Надежда

Петуния засыпала, когда внизу хлопнула дверь. Поздняя компания ввалилась в дом, прихожую заполнили обрывки оживленного разговора, шиканье и приглушенный смех. По коридору протопали чьи-то ноги, скрипнула дверь ванной, на кухне побежала вода и вскоре зашумел чайник. Открывались дверцы шкафов, чашки и розетки с джемом со стуком ставились на стол, звякали ложечки, бубнили голоса. Слов было не разобрать, но Петуния напряженно вслушивалась, пытаясь понять, о чем речь, по отдельным долетавшим до нее словам. — …Джеймс, убери руки, я пролью чай! — …Тебе уже хватит, Блэк, не забывай, что ты не в «Трех метлах»! — …Тунья наверняка уже спит… — …весь дом перебудите, Рем, скажи им! Петуния перевернулась на другой бок, натянула одеяло на голову и поняла, что сон ушел. Под одеялом было жарко, а жесткая горячая простыня сбилась складками. Покрутившись с боку на бок минут пять, она выскользнула из-под одеяла и на цыпочках подошла к двери. Петли, на днях нарочно смазанные растительным маслом, не издали ни звука. Петуния подошла к перилам, вцепилась в них руками и перегнулась вниз. Теперь ей был виден кусочек кухни, обрамленный дверным проемом. На спинке ближайшего стула висела черная кожаная куртка. Оставшийся в футболке Блэк обвил ножки стула длинными ногами. Его лопатки двигались под тонкой тканью, когда он тянулся за тостом или джемом. Давно не стриженые волосы касались плеч. Даже когда Петуния перед днем рождения всю ночь проспала на маминых бигуди, у нее не получилось таких ровных крупных завитков. Лили сидела сбоку, Петунии было видно только джинсовое колено, на которое опиралась чашка. Лили частенько сидела так, подтянув одну ногу к груди. Ее никогда не ругали, но когда Петуния попробовала сделать то же самое, мать посмотрела на нее с недоумением, как будто обнаружила, что окно за ночь вдруг переместилось с западной стороны на южную. Сидевший лицом к двери, наискосок от Блэка, Люпин намазывал джемом тост. Место рядом с Лили было свободно. А где же Поттер? Петуния перегнулась через перила так, что повисла на узкой деревяшке, едва касаясь пола пальцами ног. Похоже, Поттера на кухне не было. Куда он делся? Хлопнула дверь ванной, и Петуния вздрогнула от неожиданности, теряя равновесие. Поттер шагал по коридору, что-то насвистывая вполголоса. Петуния с трудом выпрямилась, оторвала влажные ладони от перил и метнулась обратно в комнату. Она сжалась в комочек под одеялом, обхватив руками замерзшие ступни. Сердце часто и жарко колотилось, живот надавило перилами. Там, на кухне, Поттер сейчас кладет ладонь на узкое бедро Лили, Блэк снова доливает виски в чай, и они говорят что-то о ней, о бедняжке Петунии, которая, конечно, уже спит… Она не заметила, как и в самом деле уснула. Эти, последние, каникулы Лили были самыми невыносимыми. Родители разрешили ей пригласить в гости новых друзей, которые были еще хуже Снейпа. Намного хуже. Они вовсе не замечали Петунию. Исправно здоровались, передавали сахар за завтраком и исчезали на весь день. Отец и мать улыбались, слушая наутро их рассказы о красотах Темзы и лондонских парков. Петуния смотрела в свой творог и удивлялась: как можно не замечать оговорок и недомолвок, в изобилии заполнявших эти сказки для взрослых? Она догадывалась, что времяпрепровождение компании далеко не так невинно, как преподносится, но точно ничего не знала. Фантазия рисовала ей сестру и Поттера, задирающего ей юбку где-нибудь в кустах возле шлюза. Иногда Петуния заходила еще дальше, присоединяя к ним и Блэка. Обычно она думала об этом перед сном, сильно сжимая веки и бедра. Когда представлять руки Блэка и Поттера, сталкивающиеся на бедре Лили, становилось невыносимо, Петуния прижимала пальцы к тому месту, где на сорочке была одна из крупных синих роз, и чуть заметно двигалась. Вскоре щеки заливало жаром, Петуния поспешно прятала руку под подушку и искренне обещала себе никогда больше так не делать. Лили рассказывала родителям что-то о политике, о проблемах мира по ту сторону барьера на Кингс-Кросс. Петуния не вслушивалась. Какая разница, что у них творится? Реальный мир находился здесь, куда сейчас так подло ввалились эти ненормальные, и смеются по ночам, и гремят посудой, и пахнет в доме по-другому, а клумбу с петуниями и лилиями загораживает громоздкий мотоцикл. Петуния снова убедилась в этом, пока спускалась по лестнице. — А можно вести себя потише? — сказала она раздраженно в ответ на разрозненный хор доброутренних пожеланий. — Я вчера из-за вас не могла заснуть. — А я ничего не слышал, — улыбнулся отец, и Петунии захотелось вылить кофе ему на голову. — Наверное, мы и правда шумели, — это был Ремус. — Не сердись, Петуния, мы постараемся вести себя прилично. Поттер скорчил ему гримасу, Ремус что-то ответил одними губами. Блэк рассмеялся, Лили тоже фыркнула в чашку, делая