинет шефа. — Что-то случилось? Вы никогда не писали мне писем… Кан Ё Хан подходит и берёт из кофемашинки две маленькие белые чашки, ставя их на стол и оборачиваясь на своего подчинённого: — Ты чего там стоишь? Присаживайся. — Спасибо?.. — он неуверенно садится в одно из кресел, неосознанно подмечая, что впервые ощущает себя в качестве гостя, а не мышки, которая думает, что имеет хоть какой-то контроль над ситуацией. — Так зачем вы меня позвали? Кан Ё Хана кажется всё устраивает: его устраивает та недолгая тишина, вкусный кофе (Га Он мысленно даёт себе пощёчину, когда сравнивает растворимый кофе из дома Ё Хана с кофе из его офиса… не в пользу второго) и то, как Га Он снова пытается играть в шпиона, «украдкой» смотря и думая, что этого не видно. Маленький глоток из белоснежной чашки и такая же еле заметная улыбка: — Ты спрашивал меня о моих желаниях вчера… Га Он давится не столько кофе и воздухом, сколько неловкостью и сожалениями; морщится, когда горькая жидкость попадает в нос и замирает, когда чувствует лёгкие хлопки на своей спине. — Ты в порядке? — похлопывания Ё Хана не дают другого выхода, кроме как избавляться от застывшего в лёгких воздуха. Он закрывает глаза, пытаясь игнорировать то, что Кан Ё Хан незаметно оказался рядом с ним. — Да-да, всё хорошо, просто… неожиданно… — Я тебе нравлюсь? Га Он открывает глаза, что секунду назад закрылись сами собой; он в который раз смотрит на Кан Ё Хана, улыбающегося хитрой улыбкой, заметной не только на губах. Он видит в тёмных глазах напротив вместе со своим отражением загадку, над которой его сошедший с ума мозг не может дать решение. — Ч-что? — Я нравлюсь тебе? Всё тот же тон, которым Кан Ё Хан разговаривает с ним. Всё те же глаза, что смотрят глубже, чем просто в душу. Га Он не моргает и не может сделать и вдох, а человек напротив него спокойно дышит и моргает, будто бы ничего не произошло. Будто бы спрашивать такие вещи — совершенно обыденно. Нормально, адекватно. — С чего вдруг?.. — Просто ответь. Да или нет? Кан Ё Хан был прав, когда просил к слуховым галлюцинациям дописать ещё и зрительные. Только вот он забыл добавить в этот список ещё неадекватное поведение вместе с приступами заботы. — Судья Ким? Га Он вздрагивает, понимая, что всё это время держал в руках чашку лишь тогда, когда чуть не проливает на себя кофе; ставит посуду на стол, порываясь сказать чёткое «нет» и уйти работать над судебными делами. Поворачивается обратно к Кан Ё Хану, набирает воздух, чтобы сказать маленькое слово, как тут запинается, не имея возможности выдавить из себя даже одну букву. — Ким Га Он? Хитрый и заставляющий сердце биться быстрее взгляд превращается в море беспокойства, когда Гаон отворачивается и в смятении чуть хмурит брови, сглатывая от внезапного осознания всего. Тело превращается в вату из осознания того, почему мозг отключается каждый раз, когда он рядом. Когда он смотрит, говорит, дышит. Га Он никогда не задумывался над тем, почему он волновался о постороннем человеке, когда его не было всю ночь. Почему чувствовал злость каждый раз, когда видел Ё Хана с другими женщинами. Почему он сходил каждый раз, когда чувствовал его запах и видел его губы. Такое простое объяснение, что похоже на что-то невероятное. Что-то, чего не может быть в реальности — и тем не менее вот оно, прямо в нём, живёт и процветает. Нет, нет, нет. — «Нет»? Вот как… что ж, тогда можешь идти. Га Он смотрит на то, как Кан Ё Хан поджимает губы, встаёт и уходит — идёт к своему большому столу; смотрит, и не может пошевелиться. — Что?.. — Ты свободен. Он был бы рад сказать, что слышит ничего в этом спокойном голосе. Что не видит ничего на как всегда напряжённом лице. Га Он был бы рад соврать ещё раз — хотя бы ради себя — но по итогу замечает самые малейшие изменения в своём шефе. Разочарование в голосе не скрыть, если твой подчинённый выучил тебя сквозь и поперёк; ты не сможешь спрятать надежду в глазах, что горела яркой звездой, но сейчас падает тяжёлым астероидом, когда этот самый подчинённый смотрит лишь на тебя. — Если бы… — тихий голос отскакивает от стен теннисным мячиком, больно ударяя по голове обоих находящихся в кабинете. — Если я сказал «да», что было бы тогда? Га Он не замечает, как каждый мускул в его теле напрягается, когда Кан Ё Хан останавливается, но чувствует дрожь в пальцах от пробивающей черепную коробку мысли, что лучше бы он молчал, когда тот поворачивается к нему лицом — медленно, неспеша, возвращая себе хитрую ухмылку и всё тот же пробивающий всякую броню взгляд. — Ты бы остался в моём кабинете подольше. — То есть? Напряжение между ними можно использовать вместо электричества: ещё одна секунда этих безостановочных игр в гляделки — и лампы на потолке лопнут от слишком высокого напряжения; оба не дышат, оба — на расстоянии нескольких шагов друг от друга, но ощущение, будто бы они снова выдыхают один и тот же воздух, проникает в кровь, разносясь по всему организму. Щёлк предохранителя и звук взорвавшейся лампочки в голове Га