пикн : что если?

— Тош, ты что делаешь? — с доброй усмешкой вопрошает Арсений. Младший же в этот момент с явным усердием, судя по выглядывавшему меж губ кончику языка, складывает пополам схему «План музея Арктики и Антарктики: 1 этаж». — Ну блин, не ровно, — обиженно тянет парень, замечая два некрасиво расходящихся края. — Пошли уже, перфекционист, — хмыкает мужчина и, замечая слегка обиженный взгляд, спешит перевести тему, — Ты уже видел огромный самолёт под потолком? — Где? — с неподдельным восторгом произносит Шастун, подняв на мужчину блестящие глазки-блюдца. Попов по-доброму смеётся и указывает рукой в сторону прохода. Антон же, в свою очередь, спешит по указанному направлению к такому волнующему воображение экспонату. Спешил бы. На однотонной бежевой стене висит картина какого-то известного футуриста под неопределенным названием «Предметы». Перед ней стоит задумчивый светловолосый парень, с прищуром глядящий на полотно и потирающий подбородок. В какую бы сторону он не крутанёт головой, в какой угол холста не переместит взгляд, сие произведение понятнее не становится. В какой-то момент перед его глазами и вовсе начинают плясать разноцветные синие пятна, будто отпечатываясь на сетчатке глаза, и, дабы убедиться в сохранности своего психического состояния, которое, к слову, было в норме за порогом выставки, Антону приходится потереть глаза руками. Когда они вновь оказываются открытыми, взгляд перемещается на имя автора произведения, напечатанное ровными чёрными буковками на золотой табличке в нижней части рамки. — Любовь Попова, — вслух шепчет юноша, приподнимая уголки губ в улыбке. Неожиданно рядом с парнем, словно материализуясь из воздуха, появляется Арсений. — Интересное произведение… — тянет преподаватель, одаривая картину оценивающим взглядом, но после того, как палец юноши указывает на табличку, они оба разрываются тихим смехом, вызвав косой взгляд смотрительницы музея, сидящей неподалёку на стуле. Почему-то эти женщины всегда считали себя верхом пищевой цепочки, или, по крайней мере, настолько уважаемыми личностями, что считали уместным думать о своём мнении как о самом правильном из всех возможных. Сделаешь шаг в сторону от их идеалов — получишь презрение, осуждение и сотню слухов вдобавок. — В таком случае, тут должно быть написано «Шастун», — ухмыляется мужчина, проводя по темной надписи большим пальцем. Сам юноша не сразу осознает суть происходящего, но когда до него всё-таки доходит, то на шастуновских скулах расцветает нежно-розовый румянец, вызывающий ещё одну ухмылку Попова. — Странные люди, эти футуристы, — переводит неловкую для ученика тему брюнет, — Хотя чем-то их работы вдохновляют. Тебе вот никогда не казалось, что они стирают все непонятно откуда взявшиеся рамки, давая простор незатёртым обо мнение окружающих мыслям? Будто эти экспонаты созданы и не человеческим мозгом вовсе. Границы лишь в нашей голове, это верно. Так, кажется, говорил то ли какой-то знаменитый поэт, то ли стендапер… Ты слушаешь вообще? Тоша вздыхает и заторможено кивает. Его мозгу слишком тяжело даются такие «философские» разговоры. Вздохнул бы. Двое парней стоят посреди разбегающейся в разные стороны, словно от сильного испуга, толпы. Хотя, не «словно». Внезапно начавшийся самый настоящий питерский ливень, даже не думает щадить ни иностранцев с дорогущими камерами, ни торговцев, что стараются сберечь своё добро от главной стихии северной столицы. По лицу брюнета скатываются огромные холодные капли, волосы постепенно облепляют лоб, а в потемневших голубых глазах читается столько злости, что никто и не предполагает, что она в момент угаснет при одном лишь взгляде на парня напротив. Его пшеничные локоны тоже насквозь промокли, но во взгляде зелёных глаз плещется столько безудержного восторга, что Попов сначала даже немного выпадает: чему может так радоваться промокший вдрызг подросток, стоящий посреди бури, которая сносит всё на своём пути? Парнишка отвечает сам за себя, подбежав к ближайшей, стремительно разрастающейся луже и прыгает прямо в её середину, покрывая свои потемневшие от влаги джинсы, новыми синими мокрыми пятнами. До белой мешковатой кофты брызги не долетают, что позволяет ей остаться такой же чистенькой, но не мешает продолжать намокать от дождевой воды и облеплять тощее тело своего обладателя. Что же, у высокого роста явно есть свои преимущества, но, кажется, они недостаточно заметны. — Антон, ты что творишь? — повышает голос Арсений, что бы в этой какофонии звуков оказаться услышанным. — Наслаждаюсь жизнью! — так же громко заявляет парень. — Присоединяйся! Заявил бы. Антон просто счастлив. Потому что рядом нет того, что осточертело за многие годы. Потому что наконец-то сбылась его мечта. Потому что он приехал в необыкновенный город с любимым человеком. Потому что он