вид, что обожглась. Петуния села за стол, но еда не лезла в горло. Сославшись на срочную встречу, она убежала к себе, переоделась и с деловым видом прошагала к двери. Выйдя через парадную калитку и обогнув квартал, она перелезла через забор и вышла к заднему крыльцу дома. Здесь было тихо, будто за городом, и даже, кажется, жужжал шмель — или чья-то газонокосилка? Она присела на ступеньки и подставила лицо солнцу. Делать было абсолютно нечего. Можно будет вернуться минут через сорок. Лили с друзьями к тому времени наверняка уберутся. Вот бы проследить за ними… За спиной хлопнула дверь. Петунья резко обернулась. Люпин мялся на крыльце, не зная, идти вперед или обратно в дом. Снизу он казался высоким и взрослым. — Прости, — второй раз за утро извинился он. — Я не думал, что здесь кто-то есть. — Это дом, в котором живут люди, — Петуния поднялась . чтобы не смотреть снизу вверх. — Извини, что я сижу на своем собственном крыльце! — Я понимаю, — смешался Люпин. Без своей компании он выглядел неуверенно, как очкарик, разбивший очки. — Я имел в виду то, что ты, кажется, ушла. — Я вернулась, — отчеканила Петуния. — Я имею право ходить, куда хочу! — Конечно, — вместо того, чтобы разозлиться, Люпин чуть улыбнулся. — Я не хотел помешать и вовсе не собирался тебя расспрашивать. Извини. Дверь за ним закрылась, и Петунья снова устроилась на ступеньках. Настроение стало еще хуже. Люпин, конечно, расскажет всем, что она наврала про встречу, и над ней будут смеяться. Бедная маленькая Петуния — ни магии, ни друзей, ни личной жизни! Было обидно до слез, но Петуния сдержалась. Не хватало еще лить слезы из-за… Она никак не могла подобрать правильное название для этих, неправильных. Не таких, как она. Солнце стало пригревать. Листва на деревьях была еще свежей, блестящей. Однажды Петуния слышала, как Поттер сравнил с ней глаза Лили. На самом деле оттенок молодых листьев был совсем другим, но Петуния и не подумала сказать об этом. Пусть Поттер выглядит глупцом! Она посидела еще немного. Для нее никогда не было проблемой побыть одной сколь угодно долго. Ну, может быть, не сколь угодно, но уж точно дольше Лили, которой обязательно требовалась компания, общение. Петуния помнила, как в детстве сестра вечно таскала ее за собой полюбоваться на необыкновенного жука или понаблюдать за помешанной на чистоте соседкой, в пятый раз за август протирающей елочные игрушки. Петуния никогда не пошла бы смотреть на это одна, но уступала Лили, и шла, и смотрела, и смеялась над ее детскими шутками. Наверное, Лили уже тогда пускала в ход свою магию — других объяснений Петуния не видела. Она вернулась домой тем же кружным путем и спросила, ушла ли сестра. — Да, они сегодня собираются в музей мадам Тюссо, — сообщила мать, улыбаясь так, будто это ей предстояло развлечение. «Мама, неужели ты действительно веришь, что четверо семнадцатилетних недоумков целый июльский день проведут в скучном музее?» — хотела спросить Петуния, но передумала и направилась к лестнице. — Ремус остался, — догнал ее голос матери. — Ему нездоровится. Говорит, что луна слишком сильно влияет на его самочувствие. Петуния пожала плечами. Что они за волшебники такие, если не могут вылечить болезнь взмахом палочки? Она прилегла на кровать с журналом в руках, но вскоре поймала себя на том, что вместо чтения прислушивается к шуму улицы и привычным домашним звукам. За окном сосед включил газонокосилку; на кухне мать заканчивала мыть посуду. Они давно поделили обязанности: мать убирала кухню после завтрака и ужина, Петуния — после обеда, когда посуды оставалось больше. Лили эта обязанность никогда не выпадала: она ведь приезжала домой всего на два месяца, таких коротких летних месяца. И потом, она ведь была Лили. Матери и в голову не пришло бы попросить ее задержаться после завтрака и помочь с уборкой. Петунии приходило, но она скорее отрезала бы себе язык, чем сделала это. Впрочем, Лили как-то предлагала управиться с хозяйственными хлопотами с помощью магии. Петуния холодно отказалась, заметив, что признает только одну магию — «Фэйри». Лили рассмеялась и оставила ее наедине с грязными тарелками. Жаль, что она не помыла волшебным образом хотя бы одну. Петунии хотелось посмотреть на это поближе. Она не сомневалась, что нашла бы недостатки. Из коридора не доносилось ни звука. Петуния прижалась ухом к двери, потом вышла и, сбросив туфли, прокралась по коридору к гостевой спальне. Там тоже стояла тишина, будто комната была пуста. Интересно, берут ли он палочки с собой, уходя из дома? Конечно, берут, одернула себя Петуния, они жить не могут без этих деревяшек. Но в комнате могут остаться и другие интересные вещи… Дверь распахнулась неожиданно — Петуния не успела ничего сделать, оставшись стоять с полусогнутой спиной и выставленным в сторону двери ухом. Ремус с удивлением