***
Лавандовый торт стоит на деревянном столе в Магическом Колледже. Он покрыт белой глазурью, с лиловыми цветочками, сделанными из помадки по бокам и небольшими жемчужинами в центре. Тонкие розмариновые стебельки окружают низ, распуская барвинковые цветы. — Попробуй, — Сатору настаивает, нарезает торт на половинки, четвертинки, восьмые, разделяя на кусочки. — Ты должен попробовать его. Я вез его из самого Хоккайдо, ты хоть представляешь, как тяжело везти торт из Хоккайдо в Токио– — Хорошо, хорошо, — Сугуру недовольный, но влюбленный по уши, принимает деревянную ложку, которую Сатору петляет в его руки; белое смешивается с сиреневым на верхушке. На лице Сатору появляется самодовольная улыбка, когда глаза Сугуру расширяются в удивлении. — Неплохо, да? — Спрашивает Сатору охорашиваясь. Мягкий, как облако и такой же чудесный, сладкий по типу «не-настолько-сильно-сладкий», как любит Сугуру, и находит пресным Сатору, но все равно ест, потому что не важно, какой он на вкус, это все еще торт – ни один человек в здравом уме не откажется от торта. — Неплохо, — соглашается Сугуру, эта редкая улыбка появляется, когда он ест то, что ему нравится. В уголке его рта остается крем, и Сатору очень-очень сильно хочется его поцеловать. И он целует. У Сатору никогда особо не получалось контролировать импульсы; его комната заполнена безделушками и сувенирами из каждого места, где он когда-либо был. Ему нравится собирать вещи, и ничем не отличается хранение воспоминаний о Сугуру, о контуре его губ и о том, насколько мягкая у него кожа. Сугуру на вкус, как весна. Поляна цветов, распускающихся в его груди. — Ты нелепый, — Сугуру бормочет, губы двигаются напротив чужих. Его пальцы заворачиваются вокруг шеи Сатору, взлохмачивая волосы. Становится слегка щекотно. Сатору улыбается и тянет ближе, целуя его снова. После – звуки рвотных позывов. Щелчок камеры. — Быстро. Закройте Хайбаре глаза. — Можно подумать, они бы додумались до чего-нибудь лучше, чем это, после того, как Яга-сенсей поймал их. — Бесстыжие. Они бесстыжие. Утахиме смотрит с отвращением. Секо со скукой, эту картину она видела тысячу раз. Мей-мей – с телефоном в руках. Хайбара, с глазами, закрытыми рукой Нанами, громко протестует: — Я не ребенок! Щеки Сугуру розовые, как цветущая вишня, и Сатору смеется, когда остальные заходят на кухню, слишком маленькую для всех вместе, и ищут место. Сегодня они делают тушеное мясо с овощами, чтобы отпраздновать прошедший обмен со школой Киото. Стульев не хватает. Секо вытаскивает запасную табуретку-стремянку, на которую можно сесть; Нанами соединяет два стола, чтобы получился один большой, правда немного деформированный. Хайбара режет овощи, когда Мей-мей доводит мясной бульон до кипения, Утахиме делит лапшу по мискам. Сатору устанавливает портативную плиту в середину и с щелчком нажимает на кнопку. Огненное колечко внизу начинает гудеть. В котелок идут бело-коричневые грибы энокитаке, оранжевая морковь, зеленые ростки; смесь из того, что любит каждый. Металлический половник, который держит Сугуру, проблескивает, когда касается света, Сугуру обслужит всех раньше себя. Они ждут его, острые локти, закатанные рукава, аккуратный танец между ними, чтобы вместиться в тесное пространство. Разговоры заполняют комнату после того, как всем подано, смешки и болтовня пузырятся вокруг. Сатору тянется к руке Сугуру под столом, переплетает их пальцы. Сугуру вовлеченный в разговор с Хайбарой, держит его руку так ласково. Вскоре, посуда очищена для десерта. Утахиме открывает коробку. Останавливается. Переводит взгляд на Сатору. — Что такое? — Нанами хмурится. — Не хватает куска, — говорит Утахиме, раскладывая остальное по тарелкам, шесть кусочков для семерых. — Всего одного, —подчеркивает Сатору, когда все одаряют его осуждающим взглядом. Непроницаемое лицо Сугуру – идеально. Сатору легонько пихает его локтем, виновато улыбаясь. Недостаточно виновато, чтобы взять все на себя. — Ничего страшного, — говорит