Она заставляет впервые за долгое время моргнуть и осознать, насколько же он дурак. — Это был ваш план. Снова тихий голос, отбивающийся от мраморных стен кабинета. Снова Га Он встаёт с кресла, снова идёт маленькими шагами к не двигающемуся Кан Ё Хану. Га Он будто бы переживает вчерашний вечер — только в этот раз почему-то нет чувства будущего сожаления о своих же действиях. — «План»? — Когда вы говорили, — шаг, — что сделаете что-то похуже при надобности. — ещё один. — Чтобы я был на вашей стороне. — следующий. — Влюблённость в вас была тем самым «похуже», да? Последний шаг. Га Он видит в карих глазах вспышку недоумения и непонимания. Чёткую и отчётливую, но слишком маленькую — её нельзя было бы заметить, если бы они не стояли так близко друг к другу. Опять — видна каждая ресничка и каждая маленькая трещинка на губах напротив; Га Он опять дышит духами Ё Хана, что вызывают резкую дегидратацию в его организме. — Интересные выводы. Очень занимательные. Выдох прямо в лицо и насмешливая ухмылка: фуршет с самыми различными блюдами. Кан Ё Хан умеет готовить красиво, но Га Он даже не пробуя может раскусить пустоту внутри каждой тарелки. — Только вот есть одна проблема… — из Га Она актёр — такой же, как из Ё Хана — игрок в карты; он ухмыляется, чуть наклоняет голову и пытается выглядеть уверенно и спокойно, хотя внутри — пожар, сжигающий на своём пути всё, — я не влюблён в вас. Лжец. Аккуратные брови напротив летят чуть вверх; они оба играют в спектакль с целью убедить другого в своём равнодушии к теме разговора и тому, насколько они близко. Они оба надеются, что они — единственные, кто слышит отчётливые стуки сердца в тишине напряжения и невыраженных чувств. Оба надеются, что в их собственных глазах нет ничего, кроме отражения друг друга и что они будут сильнее импульсов, что требуют невозможного — прикосновений. — Ни капельки. Маленький лжец. Га Он подумал бы, что его шеф сказал это на самом деле — слова звучат прямо у его уха, вплоть до самого выдоха; подумал бы, если бы не одно «но». Он держит себя в руках, когда не забывает сохранять самоконтроль и не смотреть туда, куда смотреть не следует. Га Он правда старается не смотреть на губы Кан Ё Хана, но забывает об установке в своей же голове с каждым рваным вдохом. Кан Ё Хан несколько секунд изучает его лицо — глаза внимательно осматривают уложенные гладкие волосы, в которые он так хотел бы зарыться рукой, медовое надменное выражение глаз с ложкой дёгтя в виде боли; Ё Хан смотрит на нос, на скулы, на задранный подборок, пытаясь сдержаться и не прикоснуться к гладкой коже своим грубым пальцем. Кан Ё Хан несколько секунд смотрит на губы Га Она — достаточно долго, чтобы этого не заметить; Га Он сглатывает и облизывает их, задерживая язык чуть дольше секунды, но и этого достаточно, чтобы его шеф дёрнулся и сжал челюсть. Как бы он хотел его сейчас поцеловать. Схватить за галстук и притя… — Жаль. Кан Ё Хан привык прятать свои желания за щитом из ухмылки. Он привык скрывать то, что чувствует внутри, и научился это делать так умело, будто бы он с этим навыком родился. Га Он хмурит брови, наблюдая за тем, как его шеф улыбается одним уголком рта и разворачивается на каблуках туфель. Шагает уверенно и размеренно, хоть и чувствует прожигающий спину взгляд недоумения. Ё Хан садится в удобное кресло, достаёт из одного из ящиков какие-то документы и начинает их читать. — Что стоишь? Иди, тебе нужно работать. Он действительно дурак. Га Он понимает это лишь тогда, когда вздрагивает от резкого голоса; начинает часто моргать, приходя в себя. Стоит, не понимая, что делать. Кланяется на совершенном автоматизме, прощаясь. Поднимает глаза во время поклона — и ощущает себя дураком ещё больше, когда не встречает взгляда Ё Хана. Дверь почему-то находится очень далеко — она будто бы за километр от того места, где они стояли; шаги получаются неуклюжими — он путается в собственных ногах, а когда всё же доходит до деревянной массивной части интерьера, поворачивается: — Хорошей работы. — Угу. Вот и всё. Га Он ждёт ещё пару секунд, но в ответ на свой взгляд получает лишь вид уложенных волос вместо тёмных карих глаз; тихий вздох сожаления — и он толкает дверь, тут же опираясь на неё после закрытия. Дышать тяжело, он закрывает глаза и пытается потушить огонь внутри — но всё бесполезно; по телу проходит что-то, что подсказывает и шепчет на ухо: он заварил кашу, которую придётся расхлёбывать ему же. Только вот гордость давит сильнее стыда на мозг, не давая принимать рациональные и здравые решения. Ему нравится Кан Ё Хан — мысль проходит ознобом по слогам, заставляя его в который раз вздрогнуть. Га Он отталкивается от твёрдой опоры и идёт в свой кабинет, не подозревая, что не один он не сможет забыть эти несколько минут ещё пару дней, если не недель: Ё Хан остаётся в своём кабинете один, и наконец выдыхает, бросая на стол ручку и хватаясь руками за голову — как хорошо, что играть он умеет хорошо, и как жаль, что из Га Она такой замечательный лжец.