смотрел на нее, очевидно не ожидая увидеть здесь сестру Лили. В руке у него была зажата палочка. — Извини, — сказал он растерянно. — Я думал, что… — Да перестань ты извиняться, — выпалила Петуния, выпрямившись. Кровь бросилась ей в лицо от стыда, что ее застали за таким неблаговидным занятием. — Мама сказала, что ты болен, и я хотела… я решила проверить, как у тебя дела. — Все хорошо, спасибо, — сказал Ремус. Он выглядел не лучшим образом. — Я вскоре уеду на пару дней, мне нужно. — Какая мне разница, уедешь ты или останешься, — буркнула Петуния, направляясь к своей комнате. Это было грубо, и ей захотелось смягчить впечатление — все-таки перед ней был не вполне здоровый человек. Да и не такой противный, как другие. — Мне жаль, что ты заболел, поправляйся, — сбивчиво проговорила она, берясь за дверную ручку. — Спасибо, — Ремус улыбнулся. Петуния подумала, что он, пожалуй, никому не рассказал об утреннем происшествии. И разозлилась на себя за эту мысль. Нашла кому верить — одному из этих! Лили и остальные, разумеется, не вернулись к ужину. А Ремус спустился. Было странно сидеть за столом вчетвером — но без Лили. Мать расспрашивала, а Ремус рассказывал о школе, об уроках и учителях так, будто это были самые обычные уроки и учителя. Петуния искала в его словах то, чему можно было бы возразить, но не находила, да и не было в ней того запала для спора, который мгновенно возникал при одном лишь виде Лили — Лили-ведьмы, Лили-колдуньи. Глядя на Ремуса, трудно было поверить, что он тоже способен сделать нечто… неестественное. Самое обычное лицо, густые, давно не стриженые волосы — мода у них, что ли? Нос, кажется, слегка искривлен. Глаза посажены слишком близко, но глупым или угрюмым лицо от этого не выглядит. И веснушек у него полно, оказывается, но не ярких, а едва заметных, кофейных… — Тунья! Петуния вздрогнула. Кажется, мать обращалась к ней не в первый раз. А она так глубоко задумалась, что и не слышала. — Приберешь на кухне, хорошо? Я немного устала. — А, может быть, предоставим эту честь Лили? — съязвила Петуния. — У нее не сломается палочка один раз за лето навести порядок. Именно сейчас ей ужасно не хотелось возиться с губками и гелями для посуды. Ей хотелось в музей. Или на речной трамвайчик, на карусель, просто на прогулку под летними звездами. Почему это все достается Лили? — Не вредничай, Тунья, — мать погладила ее по голове, как маленькую. — Лили бывает дома так мало. Петунья хотела сказать еще что-нибудь, но не успела. — Можно, я помогу? — Ремус взял полотенце. — Конечно, вам нужно отдохнуть, миссис Эванс. Мы такой кучей свалились вам на голову. — Мне это в радость, — мать улыбнулась. Петунии показалось, что она сейчас погладит по голове и Люпина, но обошлось. — Но ведь ты нездоров. Ложись в постель. Петуния прекрасно справится, она отличная хозяйка. Петуния смотрела в пол, ожидая, когда это кончится. Люпин заверил, что чувствует себя нормально, и родители наконец ушли. Они остались вдвоем. Петуния налила на губку моющего средства и взяла первую тарелку. Та тут же выскользнула из рук, ударилась о мойку и с тихим треском распалась на три неравных части. Петуния закусила губу. Какой невезучий день! Какая невезучая жизнь! — Я могу поправить, — негромко произнес Ремус из-за спины. — Что? — зло спросила Петуния. Было жаль тарелку и себя тоже жаль, до рези в глазах. — Я могу все исправить, если ты позволишь. — Ремус вынул палочку, но ничего не делал, ожидая ее согласия. Лили всегда сначала делала, а потом ликующе ожидала восторгов. Петуния быстро приучилась не выражать их вслух. Лили расстраивалась, видя безразличие сестры, и у Петунии улучшалось настроение. Но сейчас у нее спрашивали разрешение на чудо. — Хочу, — сказала она беззвучно и кивнула. Ремус негромко произнес короткое слово и взмахнул палочкой. Куски фарфора подползли друг к другу и сомкнули тройные объятия. Петуния схватила тарелку, ощупала в поисках швов и стыков. Ничего не было. Тарелка просто стала целой, как прежде. Как будто магия могла управлять временем. Да, наверное, и могла. Петуния прижала губы ладонью, но икающий всхлип вырвался через нос. — Что случилось? — спросил Ремус, встревоженно заглядывая ей в глаза. — Ничего, — Петуния помотала головой, чувствуя, как слезы неудержимо сбегают по щекам. — Только я никогда, никогда этого не смогу… Вы все, вы — можете, а я нет… Чем я хуже? Слезы бежали, бежали и бежали, накопившись за те шесть лет, что Лили была «там», а она — здесь, в этом скучном городе, в унылой школе, в доме, где разбитую посуду всегда выбрасывали. Петуния прижала грязную тарелку к груди и разрыдалась, не сдерживаясь, с тихими подвываниями. Нос заложило, она дышала полуоткрытым ртом. Губы были мокрыми и, кажется, распухли. Ремус потоптался рядом, потом протянул руку и погладил ее по волосам. Петуния