Сугуру, — я поделюсь с ним своим. — Нет, — Секо говорит, высоко поднимая тарелку. Кажется, слишком высоко. — Бери мой, Сатору. Я не люблю сладкое. — Правда? — Сатору чувствует подвох, но все равно оживляется. — Конечно. И вот он – торт, целой тарелкой расплющенный по его лицу. Глазурь у него во рту, а цветы в волосах, кусочки скатываются на его одежду. Он моргает. Облизывает губы – вкусно. Сатору улыбается, когда комнату накрывает смехом. Он яркий и переполненный радостью; звук обволакивает Сатору как одеяло, поток комфорта и приятельства. — Сейчас, — Сугуру наклоняется ближе с лукавством в глазах. — Позволь помочь тебе с этим. Практически сразу же, поднимается шум из протестов и стенаний. Кто-то кидает палочки, которые без нанесенного вреда отталкиваются бесконечностью. — Да, прошу, — Сатору широко ухмыляется.***
Падение небес, Безоблачность, Адриатическое море. — Не вижу разницы, — говорит Сатору, с множеством квадратных образцов синей краски в руках. Он даже не подозревал, что существует так много цветов. И этого достаточно, чтобы свести с ума, серьезно, вот так смотреть на один и тот же синий цвет. Он слышит слабый смех, доносящийся из за его спины, Сатору поворачивается, ухмыляясь. — Может, пойдем к Секо, — Сугуру отвечает с игривостью в голосе. Он стоит посередине комнаты с еще большим количеством образцов. — Проверим твои глаза. Они оба улыбаются, с одинаковой равномерной дрожью от волнения под их кожей. Их новый дом находится по середине пригорода, территория достаточно широкая и просторная для их необычной семьи из шестерых человек. Дом Годжо-Гето, согласно Сатору, или дом Гето-Годжо, согласно Сугуру; они еще не решили. Все кажется каким-то образом знакомым и чужим одновременно, как повторное чтение главы любимой книги, после того, как некоторые детали уже забываются, но ты еще помнишь, чем все закончилось. Они снова у самого начала, и дом не стал домом, пока, но станет. Они сделают его сами. Одна мысль об этом посылает электрические заряды сквозь тело Сатору, прерывистое дыхание постукивает в его легких, когда он вдыхает, складывая образцы краски вместе. Миллион оттенков синего – любимого цвета Сугуру. Свет льется через двойные окна, плотный и золотой, как желток, расплескивающийся по деревянному полу цвета лесного ореха. Он слышит слабо доносящуюся музыку; у кого-то из их соседей сегодня вечеринка. — С моими глазами все в порядке, — говорит Сатору, восхищаясь тем, как солнце ореолом очерчивает волосы Сугуру, блестящие, словно огонь. Белый свитер на нем принадлежит Сатору, рукава закатаны, потому что слишком велики без этого. — Ты уже нашел нужный цвет? — Думаю, да, — говорит Сугуру, его голос становится тихим, тоскующим. Он поднимает карточку цвета незабудки, название образца, написанное жирным шрифтом: Небо Окинавы. Все еще больно, раздражение заживающих ран, но сейчас боль изменилась, она переросла в любовь и память. Это то, как они чтут ее – небольшие жесты, подтверждение тому, что она была больше, чем просто звездный сосуд, подтверждение тому, что она жила. Музыка меняется на что-то медленное, ласковое, когда начинает кружиться в воздухе. Сатору напевает, когда подходит ближе и заворачивает руки на его талии, нежно соприкасаясь лбами. — Отличный цвет. — Да, — говорит Сугуру, уголки его рта приподнимаются. Оранжево-красный свет цепляется за его губы, розовые, как хурма, орхидея, мед диких цветов; как цвет любви. Ладонь Сатору движется вверх, выслеживая руку Сугуру в его мягком свитере и переплетая их пальцы. Одна рука оборачивает талию Сугуру, вторая вытягивается вперед: — Потанцуешь со мной? — Тебе даже не нравится эта песня, — отвечает Сугуру. Его слова – мягкие по краям, его улыбка – единственное одобрение, которое нужно Сатору. И это не столько сам танец, сколько попытка танца, Сугуру почти падает, когда Сатору наклоняет его, и они в который раз наступают друг другу на ноги. Но Сугуру смеется, слегка взлохмаченные волосы обрамляют