грех

Сколько они в этих адовых Топях, два дня, три? Может быть и неделю... Нет, - поправляет себя Макс. - два дня. Катька позавчера пропала, напоминает себе Кольцов. Элька вчера. Вчера день вообще херовый был у всех, и у Макса тоже. Дэн ёбу дал, Эля пропала, Аринка опять задницей крутит, а не подставляется. Соня вернулась из монастыря как обкуренная, смотрит по сторонам да лыбу тихую давит. Анна Петровна гладит ту по голове и рукам да приговаривает, что попросила, мол, хорошо. Макс лежит на матрасе, не двигается, слушает, как шуршит простынью и медленно сходит с ума Дэн, чувствует, как смотрит сквозь него Соня. Думает о том, что Аришка, конечно, хороша, даже очень, но нет в ней той свежести, о которой Кольцов рассказывал Титову ещё в поезде, вечность назад. Макс как взгляд этот дурной, нездоровый у Соньки сегодня увидел, прозрел будто бы. Захотелось срочно руку оттяпать, которую Арина облобызала. Такие порочные, думает Макс, это, безусловно, хорошо, но обычно они сами в койку запрыгивают, и бегать за ними не приходится. Навряд ли Аринка так уж прям чем-то от московских дамочек отличается, так к тем хотя бы клинья подбивать не надо. Думает Кольцов об этом, а в полуметре Денис дурные идеи свои Соньке впаривает. Да и та хороша, проповедует ему монастырь этот драный, два шизоида, думает Макс, прислушиваясь к шипящему разговору. Приоткрывает глаза и видит, как Дэн, укутанный в простынь руками Сони, к её груди прижимается, и так завидно вдруг стало. Аж дыхание спёрло. Подсознательно Макс уже забронировал место на её груди, давно, как только они приехали. Вспоминается её невинный, детский почти поцелуй в катакомбах заброшенного монастыря, тонкая линия позвоночника позже, в смутном свете предбанника, хорошенькие плечики и влажные, липкие волосы. И как неловко, неумело она пыталась слить его разговор про тот поцелуй... Упс, кажется, Кольцову срочно нужен холодный душ. Все они тут, в Топях, сходят с ума. Сумасшедшая баба Нюра, разговаривающая с попугаем, ёбнутый Титов, прибежавший под утро голожопым, Сонька, сдвинувшись на батюшке и Иисусе, зазывает в развалины монастыря. Один Кольцов, кажется, нормальный. Кому кажется? Тут, в Топях, всем всё кажется, каждому своё. Вот и Максу змеится сенсация государственного масштаба, правда, блёкло уже как-то. Нахер ему эта сенсация сдалась, Кольцов не знает. В этой Богом забытой, полумертвой деревушке сеть не ловит, кабельного нет, да и сенсация, скорее всего, Максу привиделась. Он сам уже почти верит, что не выберутся они отсюда, посмертие это. - Тьфу, блять, Титов, заразил своим посмертием, - с крыльца сиганул к умывальнику, лицо обдало жаркой злостью на Дэна. - Привёз, сука, в ебень какую-то демоническую, про посмертие твердит теперь. Сектант, походу... Солнце дало по затылку лучами, в ушах застучала кровь, а глаза ослепило болезненной белой пеленой. За те секунды, что Макс находился в прострации, он почти поверил, что сейчас прошёл проверку в рай. Титов, сука... Сначала холодными ожогами заледенели скулы, затем шея, плечи и лоб. Ожоги двигались, шевелились, будто щупальца кальмара, тянули вглубь мутной озёрной воды, в которую сбрасываются все отходы комбината. Вот только кальмаров там не водится. - Макс, Макс, очнись, - за белоснежной пеленой расфокусированные глаза поймали голубые омуты, и Кольцову нестерпимо хотелось, чтобы они оказались двумя морями, в которые он сейчас падает с космической высоты. Но в голове прояснилось, ожоги оказались ледяными от колодезной воды ладонями Сони, а моря - её же глазами. По верхней губе что-то тёплое, живое, текло по лицу. По Сониным холодным рукам Макс пальцами дошёл до плеч, горячей шеи и поднялся до щёк. Осунулась, бедная, скулы впали, под глазами тени, выглядит, как из мультфильма Тима Бёртона. Мёртвая невеста. - Соня, Сонечка, - хватаясь за чужую челюсть, и шёпот по деревне, как по секрету всему свету, да вот только свет клином на них двоих сошёлся. - Ты откуда такая чистая взялась? Как.. Ангел, непорочная, светлая, путеводная звезда в рай, Сонечка... Громковская как от огня отшатнулась, чуть щуря святые глаза. Думает, я как Титов, ёбу дал, - догадался Макс. А знал бы кто, где нормальный, где псих, тогда бы и поговорили. Но Дениска ёбнулся, без вариантов. Холодный, влажный палец прошёлся по усам, размазал тёплую влагу по лицу, и незаметно уже все пальцы ходили по лицу Кольцова, рисуя что-то, о чём только Соня ведала в своем пост-монастырском мире. И снова - импульсивный поцелуй в катакомбах, тонкая линия позвонков, крылья лопаток перед глазами, россыпь родинок на спине. Ладони Сони всё ещё оставались холодными, и Кольцов немедленно с силой прижал их к щекам. И, наверное, впервые в жизни ощутил себя на месте другого человека. Скорее всего, выглядит он так же, как Титов, посасывающий окровавленный палец. Невменяемый, затянутый в пучину Топей. Опять Дениска... Незачем им было ехать в эту глушь, да вот только ледяные ладони святой сейчас оказались лучшим, что за всю свою жизнь чувствовал Максим Кольцов. - У тебя кровь, - прошептала Соня, летая по чужому лицу взглядом. Кольцов облизнулся. И правда, кровь. Отнять Сонькину ладонь от щеки было нетрудно, Громковская будто играла в куклу. И ладони её были красными. - Будешь? - оставить ей на щеке печать её собственной окровавленной ладони было так же просто, как глотнуть воды. Пальцем чертить ломаную до края губ, поцеловать фаланги, чувствуя себя марионеткой. Бордовые подсохшие разводы по лицу Сони казались дешёвой графикой, не должно на её светлом лике быть грязи. Святая, залитая чужой кровью - моветон. Чувствуя себя стеклом в детском калейдоскопе, Максу оставалось только замечать смазанные детали, пока кто-то крутил трубу. Сорняки со всех сторон, ладони режут острые птичьи косточки, и спину, затылок выжигает солнце. Но бледный лик святой в тени его фигуры, и пусть он оскверняет непорочность, лежащую под ним, Кольцов готов до скончания веков тонуть в Топях, лишь бы продлить вкус своей крови на губах Сони ещё на мгновение. Соня открывает глаза, не щурится на Макса, смотрит широко. В синих глазах отражается химический горизонт. С ярко-красным ртом и щекой, в волосах земля, трава и запах ладана. А Кольцов едва может веки разлепить, так Соня - святая - лучится изнутри. - Пойдем в монастырь со мной сегодня, - шепчет тихо. - Отец Илья всех нас ждёт. Он всё нам простит, надо только хорошо попросить. Смотрит обычно, любяще, но пусто, холодно-горячо, осуждает за грех, готовясь прощать его Максу. А у Макса главный грех - он страсть как хочет испачкать святую собой.

а знал бы кто, где нормальный, где псих, чей огонь еще горит, а чей уже утих под заунывной песнью сирены тöпи крутись стеклом в калейдоскопе