с чувством всхлипнула и разразилась новым потоком слез. Ремус осторожно прижал ее к себе вместе с тарелкой. Петуния ткнулась носом в теплое плечо. Клетчатый хлопок тут же намок. Петунии стало совестно. Она еще немного пошмыгала и затихла. Слезы закончились так же просто, как и начались. Ремус взял ее за плечи и отстранил от себя. — Полегчало? — спросил он серьезно. Петуния кивнула. — Ты не думай, что магия — это так замечательно, — сказал он, все еще не выпуская ее. Его ладони были теплыми и крепкими. — Это просто есть. Как талант у музыканта или художника. Надо уметь ее использовать. Иначе магия будет бесполезной или просто съест тебя. Волшебник не значит счастливчик. Мы просто другие. Иногда даже чересчур другие. Способности могут быть и даром, и проклятьем, вспомни тех же художников. Петуния плохо знала художников и была не согласна насчет магии: она бы не отказалась от такого «проклятья», какой бы платы за него не потребовалось. Ремус просто не понимал, чем владеет. Никто из них не понимал. Они просто делали чудеса, будто это было само собой разумеющимся. — Хочешь, я все тут приберу? — спросил Ремус. Петуния впервые за последние четверть часа посмотрела на него. — Хочу, — сказала она. — Хочу! И жадно смотрела, как купаются чашки под струей воды, как тарелки подлетают к сушилке, как исчезают со скатерти крошки и капли соуса. Каждое слово, произнесенное Ремусом, впитывалось в нее, как капля воды в сухую землю. Не понимая смысла, она складывала в памяти все эти «Эванеско», «Тергео» и «Экскуро», беззвучно повторяя их за Ремусом. Все так просто: взмах и слово. Не может быть, чтобы этому нельзя было научиться, если очень захотеть. — Вот и все, — улыбнулся Ремус. — Спасибо, — тарелку Петуния так и не выпустила. — Мне, наверное, нужно умыться. — Если хочешь, — Ремус пожал плечами. — По-моему, ты сейчас очень забавная. Петуния потерла слипшиеся от слез ресницы. — Ладно, — сказала она и скорчила гримасу, которую показывала только зеркалу, изображая свою школьную учительницу. Петуния не была уверена, что выходит смешно, но Ремус расхохотался. — Тарелку-то поставь. — Не-а, — сказала Петуния и показала ему язык. Они плечом к плечу поднялись по лестнице, болтая о каких-то смешных пустяках, и даже задержались у двери ее комнаты, обсуждая, как лучше выкрутиться, если прогулял урок. Петуния никогда такого не делала, но не раз представляла, как это может быть. — Ой, ты же болен, — вдруг вспомнила она. — Тебе, наверное, лучше лечь. — Тебе скучно? — спросил Ремус. Без улыбки он был совсем другим. Петуния отчаянно замотала головой. — Нет-нет-нет! Просто боюсь, что заговорила тебя. — Ничуть, — возразил Ремус. — Так что — увидимся завтра? — Ага, — глупо сказала Петуния и помахала рукой, отступая назад. — До завтра. Лежа в постели, она думала о том, какая она дура и что даже сейчас еще можно постучать в дверь гостевой спальни и поцеловать Ремуса в щеку, когда он откроет, но так и уснула, не решившись на это. И не слышала, как пришла Лили со своими кавалерами, как они пили чай и говорили о темных силах и заклинаниях, далеких от «Эванеско». Тарелка лежала под кроватью, в коробке, завернутая в несколько слоев мягкой бумаги, на картонной подкладке. Во сне Петунии нужно было напоить чаем толпу одинаковых трех-четырехлетних мальчишек. Их было то трое, то пятеро, то полтора десятка. Петуния смеялась и наливала чашку за чашкой. Кипяток в чайнике не кончался, а чашки, даже опрокидываясь, не проливались, и это было нормально. Наутро солнце сияло так ярко, что в комнате не осталось теней. Петуния провела щеткой по волосам и не стала закалывать прядки. Пусть они не вьются, но так удобнее. Можно еще осветлить волосы — ей наверняка пойдет. Только потом, не сейчас, чтобы не подумали, что она специально. Или лучше сейчас и плевать, что подумают? Занятая размышлениями, Петуния спустилась вниз. За столом мать в одиночестве пила кофе. — А где все? — спросила Петуния. — Лили попросила отца отвезти их на реку, к дальнему острову, помнишь? Решили устроить пикник. Хорошие у Лили друзья, правда? — Мать встала, чтобы достать чашку. «Акцио», — вспомнила Петуния. — Будешь кофе? — Что? Да… нет, спасибо. Мам, я, наверное, съезжу сегодня к Глории, — Глорией звали бывшую одноклассницу Петунии, она жила сейчас на другом конце города. — Раз уж все уехали, хлопот с обедом будет немного. — Конечно, — сказала мать. — Развлекайся. Петунии иногда хотелось напиться вдрызг или выпросить у обвешанного значками и браслетами школьного хиппи Эда пару сладковатых затяжек. Что мать скажет тогда? Наверняка дождется утра и прочитает нотацию. Все, как обычно. Ни к какой Глории Петуния не пошла, просадив половину карманных денег на билет до центра, крепчайший кофе в первом кафе, куда она решилась зайти, и пачку сигарет. Она прикурила