его лицо, как мазки импрессионизма. Все это так тепло и уютно; Сатору никогда не чувствовал себя дома так сильно, как сейчас, здесь с Сугуру, в светлом пространстве посреди их нового дома, со свеже обтесанным деревом и запахом весны вокруг. — Нам нужны уроки, — говорит Сатору после того, как они неизбежно валятся. Сатору попытался покружиться, но взвизгнул, когда поскользнулся на блестящем полу, отправив их обоих вниз, в сплетение конечностей. — Зачем? — Сугуру спрашивает, но его глаза сверкают, а улыбка лукавит; Сатору любопытно, сколько он знает. Сатору оставляет легкий, как перышко, поцелуй на тыльной стороне ладони Сугуру и улыбается, когда врет не краснея: — Просто так.***
В середине лета они едут в Окинаву. Тепло покрывает его спину, плотно и тягуче, словно сироп, льнущий к его одежде. Морской бриз витающий рядом, блаженно прохладный, когда взъерошивает его волосы. Океан рябит волнами, окрашенными линиями солнца; синева насыщенного опала, бесконечно тянущаяся к горизонту, где мерцают мазки облаков. Рико за ними, когда они устраиваются под разноцветный зонт, объемная капля солнцезащитного крема на кончике ее носа. Ее колени сведены вместе, а локти поддерживают голову. Глаза прикованы к воде, необъятной и трепетно сверкающей. Ее улыбка – полна неба. Вся эта синева. Сатору мог бы утонуть в ней.***
Длинные акриловые ногти Нанако обернуты вокруг руки Тсумики, держащей бутылек лака для ногтей цвета лепестка розы. Между ними небольшая посудка золотой стружки, искрящей янтарем. Мимико, лежащая на животе поверх мягкого зеленого ковра с длинным ворсом, нажимает на экран телефона и дергает Фушигуро. Ее маникюр – черный и золотой, проблескивающий на солнце, когда пальцы приближаются к небольшому экрану. — Давайте поедим блинов, — говорит Сатору, врываясь в прогретую солнцем тишину. Нанако и Мимико переводят на него взгляд и кивают с нетерпением, но Тсумики хмурится. — Разве Гето-сан не говорил вам есть меньше сладкого? — Тогда нам нужно поторопиться, — он говорит, конспиративно подмигивая. — Пока он не вернулся. Нанако говорит, что в Синдзюку вот-вот открылся новый блинный ларек. На машине до этого места совсем недалеко, и Сатору капельку обижается, когда Тсумики забирает у него ключи от машины, потому что: «У вас буквально глаза завязаны, Годжо-сан». Они нашли его рядом с парком, чудное кафе с деревянными стульями и гирляндами, висящими на стенах. Меню начиркано мелом на черной доске, и крохотные рисуночки фруктов окружены курсивной надписью. Тсумики заказывает персиковый блинчик без взбитых сливок: «Надеюсь, вы тоже хорошо проводите свой день, спасибо, что спросили». Мимико и Нанако заказывают клубничные блины с дополнительной порцией клубники и карамелью поверх и: «Смотри, здесь есть голубика, давай добавим ее тоже!» Кассир странно смотрит на заказ Фушигуро – пустые блинчики с сахарной пудрой без каких-либо начинок. Но еще более странно, на заказ Сатору: «Блинчики с нутеллой и арахисовым маслом, и малиной, и каждой начинкой, которая у вас есть, спасибо». Они садятся в парке под навесом сиреневой вьющейся глицинии, низко свисающей, как грозди винограда. Нанако притягивает всех ближе для семейного фото. Алая, как гранат, клубника скатывается вниз по краям ее блинчиков, гармонируя с цветом ее ногтей, когда она редактирует изображение на телефоне. На фотографии, заполненной яркими улыбками и смехом, раздраженное выражение лица Фушигуро – нежнее всего на свете. У Сатору до этого никогда не было семьи, но он учится. Они все учатся. Семья – это тарелка очищенных апельсинов для всех, лежащая на кухонном прилавке. Это «будь осторожен» и «возвращайся в целости и сохранности» и «напиши мне, как доберешься», написанные на передних ступеньках под балконом с цветами. Это ласковые касания, поцелуи в макушку и чашка чая, сделанная в самый раз. Это – Сатору говорит легко, как воздух: — Хочу показать вам кое-что. Перехваченное дыхание Тсумики. Громкий визг Нанако. Широко распахнутые глаза Фушигуро. Открытый в удивлении рот Мимико. Зеленая трава шелестит в его волосах, щекочет шею и руки, когда он падает в объятиях. Рот, полный нектаринов и сахара. Смех пронзает его душу, как солнечные лучи. (Семья больше не кажется настолько незнакомым понятием.)***