вырвался. Потому что он нужен. Вырвался бы. Бы. А сейчас Арсений просто сидит на подоконнике своей пустой питерской квартиры, смотрит на успокаивающие, громко стучащие по стеклу, капли дождя и вертит в руках ту самую пачку красных ротмансов. По внутренним стенкам коробки перекатывается, издавая глухие звуки ударов о картон, одна единственная, последняя сигарета. Все остальные Попов скурил в те дни, когда было особенно невыносимо. Как, например, и сегодня. Ровно год назад мужчина ступил в эту пыльную, пропитанную мраком и одиночеством квартиру без Антона. И это настолько сильно режет по мыслям брюнета, что тот морщится. «Без Антона» — проносится в голове ещё раз, из-за чего приходится тряхнуть головой, чтобы отогнать ненужное больное наваждение. Всё это, безусловно, розовые сопли, которые совершенно неуместны в и без того неустойчивом положении Попова, но мужчина не смог оставить такую дату совершенно без внимания. Он, наверное, решил — завершить всё это надо сегодня, иначе он просто погибнет в серых стенах, утонув в своём уже бесполезном отчаянии. Он делает последний глоток из белой кружки с надписью «Лучший учитель», ощущая приторно сладкий вкус «Несквика» на кончике языка и, подавляя рвотный рефлекс, быстро сглатывает теплую жидкость. Да, преподаватель и в Питере преподаватель. Мужчина пытался заглушить боль от утраты любимого ученика всеми другими, брал классы в нагрузку, уделял каждому ребенку всё внимание, которое способен был генерировать и поистине стал каждому из них лучшим другом, но Арсению самому это не помогло. Он старался не вызывать к доске Антонов, не смотреть на них и, по возможности, не взаимодействовать, хотя юноши совершенно ни в чём не были виноваты, но все они какого-то чёрта были высокими, перебирали в руках свои дурацкие браслетики, курили и, что самое главное, носили имя, которое учитель так боялся произносить. «Страх перед именем только усиливает страх перед его обладателем». Арсений и не против бояться, но, увы, уже некого. Все эти совпадения выбивали Попова из колеи, когда он уже начинал было надеяться на то, что отпустит. Стоит ли говорить, что каждый раз, когда он застукивал учеников курением в туалете или на заднем дворе школы, у него в первую секунду замирало сердце, а в следующую он уже дико ругался и всегда посылал курильщиков к директору. Я думаю, не стоит, всё и так очевидно. Отставляя кружку на дальний конец подоконника, брюнет медленно поворачивается на 90 градусов и дёргает ручку окна, раскрывая его нараспашку. Оно со скрипом поддаётся, и город наконец предстаёт в бледно-голубых глазах без давних разводов и пятен на стекле. Как вы могли понять, мужчина переживал об окружающих его вещах не настолько, чтобы заняться столь трудоёмким делом в новообретённом жилье, даже спустя приличное время. Город расстилается там, вдалеке, но почему-то в голове остаётся неоправданно весомая мысль о том, что он очень близко. До того близко, что можно дотянуться рукой, провести подушечками пальцев и кончиками отросших ногтей по многоэтажкам, рассмотреть вблизи раздражающих в будничной жизни голубей, сидящих на натянутых между домами проводах… Чёрт, восьмой этаж. Старая квартира родителей, конечно же, по иронии судьбы, находится именно на восьмом этаже, и это заставляет преподавателя немного отпрянуть от окна, чувствуя на себе холодный, пробирающий до костей, ветер. Невесело хмыкнув и поёжившись, Арс вытягивает длинными, уже тощими, пальцами завалявшуюся сигарету, небрежно поджигает и зажимает между губ. Приятный дым покрывает стенки лёгких, от чего брюнет прикрывает глаза. Последний вкус, который ощутил Антон. «Эти сопли ни к чему» — как мантру, повторяет про себя Попов, выпуская в темное плотно затянутое тучами небо очередное облачко прозрачного дыма. С каждой затяжкой успокаивающее тепло сменяется прежней напряжённостью. Никотин отпускает. Нехотя выпуская окурок изо рта и туша его об и без того травмированное белыми неглубокими полосами запястье, принося себе ещё немного отвлекающих ощущений, вытягивает руку в окно. По коже тут же начинают катиться холодные, вытягивающие из глубин сознания, капли. Остаток сигареты медленно мокнет, пока просто не надламывается и не рассыпается на ветру. — Вот и всё. Я обещал не забыть, но не смог. Прощай, Тош, — дрогнувшим, то ли от холода, то ли от подступающих к горлу слёз, голосом произносит брюнет и резко наваливается на ручку рамы, возвращая дверцу к исходному положению. И в этом жесте читается столько злости и отчаяния, что даже бабушка этажом ниже не кричит своё излюбленное: «Расхлопались тут, сейчас полицию вызову!». Мальчик под окном с размаху плюхается в лужу, и его мать, стоящая под козырьком подъезда, вытягивая из зубов сигарету, раздражённо шипит : «Антон, я же говорила, будь аккуратнее. Во время дождя бывает скользко».