первую, стоя на мосту через реку, долго кашляла, затянувшись, но докурила до конца. Вторая пошла проще, на третьей Петуния почувствовала, что ее сейчас стошнит. Горький, как хина, дым добрался до глаз, ушей и даже, кажется, мозга, а в желудке он властвовал безраздельно. Она проследила, как летит вниз сигаретная пачка, отправила следом зажигалку, потом достала из кармана резинку, стянула волосы и поехала домой. В автобусе ее слегка укачало. За два квартала от дома она купила бутылку мятного лимонада и полоскала им рот до самого дома. Вся компания сидела за столом. Петуния поздоровалась, сказала, что поужинала у Глории, и поднялась к себе. Она вышла на крыльцо, когда небо засинело, и бездумно любовалась темнеющим садом, пока сзади не стукнула дверь. Петуния была уверена, что пришла Лили, но это оказался Ремус. — Ты курила, да? — спросил он, садясь рядом. Петуния отодвинулась и подумала, не уйти ли. Вставать было лень. — Как ты догадался? — У меня обостренное чутье. — Ремус помолчал, потом добавил: — Извини, что так вышло. Я предлагал позвать тебя, но Лили сказала, что ты не любишь пикники. — Ей-то откуда знать? — Петуния обхватила колени руками. — А ты правда хотел, чтобы я поехала с вами? Ремус кивнул. — А зачем? — Петуния уже не могла остановиться, утреннее раздражение выплескивалось из нее горьким лимонадом. — У вас своя компания, вам весело, зачем тебе еще кто-то? Я ведь всего лишь «сестра Лили»! Зануда и ябеда, или как вы там меня называете! — Просто мне показалось, что у нас есть нечто общее. — Петуния подумала, что сейчас Ремус встанет и уйдет, но он остался сидеть, просто стал дальше, чем был. На целые мили дальше. — Что у нас может быть общего? — Петуния уперлась подбородком в колено. — У тебя ведь нет младшей сестры, которая красивее, умнее, талантливее и вообще лучше во всем, что ни возьми. Мне кажется, без меня в семье ничего бы не изменилось. — Глупости ты говоришь, — возразил Ремус. Но Петуния уже не могла замолчать, не досказав всего. — Знаешь, каково это — когда о тебе все время забывают? А когда пишут «вы нам не подходите»? Она, видите ли, подходит, а ты — нет! Я тебе скажу, как это! Сначала очень обидно, а потом ты привыкаешь, как к жмущим туфлям и жидким волосам. А потом учишься жить с этой неподходящестью никуда и ни к чему. Думаешь, легко, да? Ничего подобного. Быть лишним — это искусство. Делать вид, будто что-то значишь, и никогда не показывать себя настоящую, потому что никто, никто не хочет видеть тебя такой!.. Ремус оборвал ее, накрыв ладонь своей. — Уж я-то знаю, — сказал он, задерживаясь на каждом слове. — Нашла кому рассказывать о неподходящести. — Кому? — Петуния не убирала руку из-под ладони Ремуса, словно забыв о ней. — Я не могу тебе сказать. Это правда серьезно. Это не школьное. — Над деревьями показалась луна, набравшая почти полную силу, и пальцы Ремуса сжались крепче. — Пойдешь завтра на пикник? — Пойду, — быстро кивнула Петуния. — Но разве у вас не было других планов? — А я не предлагаю звать всех, — решительно сказал Ремус. И Петуния снова кивнула, не думая. Луна поднялась выше, рождая первые едва видимые тени. — Извини, я, пожалуй, пойду, — Ремус поднялся. Его лоб блестел от пота, волосы прилипли к коже. Петуния вспомнила, что у него проблемы со здоровьем. — Я провожу, — она тоже поднялась, взяла его за руку и с серьезным видом довела до спальни. И поцеловала, как собиралась вчера. А потом вернулась на крыльцо. Лежать под одеялом в душной спальне в такую ночь было преступлением и наказанием одновременно. Вот бы стать лаской или какой-нибудь лисицей, чтобы до утра выслеживать добычу, искать ее запах на палой листве, пить воду из родника, не боясь, что заболят зубы. Кажется, волшебники могут превращаться в зверей. Счастливые! На следующее утро Петуния хотела бы видеть кухню полупустой. Но, конечно, все были там: Лили, Поттер, Блэк, переглядывались, улыбались и, по своему обыкновению, фыркали в чашки, слыша шутки, понятные только их кругу. — Тунья, так вы сегодня устраиваете пикник? — звонкий голос Лили перекрыл прочий шум. Блэк замолчал в ожидании ответа, Поттер жестами что-то втолковывал Ремусу. — Да, — Петуния обернулась, держа чашку в руке. — Надеюсь, ты не против, сестренка? — Нет, конечно, — Лили солнечно улыбнулась. — Я рада, что ты развлечешься. Лгунья. Ехидная лгунья. Петуния была очень довольна. Они не поехали к дальнему острову, а решили пешком дойти до удобного местечка за мостом, где река плавным изгибом обегала каменистый склон на противоположном берегу. Ремус сложил еду и напитки в рюкзак и сунул руки в карманы. Петуния чувствовала себя неуютно в светлом платье, которое надевала лишь пару раз до того. Пожалуй, стоило пойти в джинсах. Разговор не клеился. Перебрасываясь редкими фразами о погоде и красоте лугов, они дошли до реки и