Круглосуточный светится, как маяк надежды, яркие неоновые вывески освещающие темноту. Он пустой, за исключением кассира, которому, вероятно, мало платят, и пары человек, слоняющихся посреди его ночной смены. Секо появляется за автоматической стеклянной дверью, поддельное удостоверение в одной руке, бутылки с пивом в другой. Она передает ему пачку «Pocky» и коробку индивидуально упакованных дорогих фруктовых конфет – тех, которые продаются в сотне разных вкусов (лимон, черника, апельсин) и, несмотря на то, какую ты выберешь, на вкус они будут одинаковыми. Зимний холод просачивается сквозь одежду Сатору, когда они садятся за один из металлических столиков, беспорядочно растолканных в сторону; и что-то внутри него колотится неугомонной энергией. Секо это чувствует, он это знает, и когда она ловит его взгляд, слова сами вываливаются из него. Сатору говорит и говорит и говорит, и Секо слушает, она всегда слушает. Он говорит ей, да, он знает, что это тупо, потому что Сугуру уедет всего на несколько дней и, вообще, до Осаки можно добраться на одном поезде, если он вдруг захочет пропустить занятия, даже зная, что потом Яга-сенсей оставит его после уроков (он сбежит) – он все равно скучает по нему. — Боже, это так сопливо, Секо, перестань смеяться, это и так достаточно унизительно, ладно? Это компромат, Секо будет использовать его годами, но она понимает. Она знает его лучше, чем он сам. — Ты должен сказать ему, — Секо говорит, будто это самая простая вещь на свете. — Позови его на свидание. — Может быть, — говорит Сатору, потому что ему слишком страшно сказать что-либо другое. Секо касается его руки, теплая ладонь оборачивается вокруг его запястья, поддерживая самую глубинную его часть. Это она – тот, кто успокаивает что-то в его груди, смиряет, как раз настолько, чтобы снова дышать. — Перестань волноваться, Сатору, — она говорит с улыбкой, заставляющей его думать, что она знает что-то, чего не знает он. Может, так и есть. — Разве ты не должен быть сильнейшим? Неуверенность тебе не идет. Сугуру согласится. Я это знаю.***
— Нанако и Тсумики хихикали, — говорит ему Сугуру, одетый в костюм тройку, пальцы завязывают галстук Сатору. Один узел, другой и еще один, пока не появится треугольник в центре. Этой ночью, небо, полно звезд. — Секо пожелала мне удачи этим утром. И ты ничего об этом не знаешь, не так ли? — Ладони Сугуру разглаживают его рубашку спереди, останавливаются на какое-то мгновение, будто зная, что сердце Сатору в его руках, и всегда будет принадлежать только ему. — Ничего не приходит в голову, — говорит Сатору. Что-то отбивает чечетку в его животе. — Может, потому что у тебя костюм задом наперед? Сугуру смеется, и, ох, он так красив. — Думаю, я бы заметил, если бы мой костюм был задом наперед, — он говорит, проталкивая черную ткань через центр. Его ладони мешкают, достаточно долго для того, чтобы Сатору мог обернуть обе руки вокруг своей талии. Весь мир блекнет, оставаясь позади, когда они стоят напротив ступеней к дому, который они построили вместе. Сугуру – это мечта, которую он никогда не отпустит. — Я люблю тебя, — говорит Сатору. В его груди поднимается гроза взрывающихся лепестков, сыпящихся из его рта. — Я люблю тебя. Очень сильно. — В этом все дело? — По краям глаз Сугуру появляются морщинки с проблесками веселья. — Я тоже люблю тебя. Ты сам знаешь. — Знаю, — кольцо в его кармане горит. Ладони трепещут, как обычно, когда он рядом с Сугуру. — Можно показать тебе? Что-то в лице Сугуру меняется – смягчается. А может, и нет, может, он все это время знал. — Хорошо, — он шепчет, его улыбка до боли родная, проникает прямиком в сердце Сатору, как весна. — Жду с нетерпением, Сатору.