расстелили пледы на приглянувшейся зеленой полянке. Петуния разложила пирожки и сэндвичи. Есть не хотелось. — Вчера было веселее, да? — спросила она, уверенная, что Ремус думает именно об этом. — Что? — Ремус поднял на нее глаза. — Причем здесь вчера? — Разве ты не сравниваешь? — Петуния боялась сказать лишнее, но говорить то, что думает, ей сейчас казалось важнее. — Я всегда сравниваю. — Как можно сравнивать несравнимые вещи? Они же разные. — А почему тогда меня сравнивают с Лили? — Петуния потерла шею, будто ее что-то душило. — Это нечестно. — Никто тебя не сравнивает, — Ремус взглянул на реку. — Смотри, там учатся ходить под парусом. Петуния схватила его за руку, заставляя посмотреть на себя. — Сравнивают. И ты сравниваешь. Скажи, она тебе нравится? — Лили? Ну конечно. Она моя подруга и замечательный человек. Петуния чувствовала пальцами, как бьется жилка на его запястье. Очень быстро. — А я? Я тебе нравлюсь? — Это было неженственно, неприлично, неправильно до звона в ушах — говорить о таком первой. Лили такого наверняка не делала. — Я думаю, да, — сказал Ремус, как будто пугаясь самого себя. Петуния потянулась к нему, сминая пышный подол. Их губы столкнулись друг с другом неожиданно и долго не размыкались, словно оба и пришли сюда только за этим бесконечным поцелуем. — Нас увидят, — испугалась Петуния, когда светлое платье комом упало в зеленую траву. — Нет, — покачал головой Ремус. Его волосы вспыхнули искрами в солнечных лучах. — Я наложил Отвлекающие чары. Петуния аккуратно расстегнула его рубашку. Магия окружала их, как вода рыб. Это было волшебством. Как и тяжесть Ремуса, как его плечи под ее ладонями, и обветренные губы, и то большое, что вошло в нее, став ее частью на короткое время. Было ни капельки не стыдно лежать под яркими лучами солнца в объятиях Ремуса и вдыхать его запах. — Искупаемся? — спросил он. — Никто нас не заметит, обещаю. — Искупаемся, — согласилась она, стараясь не смотреть и все же косясь на голого Ремуса. Они целовались еще и в реке, а, вытершись и одевшись, накинулись на еду, будто прошли не две, а все двадцать миль. — Спорю, с Лили такого не было, — с набитым ртом сказала Петуния и хихикнула. — Зачем ты все время о ней вспоминаешь? — спросил Ремус, нахмурившись. — Не знаю, — Петуния растерялась. — Больше не буду, прости. — Нет-нет, — Ремус подхватил пирожок, к которому тянулась она, засмеялся и разломил его пополам. — Подстраиваться и прикидываться — то и есть искусство быть лишним. Не будем притворяться друг перед другом. Говори обо всем, что приходит в голову. Так будет проще. — Тогда и ты тоже, — шутливо толкнула его в плечо Петуния. — Я тоже, — согласился он. — Кроме одного. Об этом я расскажу попозже, наверное. — Ты думаешь, мы будем еще встречаться? — Минуту назад Петуния не рискнула бы задать этот вопрос, но ведь они только что договорились о честности. — Почему нет? Только… — Ремус сбился. — Мне неудобно постоянно напрашиваться к вам в гости. А ты не сможешь одна попасть в Хогвартс или в Хогсмид. — Приезжай к нам, по крайней мере, на зимние каникулы, — предложила Петуния. — Я скажу маме, что пригласила тебя. Ты ей нравишься. Даже если Лили останется в школе, ты все равно приезжай. — Хорошо, — согласился Ремус. — Если только Рождество не придется на полнолуние. — Тогда ты будешь плохо себя чувствовать? — с тревогой спросила Петуния. — Да, — кивнул Ремус. — Очень плохо. За ужином она очень старалась держать себя в руках, а взгляд — прикованным к тарелке, на вопросы отвечала односложно и игнорировала понимающие улыбки Лили и пошловатые намеки Блэка. А после чая с милой улыбкой спросила сестру, не поможет ли та ей с посудой. Лили сначала опешила, но тут же принялась собирать чашки со стола, потом перетерла посуду и убрала на место — ни разу не вспомнив о палочке. Петуния осталась довольна собой. А под утро в ее дверь тихонько постучали, и она мгновенно проснулась. Ремус молча проскользнул внутрь и стянул с нее сорочку с розами раньше, чем они добрались до кровати. И вскоре ее уверенность в том, что лучше, чем у реки, быть не может, основательно пошатнулась. Он уехал через день, и хотя Лили уверяла, что «гости» продлятся еще неделю, и Ремус успеет вернуться, к исходу первого дня Петунии начало казаться, что никакого Ремуса никогда и не было. Везунчиком в семье была Лили — с чего бы вдруг кусочек удачи выпал старшей? Она выстирала светлое платье и спрятала в шкаф, за толстые зимние юбки и вязаные свитера. Наутро зарядил дождь, смывая следы всех июльских пикников. Лили с друзьями сидели дома и играли в «Мафию». Они звали и Петунию, но она боялась, что будет проигрывать. Дождь лил весь день и всю ночь, и прекратился только на рассвете. Петуния проснулась от того, что ей показалось, будто окно открылось. Откуда-то тянуло свежестью и запахом мокрой листвы. В серых сумерках она разглядела Ремуса, который прилаживал на стол банку с большим букетом полевых цветов. Букет заваливался набок, а Ремус терпеливо поправлял его, пока не добился равновесия. Потом он обернулся, и Петуния торопливо закрыла глаза. — Не притворяйся, — сказал он. — Я слышу твое дыхание. Он был холодным, как утро, а волосы — отсыревшими из-за тумана. Петуния обнимала его, отогревая, пока он двигался в ней, и позже, когда он лежал рядом, и его дыхание постепенно выравнивалось. «Что же делать?» — подумала она, обнаружив, что Ремус заснул. Но настоящей тревоги не было. Заметят, что Ремус спустился по лестнице, а не вошел через дверь? Ну и пусть. Пусть знают, что не только Лили все позволено. Но Петуния могла и не храбриться. Ремус проснулся, когда захлопали двери, быстро оделся, подмигнул и исчез, растаял в воздухе. Петуния только рот открыла. А через минуту внизу загомонили, и вскоре Лили уже стучала в дверь сестры с ликующим «Рем приехал!» Петуния только усмехнулась. Не только у Лили могут быть тайны. Ремус рассказывал ей о магическом мире, и Петуния слушала, открыв рот. Он обещал показать ей и Косой переулок, и Хогсмид, и Хогвартс. Казалось, что волшебный мир оказался совсем близко от нее, только руку протяни. Петуния узнала и о движении Пожирателей смерти, и о противостоящих им аврорах, и о политике Министерства, которое Ремус неполиткорректно назвал сборищем болванов и предателей. — Там же половина под «Империусом», — убежденно произнес он. — А что это? — спросила Петуния. Она уже поняла, что большинство латинских слов являются заклинаниями. Ей нравилось заучивать их, как заучивают наизусть красивую песню на незнакомом языке. — Это черная магия, — лицо Ремуса стало жестким. — «Империус» — одно из трех Непростительных заклинаний, оно подчиняет человека, заставляя поступать так, как нужно наложившему заклинание. — Вот здорово! — восхитилась Петуния. — Управлять людьми с помощью одного только слова! — Здорово? — Ремус посмотрел на нее недоумевающе. — Что в этом хорошего, Петуния? Человек оказывается полностью во власти другого. Ты считаешь, что это нормально? — Но он же не теряет жизнь или здоровье, — Петуния не могла понять, почему Ремуса возмутили ее слова. — Если он сделает что-то плохое по приказу, его ведь все равно оправдают, верно? — Не в этом дело! — Ремус повысил голос. Петуния никогда не видела его таким. — Он теряет свободу выбора! Он становится инструментом в чужих руках. Марионеткой! — И что? Не такое уж то преступление. Да всей моей жизнью управляют! — Петуния тоже перешла на крик. К счастью, в саду никого больше не было. — Не ходи туда, не носи это, не говори так, поступай, как тебе говорят! А что касается выбора — я бы выбрала жизнь Лили! Но что-то никто мне такого выбора не предложил! — Может быть, я и ошибся, — Ремус хмыкнул, меряя ее холодным взглядом. — Может быть, тебе «Империус» и не страшен. Можешь и дальше подчиняться своим правилам и авторитетам. Но выбор есть всегда, если только смотришь дальше собственного носа. — Уходи, — сказала Петуния. Она села на ступеньку, обтянув колени юбкой. — Проваливай в свой замечательный мир, где у всех есть выбор. — Петуния… — Ремус коснулся ее плеча. — Тебе повезло, что я не волшебница, — сквозь зубы сказала Петуния. — Иначе сейчас я бы испробовала «Империус» на тебе. — Ты не понимаешь, о чем говоришь, — констатировал Ремус. Дверь хлопнула, Петуния осталась одна. За обедом выяснилось, что Ремусу понадобилось срочно уехать домой. Лили настырно пыталась выведать у сестры, что между ними произошло. Петуния снова пожалела, что не владеет «Империусом». Поттер и Блэк свалили через три дня, а Лили доставала сестру весь август. Чтобы проводить дома меньше времени, Петуния нашла работу — курьером в фирме, торгующей строительными инструментами. Теперь она день напролет колесила на велосипеде по городу и окрестностям, доставляя бензопилы, перфораторы, дрели и упаковки сверл и гвоздей. Однажды, разогнавшись на прямой пустой улице, она чуть не сбила крепко сложенного молодого человека. Он вовремя отпрыгнул, и руль лишь задел его руку. Остановившись, Петуния принялась извиняться. — Ничего страшного, — заверил ее юноша, потирая предплечье, где наверняка наливался синяк. — О ком же вы так задумались, что не заметили довольно крупное создание? Петуния думала о Ремусе. — Ни о ком, — улыбнулась она. Молодой человек был симпатичным и умел пошутить, пусть и не слишком тонко. — Где здесь номер двадцать один, не подскажете? — Так вы курьер? — догадался тот. — Двадцать первый дом снял я. Решил, знаете ли, что пора начинать самостоятельную жизнь, съехал от родителей. Кстати, у вас в фирме нет вакансий? — Я узнаю, — кокетливо улыбнулась Петуния. — Значит, это ваш заказ? — Мой, — он легко подхватил увесистый ящичек с багажника. — Пойдемте, я подпишу бланк доставки. В доме царил беспорядок переезда. Петуния отметила, что там очень не хватает женской руки. А дом был неплох. В холле удачно бы смотрелась этажерка с цветами. — Готово! — молодой человек помахал бумагой. — Но вы мне должны за этот синяк! — Что же вы хотите? — Петуния на всякий случай отступила к двери. — Скажите ваше имя, — попросил он. — Петуния, — с ним было легко флиртовать. Даже ей. — В следующий раз я буду настаивать на курьере именно с этим именем, — шутливо предупредил он. — Я привела в фирму постоянного клиента? — Улыбнувшись, Петуния направилась к двери, уже на пороге услышав: — А я Вернон!

* * *

Падал легкий снег. Петуния спешила домой, оскальзываясь на влажной плитке тротуара. Кто-то топтался на крыльце их дома, стряхивая налипший снег с ботинок. Когда человек поднял голову, Петуния узнала Ремуса. — Здравствуй, — сказал он. — Здравствуй, — ответила Петуния, вглядываясь в его лицо. — А ты изменился. — Три месяца прошло. — По нему казалось, что прошло все три года. Петуния отметила и мятую одежду, и легкие морщины у глаз, и взгляд, которого не было раньше, — настороженный и усталый. Она вынула ключ и открыла дверь. — Проходи. Ты ведь к нам? — Да, — он неловко снял пальто. — Лили просила забрать кое-какие вещи. — Готовится к свадьбе? — Нет, — Ремус пожал плечами. — Полгода впереди, она говорит, что успеет. Да и обстановка у нас там… не праздничная. — А у меня через месяц. — Что через месяц? — не понял он. — Свадьба. — Ты выходишь замуж? — Что тебя удивляет? — она повесила пальто в шкаф, расчесала волосы, стряхнув растаявший снег. — Что я выхожу замуж? Или что делаю это раньше сестры? Когда Вернон сделал ей предложение, она только спросила, могут ли они пожениться той же зимой. Вернон не возражал и, кажется, даже одобрял такой энтузиазм. Он обещал стать идеальным мужем. Ремус ничего не ответил, прошел за ней в комнату Лили и сложил в странного вида сумку несколько книг и какие-то тетради. Толстые тома легко уместились там, куда по виду с трудом вошел бы один. «Магия, — подумала Петуния. — Чертова магия». Она прислонилась к косяку и, скрестив руки, смотрела, как Ремус управляется с вещами. Наконец сборы были закончены. Он подошел к двери. — Желаю счастья в семейной жизни, — сказал он ровно, и Петуния поняла, что никогда ничего от него не дождется. Она дотронулась рукой до его щеки, колючей и худой. — Ремус… — Что? — Подожди. Она потянулась к его губам, наощупь захлопывая дверь. Кровать Лили жалобно скрипнула, когда они упали на нее, будто в пропасть. Яркий свет лампы сменялся полосами тьмы. Петунье казалось, что дом раскачивается, будто елочная игрушка на ветке. Ремус прикусил ее губу, она истошно застонала и подалась ему навстречу, насколько могла, ища новых отметин. Потом, когда он ушел, кажется, пробормотав по своей привычке извинения, Петуния подошла к зеркалу. Потрогала похожие на заветренное мясо губы, тронула пальцем след зубов на ключице, подумала, не отменить ли свадьбу. Но через месяц вышла из церкви под руку с Верноном. Так было правильно и разумно. Через восемь месяцев у нее родился мальчик. «Недоношенный», — говорили врачи. «Да, наверное», — соглашалась Петуния. Она не сводила с сына глаз, стараясь увидеть в младенческом лице знакомые черты, а позже, холодея, отмечала любую странность, происходящую рядом с маленьким Дадли. И время от времени поглядывала на тарелку, что стояла на особой подставке на ее туалетном столике. Тарелка была не декоративная, а самая обычная. Вернон не раз предлагал ей подарить красивую расписную «штучку» из Индии или какой-нибудь раритетный фарфор, но Петуния только качала головой и говорила, что тарелка напоминает ей о доме. Дадли рос, и в нем все явственнее проступали черты Вернона, но Петунья все равно надеялась — вплоть до его одиннадцатого дня рождения. После праздничного ужина она исчезла, и Вернон нашел ее на крыльце, изрядно замерзшую, глядящую в темное небо. Петуния объяснила, что у нее разболелась голова, а позже муж заметил, как она шепчет что-то над разбившейся чашкой, и спросил, не хочет ли она обратиться к врачу. Петуния пообещала, что сходит на следующей же неделе. И действительно, в четверг Вернону пришлось самому сражаться с сыном, желающим заменить брокколи и тушеное мясо на обед рулетом со сливами и розовой глазурью. Мистер Дурсль так никогда и не узнал, что вместо врача Петуния в тот день побывала на кладбище небольшой деревушки под названием Годрикова лощина, где долго стояла у одной из могил: не то молилась, не то плакала. Но что бы миссис Дурсль там не делала, это не помешало ей устроить истерику в одиннадцатый день рождения своего племянника. Совы летели и летели к их дому, и каждая была той, которая так и не принесла письмо из Хогвартса ни ей, ни ее сыну — ее и Вернона.